Сочинение уильяма мьюира, K. C. S. I. Д-ра юстиции, D. C. L., Д-ра философии (болонья)

ХАРИДЖИТЫ были крайне обеспокоены стоящими перед исламом перспективами. Но тревожило их не то, что набеги и грабежи, вражда и раздоры стали обычным делом для всех арабов — к кровопролитию они относились гораздо более терпимо, чем к отступничеству. Прекращение войны не принесло душам этих фанатиков подлинного успокоения. Ведь правительство, крепко вставшее на ноги, означало бы крушение их надежд. От Али, дошедшего до соглашения с Муавией, больше не приходилось ожидать ниспровержения царств безбожников и восстановления господства праведности. Таким образом, сторонники теократической идеи сожалели о напрасно пролитой крови в битве при Нахраване и в других сражениях, оставив на время всякую надежду на перемены. Многие нашли убежище от тирании «безбожников» в священных пределах Хиджаза, где они могли свободно оплакивать несчастную участь ислама. И вот, когда трое таких фанатиков сетовали, собравшись вместе, на судьбу их религии, искра надежды вдруг промелькнула в их головах. «Давайте, — предложил кто-то, — прикончим каждый по одному из этих тиранов; тогда ислам вновь обретет свободу, и царство Господа воссияет!» И так же, как и в случае с Османом, хотя и под несколько иным соусом и будучи побуждаемы более смелыми надеждами, эти трое состряпали новый заговор против государства. Как только решение было принято, тут же обговорили и детали его воплощения. Али и Муавия должны погибнуть оба; а также Амр, не только как посредник, но и как наиболее вероятый кандидат на трон, который останется вакантным после смерти первых двух. Каждому из участников заговора предстояло расправиться со своей жертвой в один и тот же день, во время утренней пятничной молитвы, во дни поста, когда главные мечети Аль-Куфы, Дамаска и Фустата будут до отказа забиты верующими. Заговорщики окунули свои мечи в сильнейший яд и разошлись, поклявшись свершить свой замысел, или же погибнуть при попытке его выполнения.

Амру удалось избежать злой доли. Он оказался нездоров в решающий день, и начальник стражи, заступивший на место своего правителя при молитве, поплатился за эту привилегию жизнью. Муавия не был столь удачлив. Удар, обрушившийся на него, оказался едва не смертельным. Лекарь эмира заявил, что его жизнь можно спасти только прижиганием или глотком сильнодействующего лекарства, чтобы предотвратить очень вероятное развитие заражения. Муавия отказался от прижигания и выбрал лекарство. Средство оказалось действенным, и он выжил.

В Аль-Куфе все сложилось по-иному. Заговорщику Ибн Мулджаму удалось найти себе соучастников прямо на месте: парочку конченных головорезов из рода Бени Тайм. Это племя, до крайности воспламененное фанатизмом тех дней, сильно пострадало в кровавой бойне при Нахраване, и уже с тех пор вынашивало планы отомстить халифу. Ибн Мулджам любил девушку из этого племени, которая в роковой день Нахравана потеряла сразу отца, брата и несколько других родственников, и оттого неистово жаждала мщения. «Принеси мне, — просила эта девушка своего возлюбленного, — голову Али в приданое; если тебе удастся бежать живым, ты возьмешь меня в качестве награды в сем мире; если же погибнешь, то получишь на небесах награду еще лучше». И вот, она познакомила его с двумя на все готовыми молодчиками, снедаемыми тою же жаждой мести, что и Ибн Мулджам. Договорились, что пара его сообщников будет стоять в ожидании с обеих сторон у входа в переполненную мечеть. В назначенный час халиф вошел в собрание, призывая громко, как обычно: «К молитве, народ! К молитве!» Тотчас же на него с двух сторон бросились убийцы. Удар меча одного из заговорщиков пришелся в притолоку; но Ибн Мулджаму удалось тяжело ранить халифа в голову и в бок. Главаря нападавших схватили. Один из его сообщников был зарублен на куски, другой же в суматохе скрылся. Али был перенесен во дворец. У халифа еще оставалось достаточно сил, чтобы допросить убийцу. Ибн Мулджам, когда его доставили пред лицо Али, смело заявил, что сорок дней провел в предвкушении этого случая, в течение которых постоянно молился, чтобы «самый нечестивый злодей в мире получил по заслугам». «Тогда, — ответил Али, — это, должно быть, ты». Сказав это, он обернулся к своему сыну Аль-Хасану и попросил его держать убийцу под стражей поблизости: «Если я умру, он должен будет поплатиться жизнью, но смотрите, не увечьте его, ибо это запрещено Пророком». В тот же день Ум Кульсум зашла в камеру убийцы и прокляла его, добавив то, во что ей, несомненно, хотелось бы верить: «Мой отец, однако, должен выжить». «Э, госпожа, — отвечал фанатик, — в чем же тогда причина твоих слез? Послушай-ка. Свой меч я купил за тысячу монет, и больше тысячи стоило сделать его смертоносным при помощи яда. Никто не может выжить, получив рану от него».

Вскоре стало очевидным, что рана, бесспорно, смертельная. Халифа спросили, не желает ли он, чтобы в случае его смерти его сын стал преемником. Сохраняя верность принципу избирательности, Али отвечал: «Я не могу ни повелеть это, ни запретить. Решайте сами». Затем он позвал Аль-Хасана и Аль-Хосейна к своему смертному ложу и дал им последнее наставление: быть стойкими в благочестии и смирении, и добрыми к своему младшему брату, сыну его жены-ханефитки. После этого он составил завещание и продолжал повторять имя Господа до последнего вздоха. Когда арабы свершили погребальный обряд, Аль-Хасан приказал привести к нему убийцу.

Ни кого не боясь, Ибн Мулджам заявил: «Я поклялся Господу перед святой мечетью в Мекке, что прикончу обоих: Али и Муавию. Теперь, если хочешь, я пойду и убью другого, или погибну в своей попытке. Если я преуспею, я вернусь и присягну тебе на верность». «Нет, — отвечал Аль-Хасан, — не раньше, чем ты отведаешь огня». Он был убит, и его тело, завязанное в мешок, было брошено в костер.

Али был убит в возрасте шестидесяти лет. Его неспокойное правление, оспариваемое другими, длилось четыре года и девять месяцев. В молодости он был одним из самых прославленных героев ранних войн ислама. Но после смерти Пророка он не принимал участия ни в одном из военных набегов. К старости он стал тяжеловесным и тучным, а лысина и полнота Али стали предметом излюбленных насмешек его врагов. Какое-то время он вполне довольствовался одной женой, дочерью Пророка Фатимой, которая родила ему трех сыновей¹ и двоих дочерей, основателей рода Сейидов — исламской знати. После ее смерти он ввел себе множество женщин в гарем, как свободных, так и наложниц-рабынь, от которых у него родилось одиннадцать сыновей и пятнадцать дочерей. Отцом Али был весьма мягкосердечным. В последние годы жизни у халифа появилась маленькая дочь, чей лепет разгонял его неприятности; он всегда сажал ее на колени, испытывая к ней особую любовь.² Он был последним из четырех «праведных» халифов, и оказался первым из двенадцати имамов шиизма.

В характере Али было немало положительных черт. Добрый и мягкосердечный, он обошелся с поверженной к его стопам Аль-Басрой с великодушной снисходительностью. В отношении фанатиков-хариджитов, испытывавших его терпение непрестанными интригами и бессмысленными восстаниями, он не проявлял ни малейшей мстительности. За исключением Муавии, именно того человека, которого ему ни в коем случае не стоило отталкивать, он придерживался политики примирения с врагами, порой доходя просто до чрезвычайно опасных крайностей. Разумеется, именно в его компромиссах и нерешительности и лежат причины провала правления Али. Обладай он большей решительностью, живостью и непреклонностью, возможно, Али и справился бы с расколом, который уже в то время подверг угрозе само существование ислама, и с тех пор никогда не прекращал ослаблять его.

Али показал себя политическим деятелем, способным дать мудрый совет, и ему приписывается множество умных изречений и поговорок. Но, подобно Соломону, его мудрость скорее предназначалась для других людей, чем служила своему хозяину. Его карьеру можно считать неудачной. После избрания Абу Бекра, под влиянием Фатимы, чье требование своей доли в отцовском наследстве было отклонено, он на время отошел от дел и замкнулся в своей частной жизни. С тех пор он принимал участие в совещаниях у Абу Бекра и его преемников, и даже исполнял функции верховного судьи. Однако он никогда не стремился занять главенствующее положение, чего от него, как от двоюродного брата и зятя Пророка, возможно, ожидали. Причем, у нас нет никаких оснований относить это на счет какой-нибудь иной причины, чем просто его спокойного и бездеятельного характера.

Одно несмываемое пятно лежит на репутации Али: его возмутительный отказ от исполнения долга по отношению к своему повелителю. Он присягал на верность Осману, то есть, дал обязательство служить ему даже в самой крайней нужде. Вместо этого Али постыдно остался в стороне, в то время как халиф пал жертвою кровавой измены. Не может служить извинением Али его заявление о том, что он сам находился под давлением. Если бы он действительно хотел помочь старику, то нашел бы верный способ сделать это. По существу, его позиция дает основания для обвинений даже в заговоре.¹ Притом Али следует признать ответственным не только за такое преступление, как нарушение от исполнения своего долга, но и за роковую ошибку, которая нанесла удар по стабильности халифата, как такового, за что и ему самому вскоре пришлось платить.

Странно, но предание умалчивает, и нет точных сведений о том, где покоится тело Али. Некоторые считают, что он был похоронен в главной мечети Аль-Куфы, другие полагают, что в тамошнем дворце. Определенно, что его могила никогда не являлась в стародавние времена объектом какой-либо особой опеки или поклонения. То же безразличие к его памяти проявлялось на протяжении всей истории исламского царства, как проявлялось равнодушие к его персоне при жизни. И пока не сменилось его поколение, к мужу дочери Пророка и отцу единственного выжившего потомка Мухаммада не проявлялось никаких чувств почтения или особого интереса.

В летописях того периода нет и намека на нелепые утверждения более поздних времен. Напротив, даже в Аль-Куфе, столице, которая должна была бы гордиться своим халифом, в те времена преобладающим настроением по отношению к нему и его семье было полное отсутствие воодушевления и лояльности, переходившее временами в неприязнь. Выдумка о божественном происхождении «имамства» была реакцией в поддержку наследников Али. Ее истоки — в будущей трагедии в Кербеле и жестокой судьбе потомства Пророка. Эта выдумка, пущенная в ход Алидами и Аббасидами, вскоре превратилась в мощный рычаг, которому предстояло быть ловко и бессовестно использованным для свержения династии Омейядов.

КОГДА Али был предан земле (причем, мы так и не знаем, где он нашел свое последнее пристанище), Аль-Куфа при общем согласии отдала предпочтение Аль-Хасану, его старшему сыну. Но Аль-Хасан был робким созданием, более склонявшимся к разнообразным утехам своего вечно обновляющегося гарема, чем к делам общественной жизни. В целом, он не был достоин своего происхождения, как внук Пророка.

…но атакован Муавией и предан своей собственной армией.

У Муавии появилась прекрасная возможность утвердить свой титул для всей мусульманской империи. Он уже был признан халифом в Сирии и Египте. Аль-Хасан имел в своем распоряжении сорокатысячную армию, подготовленную его отцом, но у него не было ни малейшего желания вступать в драку. Отправив вперед навстречу врагу авангард из двенадцати тысяч воинов под командою смелого и верного Кейса, сам он двигался вслед нерешительно. С основной частью своей армии молодой халиф остановился в Аль-Медайне среди роскошных садов бывшего персидского двора. Своим постыдным промедлением он дождался того, что по Аль-Медайну поползли зловещие слухи: войско Кейса разбито, а сам он пал на поле боя. Вследствие этого, среди воинов Аль-Хасана начались волнения. Непокорные арабы восстали против нового халифа. Они ворвались в его роскошный шатер и разорили царские покои, растащив все вплоть до ковров. Их планом было захватить Аль-Хасана и, передав Муавии, добиться, таким образом, благоприятных для себя условий. Трусливый халиф, встревоженный мятежом, укрылся во дворце хосровов, более надежном убежище, чем военный лагерь; и, не доверяя больше своему непостоянному и неверному народу, стал слать Муавии письма о готовности покориться. Он соглашался отречься и удалиться в Медину

при условии, что ему дозволят оставить себе содержимое казны Аль-Куфы, пять миллионов монет, и вдобавок доходы от одного из районов Персии; а также, что проклятие с отца в публичных молитвах будет прекращено. Муавия согласился на первое требование; что же касается второго, то он предложил свой вариант: чтобы никакие молитвы, проклинающие Али, не произносились там, где бы их мог услышать его сын. В соответствии с этим и был заключен договор.

…и удаляется в Медину.

Итак, после краткого и бесславного правления, продлившегося пять или шесть месяцев, Аль-Хасан, взяв своих домочадцев и имущество, оставил Аль-Куфу и отправился в Аравию. Народ плакал, провожая его. Но Аль-Хасан оставлял своих подданных без сожаления. Это были люди, говорил он, которым нельзя доверять, и которые не имели в своей жизни никаких стремлений: ни к худому, ни к доброму.

Кейс, чье умение и доблесть могли бы послужить лучше при более благоприятных обстоятельствах, еще какое-то время не убирал свой меч за пояс. Наконец, получив информацию об условиях для всех, кто сражался на стороне Али, и, видя, что уже не за кого больше сражаться, он сложил оружие и присягнул Муавии.

Таким образом, Муавия, наконец, смог войти в Аль-Куфу триумфатором. Приняв клятву верности от восточных провинций, он возвратился в Сирию единственным и неоспоримым халифом ислама. Этот год был назван годом объединения («джамаа»). С этого времени Дамаск становится столицей арабской империи.

Оскорбления памяти Али, его дома и его наследников, все еще оставались частью публичных молитв; и так продолжалось на протяжении всего халифата Омейядов, за исключением времени правления Омара.

Недолго побывавший халифом юноша удалился в Медину, где, имея в своем распоряжении огромные средства для утоления своей основной страсти, жил тихо и спокойно, не доставляя дальнейших беспокойств Муавии. Он прожил восемь лет, и нашел смерть от яда, приняв его из рук одной из своих жен. Такой конец для «вечно разводящегося Аль-Хасана» нельзя считать непредвиденным. Предание Алидов, разумеется, стремится заставить нас поверить, что эта женщина была подкуплена, чтобы совершить преступление, и, таким образом, возводит обыкновенного распутника в сан «мученика». Но Муавия не имел причины избавляться от такого безобидного существа; и ревность среди участниц вечно меняющегося гарема Аль-Хасана была достаточной и более естественной причиной. На судьбе его брата Аль-Хосейна мы дальше остановимся подробнее.

ПОСЛЕ смерти Османа в тридцать пятом году хиджры Муавия стал независимым правителем запада; а после отречения Аль-Хасана и вплоть до своей смерти, на протяжении почти двадцати лет, он являлся неоспоримым халифом всего ислама. На всем протяжении его долгого правления, как правило, в империи арабов царили мир и процветание, прерываемые лишь периодическими волнениями фанатиков-хариджитов и интригами тех группировок, что продолжали держать сторону дома Али. Их поддерживали не желающие поступаться своим прошлым мусульмане, давшие Омейядам кличку «талака» («насильно обращенные»). Обе группы были с легкостью подавлены, хотя и не без кровопролития, сильной рукою халифа и его способных заместителей. За пределами империи его руководство было таким же успешным, и Муавия расширил границы ислама во всех направлениях.

Амр оказавшийся наместником Египта в течение последних лет своей долгой жизни, играл, разумеется, одну из самых важных ролей во всей этой истории. Ни один человек не оказал такого влияния на судьбу халифата, как он. Бывшему храбрым в бою, сообразительным на совещаниях, грубым и беспринципным в словах и поступках — это в основном ему обязан Муавия своим захватом власти после Али и окончательным упрочением династии Омейядов. Завоеватель Египта, и четырехлетний правитель этой провинции при Омаре, он вернулся к своему посту после правления Османа, который, отозвав Амра в недобрый час, сделался его врагом. Наконец, восстановленный Муавией наместником этой провинции после изгнания Мухаммада, он до своей смерти оставался ее правителем. Он умер в возрасте семидесяти трех лет, раскаиваясь, как говорят, во многих своих злодеяниях.

Карьера Аль-Могиры, хотя и не такая блестящая, была не менее выдающейся.

Могира правитель Аль-Куфы.

Уроженец Ат-Таифа, он был послан Пророком вместе с Абу-Суфьяном для разрушения покровительствовавшего этому городу идола.¹ На лицо он не был красавцем, кривой на один глаз, с рыжими волосами, крашенными в черный цвет. Ловкий и бесстыдный интриган, он пережил свое позорное падение в Аль-Басре, которое едва не стоило ему жизни, так же, как и репутации, и сумел в скором времени вновь восстановить свое влияние. В конце концов, назначенный Муавией на самый сложный пост — правителя лишившейся всех своих привилегий Аль-Куфы — Могира удерживал под жестким контролем этот мятежный и неспокойный город, все еще остававшийся сценой частых выходок хариджитов и опасных заговоров в пользу дома Али, которые вскоре начали беспокоить династию Омейядов.

Но, возможно, самой большой заслугой оказанной Аль-Могирой Муавии было его участие в примирении Зийяда с его новым властелином. Случай с Зийядом является одной из наиболее знаменательных историй того времени. Он считался сыном Абу Суфьяна, который жил с его матерью, в то время беглой невольницей, еще до своего обращения в Ат-Таифе. Благодаря преданному исполнению весьма важных поручений, Зийяд сумел преодолеть все ограничения, которые несло ему его рабское происхождение, дорос до очень высоких постов, и в итоге был назначен Али правителем Аль-Басры и Истахра. Могущественный, мудрый и красноречивый, он был самым выдающимся государственным деятелем своего времени. Преданный делу Али, он серьезно противостоял притязаниям Муавии, даже после отречения Аль-Хасана. На повеление Муавии заплатить дань, собранную казначейством Зийяда в Персии, он ответил отказом, и не явился ко двору даже под угрозой казни его сыновей в Аль-Басре. Со своей стороны, он причинял постоянное беспокойство Муавии, сидя занозою в его теле. В конце концов, в сорок втором году хиджры Аль-Могира, который не забыл о том случае, когда неполное свидетельство Зийяда¹ спасло ему жизнь, отправился в Истахр и упросил того подчиниться. Под охранной грамотой предстал он перед халифом в Дамаске, и в качестве королевского подарка вместе с причитающейся собранной данью преподнес эмиру ислама миллион монет. Он был отпущен в отставку с честью, и получил резиденцию в Аль-Куфе. Личность Муавии в летописях почти полностью затмевают его помощники Аль-Могира и Зийяд, подобно тому, как Абд Аль-Мелика затмил Аль-Хаджадж. Следует отметить, что все три были выходцами из племени Сакиф, что в Ат-Таифе; и мы еще встретимся с другими членами этого племени, ставшими знаменитыми. Связь между этим племенем и кланом Омейи берет истоки в глубокой древности.

Год или два спустя курьезный эпизод из жизни Муавии нарушил спокойствие мусульманского мира. По мере того, как личность Зийяда с каждым днем возрастала в глазах халифа, Муавия загорелся желанием удалить пятно с его происхождения, и, таким образом, доказать, что он не предполагаемый, а реальный и законнорожденный сын Абу Суфьяна, его собственного отца. Собранная для этой цели комиссия подтвердила сей факт; после чего Муавия публично признал Зийяда своим братом. Это заявление произвело скандал в мире ислама: во-первых, потому что оно подвергало сомнению право законнорожденности, а, во-вторых, что еще хуже, оно делало Ум Хабибу — также дочь Абу Суфьяна и одну из «матерей правоверных» — сестрой того, чье рождение (несмотря на вышеупомянутое решение) все считали за результат прелюбодеяния. И, кроме того, собственная родня Муавии, дом Омейи, оказался оскорблен таким оборотом событий, бросавшим пятно на чистоту их крови. Однако все эти чувства вскоре улеглись, когда стало видно, какую могущественную опору приобрела себе династия Омейядов.¹

…и назначает правителем Аль-Басры, iv или v 45 г. хиджры, июль 665 г. от р. Х.

Вскоре Зийяд в дополнение к его обязанностям в Персии был назначен и правителем Аль-Басры. Волнения хариджитов в Аль-Куфе не угрожали безопасности граждан, в Аль-Басре же при слабом правлении Ибн Амира людям невозможно было не волноваться за свою жизнь и имущество. Твердая рука Зийяда тяжелым бременем легла на неспокойных жителей мятежного города, который теперь постоянно патрулировался вооруженным отрядом, состоящим из тысячи человек. Под угрозой смерти жителям запрещалось по ночам выходить из дому; и приказ исполнялся столь безжалостно, что любой незадачливый араб, случайно оказавшийся на улице, подвергался казни за это непреднамеренное нарушение. Лучшие друзья Зийяда оказались из рода Азд, особенно те, кто прибыл из Омана уже после него, и он не забыл их службы. Благодаря господству закона, совершенно неслыханной вещи для Аль-Басры, были подавлены все попытки поднять восстание, и решительно наведен порядок там, где прежде царили волнения и распри.

…и Аль-Куфы, 50 или 51 г. хиджры.

По смерти Аль-Могиры, Зийяд также был назначен правителем Аль-Куфы, и взял себе в привычку проводить по полгода там и в Аль-Басре. С его назначением наместником халифа в жизни арабов наступило царство террора. Когда представитель Зийяда впервые обратился к народу со вступительной речью в большой мечети Аль-Куфы, в него полетели камни. Сам Зийяд прибыл из Аль-Басры. Для того чтобы найти виновных, все присутствующие были приведены к присяге, а отказавшимся пятидесяти или около того отрубили руки. Группировка Алидов, оскорблявшая Османа, в большом количестве находилась в обоих городах, и для подавления заговора, несомненно, требовались суровые меры; но жестокость Зийяда и стремление проливать кровь явно оказались за границами необходимого.

Предания изобилуют историями о группах людей, отказывавшихся проклинать память Али — особенно об одной, возглавляемой внуком знаменитого Хатима из племени Тай² — которых безжалостно обезглавливали; и тирания, ознаменовавшая правление Зийяда, оставила темное пятно на его памяти. Гравий в мечети он заменил плиткой и упразднил клановую систему в армии.

…и прекрасный двор.
Из Истахра Зийяд принес с собою всю гордость подлинно восточного двора. При выездах его сопровождала толпа с серебряными дубинками и ликторы, а у ворот эмирского дворца постоянно находилась охрана из пятисот всадников. Он был самым могущественным наместником, какого еще не видывал халифат. Ему подчинялся весь Восток. От Окса и Инда до Персидского залива власть Зийяда была безраздельна.¹ Сыновья его занимали важные посты в Хорасане и на границе; но самым прославленным из них, а точнее, человеком самой недоброй славы, был Обейдаллах, ставший правителем Аль-Басры. Один из сыновей Зийяда вывез с собою пятьдесят тысяч граждан Аль-Куфы, которых он своей мудрой политикой переселил в Хорасан вместе с их женами и домочадцами.
Его смерть, 53 г. хиджры, 673 г. от р. Х.

Зийяд недолго пользовался тем выдающимся положением, которого он достиг. Не удовлетворенный Востоком, бывшим в его власти, он жаждал также завладеть Хиджазом с его святыми городами. Жители в ужасе молили Господа, чтобы этого не произошло; и вот (как говорит наш летописец), его рука была поражена ужасным фурункулом, от которого он умер на пятьдесят третьем году хиджры (летом 673 г. от р. Х.) в возрасте пятидесяти восьми лет.

Большая активность была предпринята Муавией для расширения своего господства на восток. Покоренные народы и их вожди, недовольные данью и ограничениями ислама, постоянно нарушали свою верность метрополии; однако, с каждым годом мусульманское ярмо становилось все прочнее. В сорок первом году хиджры арабы напали на восставший Герат и штурмом взяли его. Через два года мусульмане осадили также Кабул, и захватили несколько месяцев спустя и этот город, предварительно пробив в стенах брешь катапультами. Подобные операции были предприняты и против Газны, Балха, Кандагара и других крепостей. В пятьдесят четвертом году хиджры один из сыновей Зийяда, перейдя на верблюдах Окс и перевалив через горный хребет, взял Бухару; а через два года сын Османа, отогнав прочь племена тюрков, захватил Самарканд и Термез. Если области далеко на севере и на востоке продолжали оставаться для арабов весьма ненадежным владением; то дальше к югу все земли до берегов Инда постепенно объединялись под властью магометан или же становились их вассалами.

Продвижение на северном побережье Африки ничем существенно не отличалось от наступления на восток; ибо берберы, как правило, вновь и вновь восставали вскоре после своего покорения. Разумеется, борьба здесь велась отчаянней, поскольку римская колонизация дала местному населению импульс для более решительного сопротивления. И, тем не менее, в итоге, и здесь поражение стало не менее очевидным, и великолепные центры цивилизации и христианской религии вскоре можно было распознать лишь по оставшимся от них руинам храмов, акведуков и городских построек. В сорок первом году хиджры Амр назначил Окбу для ведения войны с берберами, и в течение нескольких лет было опустошено все побережье до Барки и Ваддана.

В пятидесятом году хиджры, усиленный Муавией десятитысячной армией арабов, он основал на юге Туниса поселение Кайруан, в качестве столицы новой африканской провинции, и хорошо укрепил ее от нападений берберов. С тех пор этот город стал считаться одним из священных центров ислама.

Предание сообщает нам о свершившемся чуде: бегстве диких зверей и рептилий со своими детенышами из Кайруана после молитвы завоевателей; а также о том, что берберы, пораженные этим неслыханным дивом, тотчас приняли ислам и обосновались в этом месте.

Войско его разбито, сам убит.

Но несколько лет спустя Окба подвергся неожиданному нападению объединенной армии римлян и берберов, и обрел страшную погибель вместе со всем своим войском.¹ Мусульмане были отброшены назад к Барке.

Военные действия, ведшиеся в направлении Армении и Византии, приостановленные на время из-за столкновений с Али, были возобновлены Муавией в его последние годы жизни, и мы читаем о серьезном поражении, понесенном греками в сорок втором году хиджры. Мусульманская армия вторглась в Армению, а война с Византией продолжалась как на суше, так и на море. На пятидесятом году хиджры огромная экспедиция была снаряжена против Константинополя.

Арабы страдали от недостатка провизии и от болезней; и Муавия послал своего любимого сына Язида, во многом против его воли, чтобы подбодрить армию большим подкреплением. Десант высадился неподалеку от Константинополя, легендарная неприступность которого некоторыми приписывается исключительно использованию греческого огня, открытого примерно в то время. Борьба за город была тяжелой, и потери магометанского войска оказались велики. Но несмотря на неудачи, мусульмане не оставляли своих попыток завладеть Царьградом. Мы читаем почти о ежегодных набегах, и в пятьдесят третьем году хиджры им удалось захватить остров Сизик близ Константинополя. Мусульманский гарнизон удерживал его в течение семи лет, но после смерти отца Язид решил оставить этот рубеж.

В греческой кампании под стенами Константинополя был убит прославленный соратник Пророка Абу Эйюб, с тех давних пор его могилу посещают паломники и ухаживают за ней. Он был тем, кто принимал Пророка в своем доме в первые полгода после его прибытия в Медину.¹ Преданья старины глубокой вспоминаются и со смертью Аль-Аркама, чье жилище — которое с той поры зовут «домом ислама» — стало прибежищем для Мухаммада и его последователей, когда он впервые начал проповедовать свое учение в Мекке.² Примерно в это же время, читаем мы, почти в семидесятилетнем возрасте скончалась Айиша, а также четверо других «матерей правоверных», тоже уже в преклонных годах.³

Подозрение в убийстве Абд Ар-Рахмана, сына великого Халида, лежит на Муавии. Величие славы его отца и собственный успех Абд Ар-Рахмана в греческой кампании способствовали приобретению такого почета на всей Сирии, что возбудили страх и зависть Муавии, нанявшего, говорят, своего лекаря-христиана, чтобы отравить Абд Ар-Рахмана. Этот поступок озлобил Махзума, к чьему племени, пользовавшемуся прежде большим влиянием в Мекке, принадлежал Халид; ибо его члены уже начали враждовать с вытеснивших их Омейядами и поддерживали Аз-Зубейра. Подобное обвинение против Муавии было довольно редким случаем, поскольку он, хотя и не слишком охотно сдерживал жестокость своих наместников, сам имел в целом репутацию мягкого и справедливого правителя. Де Геж, как бы то ни было, всю эту историю отрицает.

На пятидесятом году хиджры Муавия предпринял попытку перевезти кафедру и посох Пророка из Медины в Дамаск, новую столицу исламской империи. Но эти нечестивые замыслы были остановлены вмешательством свыше. Ибо «при прикосновении к кафедре, она ужасно задрожала, погасло солнце, так что воссияли звезды, и люди ужаснулись этому чуду». Доверчивое предание указывает, что с тех пор зародилось суеверное отношение ко всему, связанному с личностью Пророка. По настоятельным просьбам арабов, основанным на доводах о том, что, дескать, где Пророк оставил свою кафедру и посох, там они и должны оставаться, Муавии пришлось отложить свои намерения. И таким образом они были оставлены в качестве реликвий в Большой мечети, недалеко от последнего пристанища Мухаммада.

Сирия, разумеется, будучи главной жемчужиной империи Омейядов, одной из двух их изначальных провинций, как и Египет, держала первенство в культурной, общественной и политической жизни. Арабы северной ее части были по большей мере выходцами из рода Кейс, а южной части — из рода Келб (Килаб). Муавия по своему происхождению был больше связан с первыми, но, назначив своим наследником сына от жены из рода Келб, смог удержать связь с обоими кланами. Благодаря постоянным стычкам с греками, сирийцы к тому времени превосходили остальных арабов и в военном деле. В этой провинции завоеватели и покоренные народы довольно мирно сосуществовали, совместно пользуясь не только городами и селениями, но даже и храмами; в то время как в Аль-Ираке Аль-Куфа и Аль-Басра являлись двумя милитаризованными поселениями, находящимися посреди враждебного местного населения. Христианам в Сирии при Муавии жилось, по крайней мере, не хуже, чем при Ираклии. Один из его главных советников сам был христианином: он восстановил храм в Эдессе, разрушенный после землетрясения; и иаковиты и марониты обращались к нему за помощью, чтобы он уладил их споры.