Стивен Кинг. Сердца в Атлантиде

наверное, Пейг испытывал только облегчение, поскольку эта кровь закрасила ту

кровь, еще не совсем запекшуюся: Пейгано ведь был так близко, что его всего

забрызгало, когда Слоуком застрелил дружка Мейлфанта. Забрызгало кровью

Клемсона, забрызгало мозгом Клемсона.

Салл никогда ни словом не обмолвился о том, что произошло с Клемсоном в

деревне, - ни доктору Конрою, никому другому. Он ушел в глухую. Все они ушли

в глухую.

Пейг умер от рака. Когда умирал кто-нибудь из старых вьетнамских

корешей Салла (ну ладно, были они не совсем корешами - по большей части

дураки из дураков и совсем не такие, каких Салл назвал бы корешами, но они

пользовались этим словом, потому что не придумано еще слово, чтобы

обозначить, чем они были друг для друга), то словно бы причиной всегда был

рак, или наркотики, или самоубийство. Рак обычно начинался в легких или в

мозгу, а затем просто распространялся повсюду, будто все они потеряли свою

иммунную систему там, в зелени. У Дика Пейгано это был рак поджелудочной

железы - у него и у Майкла Линдона. Рак звезд. Гроб был открыт, и старина

Пейг выглядел не так уж плохо. Жена поручила гробовщику обрядить его в

строгий костюм, а не в форму. Вероятно, она вообще о форме не вспомнила,

вопреки всем наградам, которые получил Пейгано. Пейг носил форму всего

два-три года, и годы эти были как аберрация, как срок, отбытый в тюрьме за

то, что в один невезучий момент ты сделал что-то, совсем тебе

несвойственное, скорее всего пока был пьян. Например, убил кого-то в пьяной

драке или тебе вдруг взбрело в башку поджечь церковь, где твоя бывшая жена

занималась с учениками воскресной школы. Салл не представлял себе, чтобы

хоть кто-нибудь из тех, с кем он служил - включая и его самого, - захотел

бы, чтобы его похоронили в военной форме.

Диффенбейкер - для Салла он все еще оставался новым лейтенантом - тоже

приехал на похороны. Салл не видел Диффенбейкера уже очень давно, и они

хорошо поговорили.., хотя, собственно, говорил почти только Диффенбейкер.

Салл не очень-то верил, что разговоры что-то меняют, но он все думал и думал

о том, что говорил Диффенбейкер. И в основном о том, с каким бешенством он

говорил. Всю дорогу назад до Коннектикута он думал об этом.

К двум часам он проехал мост Триборо, направляясь на север, имея в

запасе достаточно времени, чтобы опередить час пик. "Ровное движение через

Триборо и на главных пересечениях" - так выразил это регулировщик в

вертолете службы дорожного движения. Вот для чего теперь использовались

вертолеты: оценивали интенсивность движения машин на въездах и выездах

больших американских городов.

Когда при приближении к Бриджпорту скорость машин начала замедляться,

Салл этого не заметил. С новостей он переключил приемник на старые песни и

погрузился в воспоминания о Пейге и его гармониках. Штамп кинофильмов о

войне: седеющий ветеран с губной гармоникой, но Пейгано, Господи Боже ты

мой, Пейгано мог свести вас с вашего хренового ума. Ночью и днем он верещал

и верещал, пока кто-то из ребят - возможно Хексли, а то и Гаррет Слоуком -

не сказал ему, что если он не прекратит, то как-нибудь проснется поутру с

первой в мире губной гармошкой, пересаженной в задний проход.

Чем больше Салл обдумывал это, тем больше склонялся к мысли, что

пригрозить ректальной пересадкой должен был Сдай Слоуком. Черный верзила из

Талсы считал, что "Слай и Фэмили Стоун" - лучшая группа на земле (отсюда и

его прозвище), и отказывался поверить, что другая его любимая группа "Рейр

Эрф" была белой. Салл помнил, как Дифф (это было до того, как Диффенбейкер

стал новым лейтенантом и кивнул Слоукому - наверное, самый главный жест,

какой Диффенбейкер сделал или сделает в своей жизни) втолковывал Слоукому,

что эти ребята были такими же белыми, как е...й Боб Дилан ("беломазый

певунчик" - так Слоуком называл Дилана). Слоуком подумал, подумал, а затем

ответил с редкой для него серьезностью:

"Ни хрена! "Рейр Эрф" - они черные. Записываются они на хреновом

Мотауне, а все мотаунские группы - черные, это все знают. "Супримз",

хреновые "Темпе", Смоки Робинсон и "Миракле". Я тебя уважаю, Дифф, но если

ты будешь нести свою чушь, я из тебя котлету сделаю".

Слоуком не терпел музыку губной гармоники. Эта музыка напоминала ему

беломазого певунчика. Если ему пытались втолковать, что Дилан принимает

войну к сердцу, Слоуком спрашивал, а почему этот осел ревучий, е...на мать,

не приехал сюда с Бобом Хоупом хоть разочек? "Я вам объясню почему, - сказал

Слоуком, - трусит, вот почему. Блядский сладкозадник, осел ревучий на

гармонике, е...на мать!"

Размышляя о том, как Диффенбейкер молол про шестидесятые, думая об этих

былых именах, и былых лицах, и былых днях, не замечая, как спидометр

"каприса" перестал показывать шестьдесят и показывал уже пятьдесят.., сорок,

и машины на всех четырех полосах, ведущих на север, начали скапливаться, он

вспоминал, каким Пейг был в зелени - тощим, черноволосым, со щеками еще в

остатках послеподростковых прыщей, с автоматом в руках и двумя хонеровскими

гармониками ("до" и "соль") за поясом камуфляжных брюк. Тридцать лет назад

это было. Сбросить еще десяток лет - и Салл мальчишка, растущий в Харвиче,

дружащий с Бобби Гарфилдом и мечтающий, чтобы Кэрол Гербер хоть разок

посмотрела на него, Джона Салливана, так, как всегда смотрела на Бобби.

Со временем она, конечно, поглядела на него, но не совсем так, нет, не

совсем так, нет, не совсем так. Ни разу. Потому ли, что ей уже не было

одиннадцати, или потому, что он не был Бобби? Салл не знал. И сам тот взгляд

был тайной. Он словно говорил, что Бобби ее убивает и она рада, она будет

умирать так, пока звезды не осыпятся с небес, а реки не потекут в гору, и

все слова "Луйи, Луйи" будут известны, все до единого.

Что произошло с Бобби Гарфилдом? Попал он во Вьетнам? Присоединился к

"детям цветов"? Женился, обзавелся детьми, умер от рака поджелудочной

железы? Салл понятия не имел. Наверняка он знал только, что Бобби как-то

изменился за лето 1960 года - то лето, когда Салл выиграл неделю в лагере на

озере Джордж - и навсегда уехал с матерью из Харвича. Кэрол осталась до

окончания школы, и, хотя она ни разу не посмотрела на него совсем так, как

на Бобби, он был ее первым, а она - его. Однажды вечером, за городом, позади

коровника, полного мычащей скотины, Салл помнил, как вдохнул сладкий аромат

ее духов, когда кончил.

Откуда эта странная перекрестная связь между Пейгано в гробу и друзьями

его детства? Может, дело в том, что Пейгано был чуть похож на Бобби -

такого, каким он был в те далекие дни? Волосы у Бобби были темно-рыжие, а не

черные, но сложение у него было такое же щуплое, и худое лицо.., и такие же

веснушки. Угу! И у Пейга, и у Бобби веснушки рассыпались по щекам веером от

переносицы. А может, просто потому, что когда кто-нибудь умирает,

вспоминаешь прошлое, прошлое, блядское прошлое.

Теперь "каприс" двигался со скоростью двадцати миль в час, а впереди

машины остановились намертво, чуть не дотянув до съезда номер 9, но Салл все

еще ничего не замечал. WKND, специализирующаяся на старых песнях, передавала

"? и Мистерианс" - они пели "96 слез", а он думал о том, как шел за

Диффенбейкером по центральному проходу церкви к гробу взглянуть на Пейгано

под записанные на пленку церковные песнопения. В тот момент над трупом

Пейгано реяли звуки "Пребудь со мной" - над трупом Пейга, который бывал

абсолютно счастлив, сидя рядом со своим автоматом, с вещмешком на коленях, с

запасом "уинстонок" за ремнем его каски и наигрывая "Уезжаю в край далекий"

снова и снова.

Всякое сходство с Бобби Гарфилдом давно исчезло, обнаружил Салл,

заглянув в фоб. Гробовщик неплохо потрудился, чтобы гроб можно было открыть,

тем не менее Пейг сохранил заострившийся подбородок и складки кожи под ним,

выдающие толстяка, который провел заключительные месяцы на антираковой

диете, той, которая никогда не описывается в "Нейшнл инквайререр", той,

которая состоит из облучения, инъекций химических ядов и картофельных чипсов

в неограниченном количестве.

- Помнишь гармоники? - спросил Диффенбейкер.

- Помню, - ответил Салл. - Я все помню. - Прозвучало это как-то не так,

и Диффенбейкер поглядел на него.

Салл в четкой слепящей вспышке увидел, как выглядел Дифф в тог день в

деревне, когда Мейлфант, Клемсон и все остальные нимроды внезапно принялись

отплачивать за утренний ужас.., за ужас всей последней недели. Они хотели

куда-нибудь сбросить все это - вопли в ночи и внезапные разрывы снарядов, а

в заключение - горящие вертолеты, которые рушились, а их роторы, пока они

валились вниз, все еще вращались, разгоняя дым их гибели. Они брякнулись о

землю, блям-м-м! И человечки в черных пижамах принялись палить из зарослей

по Дельте два-два и Браво два-один, едва американцы выскочили на поляну.

Салл бежал рядом с Уилли Ширменом справа и лейтенантом Пэкером впереди;

потом лейтенант получил очередь в лицо, и впереди него никого не осталось.

Слева от него был Ронни Мейлфант, и Ронни вопил своим пронзительным

фальцетом: вопил, вопил, вопил - он был словно настырный рекламщик по

телефону, нажравшийся амфетаминов: "Давай, бляди е...ные! Давай, говнюки!

Стреляй меня, сволочь хренова! Хрены хреновы! Вам только своим говном

стрелять!" За ними был Пейгано, а рядом с Пейгом - Слоуком, парни из Браво,

но больше ребята из Дельты, так ему помнилось. Уилли Ширмен вопил своим

парням, но они почти все остановились. И Клемсон был там, и Волленски, и

Хэкмейкер, и просто поразительно, как он запомнил их фамилии; их фамилии и

запах того дня. Запах джунглей и запах керосина. Вид неба - синего над

зеленым, и, о черт, как они стреляли, как эти маленькие засранцы стреляли:

никогда не забыть, как они стреляли, или ощущение мин, пролетающих совсем

рядом, а Мейлфант вопил: "Стреляй меня, сволочь засранная! Не выходит! Хрены

безглазые! Давай, вот же я! Жопы ослеплые, педики трахнутые, я здесь!" А

люди в рухнувших вертолетах кричали, и они их вытащили и обдали пеной и

вытащили их, только людьми они больше не были, не были тем, что можно

назвать людьми, а были они почти все кричащими обедами быстрого разогрева,

обедами быстрого разогрева с глазами и пряжками от поясов, и пальцы тянутся,

и курится дым от расплавившихся ногтей... Ну да, вот так, о чем не

расскажешь таким, как доктор Конрой - как, пока ты их тащил, от них

отваливались части, вроде как соскальзывали с них - ну, как с зажаренной

индейки сползает кожа по горячему разжижившемуся жиру под ней, вот так, а ты

все время чувствуешь запах джунглей и керосина, и это все происходит -

такое-претакое замечательное шоу, как говаривал Эд Салливан, и происходит

все это на нашей сцене, и тебе ничего не остается, как участвовать и

стараться дотянуть до конца.

Это было то утро, это были те вертолеты, а такое необходимо сбросить

так или иначе. Когда днем они добрались до засранной деревни, в носах у них

все еще гнездился смрад обугленных вертолетчиков, старый лейтенант был убит,

а кое-кто из парней - Ронни Мейлфант и его дружки, если вам требуются

уточнения, - немножко свихнулся. Новым лейтенантом стал Диффенбейкер, и

вдруг он обнаружил, что командует сумасшедшими, которые намерены убивать

всех, кого увидят, - детей, стариков, стареньких мамасан в красных китайских

туфлях.

первым воткнул свой штык в живот старухи, а затем объявил, что отрежет

голову е...ной свинье. Примерно в четыре пятнадцать мир взорвался прямо в

лицо Джону Салливану. Это был его великий день в провинции Донг-Ха, его

такое-претакое замечательное шоу.

Стоя между двумя хижинами у начала единственной деревенской улицы,

Диффенбейкер выглядел перепуганным шестнадцатилетним мальчишкой. Но было ему

не шестнадцать, ему было двадцать пять - на годы старше Салла и большинства

остальных. Единственным, равным Диффу по возрасту и званию, там был Уилли

Ширмен, но Уилли вроде бы не хотел брать на себя команду. Может, утренняя

спасательная операция его вымотала. А может, он заметил, что опять атаку

возглавляют ребята из Дельты два-два. Мейлфант визжал, что е...ные

вьетконговцы, говнюки хреновы, как увидят десятки голов на кольях, так

дважды подумают, прежде чем валять дурака с Дельтой. Снова и снова этим

пронзительным визгом телефонного рекламщика. Игрок в карты. Мистер Шулер. У

Пейга были его гармоники. У Мейлфанта была его трахнутая колода. "Черви" -

игра Мейлфанта. Десять центов очко, если удавалось, пять центов очко, если

не удавалось. "Давай, ребята! - вопил он этим своим пронзительным голосом,

от которого, клялся Салл, кровь лила из носов, а саранча дохла в воздухе. -

Давай, хвост трубой, травим Стерву!"

Салл помнил, как он стоял на улице и смотрел на бледное измученное

растерянное лицо нового лейтенанта. Помнил, как подумал: "Он не может. Того,

что надо сделать, чтобы остановить это, прежде чем оно совсем вырвется

из-под контроля. Он не может". Но тут Диффенбейкер собрался и кивнул Слаю

Слоукому. Слоуком ни секунды не колебался. Слоуком стоял на улице рядом с

перевернутой табуреткой - хромированные ножки, красное сиденье, - поднял

автомат к плечу, прицелился и снес голову Ральфа Клемсона с плеч. Пейгано,

стоявший почти рядом и, выпучив глаза, смотревший на Мейлфанта, вроде бы

даже не заметил, что его забрызгало с головы до ног. Клемсон свалился

мертвый поперек улицы, и это покончило с весельем. Игра кончилась, беби.

бифокальными очками. Кроме того, он потерял большую часть волос. Салла это

поразило, потому что у Диффа их более чем хватало еще пять лет назад на

встрече старых товарищей на Джерсейском берегу. Салл про себя поклялся, что

он в последний раз встречается с ними. Они не стали лучше, ни на хрена не

помягчали. Каждая новая встреча все больше смахивала на крутую тусовку.

- Хочешь выйти покурить? - спросил новый лейтенант. - Или ты бросил

курить, когда все бросили?

- Бросил, как все бросили. - К тому времени они стояли чуть левее

гроба, оставляя место остальным прощающимся заглянуть в него и пройти мимо

них. Говорили они тихо, и записанная на пленку музыка легко перекатывалась

через их голоса - тягучая душеспасительная звуковая дорожка. Теперь, если

Салл не ошибся, звучал "Древний крест".

- Думаю, Пейг предпочел бы... - начал он.

- "Уезжаю в край далекий" или "Будем трудиться все вместе", - докончил

Диффенбейкер с ухмылкой.

Салл ухмыльнулся в ответ. Это был один из тех редких моментов,

нежданных, как солнечный луч, вдруг прорвавший обложные тучи, когда хорошо

что-то вспомнить, - один из тех моментов, когда вы вопреки всему почти рады,

что оказались тут.

- А то и "Бум-Бум", ну, хит "Анималис", - сказал он.

- Помнишь, как Слай Слоуком сказал Пейгу, что загонит гармонику ему в

зад, если Пейг не даст ей передохнуть? Салл кивнул, все еще ухмыляясь.

- Сказал, что если загнать ее туда повыше, так Пейг сможет играть

"Долину Красной реки", чуть захочет пернуть. - Он с нежностью посмотрел на

гроб, словно ожидая, что и Пейгано ухмыляется этому воспоминанию. Но Пейгано

не ухмылялся. Пейгано просто лежал с гримом на лице. Пейгано дотянул до

конца. - Я выйду погляжу, как ты куришь.

Договорились.

Диффенбейкер, который когда-то дал "добро" одному своему солдату

застрелить другого своего солдата, пошел по боковому проходу, и, когда он

проходил под очередным витражом, его лысина озарялась разноцветными бликами.

Следом за ним, хромая - он хромал уже более половины своей жизни и перестал

это замечать, - шел Джон Салливан, золотозвездный торговец "шевроле".

не считать кратеньких судорожных продвижений вперед по той или другой

полосе. На радио "? и Мистерианс" уступили место "Сдаю и Фэмили Стоун" -

"Танцуйте под музыку". Задрыга Слоуком уж наверняка отбивал бы чечетку жопой

о сиденье, вовсю отбивал бы. Салл поставил демонстрационный "каприс" на

парковку и выбивал ритм на баранке.

Когда песня начала приближаться к завершению, он поглядел вправо - на

сиденье рядом сидела старенькая мамасан, чечетку жопой не отбивала, а просто

сидела, сложив желтые руки на коленях, уперев свои до хрена яркие туфли с

китайскими иероглифами в пластиковый коврик с надписью на нем "САЛЛИВАН

ШЕВРОЛЕ БЛАГОДАРИТ ВАС ЗА ПОКУПКУ".

- Привет, стерва старая, - сказал Салл скорее с удовольствием, чем с

тревогой. Когда она в последний раз показывалась? Пожалуй, на новогодней

встрече у Тэкслинов, в тот последний раз, когда Салл по-настоящему напился.

- А почему тебя не было на похоронах Пейга? Новый лейтенант справлялся о

тебе.

не спуская с него черных глаз, кинопризрак в зеленом, оранжевом и красном.

Только старенькая мамасан не была похожа ни на одно голливудское привидение:

сквозь нее ничего видно не было, она никогда не меняла облика, никогда не

растворялась в воздухе. Одно желтое морщинистое запястье обвивала плетенка

из веревочки, вроде школьного браслета дружбы у школьников помладше. И хотя

ты видел каждый изгиб веревочки и каждую морщину на ее дряхлом желтом лице,

никакого запаха ты не ощущал, а единственный раз, когда Салл попытался до

нее дотронуться, она взяла да и исчезла. Она была призраком, а его голова -

домом, где она водилась. Лишь изредка (обычно без боли и всегда без

предупреждения) его голова выташнивала ее туда, где он мог ее видеть.

Она не менялась. Не облысела, обходилась без камней в желчном пузыре и

бифокальных очков. Она не умерла, как умерли Клемсон и Пейг, и Пэкер, и

парни в рухнувших вертолетах (даже те, которых они унесли с поляны с ног до

головы в пене, точно снеговики, тоже умерли, слишком велики были ожоги,

чтобы у них оставался шанс выжить, и все это оказалось впустую). И она не

исчезла, как исчезла Кэрол. Нет, старенькая мамасан продолжала вдруг его

навещать, и она ничуть не изменилась с тех дней, когда "Мгновенная Карма"

входила в десятку лучших хитов. Один раз ей, правда, пришлось умереть,

пришлось валяться в грязи, когда Мейлфант сначала загнал штык ей в живот, а

потом объявил о намерении отрезать ее голову, но с тех пор она оставалась

абсолютно неизменной.

- Где ты была, лапушка? - Если какие-нибудь в соседних машинах глядят в

его сторону ("каприс" теперь был зажат в коробочку со всех четырех сторон) и

заметят, что губы у него шевелятся, то подумают, что он поет под радио. А

если они подумают что-нибудь еще, то и на хрен. Кому, хрен, интересно, что

кто-то из них думает? Он кое-чего навидался, навидался всяких ужасов, и в

том числе видел петлю собственных кишок на кровавой подстилке волос в паху,

и если иногда он видит этот старенький призрак (и разговаривает с ней), так,

хрен, ну и что? Кого это касается, кроме него самого?

Салл посмотрел вперед, стараясь разглядеть, из-за чего образовался

затор (и не сумел, как бывает всегда: вам просто приходится ждать и

проползать немножечко вперед, когда машина перед вами немножечко проползает

вперед), а потом поглядел назад. Иногда она после этого исчезала. Но на этот

раз она не исчезла, на этот раз она просто сменила одежду. Красные туфли

остались прежними, но теперь она была одета медсестрой - белые нейлоновые

брюки, белая блузка (с пришпиленными к ней золотыми часиками, такой приятный

штрих), белая шапочка с маленькой черной полоской. Руки у нее, однако, все

еще были сложены на коленях, и она все еще смотрела на него.

- Где ты была, мать? Мне тебя не хватало. Я знаю, это черт-те что, но

так и есть. Мать, я тебя все время вспоминал. Видела бы ты нового

лейтенанта. Нарочно не придумать! Вошел в фазу солнечной подзарядки

сексуальных батарей. И лысина во всю голову. Так и сияет.

Старенькая мамасан ничего не сказала. Салла это не удивило. За

похоронным салоном был проулок с выкрашенной зеленой краской скамьей у

стены. Справа и слева от скамьи стояли ведра с песком, полные окурков.

Диффенбейкер сел возле одного из ведер, сунул сигарету в рот ("Данхилл",

отметил Салл. Очень солидно), потом протянул пачку Саллу.

- Нет, я правда бросил.

- Замечательно! - Диффенбейкер щелкнул "Зиппо" и прикурил, а Салл вдруг

сделал неожиданное открытие: он ни разу не видел, чтобы те, кто побывал во

Вьетнаме, закуривали сигареты от спички или бутановых зажигалок; все

вьетнамские ветераны словно бы пользовались исключительно "Зиппо". Но на

самом деле так ведь быть не могло? Ведь верно?

- Ты все еще заметно хромаешь, - сказал Диффенбейкер.

- Угу.

тебя видел, ты так припадал на ногу, что прямо-таки пошатывался. Особенно

после того, как пропустил за галстук пару стопок.

- А ты все еще ездишь на встречи? Они их все еще устраивают? Пикники и

прочее дерьмо?

- Кажется, устраивают. Но я уже три года не езжу. Слишком угнетающе.

- Угу. Те, у кого нет рака, хреновы алкоголики. Те, кто сумел покончить

со спиртным, сидят на "прозаке".

- Так ты заметил?

- Угу, бля, я заметил.

- Так я не удивляюсь. Ты никогда не был самым большим умником в мире,

Салл-Джон, но вот замечать и улавливать ты, сукин сын, умеешь. Даже тогда

умел. Так или не так, но ты попал в точку - выпивка, рак, депрессия, вот

вроде бы основные проблемы. Да, и еще зубы. Я пока не встречал вьетнамского

ветерана, у которого с зубами не было бы полного дерьма.., если, конечно,

они у него еще остались. А как у тебя, Салл? Как твои кусалки?

Салл, у которого со времен Вьетнама выдрали шесть (плюс

запломбированные каналы почти без числа), помотал рукой в жесте comme ci,

comme ca <так себе (фр.).>.

- Другая проблема? - спросил Диффенбейкер. - Как с ней?

- Как сказать, - ответил Салл.

- То есть?

- Это зависит от того, что именно я назвал своей проблемой. Мы

встречались на трех хреновых пикниках...

- На четырех. Кроме того, был минимум один, на который ты не приехал.

Год спустя после того на Джерсейском берегу? Тот, на котором Энди Хэкмейкер

сказал, что покончит с собой. Спрыгнет со статуи Свободы. С самого верха.

- И спрыгнул?

Диффенбейкер сделал затяжку и смерил Салла взглядом, который все еще

был лейтенантским. Даже после стольких лет он сумел собраться для этого

взгляда. Ну прямо поразительно.

- Прыгни он, ты прочел бы об этом в "Пост". Разве ты не читаешь "Пост"?