ГЛАВА LI ХАЛИФАТ АЛЬ-ВЕЛИДА. ЗАВОЕВАНИЯ В СРЕДНЕЙ АЗИИ, СИНДЕ, МАЛОЙ АЗИИ, АФРИКЕ, ИСПАНИИ. СМЕРТЬ АЛЬ-ХАДЖАДЖА

ЗАВЕРШИВ обряд погребения своего отца, Аль-Велид вернулся в Большую мечеть Дамаска, и, взойдя на кафедру, обратился к народу с речью, в которой безутешный сын оплакивал свою потерю и благословлял память ушедшего халифа.

Аль-Велид, облекая Аль-Хаджаджа тем же доверием, которое оказывал тому его отец, назначил его вице-халифом всего мусульманского Востока. Но Аравию он оставил для своего двоюродного брата, набожного Омара, сына Абд Аль-Азиза, при котором, в течение нескольких лет, Мекка и Медина смогли наслаждаться, в отличие от страшной тирании Хишама Ибн Исмаила, несуровым и благоприятным для людей правлением. С помощью совета из числа наиболее ученых горожан, ему удалось создать в Медине систему управления, снискавшую популярность в народе. Он украсил и расширил мечеть, включив в ее пределы двор и бывшие покои жен Пророка и другие строения, что раньше располагались вокруг нее. Ремесленников доставляли из Сирии; и халиф, прознав о благочестивом предприятии, послал в дар много золота, материалы для мозаики на сорока верблюдах, а также сотню каменщиков-византийцев.¹ Получив инструкции Аль-Велида, Омар заодно сумел улучшить дороги и проходы с целью облегчения путей паломникам. В пустыне на местах стоянок он выкопал колодцы, а в Мекке и Медине при нем весело заиграли настоящие фонтаны.² Все это для Омара было подлинным делом его призвания; и он сумел организовать и выполнить все эти работы с такою пользою и красотою, что сам халиф, спустя некоторое время посетивший во время паломничества Святые города, не переставал выражать свое восхищение перед увиденным и то и дело благодарил своего наместника.

Привлекательность благодетельного правления Омара способствовала появлению в Мекке большого количества уставших от тирании жителей Аль-Ирака, которые бежали к нему в Мекку из-под тяжелой руки Аль-Хаджаджа. Это все более и более раздражало жестокого правителя мусульманского Востока, и Омар почувствовал, что ему не помешает информировать халифа о том, что ожесточение Аль-Хаджаджа начинает переходить все ганицы. Аль-Хаджадж, со своей стороны, с сильным огорчением доносил халифу, что инакомыслящие из его Ирака находят себе убежище в Священных городах. В итоге Аль-Велид, склоняясь на сторону Аль-Хаджаджа, отозвал Омара. Назначенные на его место два разных градоправителя: один в Мекку, другой в Медину, безжалостно изгнали всех эмигрантов, причем пригрозили смертью любому из граждан их городов, кто отважится предоставить беженцам убежище. Один из таких гонимых, Ибн Джубейр, бывший некогда казначеем в армии Ибн Аль-Ашаса, после трогательного свидания со своей семьей был казнен с бессердечною жестокостью Аль-Хаджаджем. Это произошло за пару лет до его собственной смерти, когда воспоминание об этом событии сильно поразило Аль-Хаджаджа. Он пробудился в ночи из-за видения своей жертвы, уцепившейся руками за его постельное белье с возгласом: «О, враг Господа, за что ты погубил меня?» Оцепеневший от ужаса, потрясенный Аль-Хаджадж все время громко повторял: «Что же мне делать с тобою, ты, сын Джубейра?!»

В обращении с Язидом и его братьями, сыновьями Аль-Мухаллаба, он проявил себя насколько жестоким, настолько же и злопамятным. Нам необходимо вспомнить, что у Аль-Хаджаджа на это семейство имелся большой зуб: ведь их род имел крепкие йеменские корни. После падения Ибн Аль-Ашаса они оказались единственным камнем преткновения на пути мщения Аль-Хаджаджа. Нечего удивляться, что все они моментально оказались за решеткой по стандартному обвинению, повсеместно выдвигавшемуся против отправленных в отставку государственных чиновников: в растрате, или присвоении чужого имущества.

Вынужденный готовиться к кампании против курдов, Аль-Хаджадж забрал с собою содержавшихся под стражей Язида и его сыновей. За ними зорко следили сирийские охранники. К Язиду постоянно применялись пытки, которые он сносил стоически; лишь в одном только случае, когда орудие палача пронзило ему ногу, узник не смог сдержать громкого вскрика. Его сестра, одна из жен Аль-Хаджаджа, испуганная этим криком, громко завизжала сама, из-за чего тиран, не мешкая, объявил ей развод. Однако вскоре узникам посчастливилось бежать. Аль-Хаджадж, думая, что они рассчитывают укрыться в Хорасане, поспешил предупредить Котейбу об этой опасности. Но они направили своих коней в противоположном направлении и сумели добраться до Рамлеха в Палестине, где нашли убежище у Сулеймана, брата халифа. Аль-Хаджадж немедленно связался с халифом, требуя, чтобы Язида доставили к нему обратно. В связи с этим Сулейман отправил его в Дамаск вместе со своим собственным сыном, заковав обоих в цепи и сопроводив письмом, в котором просил эмира правоверных о снисхождении. Аль-Велид, тронутый видом пары этих страдальцев, позволил им удалиться с миром, а Аль-Хаджаджу запретил вмешиваться. Язид продолжал жить у будущего преемника престола в качестве его ближайшего друга и, как мы убедимся из дальнейшего, любимого фаворита.¹ Кстати, из его племени, Азд, была родом и мать Сулеймана.

На протяжении остатка жизни Аль-Хаджаджа о нем слышно не очень много. Хорошо, что он успел скончаться до Аль-Велида, ибо Аль-Хаджадж успел сделаться смертельным врагом для Сулеймана, чье право наследования трона Аль-Велид хотел нарушить в пользу своего сына, и этот план вынашивал и всячески поощрял именно Аль-Хаджадж. Впрочем, невзирая на то, что самому Хаджаджу и удалось избежать гнева Сулеймана, он обрушился, как мы увидим, с ужасной жестокостью на головы членов его семьи и его приверженцев. Аль-Хаджадж занимает место в анналах исламской истории как живое воплощение человеческого зверства. Однако халифат многим ему обязан. Будучи абсолютным владыкою восточных земель в течение двадцати лет, в самый сложный и опасный период для страны, когда в колониях процветала анархия, а жизнь арабов у себя дома была отмечена порочностью, непостоянством, восстаниями и диким фанатизмом, Аль-Хаджадж, благодаря своей смелости и решительности, сумел найти необходимые силы и ресурсы и восстановить относительное благоденствие империи ислама в Аль-Ираке, Аравии и Хорасане. Жестокость при подавлении бунтовщиков, которыми кишмя кишели его земли, конечно же, была зачастую оправдана; но ничто не в состоянии извинить его тягу к чрезмерному кровопролитию и его бесчеловечность, из-за которой этот правитель снискал себе славу одного из самых жестоких тиранов в истории всего человечества.² Когда спустя два десятка лет непрестанной борьбы Аль-Хаджадж усмирил наконец свои провинции, то перевел свое внимание на развитие мирных искусств, занялся системою орошения, стал окультуривать почвы, и прилагал все усилия к тому, чтобы крестьяне прекратили покидать свои наделы и переселяться толпами в города. Он, наряду с Зийядом, является самым замечательным из государственных деятелей, несших службу при Омейядах. Без него их династия просто прекратила бы свое существование. Правда, в одном отношении, Зийяд все же превосходил Аль-Хаджаджа: он никогда не использовал силу, как это постоянно делал Аль-Хаджадж за счет присылаемых из Сирии контингентов, но умело настраивал одну партию против другой, и таким образом всегда добивался своего.

Некоторые историки считают, что в тирании Аль-Хаджаджа оказались свои косвенные преимущества. Царство террора изгнало из домов множество арабов, которые решали поискать счастья с оружием в руках, вступая в ряды войска. Тем самым оказалось заложено основание для будущих завоеваний, которыми так прославился халифат Аль-Велида. Попробуем вкратце здесь о них упомянуть, начав с кампаний Котейбы Ибн Муслима в Средней Азии. Великий полководец, происходивший из ни к кому не примыкавшего племени Бахила, каждое лето возобновлял наступление на земли, лежащие за Амударьею. С наступлением осени его войска возвращались на зимовку в Мерв. Вплоть до того момента любая из мусульманских войн носила оттенок «газавата», или набега. Когда магометане захватывали новые земли, они ставили очередное государство в вассальную зависимость от халифата, либо заставляли его соглашаться быть принятым под их «покровительство». Либо просто-напросто заставляли побежденных платить дань. Тем не менее, они не превращали захваченную страну в полноценную колонию. Теперь же вопросы зависимости завоеванных стран начали приобретать более долговременный характер. Прежде всего, Котейба повел наступление на Балх, Тохаристан и Фергану. Среди захваченных в Балхе пленников оказалась жена известного целителя Бармека, которой предназначили разделить участь прочих рабынь-наложниц в гареме Абдаллы, брата Котейбы. Но вскоре между враждующими сторонами было заключено перемирие, и эту женщину, в качестве проявления доброй воли, отпустили обратно к ее мужу. Однако результатом ее краткосрочного пребывания в гареме Абдаллы оказалось появление на свет ребенка. Сын был признан Абдаллою, и в будущем стал известен под именем Халида-Бармеки.¹ Следующая кампания была развернута против Пейкунда (Байсуна?), бухарского торгового центра, находившегося за Амударьей. Согдианские тюрки и прочие среднеазиатские племена в таких количествах поднялись на защиту этого богатого города от Котейбы, окружив исламское войско, что его коммуникации оказались полностью отрезанными. На протяжении двух долгих месяцев Аль-Хаджадж не получал никаких вестей от своего военачальника, что побудило правителя отдать повеление возносить молитвы за Котейбу во всех мечетях мусульманского Востока.

В конце концов, этот город пал. Все сражавшиеся в нем мужчины были преданы мечу, семьи их обращены в рабство. Арабы захватили огромные хранилища оружия и «добычу, какой не видано было доселе в Хорасане». В восемьдесят восьмом году хиджры было предпринято новое наступление на бухарское государство, во время которого арабы захватили немало примечательных мест. Им пришлось приложить немало сил, чтобы одолеть сильное согдианское племя и его союзников, живших с ним по соседству. Руководил этими воинами некий «племянник императора Китая». В результате тяжелого сражения противник магометанской армии, несмотря на весьма решительное сопротивление, был обращен в бегство.

На следующий год Котейба вновь выступил через Согд и Киш против Вердана, князя Бухары. После двухдневной битвы тому пришлось бежать; но сам шахристан, город-крепость, отбил несколько арабских наскоков. Мусульмане отошли от его стен, так и не решившись на приступ. Аль-Хаджадж выбранил Котейбу за его неудачу и приказал возобновить наступление на Бухару, воспользовавшись планом города, предоставленным арабам одним из его защитников.

Котейба так и поступил, собрав сильную армию, которой удалось обратить противника вспять во многом благодаря доблести племени Бени Темим (а вот представители племени Азд вначале дрогнули, не выдержав отчаянного натиска тюрков).¹ Бухарский шахристан был взят, а окружавшие этот город земли полностью покорились арабам.

С наступлением зимы войска мусульман вынуждены были убраться восвояси. Воспользовавшись их отсутствием, Низак, один из главных вельмож тохаристанского князя, устроил заговор среди покоренных народов с целью сбросить ярмо иностранных завоевателей, которое возлежало на их шее со столь очевидною тяжестью. Чтобы его повелитель, которому подобные планы были не по душе, не смог помешать воплощению в жизнь этого заговора, он заковал его в цепи. Правда, не забыв отдать дань уважения его княжескому достоинству, Низак приказал сделать эти цепи из золота.

Затем он повыгонял из домов всех жителей и сумел призвать подняться на борьбу с исламом всех соседних владык, чьи земли простирались от Мургаба до Амударьи.² Котейба выставил поближе к восточным границам Мерва отряд под командою своего брата, но помимо этого был не в состоянии предпринять что-либо против разгоравшегося восстания. Лишь в следующем году, получив значительные подкрепления из Персии, он смог нанести по мятежникам удар. Собрав в кулак все силы, он обнаружил Низака сильно укрепившимся в Хульме: в самом начале горного прохода, вход в который прикрывала крепость. Подкупив перебежчика, исламский военачальник сумел раздобыть информацию о скрытной тропе в обход перевала. За счет этого арабы обрушились на тылы противника как снег на голову, и мятежники еле смогли спастись, бежав через всю Ферганскую долину. Но там Низак оказался вновь зажатым с двух сторон, попав в клещи между отрядами Котейбы и его брата. Не имея пути ко спасению, его войско, находившееся в мешке уже несколько месяцев, начало испытывать нужду в провизии. Наступавшие холода вынуждали арабов уйти на зимние квартиры. Котейба, не желая оставлять Низака безнаказанным на воле, обманом заманил его себе в лагерь, пообещав полную безопасность. Захватив тохаристанца в плен, он послал гонца к Аль-Хаджаджу, прося у эмира Востока позволения умертвить Низака. После долгого промедления, это разрешение все-таки было получено. Вот так, Низак был убит, а с ним и семь сотен его последователей. ¹ Голова предводителя мятежников была отослана Аль-Хаджаджу. Самого князя Тохаристана послали со всей его свитою в Дамаск, где он и содержался до самой смерти Аль-Велида. Вероломство Котейбы по отношению к Низаку было настолько грубым, что даже мусульманское общество, будучи в целом привычным к обману при проведении военных операций, оказалось шокировано. Все ругали Котейбу за его подлость. В то же самое время произошел еще один инцидент, также болезненный для сознания мусульман, хотя и воспринятый ими с большей терпимостью. После поражения Низака князь Джузаджана, один из участников антиарабской коалиции, стал просить о мире, на что получил согласие противника. Котейба пригласил этого вождя в свой лагерь, послав взамен одного парня из племени Хабиб в качестве заложника. Кроме того, и сами арабы получили от неприятеля заложников. Князь этот отчего-то помер, находясь в лагере у Котейбы. Само собой, его люди, заподозрив неладное, умертвили заложника-хабиба; за что Котейба отплатил сполна, перерезав находившихся в его руках заложников: всех до единого. Продолжив свой поход дальше в пределы Согдианы,² Котейба возвратился через Бухару в Мерв. Весь следующий год он провоевал в Сиджистане против Зунбиля, но в итоге смог развязать себе руки, заключив мир с этим восточным правителем.

На девяносто третьем году хиджры Котейба вновь переправился через Амударью и двинулся на Хорезм. Шах Хорезма предложил арабу десять тысяч голов крупного скота, если тот избавит его от его брата, поднявшего восстание. Мятежники были обращены в бегство, а четыре тысячи попавших в плен преданы смерти. Брата и его товарищей привели к шаху, который всех казнил, а их имущество объявил собственностью Котейбы. Но тут мусульманскому воителю пришлось спешно переключаться на Самарканд: он получил известия о начавшемся там волнении против исламских поработителей. Совершив стремительный переход к стенам этого города, Котейба обратился к своим воинам со следующей речью: «Несчастные согдианцы, воистину, сами попались к нам в руки. Как вы знаете, они нарушили с нами договор; и истинно, Господь предаст нам и Хорезм, и Согдиану, как ранее Он предал Бени Корейза и Надир в руки Пророка».³ Самаркандский шахристан держался долго, пришлось подвозить специальные стенобитные орудия, чтобы одолеть сопротивление его защитников. Страшась приступа, князь Самарканда предложил начать переговоры. Котейба не возражал оставить город в покое, но лишь обложив его тяжкой данью и обязав правителя ограничить количество всадников в самаркандском войске. Помимо того, арабов должны были впустить в город, позволить построить им там мечеть и провести религиозную службу. Только на таких условиях Котейба соглашался покинуть пределы их государства. Его впустили. Храмы поклонения огню были тут же разрушены арабами, все идолы сожжены, а сам город, невзирая на обещанное, хотя и был оставлен нетронутым, так никогда и не возвратился в прежнее состояние.¹ Уже ставшее привычным вероломство Котейбы осуждалось всеми мусульманами; ходили слухи, похожие на вполне достоверные, что какой-то сириец Дамаску надлежит подвергнуться разорению этими дикими тюрками. Между тем, рука завоевателей легла на жителей Самарканда тяжким бременем. Там поселилось множество мусульманских семей, переехавших из Хорасана. Храм идолопоклонников и святилища с изображениями идолов были уничтожены. Все местные жители были разоружены, ни одному [приезжему] язычнику не позволялось оставаться в пределах города на ночь. Бухара и Хорезм были колонизированы подобным образом; и трем этим городам было суждено приобрести большую известность в последующей истории ислама.

На протяжении последовавших двух или трех лет, усилив свои войска большими контингентами конных воинов из только что покоренных арабами племен (на Востоке считалось совсем обычным делом использовать дружины из подчинившихся народов для укрепления их же собственных оков),² Котейба продолжал свои завоевания. Он взял Ходжент, Шаш (Ош?) и другие города Ферганской долины, пока не дошел до Кашгара и границ Китая. Любопытная история гласит о встрече с «царем Китая» — вероятно, с каким-то пограничным мандарином — который, чтобы освободить Котейбу от принесенного тем обета «завладеть землею Китая», послал ему ящик с китайскою почвой «для попрания ногами», суму с китайскою монетою в виде дани и четырех юношей царской крови, на которых поставил свою печать. Котейба же на этом достиг пределов своих завоеваний. Будучи еще в походе, он получил известие о смерти халифа: и вот, все для него внезапно изменилось, и будущее полководца, как мы увидим далее, с этого самого момента резко омрачилось.

Подобно Котейбе в Средней Азии, Мухаммад Ибн Аль-Касим из племени Сакиф, двоюродный брат Аль-Хаджаджа и наместник Макрана, стал первым большим завоевателем, ведшим свои кампании на границах Индии. С хорошо снаряженным войском численностью в шест тысяч человек, он двинулся на Синд и осадил его столицу, Дейбул.¹ Катапульта под названием «Невеста», прислуга которой состояла из пятисот человек, наносила страшные опустошения в городе. Камень, выпущенный из этого орудия, напрочь снес верхушку знаменитого храма Аль-Будд (Будды), вместе с которым был сбит и огромный красный флаг. Это дурное предзнаменование посеяло страх в рядах противника мусульман; их царь бежал, и Ибн Аль-Касим, оставив в городе гарнизон из своих арабов, бросился в преследование, переправился через Михран (Инд). В последовавшей вскоре жестокой схватке, окруженный своими слонами, индийский царь встретил преждевременную кончину. Его жена и девушки-прислужницы, не желая стать обесчещенными, решили предать свой дворец огню, где и погибли вместе со всеми сокровищами. После этого арабский завоеватель взял штурмом Брахманабад,² и, заключив договор с Рором, пересек Бай и приступил к Аль-Мултану, который после продолжительной осады вынужден был сдаться на милость победителя, когда у защитников города кончились запасы воды.

Сражавшихся мужчин арабы предали мечу, а их семьи, наравне с толпою посетителей местного храма Будды, оказались в рабстве. Аль-Мултан служил в те времена центром паломничеств, народ стекался туда со всех концов, чтобы поклониться статуе знаменитого идола. Этот город считался «Вратами Индии и Домом из золота». Добыча была неслыханная, она вдвое превзошла всю стоимость прекрасно снаряженной экспедиции, которую Аль-Хаджадж расценивал в шесть миллионов монет. Пока Ибн Аль-Касим отдыхал в захваченном городе, наслаждаясь чудными плодами своих завоеваний, застигшие его в Аль-Мултане вести о смерти Аль-Велида сделали дальнейшее продвижение арабского отряда на восток невозможным. Военачальник был немедленно отозван в Аль-Ирак, где, наряду с некоторыми другими приверженцами Аль-Хаджаджа, он был подвергнут пыткам, и умер.

Вместе с Ибн Аль-Асиром, мы уже предвкушаем, как через несколько лет Индия покориться магометанам. Хабиб, один из членов семейства Аль-Мухаллаба (отныне этот род будет освещен лучами халифской благосклонности), был назначен наместником Синда. Он утвердил своею резиденцией Рор, и позволил возвратиться по домам князьям, которых ранее изгнал Ибн Аль-Касим. Хабиб гарантировал им возможность и дальше управлять своими землями. Набожный Омар II призвал их принять ислам, и те после обращения получили новые имена, звучавшие по-арабски. Немного позже, уже во дни Хишама, Джунейду удалось раздвинуть границы исламского государства еще дальше на восток. Однако престижу новой религии было суждено на какое-то время потерпеть ущерб. Большинство из индийских князей вернулись к практике язычества. Чтобы привести своих новых вассалов в чувство, мусульманами был создан сильно укрепленный военный лагерь Аль-Махфуза, «Защищенный». Оттуда арабам было удобно высылать карательные экспедиции, как по суше, так и по морю. «Дела, однако, — говорит наш историк, — шли в Индии не очень хорошо, основание для ее колонизации так и оставалось слабым и весьма шатким вплоть до восшествия на престол благословенных Аббасидов».

Особо следует отметить, что в землях Индии у арабов стало складываться совершенно новое отношение к покоренным народам. Отныне мусульмане начинают относиться к язычеству с явной терпимостью. Храмы индусов остаются стоять нетронутыми, и местному населению позволяется отправлять в них свои службы. По законам Мухаммадa, иудеи и христиане могли продолжать исповедовать свои религии и при господстве мусульман; несколько расширенная трактовка Корана позволяла арабам включать в число [«людей Книги»] даже персов,¹ как приверженцев «Книги» Заратустры. Однако же идолопоклонников надлежало преследовать вплоть до полного уничтожения, язычество должно было быть совершенно искоренено. Именно в таком виде и воспринималось учение Корана, которое было в этом вопросе абсолютно ясным. И таковою и оставалась давно устоявшаяся политика арабов, как мы видели на примере Средней Азии. Именно в Индии оказалась перевернутою новая страница в истории ислама. Как отмечает Вайль: «Та война долее не оставалась священною — в смысле, скажем так, обращения в ислам язычников. Об этой цели все отныне позабыли. Совершенно наравне с поклонением Аллаху теперь позволялось поклоняться идолам, лишь бы покоренные не уклонялись от выплаты наложенной на них дани». И таким образом, даже при владычестве магометан, Индия оставалась в основном языческой страною.

Во время правления Аль-Велида армии мусульман, возглавлявшиеся в основном полководцами, приходившимися роднею этому халифу, каждый год пробивались в Армению и Малую Азию; которые грекам, из-за их проблем ближе к дому, становилось все труднее удерживать под своею властью. На восемьдесят девятом году хиджры была предпринята кампания против тюркских земель близ Каспийского моря, причем прошла она с явным успехом. Но все другие завоевания этого периода бледнеют перед покорением Испании. То была победа, на которой, хотя она и заслуживает совершенно отдельной главы, мы должны здесь хотя бы коротко остановиться.

Муса Ибн Нусайр, йеменец, был в восемьдесят девятом году хиджры назначен наместником средиземноморского побережья к западу от Египта по приказу Абд Аль-Азиза, дяди халифа, в чьей власти было курировать всю «Африку».¹ Предшественнику Мусы уже удалось исправить последствия тех неудач, что постигли мусульманское войско под Кайруаном; и Муса, укрепив сперва свою власть в старых колониях, теперь, при помощи двух своих сыновей, с вожделением набросился на Дальний Запад. В успешных сражениях под Сузами и Тлемсеном он полностью разгромил войска берберов, забрал огромное множество пленников,² и наконец-то обратил под свою власть все местные племена, вплоть до границ Морокко. Их сопротивлению пришел конец, и Муса отрядил повсюду «чтецов Корана» для наставления новообращенных в вере.³ Также были предприняты морские экспедиции, и арабскому флоту вполне удались высадки на берега Майорки и Сардинии.⁴ Муса поставил наместником в Танжере Тарика, своего вольноотпущенника, а сам после этого возвратился в Кайруан, откуда и намеревался править сильно разросшейся провинцией.

Королевством Испании в тот период управлял узурпатор Родерик (Родриго), к которому граф Хулиан (Хулио), владыка побережья, лежавшего на противоположном берегу от Танжера, находился в жесткой оппозиции.⁵ Сеута, город на африканской стороне, являлась частью владений Хулиана. Этому графу вдруг взбрело в голову, что с помощью пришедших с Востока захватчиков он сумеет прогнать узурпатора с испанского трона.

Таким образом, завязав дружбу с Мусою, испанец объяснил арабу в одной из бесед, насколько легко может быть преодолен пролив. Муса же, понимая, что он ничего не теряет, уже трепетал в предвкушении войны в Испании, рисовавшей ему весьма радужные перспективы. Халиф, боявшийся морских операций, поначалу колебался; но когда ему объяснили, насколько близок противоположный берег, дал Мусе свое согласие.

На следующий год, решив высадить сначала пробный десант, Муса послал несколько сотен отчаянных головорезов на четырех кораблях под командою Тарифа, одного из своих собственных рабов-берберов. Мусульмане с легкостью высадились на находившемся недалеко от Африки берегу, у мыса, до сих пор носящего имя Тарифа. Они возвратились из своего набега со столь богатою добычей, что вся армия ислама с того момента с нетерпением ожидала возможности его повторения, только в большем масштабе.

… и Тарика, vii 92 г. хиджры, апрель 711 г. от р. Х.

Муса, воодушевленный первым успехом, предоставил в распоряжение Тарика войско в семь тысяч человек, состоявшее в основном из групп берберов и вольноотпущенников, усиленных арабскими воинами. Этот десант пересек пролив и захватил на испанском берегу крепость, прозванную Тариком Джибралтар (Гибралтар).¹ Пока его набеги оттуда подвергали разграблению соседние земли Альхесираса,² Родерик, получив известия о высадке неприятеля, поспешил отразить нашествие. Тарик, которого предупредили люди Хулиана, графа-изменника, запросил у Мусы подкреплений, и тот немедленно послал ему пять тысяч арабов. Получив помощь, Тарик с двенадцатью тысячами воинов оказался способен противостоять большому войску Родерика. Две враждебные армии сошлись на берегах Гуадалете, к северу от Медины-Сидонии. Целую неделю исход противоборства оставался неясен. Но все решило предательство в лагере испанцев. Многочисленная группа недовольных Родериком наивно понадеялась, что арабы, насытившись своими трофеями, не замедлят воротиться назад за море. Тогда освободившийся трон перейдет в руки своего законного владельца. Эти изменники сражались с неохотою, а под конец вообще бросились бежать. Вслед за ними и все войско испанцев было обращено в бегство, во время которого Родерик утонул.

Но добытые в бою трофеи не оказали на захватчиков желаемого для предателей эффекта. Вместо того чтобы убраться восвояси, арабы воодушевились своей победою. Они отважились на штурм Эсихи; и их армия ежедневно разрасталась за счет свежих контингентов. Ноздри воинов ислама жадно раздувались, издалека улавливая запах желанной добычи. Арабы быстро затопили весь юг Испании. Были захвачены Малага и Гранада, вместе со всеми их землями. Местное население повсюду спешило укрыться на холмах и в крепостях, наивно считавшихся неприступными. Людей подгоняли страшные слухи, распространяемые самими завоевателями, что пищею мусульманам служит человеческая плоть. Оставив Кордову, осажденную одним из своих полководцев, Тарик, которому по-прежнему помогал Хулиан, устремился к Толедо, столице тогдашнего королевства. К своему восторгу, он обнаружил город, брошенный всем населением, за исключением евреев.

Иудеи, освободившиеся таким образом от христианского рабства, решили связать свою судьбу с завоевателями (какое разительное отличие от времен Мухаммада!). Их ставили управлять теми городками, которые мусульмане находили слишком маленькими для того, чтобы их оккупировать. Местные жители в ужасе перед магометанами бежали, некоторые даже в Галисию. Бесспорно, однако, одно: создание из страны пустыни было именно арабской политикой. Постепенно народом овладевало искушение возвратиться по своим домам: ведь арабы обещали им безопасность, терпимость к их религии, если только ее не будут особо выставлять напоказ, а также установление христианских судов.

В одном из городов за холмами, видимо, доставленное туда в целях лучшей сохранности, в руки Тарика попало воистину бесценное сокровище, знаменитая «скрижаль Соломона», богато изукрашенная жемчугами, рубинами и всякого рода драгоценными камнями. В длину она достигала трехсот шестидесяти футов.¹ С этой бесценной редкостью Тарик вернулся в Толедо. В течение всего лишь двух лет ему удалось покорить исламу большую часть Испании, и все враги, осмелившиеся противостоять ему в открытом бою, были вынуждены бежать с поля битвы.²

Поразительные достижения его подчиненного пробудили зависть у самого Мусы. Ревность к успехам Тарика заставила эмира Африки собрать большое войско, в которое оказалось включено немало известных ратников ислама, и высадиться в Испании. Это произошло в девяносто третьем году хиджры. Придерживаясь советов Хулиана, благодаря которым, согласно заверениям испанца, Муса должен был затмить славу Тарика, мусульманский полководец открыл новую череду побед штурмом Сидонии, Кармоны и древней столицы — Севильи.

Мерида была обложена со всех сторон, и этому городу пришлось испытать на себе мощь мусульманских стенобитных орудий. Долгие месяцы Мерида сопротивлялась, защитники ее дрались с отчаянной храбростью. Как пишет наш арабский историк, до его дней в Мериде еще сохранялись остатки стены, называемые «бастионом мучеников». Отряд мусульман был изрублен в этом месте на куски после смелой вылазки испанцев, внезапно выскочивших через дыру под крепостной стеною. В конце концов, город пал, и Муса, двинувшись на Толедо, по пути встретился с Тариком под Талаверой. Он был не в духе, принимая своего заместителя: хлестнул его плетью по голове и потребовал отчета во взятых трофеях. Но вскоре между ними восстановились хорошие отношения, и бесценная скрижаль была передана Мусе.³

Затем полководцы разделились: Тарик направился под Сарагосу, а Муса пошел на Саламанку и Асторгу. Защитники Сарагосы держались долго, город пал лишь тогда, когда к войску Тарика присоединились основные силы Мусы. Перед приступом объединенной мусульманской армии испанцы не устояли. Муса продлил свой победоносный поход, дойдя до северо-восточных пределов Испании. Он захватил Таррагону и Барселону, двинулся дальше берегом моря и добрался даже до Жероны, на самой границе с Францией. В этом месте, как гласит предание, он наткнулся на изображение идола, надпись на котором гласила: «Сыны Исмаила, досюда — и не дальше! Возвращайтесь!» И Муса повернул назад.¹ Тарик, который повел свое войско южнее, покорил все побережье, подчинил исламскому мечу Тортосу и Эбро, Валенсию и все прочие важные города на своем пути.

В это время вести о нехорошем обращении Мусы с Тариком достигли ушей халифа. Тому это не понравилось. Более того, ревнивому халифу, по всей видимости, было не по душе и излишне независимое поведение своего удачливого наместника, и он послал к Мусе гонца с приказанием отбыть в Дамаск.

Муса отозван, 95 г. хиджры, 713 г. от р. Х.

Это повеление застало Мусу во время новой кампании, которую он вел на западе Испании. Приказав посланнику оставаться в обозе его армии, Муса продолжал свой победоносный поход, сея повсюду смерть и разрушение, пока не дошел до Галисии. Впереди его взору уже открывались голубые воды моря, омывающего Испанию с севера.² Второй гонец от халифа застал наместника в Луго. На сей раз, приказ жестко требовал его немедленного убытия в Дамаск. Властный завоеватель выпроводил гонца вон из своего лагеря, чувствуя, однако, что настала пора повиноваться воле халифа, не испытывая дальше его терпение. Забрав с собою и Тарика с его войском, Муса повернул армии ислама лицом на юг: вот так, проходя по небывало успешному в истории театру военных действий, оба завоевателя завершили свой обратный путь к Гибралтарскому проливу. Прежде чем покинуть Испанию, Муса поставил своего сына Абд Аль-Азиза главою администрации всей недавно захваченной колонии. Два других его сына были также наделены властью: одному было поручено командование в Кайруане, а другому в Западной Африке. Возможно, ни одна семья никогда не наслаждалась столь широкой славой и не пользовалась столь бесконтрольной властью, как семейство Мусы в тот момент.

Блестящие достижения Мусы — которым немного найдется параллелей в истории — могли оказать вполне достаточное впечатление, чтобы вывести любого человека из равновесия. Но этим вряд ли можно извинить ту непредусмотрительность, с какою отозванный завоеватель проделал свой обратный путь через Африку. Муса решился устроить себе поистине царский триумф на этом пути, что только усилило и оправдало те подозрения, с которыми к нему, несомненно, относились при халифском дворе. Мусу там считали источником потенциальной угрозы. Он вез с собою бесчисленное количество сундуков с редкостными и дорогими вещами. Все это находилось в повозках или было нагружено на верблюдов: караваны личной добычи Мусы тянулись бесконечными вереницами. Он сделал довольно долгую остановку в Каире, раздавая богатые подарки своим друзьям, в особенности семье своего покровителя Абд Аль-Азиза, прежнего наместника Египта, кому Муса был обязан своим собственным возвышением. Его путешествие настолько затянулось, что он сумел достичь Дамаска лишь после смерти Аль-Велида. Новый халиф, Сулейман, оказал ему холодный прием, сместил Мусу со всех постов, и вдобавок бросил его в темницу. Сулейман предъявил бывшему эмиру Запада такие тяжкие иски, что тот оказался доведенным до настоящего нищенства. Когда его наконец-то освободили из тюрьмы, он был вынужден просить у своих друзей на пропитание.

Вдобавок ко всем его несчастьям, сын Мусы, Абд Аль-Азиз, которого он оставил замещать себя в Испании, пал от рук наемных убийц. Полагают, хотя и без каких-либо доказательств, что это произошло не без секретного приказа из Дамаска. Арабский историк справедливо упоминает о бессердечии Сулеймана, пославшего голову убитого его отцу с оскорбительной запиской: «печальная ошибка со стороны халифа». Тарику также пришлось выйти в отставку и удалиться от дел: больше мы о нем ничего не слышим. Порою высказывается мнение, что Аль-Велид склонялся на сторону племени Кейс, а Сулейман поддерживал йеменцев. Однако их отношение к Мусе и его сыну, которые происходили из йеменского рода, свидетельствует о не очень сильных родоплеменных привязанностях этих двух халифов. Судьба Мусы и его сына напоминает судьбу Халида — неблагодарное завершение карьеры трех величайших завоевателей того времени.¹

Эпоха Аль-Велида оказалась славной для арабского халифата как дома, так и за его пределами. Не было другого такого халифа, даже с учетом самого Омара, при котором исламское государство сумело бы так раздвинуть свои пределы, сохранив при этом целостность внутри.

Величие правления Велида.

Мы можем спокойно принять заключение абсолютно беспристрастного Вайля, который говорит: «Хотя мусульманские историки и называют Аль-Велидa тираном из-за того, что он поддерживал Аль-Хаджаджа, в наших глазах он является одним из самых величайших правителей, и во всех отношениях он — наиболее властный и блестящий властитель среди всех повелителей правоверных». От границ Китая и берегов Инда до самой Атлантики слово его служило законом. Во время его правления начался настоящий расцвет культуры и искусств. Он увеличил размеры мечети Дамаска, забрав у христиан ту часть здания, что служила церковью Святого Иоанна. С церкви в Баальбеке он забрал позолоченный медный купол и установил его над скалою в мечети Абд Аль-Мелика в Иерусалиме. Он перестроил и расширил мечеть в Медине и мечеть Акса в Иерусалиме.¹ Он обустраивал школы и больницы, заботился о престарелых, слепых и хромых. Он часто посещал рынки; поощряя, таким образом, производство и торговлю мануфактурой. Благодаря ему люди начали украшать ткани, и стали всячески развивать их изготовление. Дороги, снабженные колодцами в удобных для привалов местах, пересекали всю империю ислама; об удобствах путешественников, в особенности паломников ко святым местам, начали повсеместно заботиться. Возможно, гораздо лучше любого другого халифа, он умел поддерживать баланс в межплеменном соперничестве арабов; правил он повсюду воистину властною рукою. Если Аль-Хаджадж и являлся в этом отношении неприятным исключением, Аль-Велид, по крайней мере, держал его в гораздо более жесткой узде, чем его предшественник. Глядя на всю историю арабского халифата от начала и до конца, мы не находим в ее анналах более славного периода, чем правление Аль-Велида.

Подтверждением его мягкости и снисходительности к людям может служить происшедший на девяносто первом году хиджры случай. Во время паломничества Аль-Велид посетил Медину с целью раздать ее жителям богатые дары. Для того чтобы халиф вместе с Омаром могли лучше обозреть сделанные в мечети изменения, и им никто не мешал, ее двор решили быстро очистить от молящихся. Лишь один старик не спешил ни подняться на ноги, ни отдать приветствие властителю правоверных. Омар попытался отвлечь внимание своего двоюродного брата от непочтительного мусульманина; но Аль-Велид заметил старика и мгновенно узнал его. «Как поживаешь, Саид?» — крикнул старику халиф. Без единого движения, даже не подумав жестом ответить на приветствие, пожилой человек ответил: «Очень хорошо, я благодарен Господу, что могу еще так говорить, а как поживает повелитель правоверных?» «Это последний из славного племени!» — воскликнул Аль-Велид, восхищаясь непритязательностью и простотою старого человека, которые исчезали из привычек мусульман с такой быстротою, что некоторые уже спешили осуждать подобное поведение, принимая его за грубость и невоспитанность.

Как мы уже говорили, Аль-Велид хотел устранить своего брата Сулеймана из числа наследников, чтобы сделать таковым своего собственного сына. Халиф умер до того, как успел свершить задуманное; но ему все-таки удалось кое-чего достигнуть. В итоге, он внушил Сулейману чувство стойкого отвращения, особенно по отношению к Котейбе и приспешникам Аль-Хаджаджа, ведь эти двое особенно поощряли Аль-Велида в этом деле. Аль-Велид был примерно сорока лет, когда его настигла смерть. Правил же он около десяти лет.

К тому времени управление военно-морским флотом халифата было уже вполне прилично организовано. Весь арабский флот подразделялся на пять флотилий. Это были: Сирийская, базировавшаяся в Лаодикии, Африканская (то есть, Тунисская), Египетская (с местом дислокации в Александрии), Нильская (располагавшаяся в Вавилоне на Ниле), и еще особая эскадра, охранявшая устье Нила от возможного десанта в случае нападения со стороны византийского побережья. Основные арсеналы и корабельные доки для Египетской флотилии были расположены в Вавилоне и Клизме. На исходе первого столетия хиджры все надсмотрщики и руководители по корабельному делу в Александрии, Розетте и Дамиетте еще оставались из числа христиан. Экипажи кораблей разделялись на моряков и морскую пехоту. Все они были мусульманами. Причем моряки, то есть гребцы и рулевые, в основном были персы-«мавали» или же местные жители, обратившиеся в ислам: как копты, так и греки. А в морскую пехоту брали арабов-переселенцев, осевших в Египте, в основном, корейшитов или же ансаров. И тех и других набирали на флот принудительно, но если морские пехотинцы точно получали пенсию из общественных доходов, то про моряков с полной уверенностью этого сказать нельзя. Важно отметить, что все морские набеги совершались в зимнее время.

Похоже на то, что арабское правление в Египет в целом принесло этой стране облегчение. Нет спора о том, что арабы обложили местное население тяжкими налогами, но налоги эти, скорее всего, были меньше, чем при власти Византии, а плодородные земли Египта предоставляли людям возможности даже для очень больших налоговых выплат. Более того, когда какого-либо из арабских наместников обвиняют в тирании и склонности к «грабительству», зачастую это происходит, как мы читаем в рукописях, из-за того, что он пытался содействовать соблюдению прав бедняков за счет притеснения сильно разбогатевших жителей. Особенно ярким примером может послужить происшедшее с Куррой Ибн Шариком, бывшим наместником примерно в тот самый период. Да и сами арабские историки, жившие и создававшие свои труды при власти Аббасидов, были склонны изображать Омейядов в более мрачных тонах. Восстание коптов в 725-726 годах (на сто седьмом году хиджры) явилось следствием скорее общих недостатков в самой системе управления, чем какой-то особенной жестокости правителей. Ведь все дело было в том, что по мере перехода коптов один за другим в ислам, они совершенно законно начинали избегать налогообложения. Получилось, что число налогоплательщиков неуклонно сокращалось, а суммы требуемых с наместников налогов, наоборот, постепенно увеличивались. О терпимости арабов говорит тот факт, что все указы и предписания наместника Египта до сих пор выходили на греческом (равно как и на арабском), а ответы принимались на коптском. Многие из флотских пагархов оставались христианами, как и большое число их подчиненных. От правительственных секретарей не требовалось использовать мусульманские формулы в своих письмах, и до сих пор магометанами допускался символ креста. В самом деле, о том, насколько мало беспокоила арабов буква их закона, можно судить по тому факту, что на печати Амра сохранялось изображение руля.¹ Никакого преследования по религиозным соображениям при арабах не существовало; прекратились столь частые прежде набеги внешних врагов; а скупка пшеницы по спекулятивным ценам отныне стала просто невозможной.²