Смирительная рубашка

крылась в ненависти евреев к Риму.

- Иисус здесь ни при чем или почти ни при чем, - сказал Пилат, отвечая

на мой вопрос. - Каиафа и Анна - вот настоящие зачинщики этих беспорядков.

Они свое дело знают. Но вот с какой целью мутят они народ, догадаться

трудно. Разве лишь для того, чтобы наделать мне неприятностей.

- Да, разумеется, без Каиафы и Анны здесь дело не обошлось, - сказала

Мариам. - Но ты, Понтий Пилат, - римлянин и многого не понимаешь. Будь ты

евреем, тебе было бы ясно, что дело здесь куда глубже- это не просто

религиозные распри отдельных сект или стремление насолить тебе и Риму.

Первосвященники и фарисеи, все сколько-нибудь влиятельные и богатые евреи,

Филипп, Антипа и я сама боремся за свою жизнь. Быть может, этот рыбак

действительно безумец, но он очень хитрый безумец.

Он проповедует бедность. Он выступает против нашего закона, а наш закон

- это наша жизнь, как вы могли бы уже понять. Мы ревниво оберегаем наш

закон, он для нас - как воздух для тела, и вы тоже постарались бы оторйать

от горла руки, которые вас душат. Или Каиафа и Анна и все, что они

защищают, или этот рыбак. Они должны уничтожить его, иначе он уничтожит их.

- Как странно! Простой бедняк, какой-то рыбак! - вступила в разговор

жена Пилата. - Так откуда же у него такая сила, такое влияние? Мне бы

очень хотелось увидеть его. Своими глазами поглядеть на такого

необыкновенного человека.

При этих словах Пилат нахмурился, и я понял, что ко всем его заботам

прибавилась еще одна - болезненное душевное состояние его жены.

- Если ты хочешь увидеть его, тебе придется посетить самые грязные

притоны города, - презрительно рассмеялась Мириам. - Ты найдешь его там

либо за стаканом вина, либо в компании непотребных женщин. Никогда еще

стены Иерусалима не видели такого пророка.

- А что же тут плохого? - спросил я, словно против воли принимая

сторону рыбака. - В каких только провинциях, например, не приходилось мне

тянуть вино и проводить веселые ночи!

Мужчина - всегда мужчина и поступает, как подобает мужчине, если,

конечно, я не безумец, против чего решительно возражаю.

Мириам покачала головой.

- Он не безумец. Он хуже - он очень опасен. Эбионизм вообще опасен.

Этот Иисус стремится разрушить все вековые устои.

Он бунтовщик. Он хочет разрушить иерусалимские храмы и то немногое, что

нам осталось от еврейского государства.

Но тут Пилат покачал головой.

- Он не занимается политикой. Я наводил о нем справки.

Он мечтатель. Он не призывает к мятежу. Он даже согласен, что надо

платить римские налоги.

- Опять ты не понимаешь, - стояла на своем Мириам. - Дело не в том,

какие у него замыслы, дело в том, к чему все это приведет, если его

замыслы осуществятся. Вот что превращает его в бунтовщика. Я думаю, он сам

не понимает, чем все это может кончиться. Тем не менее он опасен, как

чума, и потому его надо уничтожить.

- Судя по тому, что я о нем слышал, это бесхитростный, добросердечный

человек, который никому не хочет зла, - заметил я.

И тут я рассказал об исцелении десяти прокаженных, свидетелем чего я

был в Самарии по дороге в Иерихон.

Жена Пилата слушала мой рассказ, как зачарованная Внезапно до нашего

слуха донесся отдаленный шум и крики, и мы поняли, что солдаты разгоняют

собравшиеся на улице толпы.

- И ты, Лодброг, поверил, что он сотворил чудо? - спросил Пилат. - Ты

поверил, что гнойные язвы прокаженных закрылись в мгновение ока?

- Я видел, что прокаженные исцелились, - ответил я - Я последовал за

ними, чтобы убедиться воочию. От проказы не осталось и следа.

- Но ты видел на них язвы? Видел ты их до исцеления? - не сдавался

Пилат.

- Нет, мне только сказали об этом, - признался я. - Однако, когда я сам

увидел их после исцеления, можно было сразу заметить, что они раньше были

прокаженными Они были, как пья ные. Один сидел на самом солнцепеке,

ощупывая себя со всех сторон, и все глядел и глядел на свою здоровую кожу,

словно не мог поверить собственным глазам. Когда я стал расспрашивать его,

он не в состоянии был ответить мне ни слова и ни на секунду не мог

оторвать глаз от своего тела. Он был безумен. Сидел на солнцепеке и

глядел, глядел на свою кожу.

Пилат презрительно улыбнулся, и я заметил, что столь же презрительна

была легкая улыбка, скользнувшая по губам Мириам А жена Пилата сидела

затаив дыхание и словно оцепенев, а взгляд ее широко раскрытых глаз был

устремлен вдаль Тут заговорил Амбивий:

- Каиафа утверждает - он юворил мне это не далее как вчера, - что рыбак

обещает свести Бога с небес на землю и создать на земле новое царство,

управлять которым будет сам Бог ..

- А это значит - конец владычеству Рима, - перебил его я - Это

придумали Каиафа и Анна, чтобы поссорить нас с Римом, - пояснила Мириам. -

Это все ложь. Их выдумки Пилат кивнул и спросил:

- Но ведь в ваших древних книгах есть какое-то пророчество об этом? Вот

его-то первосвященники и выдают за цели рыбака.

Мириам согласилась с ним и гут же процитировала все пророчество Я

рассказываю об этом, чтобы показать, насколько глубоко изучил Пилат этот

народ, который он так ревностно старался образумить - А я слышала другое,

- продолжала Мириам. - Этот Иисус проповедует конец света и царство Божие,

но не на земле, а на небесах.

- Мне доносили обо этом, - сказал Пилат - Это правда Иисус считает

римские налоги справедливыми. Он утверждает, что Рим будет править до тех

нор, пока не наступит конец света, а вместе с этим и конец всем земным

правителям. Теперь мне ясно, какую игру ведет со мной Анна.

- Некоторые из его последователей утверждают даже, что это он сам и

есть Бог, - сообщил Амбивий.

- Мне не передавали, чтобы он сам так говорил, - сказал Пилат.

- А почему бы нет? - едва слышно проронила его жена. - Почему бы нет?

Ноги спускались на землю и раньше.

- Видишь ли, - сказал Пилат, - я знаю от верных людей, что после того,

как этот Иисус сотворил чудо, накормив множество народу несколькими

хлебцами и рыбками, безмозглые галилеяне хотели сделать его царем. И

сделали бы, даже против его воли, но он, чтобы избавиться от них, бежал в

горы. В чем же тут безумие? Он ведь понял, чем грозит ему их глупость.

- Однако Анна задумал то же самое и собирается обвести вас вокруг

пальца, - сказала Мириам. - Они кричат, что он хочет стать царем

иудейским, а это нарушение законов Рима, и, следовательно, Рим должен сам

разделаться с Иисусом.

Пилат пожал плечами.

- Не царем иудейским, а скорее царем нищих или царем мечтателей. Иисус

не дурак. Он мечтатель, но мечтает он не о земной власти. Желаю ему

всяческой удачи на том свете, ибо там юрисдикция Рима кончается.

- Он утверждает, что всякая собственность - грех. Вот почему фарисеи

тоже неистовствуют, - снова заговорил Амбивий.

Пилат весело засмеялся.

- Однако этот царь нищих и его нищие приверженцы все же не гнушаются

собственностью, - пояснил он. - Посудите сами, ведь еще не так давно у них

давно был свой казначей, хранивший их богатства. Его звали Иуда, и ходят

слухи, что он запускал руку в общий кошелек, который ему доверили.

Но Иисус не крал? - спросила жена Пилата.

- Нет,- отвечал Пилат.- Крал Иуда, казначей.

- А кто такой был Иоанн? - спросил я. - Он устроил беспорядок под

Тивериадой, и Антипа казнил его.

- Еще один пророк, - ответила Мириам. - Он родился "де-го неподалеку от

Хеброна. Он был одержимый и долго жил отшельником. То ли он, то ли его

последователи утверждали, что он Илия, восставший из мертвых. А Илия - это

один из наших старых пророков.

- Он подстрекал народ к бунту? - спросил я.

Пилат усмехнулся и покачал головой. Затем сказал:

- Он поссорился с Антипой из-за Иродиады. Иоанн был человек

высоконравственный и поплатился за это головой. Но это слишком длинная

история. Политика была тут ни при чем.

- А некоторые утверждают, что Иисус - это сын Давида, - сказала Мириам.

- Только эю вздор. В Назарете никто этому не

верит. Ведь там живет вся еро .семья, включая двух замужних сестер, и

все их знают. Это самая обыкновенная семья простолюдинов.

- Хотелось бы мне, чтобы так же просто было написать доклад Тиберию обо

всех этих хитросплетениях, - проворчал Пилат. - А теперь этот рыбак уже

под Иерусалимом, город кишмя кишит пилигримами, способными каждую минуту

затеять беспорядки, а Анна все подливает и подливает масла в огонь.

- И не успокоится, пока не добьется своего, - предрекла Мириам. - Он

хочет загребать жар твоими руками, и так оно и будет.

- Чего же именно он хочет? - спросил Пилат.

- Казни этого рыбака.

Пилат упрямо покачал головой, а его жена воскликнула:

- Нет! Нет! Это была бы позорная несправедливость.

Он никому не сделал зла! Он ни в чем не повинен перед Римом!

Она с мольбой взглянула на Пилата, и тот снова покачал головой.

- Пусть их сами рубят головы, как это сделал Антипа, - проворчал он. -

Сам по себе этот рыбак ничего не значит, но я не хочу быть их орудием.

Если им нужно его уничтожить, пусть сами и уничтожают. Это их дело.

- Но ты не допустишь!.. - вскричала жена Пилата.

- Если я попробую вмешаться, мне будет нелегко объяснит"

Тиберию, что я поступил правильно, - ответил Пилат.

- Как бы ни обернулось дело, - сказала Мириам, - тебе все равно

придется писать объяснение в Рим, и притом очень скоро. Ведь Иисус со

своими рыбаками уже у стен Иеруса лима.

Пилат не скрыл досады, которую вызвали в нем ее слова.

- Меня не интересует, где он сейчас и куда направится потом, - заявил

он. - Надеюсь, я никогда его не увижу.

- Анна его разыщет и приведет к твоим воротам, можешь в этом не

сомневаться, - заметила Мириам.

Пилат пожал плечами, и наша беседа оборвалась. Жена Пилата,

находившаяся в состоянии крайнего нервного возбуждения, увела Мириам на

свою половину, и мне осталось только отправиться в постель и уснуть под

доносившийся с улиц этого города безумцев гул и рокот толпы.

* * *

События развивались с необыкновенной быстротой. За одну ночь город был

солдат из дворца, все улицы были запружены народом и толпа расступалась

передо мной еще более неохотно, чем прежде. Если бы взгляды могли убивать,

я в тот день не дожил бы до вечера. Многие плевали, глядя прямо на меня, и

со всех сторон раздавались угрозы и брань.

Теперь уже на меня смотрели не с удивлением, как на чудо, а с

ненавистью, ибо я носил ненавистные доспехи римлянина.

Случись это в каком-либо другом городе, я приказал бы своим солдатам

разогнать этих злобных фанатиков ударами мечей плашмя. Но я был в

Иерусалиме - в городе, охваченном горячкой безумия, и меня окружали люди,

неспособные отделить идею государства от идеи Бога.

Анна, саддукей, хорошо сделал свое дело. Что бы ни думал он и синедрион

об истинной подоплеке происходящих событий, черни сумели внушить, что

виной всему Рим.

В толпе я увидел Мириам. Она шла пешком в сопровождении только одной

служанки. В такие дни ей было опасно появляться на улицах в одеждах,

подобающих ее положению. Ведь она была свояченицей Ирода Антипы, а его не

любили. Поэтому Мириам оделась очень скромно и закрыла лицо, чтобы ничем

не отличаться от женщин низшего сословия. Но мои глаза она не смогла

обмануть: слишком часто в моих снах я видел величественную осанку и

поступь, присущие только ей одной.

Едва успели мы обменяться несколькими торопливыми словами, как началась

страшная давка, и я и все мои верховые оказались в самой гуще толпы.

Мириам укрылась за выступом ограды

- Этого рыбака схватили? - спросил я.

- Нет, но он уже у самых городских стен. Он подъехал к Иерусалиму на

осле, а впереди него и позали шли целые толпы, и какие-то несчастные

глупцы, приветствуя его, называли царем Иудеи. Теперь наконец у Анны есть

предлог заставить Пилата выполнить его желание. В сущности, этот рыбак уже

приговорен.

хотя приговор еще и не вынесен. Его песня спета.

- Но Пилат его не тронет, - возразил я.

Мириам покачала головой.

- Об этом позаботится Анна. Они притащут его в синедрион.

И ему вынесут смертный приговор. Выть может, его побьют камнями.

- Но синедрион не имеет права никого казнить, - продолжал возражать я.

- Иисус не римлянин, - ответила Мириам. - Он еврей. По закону талмуда

он повинен и должен умереть, ибо он святотатственно нарушил закон.

Но я упрямо стоял на своем:

- Синедрион не имеем на это права.

- Пилат не станет возражать, если синедрион присвоит себе это право.

- Но это противозаконно, - перебил я. - А Рим в таких делах щепетилен.

- Тогда Анна найдет еще один выход, - улыбнулась Мириам. - И заставит

Пилата распять Иисуса. Но так или иначе, это можно только одобрить.

Толпа рванулась вперед, увлекая за собой наших лошадей, и наши колени

то и дело сталкивались. Какой-то фанатик упал, и я почувствовал, как конь,

наступив на него копытом, пытается прянуть в сторону и встать на дыбы. Я

слышал, как закричал упавший, и ропот толпы перешел в угрожающий рев. Но я

обернулся и крикнул Мириам:

- Ты беспощадна к нему, а он, по твоим словам, никому не причинил зла.

- Я беспощадна не к нему, а к тому злу, которое он невольно может

посеять, если останется в живых, - отвечала она.

Я едва расслышал ее слова, так как ко мне подскочил какойто человек,

схватил моего коня под уздцы и сильно дернул меня за ногу, намереваясь

стащить с седла. Наклонившись вперед, я с размаху ударил его ладонью по

скуле. Моя ладонь покрыла половину его лица, и я вложил в этот удар весь

свой вес. Жители Иерусалима не знают, что такое настоящая оплеуха. Я часто

жалел, что не знаю, сломал ему шею или нет.

* * *

На следующий день я снова увидел Мириам. Я встретился с ней во

наяву. Ее глаза смотрели на меня и не видели.

Ее уши слушали меня и не слышали. Она была словно чем-то опьянена - ее

отрешенный взгляд, полный недоверчивого изумления, напомнил мне вдруг

прокаженных, которых я видел в Самарии после их исцеления.

Сделав над собой усилие, она как будто пришла в себя и все-таки

осталась совсем другой. Я не мог разгадать выражения ее глаз. Никогда еще

не видел я у женщин таких глаз.

Она прошла бы мимо, даже не заметив меня, если бы я не преградил ей

дорогу. Она остановилась и произнесла обычные слова привета, но взгляд ее

скользил мимо меня, ища поразившее его ослепительное видение.

- Я видела его, Лодброг, - прошептала она. - Я видела его.

- Да помогут ему боги, кто бы он ни был, если ваша встреча одурманила и

его, как тебя, - рассмеялся я.

Но она словно и не слышала моей неуместной шутки: видение неотступно

стояло перед ее взором, и она ушла бы, если бы я снова не преградил ей

дорогу.

- Кто же этот "он"? - спросил я. - Может быть, это какойнибудь

- Это тот, кто других поднимает из могил, - отвечала она. - Воистину я

верю, что он, Иисус, воскрешает мертвых. Он - Князь Света, сын Божий. Я

видела его Воистину я верю, что он сын Божий.

Из ее слов я понял только, что она встретила этого странствующего

рыбака и заразилась от него его безумием. Ведь передо мной была совсем

другая Мириам, ничем не похожая на ту, которая называла Иисуса чумой и

требовала, чтобы он был уничтожен.

- Он околдовал тебя! - гневно вскричал я.

Глаза ее увлажнились, взгляд стал еще более глубок, и она кивнула.

- О Лодброг, он обладает чарами превыше всякого колдовства, их нельзя

ни постичь, ни выразить словами! Но достаточно взглянуть на него, чтобы

почувствовать: это сама доброта, само сострадание. Я видела его. Я слышала

его. Я раздам все, что у меня есть, беднякам и последую за ним.

Она говорила с таким глубоким убеждением, что я поверил ей, как поверил

еще раньше в то изумление, с каким прокаженные разглядывали свою чистую

кожу. Мне стало горько при мысли, что эту божественную женщину мог так

легко сбить с толку какой-то бродячий чудотворен.

- Что ж, следуй за ним, - насмешливо сказал я. - Ты, без сомнения,

получишь венец, когда он вступит в свое царство.

Она утвердительно кивнула, и я едва удержался, чтобы не ударить ее по

лицу, так тяжко было мне ее безумие. Я шагнул в сторону, пропуская ее, и,

медленно пройдя мимо меня, она прошептала:

- Его царство не здесь. Он сын Давида. Он сын Божий. Он то, что он

говорит, и он то, что говорят о нем, когда хотят передать в словах его

неизреченную доброту и его истинное величие.

* * *

- Мудрость с Востока, - посмеиваясь, сказал мне Пилат. - Он мыслитель,

донесения. Ему нет нужды творить чудеса.

Он более искушен в споре, чем самые искушенные из его противников. Они

устраивали ему ловушки, а он смеялся над их ловушками. Вот, послушай.

И он рассказал мне, как Иисус смутил всех, кто хотел смутить его,

приведя к нему на суд женщину, уличенную в прелюбодеянии.

- А что ответил он на вопрос о налогах? - воскликнул Пилат. - "Кесарево

кесарю, а Божье Богу". Анна хотел подстроить ему ловушку, а он посрамил

Анну. Наконец-то появился хоть один иудей, который понимает нашу римскую

идею государства.

* * *

Затем я встретил жену Пилата. Взглянув ей в глаза, я мгновенно понял -

тоже видела рыбака.

- Он исполнен божественности, - шепнула она мне. - Он знает и верит,

что бог в нем.

- Быть может, он сам Бог? - спросил я мягко, потому что мне надо было

что-то сказать.

Она покачала головой.

- Не знаю. От этого не сказал. Но вот что я знаю: именно такие и есть

боги.

* * *

грезить наяву.

Все вы, читающие эти строки, знаете о том, что произошло в последующие

дни, а мне именно в эти дни пришлось убедиться, что чары Иисуса покоряют

как мужчин, так и женщин. Он покорил Пилата. Он околдовал меня.

После того как Анна послал Иисуса к Каиафе и собравшийся в доме Каиафы

синедрион приговорил Иисуса к смерти, неистовствующая толпа потащила

Иисуса к Пилату, чтобы тот его казнил.

Пилат же ради самого себя, а также ради Рима не хотел казнить Иисуса.

Сам рыбак интересовал его очень мало, но Пилат был весьма озабочен тем,

чтобы сохранить мир и порядок в стране.

Что было Пилату до жизни одного человека? И даже до жизни многих людей?

Рим был железным государством, и правители, которых посылал Рим в

покоренные им страны, были тверды, как железо. Пилатом руководили

отвлеченные понятия о долге и государстве. И тем не менее, когда Пилат,

нахмурив брови, вышел к вопящей толпе, которая привела к нему рыбака, он

мгновенно подпал под власть чар этого человека.

Я был там. Я знаю. До этой минуты Пилат никогда его не видел. Пилат был

разгневан. Наши солдаты ждали только знака, чтобы очистить двор от этого

шумного сброда. Но едва Пилат поглядел на рыбака, как тут же смягчился и

даже больше - исполнился сострадания к нему. Он заявил, что рыбак ему

неподсуден, что они должны судить его своим законом и поступать с ним так,

как велит им закон, ибо рыбак - еврей, а не римлянин. Никогда еще евреи не

были столь послушны установлениям Рима. Они начали кричать, что римские

законы запрещают им казнить преступников. Может быть, но Антипа обезглавил

Иоанна, и это сошло ему с рук.

Тогда Пилат оставил их всех во дворе под открытым небом и только одного

Иисуса увел с собой в залу суда. Что произошло в этом зале, я не знаю, но

когда Пилат вернулся, он был уже другим человеком. Если прежде он не хотел

этой казни, потому что не желал быть орудием Анны, то теперь не хотел ее

из-за самого рыбака. Теперь он стремился спасти Иисуса. А толпа все это

время кричала, не умолкая:

- Распни, распни его!

Ты знаешь, читатель, как искренни были старания Пилата.

Ты знаешь, как пытался он утихомирить толпу, высмеивая Иисуса, словно

безвредного безумца, как предложил освободить его ради Пасхи, так как

обычай требует в этот день освобождать из темницы одного узника. И ты

знаешь, как, послушная нашептываниям первосвященников, толпа потребовала

помилования убийцы - Вараввы.

Тщетно Пилат противился воле первосвященников. Тщетно насмешками и

глумлением пытался обернуть все в шутку. Смеясь, он назвал Иисуса царем

иудейским и приказал его бичевать. Он еще надеялся, что все разрешится

смехом и среди смеха будет забыто.

Я рад сказать, что ни один римский легионер не принимал участия в

дальнейшем. Это солдаты вспомогательного войска возложили терновый венец

на Иисуса, накинули на него плащ как мантию, вложили ему в руку вместо

скипетра тростинку и, преклонив колено, приветствовали как царя

иудейского. Пусть все это было напрасно, но делалось это ради одного -

ради умиротворения толпы. И я, наблюдая все это, почувствовал силу чар

Иисуса. Под градом жестоких насмешек он сохранил величие.

И пока я гл дел на него, мне в сердце снизошел мир. Это был мир,

царивший в его сердце. Я понял все и успокоился. То, что свершалось,

должно было свершиться. Так надо, и все хорошо. Безмятежная кротость

Иисуса среди этого злобно клокочущего буйства передалась мне. И я даже не

подумал о том, что мог бы спасти его.

К тому же в моей дикой и пестрой жизни я видел слишком много чудес,

творимых людьми, чтобы это новое чудо могло толкнуть меня на

безрассудство. Я был исполнен безмятежности.

Мне нечего было сказать. Я не мог ни судить, ни осуждать. Я знал одно:

то, что происходит, выше моего понимания, и оно должно произойти.

Пилат продолжал сопротивляться. Толпа бесновалась все сильнее. Она

требовала крови, и все громче становился крик:

"Распни его!" И снова Пилат удалился в зал суда. Его попытка превратить

все в комедию не удалась, и он решил еще раз отказаться судить Иисуса,

ссылаясь на то, что тот не из Иерусалима. Иисус был подданным Ирода

Антипы, и на суд к Антипе хотел отослать его Пилат.

Но теперь ревела не только толпа во дворе - бушевал весь город. Уличная

чернь смяла наших солдат, охранявших дворец снаружи. Начинался бунт,

который мог превратиться в гражданскую войну и мятеж против власти Рима.

Мои двадцать легионеров стояли вблизи от меня, ожидая приказа. Они любили

этих фанатиков-евреев ничуть не больше, чем я, и охотно по первому моему