Содержание: от составителя

вагти^го "Газету" Теофраста Ренодо) мужественно и с достоинст-

вом защищался, апеллируя лично к королю. В отличие от Гофри-

ди, он выдержал пытки и вплоть до костра не признал себя ви-

новным ни в чем, кроме "плотских слабое') <:и". К. несчастью для

него, он чем-то настроил против себя лично кардинала Ришелье,

чьи владения находились по соседству с Лудепом. При нормаль-

ной обстановке процесс должен был прийти на апелляцию в Па-

рижский парламент, который уже имел случай оправдать Гран-

дье от неких наветов но Королевский совет запретил парламен-

ту заниматься этим делом. Обвиняемого судил специальный ipu-
бунал, составленный под началом интенданта Лобардемона. Та-

ким образом, дело Грандье было связано с утверждением чрезвы-

чайных, административных методов отправления правосудия, что

должно было соответственным образом настраивать парламент-

скую оппозицию. Между тем, возбуждаемые умелыми экзорци-

стами монахини и после казни Грандье еще несколько лет про-

должали свои обличения все новых слуг дьявола, в результате че-

го их монастырь стал известным всей Франции. Жанна дез Анж

пользовалась репутацией святости, она демонстрировала толпе

чудесным образом проступившие на ее руках после экзорцист-

ских сеансов священные стигматы; она была представлена Лобар-

демоном самому Ришелье и присутствовала при рождении буду-

щего Людовика XIV.
Пример луденских урсулинок оказался заразительным для мо-

нахинь-госпитальерок из нормандского города Лувье. Занявший-

ся этим делом Руанский парламент (который, в отличие от Па-

рижского, еще стоял на традиционалистских позициях в вопросе

о ведовстве), учитывая результаты экзорцистских процедур, до-

вел процесс до сожжения эксгумированного трупа покэйного кю-

ре Матюрена Пикара (бывшего духовного наставника монастыря)

и сожжения живьем одного из его викариев.

лось настроенным против нового процесса благодаря памфлетам

авторитетного медика, личного врача королевы Анны Австрий-

ской Пьера Ивлена, открыто заявившего о своем скептическом

отношении к откровениям монахинь. Когда же изгоняемые бесы

принялись обличать в пособничестве нечистой силе бывшую на-

стоятельницу лувьерского монастыря мать Франсуазу, с тех пор

переехавшую в Париж и основавшую там новый престижный мо-

настырь, а Руанский парламент стал требовать выдачи находив-

шейся за пределами его округа новой обвиняемой - чогда Коро-

левский совет решительно пресек назревавший скандал, запретив

руанцам производить какие бы то ни было судебны э действия

против матери Франсуазы. На этом примере правительство могло

убедиться, что спонтанный, с трудом контролируемый религиоз-

ный энтузиазм французского "века святых" имеет своп неприят-

ные для него издержки. Но и нормандские власти сочли благора-

зумным не стимулировать новые экзорцистские процессы: мона-

стырь госпитальерок в Лувье был расформирован, а первая из

одержимых бесами монахинь Мадлен Баван была сочтена скорее

пособницей, чем жертвой дьявола, и заточена в церковную тюрь-

му при епископстве Эвре.
Отношение к обвинениям, добытым во время экзорцистских

сеансов, было в столице безусловно отрицательным. Начиная с

гии Парижского университета: Сорбонна полагала, что бесы не

заслуживают доверия даже когда они говорят, заклинаемые эк-

зорцистом. К 1640-м гг. вполне определилась "мягкая" гозиция Па-

рижского парламента в вопросе о ведовстве. Он старался умерить рве-

ние местных судей в ведовских процессах, поставив их иод строгий

контроль. Еще в 1601 г. всем подчиненным трибуналам '5ыло запре-

щено применять при расследовании дел о колдовстве арх. ическое ис-

пытание погружением в воду, а также предписано не препятствовать

подаче приговоренными апелляций в Парижский парламент.

ведовских процессов, если они вели к принятию решений о

смертной казни, телесном наказании или к применению пытки,

была объявлена автоматической, не зависящей даже от просьбы

обвиняемого: мера, которая десять лет спустя могла бы спасти

Грандье, если бы в его процесс не вмешался Королевский совет.

При апелляционном рассмотрении такого рода дел парижские

парламентарии очень строго проверяли доказательства вины и

систематически смягчали приговоры, заменяя смертную казнь

изгнанием или даже вообще оправдывая подсудимых.

ламент жестко поддерживал дисциплину по возглавляемой им

вертикали судебной власти: известен случай, когда к 1(141 г. трое

провинциальных судей были им судимы и приговорены к пове-

шению на Гревской площади за то, что они распорядились каз-

нить одну обвиненную в ведовстве женщину, в нарушение прави-

ла об обязательной апелляции к парижскому трибуналы.
На позицию парижских коллег начинают переход! ть и неко-

торые провинциальные парламенты, прежде всего Дижонский,

который в 16Д5 г. также принял постановление об автоматиче-

ской апелляции к нему по ведовским процессам, i в 1644

1646 гг. активно противостоял эпидемии охоты на ведьм, охва-

тившей бургундские деревни. В то же время другие парламенты

(Руанский, Гренобльский, Эксский) еще стояли на впс'лне тради-

ционалистских позициях.

верждается с 1660-х гг., когда точку зрения Парижского парла-

мента принимает правительство. Для Кольбера, всег^.а относив-

шегося к проявлениям чрезмерной набожности как к симптомам

потенциальной политической неблагонадежности, такое решение

было естественным. Подготовленный по его инициативе "Уголов-

ный ордонанс" 1670 г., установивший единые для всей страны

правила судебной процедуры в уголовных делах, не касаясь пря-

мо темы ведовства, фактически подтверждает принятую в Пари-
же и Дижоне норму автоматической апелляции к парламентам,

распространяя ее вообще на любые уголовные процессы, пригово-

ры по которым предусматривали бы смертную казнь, телесные

или порочащие наказания. Вначале Кольбер намерева.гся, в свой-

ственной ему манере, издать специальный регламент для ведов-

ских процессов с точной классификацией, какие доказательства

вины подсудимых должны считаться достаточными (упоминания

об этом проекте встречаются в административной корреспонден-

ции 1671-1672 гг., когда правительство под этим предлогом в

массовом порядке изымало дела о колдовстве из ведения Бордос-

ского, Руанского и Беарнского парламентов, в округ; х которых

происходили очередные всплески антиведовской истерии). Одна-

ко этот регламент так и не появился - принятое в конечном сче-

те решение оказалось более радикальным. Июльский эдикт

1682 г. "О наказании предсказателей, магов, колдунов и отрави-

телей" последовательно трактует ведовство как "суеверие", заня-

тие обманщиков, "соблазнителей", не рассматривая "пакты" кол-

дунов с дьяволом как реальность. За такое преступление смерт-

ная казнь полагалась только при отягощающих обстоятельствах

- если имело место кощунственное обращение с предметами ре-

лигиозного культа. Этот эдикт и сто лет спустя, в эпоху Просвеще-

ния, считался последним и наиболее авторитетным словом француз-

ской юриспруденции по данному вопросу.
Такова представленная Р. Мандру хронологическая канва эво-

люции. Естественно, может возникнуть вопрос о том, ^ак она со-

гласуется с другими культурологическими феноменами. В этой

связи стоит обратить внимание на отмеченное Ж. де Вигри повсе-

местное падение с 1660-х гг. числа зарегистрированных "чудес-

ных исцелений", которые затем, с 1680-х гг., вообще становятся

очень редкими (J. dc Vignoric. Le miracle dans la France (ill XVII-e

siccle". P., 1983, N 3. P. 318). Как видим, совпадение и по хро-

нологии. и по существу - здесь налицо. Развивающихся скепти-

цизм рационально мыслящих людей XVII века крайнр ограничи-

вал возможности проявления сверхъестественного в обыденной

жизни. "Есть три относящихся к религии вещи, в которые нуж-

но верить с большой осторожностью: чудеса, явления духов и

одержимость бесами, - писал цитируемый Мандру парижским

врач Ги Патен. - Из 99 распространяемых о них слухов не най-

дется и одного достоверного'.

НОМИЯ. СТАТЬИ ИЗ АНГЛИЙСКОЙ СОЦИАЛЬНЫЙ ИСТОРИИ

XVIII и XIX вв.
E.P.THOMPSON. PLEBEISCHE K.ULTUR UND MORALISCHE OKONO-

MIE. AUFSATZE ZUR ENGLISCHEN SOZIAL-GESCHICHTE DES

18. UND 19. JAHRHUNDERTS. FRANKFURT Л.М., 1980.

377 S.I
Эдвард Палмер Томпсон (1924-1993) - один из крупнейших со-

циальных историков, автор множества работ, посвященных цен-

тральным темам английской истории XVIII и XIX в>. Томпсон

родился в Оксфорде, в либеральной семье, учился в Кембридже,

18-ти лет вступил в английскую коммунистическую партию; при-

надлежал к группе историков-марксистов, занимавшимися истори-

ей рабочего движения. В 1952 г. несколько членов этой группы

основали один из ведущих в мировой исторической науке журнал

"Past and Present". В 1956 г., после разоблачения сталинизма на

XX съезде КПСС, событий в Венгрии и Польше группа распа-

лась. В 1963 г. появилась знаменитая книга Томпсона "Становле-

ние английского рабочего класса", положившая начало его из-

вестности. В 1968 г. Томпсон основал университский Центр по

изучению социальной истории и руководил им до 1970 г., а по-

том посвятил себя целиком исследовательской работе.

марксистом "социалистическо-гуманистического" на правления.

Однако, его научно-теоретические и методологические установки

и более всего конкретное содержание его исторических работ сви-

детельствуют о том, что в практике исторических исследований

он далеко отошел от ортодоксального марксизма. Это особенно

ясно видно в статьях, содержащихся в реферируемом сборнике.
В статье "Этнология, антропология и социология" Томпсон пи-

шет, что, занявшись изучением плебейской культуры XVIII в. и

плебейских форм протеста, он, пытаясь восстановить социокуль-

гурный контекст эпохи "доиндустриального общества", пришел к

заключению, что в рамках социально-экономической гстории это

невозможно. Изучая заново материалы, собранные английскими

этнологами, историк понял, что к ним необходимо обратить но-

вые вопросы, которые помогут выявить состояние сознания и

характер повседневной жизни. При этом многим "главным пред-

ставителям" истории - политикам, мыслителям, предпринимате-

лям, генералам придется переместиться на задний 117 ан: вперед

проталкиваются статисты, которых всегда считали лишь зритсля-

вания Томпсона, созданные в 70-х-90-х гг., шли в этом русле.

образие документального материала, извлеченного из сборников

документов ХУШв., из газет и журналов XVIII-XIX ив., мемуа-

ров, писем, судебных материалов, научных гочиненш' и литера-

турных произведений, из старых и новых исторических работ,

посвященных изучаемой им эпохе. Важное значение историк

придает работам английских этнологов, дающих ем^ особенно

ценный материал. Все дело, говорит Томпсон, в отноп^ении к до-

кументам, в умении обратить к ним новые, нетривиальные во-

просы, которые раскрывают их с неожиданной стороны. Впро-

чем, творческая лабор-.тория Томпсона остается для читателя не-

раскрытой, специальных методов работы с документами он не по-

казывает. Похоже, он во многом руководствуется интуицией; не-

даром во время одной из встреч с коллегами, когда каждому над-

лежало что-то о себе сообщить, историк коротко представился:

"Томпсон, писатель".

туры совершенно не оценен. Между тем, идеи, теоретико-методо-

логические установки и подходы Томпсона оказали большое

влияние на развитие историко-антропологических исследований.

Отмечу, например, что германские "историки повсецневности"

начали свои исследования именно под влиянием работ Томп-

сона^.
Наиболее полно проблемы английской народной плебейской

культуры в контексте социальной жизни Англии XVIII в. рас-

1".<1атривают"ят в пяти статьях реферируемого сборнике: "Мораль-

ная экономия" низших слоев английского населения XVIII в.";

"Патрицианское общество, плебейская культура", "Английское

общество XVIII века. Классовая борьба в отсутствия' класса?";

"Rough music" или английская кошачья музыка"; "Этнология,

антропология, социальная история". Проблема отношения к тру-

ду, ко времени, к дисциплине труда в связи с формированием

рыночного хозяйства и системы свободного наемного труда по-

ставлена в статье "Время, трудовая дисциплина и пзомышлен-

ный капитализм".

ния свободного рыночного хозяйства и перехода к индустриаль-

ном обществу. Начинается медленное вытеснение прежних полу-

свободных форм труда и столь же медленное внедрения свободно-

го наемного труда мобильных рабочих; в сознании как господ,

так и трудящихся укрепляется понимание неизбежное ги этой пе-

ремены. Впрочем, признавая преимущества наемного труда, гос-
пода желали сохранить и прежние удобства. Они все гще цепля-

лись за привычный образ рабочего-слуги, тесно связанного с ра-

ботодателем-господином. Свободно передвигающийся наемный ра-

бочий для джентри - сельского дворянина - все еще бродяга, без-

дельник, которого следует задержать, высечь и заставить работать.
Однако, старое уходило. Система денежных выплат вытесняла

всякого рода поощрения и связи, широко распространенные в на-

чале XVIII в. и облегчавшие патерналистский контрс'ль за всей

жизнью рабочих. Раньше рабочие ели за столом своего работода-

теля, жили у него в амбаре или в мастерской и таким образом все

время находились под его контролем. Теперь в экономике расши-

рился новый сектор. Это были мелкие работодатели и рабочие,

почти или совершенно независимые от джентри; их-то последние

и считали "канальями", вышедшими из-под общественного кон-

троля. Из них - городских ремесленников, суконщиков, горня-

ков, лодочников, грузчиков, мелких торговцев продовольствием,

рабочих, нанятых мелкими работодателями и не имевлих посто-

янного заработка, рекрутировались участники волнении.
В статье "Моральная экономия" низших слоев английского на-

селения в XVIII в."^ Томпсон анализирует продовольственные

волнения в Англии XVIII в. Он вступает в спор с историками, ко-

торые усматривают в этих волнениях лишь реакцию на повыше-

ние цен, безработицу, голод. Так, У. Ростоу, еще в 1943 г. состав-

ляя свою "диаграмму социального напряжения", счит;л, что дос-

таточно скоррелировать индекс безработицы и индекс повышения

цен на продовольствие, и можно без труда вывести кривую соци-

альных волнений.
Конечно, соглашается Томпсон, восстания вспыхивали спон-

танно, в результате резкого повышения цен, из-за подозритель-

ных действий торговцев или просто из-за нехватки продовольст-

вия; но они протекали в рамках народных представлений о том,

что законно и что незаконно - на рынке, на мельнипе, в пекар-

не. Общее согласие относительно этих представлений было осно-

вано на традиционном понимании социальных норм, ,i также на

представлениях о хозяйственных функциях, долге и особых обя-

занностях некоторых членов общества. Сумма этих представле-

ний и составляла то, что автор называет "моральной экономией

бедноты" (moral economy of tile poor). Грубые нарушения этих ос-

новных моральных понятий вызывали волнения столь же часто,

сколь и действительная нужда. И главной целью бунтов было

восстановление строгого соблюдения норм этой "моральной эко-

номии".
Традиционная патерналистская модель поставки и продажи

зерна составляла комплекс правил, основывавшихся к а обычном

зерном по этим правилам, их придерживались и многие местные

власти. Потребители покупали зерно на рынке прямо у произво-

дителя, у фермера. Фермеры должны были привозить зерно ни

местные рынки большими партиями, не продавая его на корню и

не придерживая его у себя в расчете на повышение п^ны. Мель-

ники привозили на рынок муку. Никто не имел правд начинать

продажу зерна или муки до установленного времени, наступавше-

го утром с ударом колокола. Сначала покупали бедняки, малень-

кими порциями. Затем раздавался второй удар колокола, теперь

могли совершать покупки имеющие лицензии торговцы. Для них

существовали многочисленные ограничения, основанн-де на при-

нятых в давние времена законах против скупщиков, посредни-

ков, перекупщиков. Посредник оставался в глазах общества по-

дозрительной (фигурой до конца XVIII в. Мельники ж:? и особен-

но пекари считались слугами общества, трудящимися не ради на-

живы, а ради общественной пользы. Они могли рассчитывать

только на честное, установленное обычаем вознаграждение. Эта

модель, во многих пунктах уже не соответствовавшая фактиче-

ской ситуации, функционировала, хотя бы частично, в течение

всего XVIII в. Власти, придерживавшиеся традиционной патерна-

листской позиции, признавали ее, но до известного прэдела: "мо-

ральная экономия бедноты" предусматривала прямы'- действия

масс в случае нарушения традиционных правил, тогда как и чис-

ло основных ценностей патернализма входило безуслонное сохра-

нение порядка, и массовые действия решительно воспрещались.

^ль Адама Смита, основанная на требовании полной свободы

зерновой торговли. Общественное благо может быть обеспечено

только естественной игрой спроса и предложения на свободном

рынке. Вскоре после жатвы мелкие фермеры и все те, кому нуж-

но платить зерном за аренду земли, спешат обмолотит), его и дос-

тавить на рынок. Часть, которую они заранее договорились кому-

то продать, они могут оставить у себя. Так идет торговля от сен-

тября до Рождества, и в это время можно рассчитывать на низ-

кие цены. Фермеры среднего достатка придерживаю г зерно до

весны, рассчитывая взять за него подороже; богатые фермеры и

джентри, занимающиеся сельским хозяйством, придерживают

зерно до августа. И так, без вмешательства государства, с помо-

щью естественного рыночного ценового механизма, резервы зерна

рационально распределяются на протяжении года. Зерно перете-

кает из тех районов, где его слишком много, туда, где его не хва-

тает. Деятельность посредников рационализирует торговлю. Но

все это означало отказ от установленных традицией моральных

ческой экономии.

на хлеб, и вспыхивавшие то и дело волнения чаете называли

"хлебными бунтами". Борьба шла между джентри-традиционали-

стами, с одной, и адептами "laisser faire", с другой стороны. Тру-

дящееся население вовлекалось в борьбу из-за периодических

вздорожаний. Главную часть питания трудящихся составлял то-

гда пшеничный хлеб. По сравнению с другими сортами - ржа-

ным, ячменным и овсяным, он был дорог, и если цены в неуро-

жайный год подскакивали, больше половины недельного бюдже-

та рабочей семьи уходило на хлеб. Чтобы выйти из положения,

власти пытались предписать производство более грубых и деше-

вых сортов, но ни мельники, ни пекари не подчинялись и пред-

почитали продавать белый хлеб или муку тонкого помола; им это

было выгоднее. Да и среди городских жителей темные сорта вы-

зывали подозрение: считалось, что они содержат вредные приме-

си. Даже в самые трудные годы трудящееся население не желало

менять свои привычки. Когда в 1800 г. правительстио приняло

так называемый закон о черном хлебе (Brown Bread Act), предпи-

сывавший мельникам поставлять муку только грубого помола,

народ реагировал тотчас же. Меньше, чем через два месяца закон

пришлось отменить.
Старая патерналистская модель, обеспечивавшая в трудные

времена потребности простолюдинов, жила в их сознании и со-

ставляла горючий материал, вновь и вновь вспыхивавший в вы-

ступлениях против новой рыночной экономики. Свободная тор-

говля, которая в следующем столетии будет считаться естествен-

ной, пока еще казалась безнравственной. Власти вынуждены бы-

ли прибегать к наказаниям за нарушения давно установленного

порядка торговли зерном. Но все это имело уже чисто символиче-

скую цель - показать бедноте, что о ней заботятся. В урожайные

годы, когда цены падали, патерналистская модель как бы съежи-

валась и почти исчезала, но когда цены повышались и среди бед-

ня^оа начинались волнения, она вновь оживала, хотя прежде

всего в этом символическом значении.
Участники волнений черпали ощущение .'[егятимности своих

действий в привычной "моральной экономии". 1-1 многие из тех,

кто ш' участвовал в бунтах, тоже придерживались ее, :;о'гя бы м'-

ч^сти, отвергая, например, посредников как незвань х проныр,

присваивающих чужие доходы. Враждебность по отношению к

ним разделяли многие мировые судьи в сельской местности. То

же самое было и в городах. Большинство столичных жителей, на-

пример, подозревали в обмане всех. кто имел дело с верном, му-

предупреждение, что муку при хлебопечении пекари разбавляют

квасцами, известью, мелом, бобовой мукой и даже гашеной изве-

стью и свинцовыми белилами. Мельники будто бы похищают

кости покойников, перемалывают их и "в пищу жигым людям

подмешивают эти отбросы".

Вывоз зерна, особенно в трудные годы и особенно за границу, вы-

зывал их гнев. Необычайо обострилось положение в 1795 г., ко-

гда распространились слухи о тайном вывозе зерна во Францию.

В городах блокировали улицы, чтобы помешать вывозу зерна из

общины, угрожали разрушить каналы, штурмовали корабли в га-

ванях. Были и другие поводы для обострения ситуации. Иногда

страсти накалялись по поводу неправильного применения мер и

весов. Но попытки властей унифицировать их наталкивались на