Применимость для различных возрастных групп и расстройств

Продолжающиеся разногласия относительно использования ку­шетки при лечении де гей, подростков и психотиков указывает, что кушетка так или иначе влияет на лечение (Gordon et al., 1967). Боль­шинство терапевтов видимо считает, что таких пациентов лучше лечить в сидячей позиции, и заявляет, что лежачая позиция может быть даже вредна.

Фрида Фромм-Райхманн (Fromm-Reichmann. 1959) в целом про­тив использования кушетки. Она настаивает, что ее нельзя исполь­зовать для регрессировавших пациентов. «Психотический паци­ент не может ни понять правила использования кушетки, ни сле­довать им». — говорит она.

С другой стороны. Спотниц (Spotnitz, 1969) утверждает, что ис­пользует кушетку для пациентов любого возраста и с любыми рас­стройствами, если это не вызывает слишком много напряжения у данного пациента. Он убежден, что когда терапевт не может рабо­тать с пациентом на кушетке, это обычно проблема контрпереноса. Когда пациенту с шизофренией не хватает необходимого терпения лежать на кушетке, он использует для обучения пациента его се­мью. Спотниц пишет (ibid; 78, 183):

«Недавно я стал прибегать к помощи ответственного члена се­мьи пациента, или перед началом лечения, или на его зачаточной стадии для обучения пациента лежать и говорить 50 минут дома. Я инструктировал родственника внимательно слушать, пока паци­ент говорит, и задавать только один или два коротких вопроса, ког­да он замолкает. Я нахожу, что эта вспомогательная процедура об­легчает некоторым пациентам с тяжелыми расстройствами лече­ние на аналитической кушетке».

«"Ложитесь на кушетку и говорите", — вот типичная переформулировки фундаментального правила для шизофренических па­циентов».

Бойер (Воуег, 1966) в статье об амбулаторном лечении психо­тиков тоже заявляет о хороших результатах использования ку­шетки для его пациентов.

Хаак (Haak, 1957) беспокоится об опасностях, связанных со -слиш­ком глубокой» регрессией на кушетке. Он настаивает, чтобы паци­ент садился, «когда Эго пациента готово полностью потерять конт­роль и быть затоплено хаотичными и неуправляемыми импульса­ми Ид». Хаак сообщает о трех случаях, где он настаивал, чтобы па­циенты сидели, и о других «пограничных» случаях, где происходили ярко выраженные поразительные перемены, когда пациент пере­ключался на позицию лицом к лицу. Один из этих пациентов стал (Полностью разумным» и «больше не трудным ребенком, которому я только что перед этим с большим трудом пытался помочь».

Ни Анна Фрейд (Anna Freud, 1946а), ни Мелани Кляйн (Melanie Klein, 1954) не рекомендуют лежачую позицию при лечении детей. Игровая терапия Кляйн явно препятствует использованию кушетки для маленьких детей, но видимо и при работе с подростками ее метод активных интерпретаций более основан на контакте лицом к лицу, чем пассивный аналитический подход, более подходящий для кушет­ки.

Коллега (Junge, 1976) сообщает, что пятилетняя девочка, которую она лечила, спросила ее, зачем прямо в кабинете стоит детская кро­ватка. Получив объяснение, что она для того, чтобы маленькие дети на ней лежали, она воскликнула; «Я хочу на нее лечь!» Девочка пошла и легла в кроватку и на этой сессии и многих последующих, очень осмысленно разговаривала со своим аналитиком оттуда. Аналитик была очень удивлена и довольна позитивными результатами лече­ния.

Обсуждая обсессивных пациентов, Калигор и Виттенберг (Caligor & Wittenberg, 1967) приводят доводы против традиционной психо­аналитической позиции и не одобряют использование кушетки. Они утверждают (ibid; 431):

«При истинно обсессивном пациенте использовать кушетку оп­ределенно нет необходимости, и вероятно, она не показана. При не­врозе навязчивости использование кушетки, склонное еще глубже снижать и так низкую самооценку пациента и поощрять регресс, часто просто рискованная процедура. Кроме того, молчание, выз­ванное кушеткой, склонно вызывать тревогу, а у таких пациентов тревога, конечно же, и так слишком велика. Хотя молчания и вни-

мания парящего характера недостаточно для обсессивных, друже­ственное или благожелательное отношение точно так же не годится. Показана, скорее, некоторая формальность, дистанцированность и прямота».

Саул (Saul, 1958) утверждает, что шизоиду может понадобиться вся возможная помощь в отделении его собственных фантазий и об­разов детства и текущих реальных отношений с аналитиком. Он нуж­дается в помощи для укрепления его связи с реальностью за счет фантазирования и в том, чтобы его перенос выносили и разрешали, а не усиливали. Аналитик обязан оценивать, чего можно достичь с каждым данным пациентом при свободном фантазировании на ку­шетке. Допуская временное ослабление связи Эго с реальностью, аналитик может усилить способность пациента использовать ана­литический опыт в его реальной жизни.

Говоря об этой необходимости прибегать к изощренному пони­манию случая, чтобы решить, применима ли и полезна ли тут кушет­ка, Чессик (Chessick, 1971; 312-313) замечает:

«В каждом случае нужно принимать решение согласно самому случаю, в зависимости от целей лечения, психодинамики пациента и особенностей фазы лечения или проблем. Терапевт должен попы­таться определить, как пациент справляется с аффективным жела­нием, когда оно пробуждается. Он должен проверить, нет ли призна­ков параноидного мышления или депрессии, а также опасных отыгрываний, таких как езда на огромной скорости или прием лекарствен­ных препаратов. Он должен оценить важность визуального контакта, роль интроекции терапевта через зрение, и потребность защититься от подобных желаний. Затем он должен решить, что более желатель­но — позиция лицом к лицу или кушетка, и должен быть готов это изменить, если потребуется». Далее Чессик говорит (ibid; 313):

«Очевидно, что начинающие не должны пытаться класть погра­ничных пациентов на кушетку. Кушетка — изощренный инструмент психотерапии, инструмент подобный щипцам акушера, и все зави­сит от искусства и опыта человека, который его применяет».

Такую оценку провести трудно. Иногда паттерны ожидаемых ус­ловностей затемняют лучший путь для лечения. Значительный лич­ный опыт помогает автору лучше различать этот путь.

В начале моей клинической подготовки у меня было несколько слу­чаев использования кушетки, которые произвели на меня живое впе­чатление. Политикой клиники, в которой я работал, было сортировать пациентов, приходящих для лечения, чтобы определить, какой тип те­рапии им подойдет лучше всего. Если они страдали от умеренных рас­стройств, то есть невротических нарушений, и могли ходить часто, то их посылали к студентам, которые лечили их психоаналитически под наблюдением супервизора. Если пациент не мог ходить часто, реко­мендовалась психоаналитическая поддерживающая психотерапия. Для более нарушенных пациентов, то есть депрессивных, пограничных или с шизофренией, предлагалась смешанная или психоаналитическая пси­хотерапия, и число сессий в неделю было ограничено одной-двумя.

Было много неписаных правил относительно этих разных типов ле­чения. Если пациент был невротиком и приходил на терапию три и больше раз в неделю, лечение считалось психоаналитическим (и ос­новное внимание, конечно, обращалось на анализ сопротивлений и пе­реноса) и тогда использование кушетки считалось неотъемлемой час­тью терапии. Если пациент был более нарушенным и приходил реже трех раз в неделю, то использование кушетки было против правил.

Причиной этого было то, что раз кушетка вызывает регресс, то это­го нужно избегать с теми, кого мы не видим часто и не можем поддер­живать. Особенно следовало избегать регресса, который могла усилить кушетка, с более нарушенными больными (например с депрессией или шизофренией), чье Эго очень хрупкое, а защиты примитивные.

Одной из первых пациенток, отправленных ко мне, была мисс А., очень привлекательная 22-х летняя женщина. Психиатр, который про­водил с ней интервью, поставил ей диагноз «параноидная шизофре­ния» и предложил проводить поддерживающую терапию раз в неде­лю. Первый год моего лечения мисс А. прошел довольно плохо. Она была очень несчастной, молча сидела напротив меня, отвернувшись в сторо­ну или глядя в пол. Весь этот год мне было очень трудно добиться того, чтобы она хоть немного говорила. Кусочек за кусочком я сло­жил ее эмоциональную историю.

Отец мисс А. умер, когда она была маленькой. Мать сначала эмо­ционально использовала ее в качестве замены покойного мужа, а затем поместила в католический интернат. Около 13 лет с ней слу-

чилась беда. Однажды она гуляла и заметила, что толстые прутья и ветки кажутся ей пенисами. Это все больше тревожило ее, и нако­нец однажды она рассказала о своей проблеме на исповеди священ­нику. Он страшно отругал ее за то, что она видит такие ужасные вещи, накричал на нее и сказал ей, что она должна прекратить свое отвратительное поведение. Мисс А. была очень испугана.

Вскоре после этого иллюзия, что она везде видит пенисы, пре­кратилась и, вместо нее, чего мисс А. не осознавала, появилась ил­люзия еще хуже, чем раньше. Теперь она было твердо убеждена в том, что у нее на лице вырос чудовищный нос. Никакие уговоры не разубеждали ее, что ее нос велик и безобразен. Именно поэтому у нее не было друзей, мужчины ею не интересовались, женщины у нее на работе с ней не разговаривали, и она вынуждена была ходить отвернувшись, глядя вниз или прикрывшись газетой или журналом. Я тоже считал ее безобразной и не хотел иметь с ничего общего с такой отталкивающей женщиной, как она.

Хотя эта информация заставляла задуматься, она мало помогала в моей фрустрации от ситуации в лечении, которая зашла в тупик. Однажды, примерно через год лечения, мне пришла идея, и я спро­сил мисс А., не напоминаю ли я ей священника, который так огорчил ее на исповеди. Подумав немного, она согласилась. Я выгляжу, как он, сижу, как он, и гляжу на нее, как глядел он. Поразмышляв об этом, я спросил, не поможет ли ей, если она ляжет на кушетку. Она согласи­лась с энтузиазмом, большим, чем когда-либо я от нее слышал.

Перемена в ней изумила меня. Она больше не чувствовала, что я на нее уставился, и могла разговаривать со мной гораздо свободнее. Вместо сессий в молчании у нас начались относительно активные беседы. Постепенно у нее пропала ее одержимость собственным но­сом, и она стала встречаться с молодым человеком, за которого в конце концов и вышла замуж.

Была и очень серьезная неприятность вскоре после того, как мисс А. легла на кушетку. Один из других студентов искал свободное по­мещение, случайно открыл дверь моего кабинета и увидел, что мисс А. лежит на кушетке. Он явно сообщил об этом директору, потому что пару дней спустя меня попросили прийти на собрание. Меня от­ругали за то, что я уложил психотическую пациентку на кушетку и

не позволили объясниться. Моим решением этой дилеммы стало зак­рывать дверь на ключ во время сессий с ней.

Вскоре после того, как я положил мисс А. на кушетку, ко мне на­правили еще одну пациентку, миссис В. Ей тогда было около 48 лет, она была очень худая, была разведена, без работы и сидела на высо­ких дозах транквилизаторов. Ей был поставлен диагноз «параноид­ная шизофрения», она перенесла 35 прописанных ей электрошоков, провела 4 года в госбольнице и была очень испугана и на грани сры­ва, когда я начал лечить ее. Ее болезнь началась с очень реальной страшной галлюцинации. Она несколько раз пыталась работать, но не могла продолжать из-за своих страхов, неловкости и больших доз транквилизаторов, лишавших ее трудоспособности.

Миссис В. тоже было трудно разговаривать со мной. У нее было много тревог, постоянный страх попасть снова в госбольницу и же­лание больше туда не попадать. Испытывая все большую фрустра­цию и памятуя об успехе с мисс А. на кушетке, я предложил и миссис В. тоже лечь. Она сделала это довольно охотно и, казалось, ее обра­довала идея, что раз я рекомендовал ей кушетку, то собираюсь ее анализировать. Она заключила, что раз я собираюсь ее анализиро­вать, она не так безнадежна, как она думала.

Будучи умной и искушенной, миссис В. знала, что от аналитичес­ких пациентов требуются «свободные ассоциации», и начала их про­дуцировать, Я стал слушать захватывающую историю ее жизни, пе­ресыпанную анекдотами, сновидениями, мыслями и чувствами. Вме­сто декомпенсации, в которую, как меня предупреждали, склонны впадать люди вроде миссис В., у нее пошло быстрое улучшение. За год она смогла вернуться к преподавательской работе, через два года была назначена доцентом в одном из колледжей неподалеку. Впос­ледствии она снова вышла замуж и сейчас, спустя 15 лет, продолжа­ет чувствовать себя хорошо.

Еще одна пациентка, мисс С., страдавшая от невротической исте­рии, нашла невозможным лечь на кушетку в начале терапии. Она испытывала затопляющее ее чувство тревоги, и ее приходилось ле­чить сидя, пока не стало ясно, что мать учила ее в раннем детстве, что мужчины причинят ей вред. Эта идея привела к тому, что страх изнасилования стал глубоко бессознательным источником тревоги.
135

Его осознание и проработка позволили ей научиться расслабляться на кушетке.

У пациентки Д., которую я успешно лечил, в начале терапии про­являлись элементы психоза и была тяжелая депрессия. Она пред­принимала ряд суицидных попыток. Позднее выдающийся невролог диагностировал ее состояние как расстройство височной доли мозга. В конце лечения я спросил ее, почему у нее не было приступов пси­хотического типа у меня в кабинете. Она сказала, что это из-за ку­шетки. Вызываемое ею чувство расслабления и безопасности помо­гали ей сохранять контроль.

Я приношу благодарность коллеге (Smith, 1975) за клиническую зарисовку лечения на кушетке выписанной из больницы пациентки с параноидной шизофренией.

«Во вторник, 16 декабря, в 19 часов, мисс Е. бомбила меня враж­дебными трансферными чувствами. Она легла на кушетку и про­должила: "Мои чувства не важны. Считаются только Ваши. Вы не поддерживаете ничего, что я говорю. Вы никогда не слушаете меня. Я чувствую, что мной здесь сильно манипулируют. Вы по-своему от­рицаете все, что я чувствую. Вы перевернули страницу именно тог­да, когда я выражала свои чувства, и я интерпретирую это как от­вержение, как то, что мне дают понять факт, что я просто выражаю чувства. Я никогда не видела ничего подобного. Я не знаю, как вы создаете такую атмосферу, что я чувствую такую злость. Это, долж­но быть, мысли, которые у меня есть, но я их не выражаю, и это вы­зывает такую злость". С этого утверждения началось улучшение мышления, просто невероятное. Не подберу другого слова, но это действительно казалось чем-то волшебным.

Вскоре после этого она сказала мне очень низким и угрожающим тоном: "Будьте очень осторожны на этой сессии. Будьте очень осто­рожны в выражениях. Вы вызываете у меня ненависть, и чем боль­ше я лежу здесь, тем злее я становлюсь". У нее зачесалось горло. Она спросила о причине этого. На этот раз, когда я попросила ее выска­зать свои соображения, она это сделала. "Если это не реакция на то, что я что-то выражаю, то это то, что хочет выразиться больше". Она отвлеклась на несколько секунд и затем: "Я хочу знать, почему это место так у меня чешется". Я ответила: "У Вас были очень хорошие

соображения". И затем я поняла еще одну грань нарциссического процесса, потому что она сказала: "Я уже забыла, что я вычислила о себе. Я уже забыла, к чему я пришла сама. Я уже отрицаю то. о чем сама подумала. Идентифицировать себя даже со своим собственным творческим мышлением значит почувствовать страх отделения".

Ссылки мисс Е. на кушетку были следующими: "Я заметила, что это словно во мне есть впечатление от меня лежащей здесь сейчас. Словно я концентрировалась скорее на том, что лежу, чем на том, чтобы с Вами углубляться в чувства. Я действительно... Да, мое тело чувствует неподвижность, и я чувствую, что большая часть моего веса вросла в кушетку, а я не позволяю себе на самом деле быть настолько частью кушетки, что заставляет меня чувствовать, слов­но есть какое-то сопротивление, которое я оставляю, прекращаю. Я думаю, что я... Моя мать сказала мне, что мой отец не будет поддер­живать это лечение после конца декабря, и это заставляет меня боль­ше его ценить". Перечитывая все это, я была поражена этими слова­ми: впечатление, врастаю, сопротивление, поддерживать. Мисс Е. использовала слово "впечатление" в смысле, что на нее действуют (в ней есть впечатление). Лежачая позиция не позволяла ей войти в меня. Она говорила, что вросла в кушетку и чувствует себя ее час­тью. Кушетка давала ей некоторую поддержку через это слияние. Кушетка предлагает ей некую нарциссическую привязанность, ко­торая позволяет ей отказаться от определенного количества сопро­тивления. Кушетка есть переходный объект. Она говорит, что у нее нет поддержки для продолжения терапии, но кушетка предостав­ляет физическую поддержку ее телу, и явно ее мыслям тоже. Такую поддержку, какую, как она утверждает, не обеспечивают ей ни ее мать, ни я. Это приводит меня к мысли о физическом уходе, который она получала в младенчестве. Вышеприведенные слова описывают многие ранние ощущения от внешнего и внутреннего, от того, что впечатывается (вдавливается), поддерживает, от собственного веса, как части чего-то, от потребности в поддержке или от прижимания к чему-то или к кому-то».

Братей (Braatoy, 1954; 287) предупреждает против безрассудно­го разрушения защит, которые кушетка потенциально может рас­шатать:
137

«Если тогда мы связываем защитную установку пациента по от­ношению к кушетке и по отношению к свободным ассоциациям (его "сопротивление") с возможностью чего-то вроде латентного психо­за, противоречия в установке пациента по отношению к терапии приобретают смысл. За жесткой (корректной) поверхностью он пря­чет потребность испуганного ребенка в помощи. В то же время он борется против техники, которая, пытаясь разрешить некоторые из его защит, может высвободить силы, которых он боится по созна­тельным и бессознательным причинам; по столь же веским причи­нам он может бояться лечения, направленного на разрешение, рас­крытие и анализирование ради высвобождения и узнавания».

Далее {ibid; 290) он говорит:

«Латентный психотик или психотик при сеттинге лицом к лицу сотрудничает гораздо больше и даже без колебаний и застенчивос­ти невротика. Но на кушетке он запирается, становится подозри­тельным и сопротивляется терапии. Он может закрыться настоль­ко, что классические психоаналитические рамки окажутся препят­ствием лечению. Но если терапевт, находясь, в основном, под влия­нием именно такого опыта, защищает сеттинг лицом к лицу во всех случаях, то он пренебрегает, или забывает, что кушетка и лежачая позиция могут быть важным средством в ослаблении напряжения и изменении ситуации — от приятного разговора к чему-то связанно­му с (бессознательными) напряжениями пациента».

Проводя различие между психоанализом и психотерапией, Бланк и Бланк (Blanck. & Blanck, 1974; 129, 130) считают, что даже если лечение — не психоанализ, использование кушетки вовсе не проти­вопоказано.

Они говорят:

«Использование кушетки в психотерапии не противопоказано, если ясна его цель. Для некоторых психотерапевтических пациен­тов регресс и фантазирование нежелательны, и если оказывается, что пациент подвержен этому на кушетке, то его лучше лечить сидя. В зависимости от природы случая некоторые пациенты тоже нуж­даются в том, чтобы видеть терапевта, чтобы знать, что он тут. Для других более желательно научиться тому, что объект существует, даже если не находится в поле зрения.

Мы не рекомендуем сверхтревожную процедуру, при которой пациента просят сесть, когда то, что он продуцирует на кушетке, начинает для терапевта звучать психотически. Простой процесс из­менения позы на сидячую — не волшебная палочка для лечения пси­хоза. Строительство Эго может идти и в лежачей позиции, если па­циент в ней находится, и если ему вдруг велят сесть, то для него это может быть не успокаивающим, а тревожным. Если терапевт нахо­дит, что пациент слишком регрессировал, и преобладает первич­ный процесс, он может ввести реальность, когда пациент примет другую позицию. Хотя мы сами предпочитаем, чтобы наши психо­терапевтические пациенты сидели, особенно если объектные отно­шения не ясны, некоторые из них предпочитают лежать, и обычно нет причин лишать их этого статусного символа. Пациент, искушен­ный в психоанализе, в частности, скорее подумает, что он психотик, раз его не укладывают. Чем спорить с ним о его диагнозе, мы лучше позволим ему лечь.

Есть много пациентов, которые боятся кушетки. Они защищают­ся от мощных симбиотических желаний, утраты идентичности и рег­рессии, которая может быть необратимой. Таких пациентов не надо заставлять ложиться. Часто они сами это делают после того, как их симбиотические страхи поняты как желания и больше не проециру­ются на терапевта как его (терапевта) потребность охватывать. Конеч­но, со своей стороны терапевт должен быть вполне уверен, что его ува­жение к автономии пациента и росту Эго таково, что он обычно не ста­нет удовлетворять эти символические стремления, а будет выполнять свою задачу — интерпретировать их».

Говоря о проблеме оценки применимости кушетки в различных ди­агностических категориях пациентов Чессик (Chessick, 1971; 313) прин­ципиальное ударение ставит на искусстве терапевта. Он говорит:

«Важна не кушетка, а человек ее применяющий. Когда терапевт прошел должную подготовку и обладает опытом, кушетка может стать полезным инструментом лечения некоторых пограничных па­циентов в определенных фазах или ситуациях лечения. Это требует хорошей тренировки, опыта, восприимчивости к материалу и само­понимания со стороны терапевта, и постоянной оценки уровня тре­воги обоих, пациента и терапевта. Обобщения о применимости или неприменимости кушетки бьют совершенно мимо той сути, что вся-
139

кий, кто берется за психотерапию пограничных пациентов, должен требовать от себя высочайшего уровня подготовки и самопонима­ния, иначе он рискует так лее, как неопытный хирург или акушер, пытающийся совершить труднейшую и важнейшую медицинскую процедуру».

Колби (Colby, 1951; 123) в учебнике по психотерапии для начинаю­щих рекомендует использовать кушетку во всех возможных обстоя­тельствах, за исключением пациентов с шизофренией. Он пишет:

«Если вас постоянно рассматривают, это означает, что часть ва­шей энергии, которая должна быть всецело направлена на сообще­ния пациента, отводится на усилия караулить выражение своего лица и положение тела. Использование кушетки вовсе не означает автоматически ни что это психоанализ, ни что требуются свободные ассоциации».

Дальнейшие иллюстрации результатов помещения на кушетку шизофреника представлены еще одной коллегой (.1. Стеноп, 1976). Пациентка, которую она описывает, провела много лет в психиат­рической больнице, затем была амбулаторной больной и приходила к коллеге на прием.

«Пациентка "передозировала" меллерил и была госпитализи­рована. Я навещала ее в больнице, чтобы поддерживать с ней отно­шения. Когда она, наконец, вернулась ко мне в клинику, она очень регрессировала, молчала и много спала. Мы снова стали встречать­ся по полчаса в неделю. На первой встрече после госпитализации она вошла в мой кабинет и сказала: "Где Вы были всю мою жизнь? Это похоже на психиатрическую кушетку!" Я сказала: "Вы бы хоте­ли лечь?" Она легла — во внутриутробной позиции. Она молчала. Я спросила, что мне следует делать, когда она молчит. Она ответила: "Просто сидите здесь и будьте моим ангелом-хранителем".

В течение трех месяцев продолжались интеракции такого рода. Она сказала, что ей так помогает то, что я сижу молча и неподвижно. Это действовало умиротворяюще и успокаивающе, а ей нужен был покой и релаксация. На середине встречи я обычно спрашивала: "Ну как я сижу?"

"Прекрасно", — отвечала она. Затем однажды я спросила, что я должна делать. "Просто сидите, пейте кофе и курите сигареты", —

Вскоре после этого она стала разговаривать. Сейчас она говорит всю встречу и находится на таком подъеме, на каком я еще ее не видела. Изменения вне лечения: улучшение в ее религиозной (цер­ковной) активности, увеличение контакта с друзьями. На прошлой неделе она сообщила, что покупала вещи для семьи друзей на рас­продаже и прекрасно провела время».

Искусство аналитика включает способность оценить не только состояние пациента, но и его потребности. Эта оценка наряду с подо­бающим приложением психоаналитической техники должны воз­наградить и аналитика и анализируемого значительным улучшени­ем здоровья, в кабинете и вне его. Говоря о заключительной фазе лечения пациента, который вначале был очень нарушенным, Спотниц (Spotnitz, 1967; 286) сообщает о поведении пациента следующее: «Пациент говорит спонтанно, одушевленным голосом, и, по види­мому, чувствует себя непринужденно на протяжении последних ше­сти месяцев лечения. Он лежит на спине, не скрещивая ни руки, ни ноги; иногда он может сесть, подготовив это, но он не чувствует по­требности вести себя импульсивно во время сессии. Он сообщает о своих текущих делах и пытается связать их со своими воспоминани­ями о событиях отдаленного прошлого. О сновидениях он тоже сооб­щает регулярно и активно участвует в их анализе. Свободные ассо­циации на каждой сессии включают ссылки на сексуальную жизнь, и он свободно говорит о своих мыслях и чувствах к аналитику. Он остается в нормальных границах посещаемости и оплаты».