Создание Российской Академии наук

Период ломки феодальных отношений и перехода к капитализму не совпадал по времени в различных странах и отличался в каждой из них определенным своеобразием. В Италии, например, так называемая эпоха Возрождения началась уже в XIV в. В XV–XVI вв. она достигает здесь расцвета. Однако затем Италия в силу ряда причин начала отставать в развитии капитализма от Англии и Франции. В XVI–XVIII вв. в Европе складываются новые организационные и материальные возможности для развития естественных наук. Увеличивается число научных учреждений и обществ.

В конце XVI–начале XVII вв. в Италии возникает несколько ученых ассоциаций, именовавшихся академиями, например знаменитая флорентийская Академия дель Чименто. Вскоре и в других странах Европы наряду с ростом числа университетов, которые в рассматриваемую эпоху, как правило, занимали весьма консервативные позиции, организуются научные учреждения нового типа – Академии наук. Так, в 1660 г. организуется и в 1662 г. официально открывается в Лондоне Королевское общество – Английская Академия наук, в 1666 г. – Парижская, в 1700 г. – Берлинская, в 1724 г. – Петербургская, в 1739 г. – Стокгольмская, в 1739 г. Мюнхенская Академия наук и т. д. Во Франции XVII – XVIII вв. в «академии» превращается ряд научных обществ и кружков, существовавших в провинции.

Создание академии наук в России относится к тому периоду мировой истории, когда началось становление науки в современном ее понимании, происходило быстрое накопление достоверных сведений о природе, опирающихся на эксперимент и математические методы. Это было время, когда сама жизнь требовала более тесного соединения науки с практикой.

Создание академии наук в России было одним из важных элементов глубокого обновления страны, начатого реформами Петра I. Необходимость развития науки и образования диктовалась потребностями роста промышленности, транспорта, торговли, повышения культуры народа, задачами укрепления Российского государства, его внешнеполитических позиций. Решение этих, прежде всего экономических, проблем было невозможно без изучения и освоения природных богатств страны. Вместе с тем, Петр I стремился вовлечь Россию в общий процесс культурного развития европейских стран.

В то время в России были: Московская славяно-греко-латинская академия и Киевская духовная академия. Они готовили кадры не только для церкви, но и для других сфер – переводчиков, редакторов книг для Печатного двора, преподавателей. Однако для быстрорастущей промышленности, армии и флота требовалось большое количество специалистов иных профилей. Поэтому были организованы Навигацкая школа, Артиллерийская школа, Школа переводчиков, Медицинское училище, и некоторые другие. Но по-прежнему не хватало специального учреждения, которое занималась бы научными исследованиями.

Мысль об организации академии Петр I, как о том свидетельствуют многочисленные документы, вынашивал долго. Наиболее раннее упоминание об этом относится к 1698–1699 годам, когда в беседе с патриархом Адрианом Петр высказал мысль о необходимости распространения просвещения в России.

13 января 1724 г. Петр I подписал «определение об Академии». Составленный будущим первым ее президентом Лаврентием Лаврентиевичем Блюментростом проект положения об учреждении Академии был утвержден 22 января на заседании Сената, длившемся четыре часа. Помимо Петра на нем присутствовали главнейшие лица государства – адмирал Апраксин, канцлер Головкин, светлейший князь Меньшиков, генерал-прокурор Ягужинский и другие. Подробности обсуждения в Сенате до нас не дошли, известно только, что Петр предварительно поднял вопрос о переводческой работе, которая должно была войти в круг деятельности будущей академии. Искусство перевода Петр почитал очень важным и нередко сам наставлял переводчиков.

28 января 1724 г. был опубликован указ Сената об учреждении Академии наук, извещавший о том, что Петр I «указал учинить академию, в которой бы учились языкам, также прочим наукам и знатным художествам и переводили бы книги».

Проект основания академии отразил взгляды царя на ее задачи. В нем сказано, что «…невозможно, чтоб здесь следовать в прочих государствах принятому образу, но надлежит смотреть на состояние здешнего государства». По положению, академия являлась и научно-исследовательским, и учебным учреждением. При ней состояли университет и гимназия. В проекте университет определялся как «собрание ученых людей, которые наукам высоким… до какого состояния оные ныне дошли, младых людей обучают».

Университет был неотъемлемой, «единокровной» частью Академии, из него она должна была получать пополнение. Но приток студентов-вольнослушателей был очень мал. В отдельные годы лекции не читались из-за отсутствия слушателей. Преподавание в Университете велось на латинском языке, и пополняться он мог только из Академической гимназии и из духовных училищ. Относительно регулярной работа Университета была в 50-е и начале 60-х гг., когда его деятельно опекал М. В. Ломоносов. После его смерти Академический университет стал угасать и в 1767 г. был упразднен, сыграв важную роль в воспитании первых отечественных академиков.

По «Проекту положения об учреждении Академии наук и художеств» 1724 года, она делилась на три класса: математический, который состоял из четырех кафедр: одна - по математике, вторая - по астрономии, географии и навигации и две по механике; физический класс, также состоявший из четырех кафедр: теоретической и экспериментальной физики, анатомии, химии и ботаники; гуманитарный класс, где было представлено три кафедры: красноречия (элоквенции) и древности, истории древняя и новая, права, политики и этики.

Император считался верховным руководителем академии, но ей предоставлялось право выбора президента, равно как и право избрания своих членов, чтобы тем, которые «в науках произошли, градусы академиков давать могли» (рядом с эти пунктом Петр написал на полях резолюцию «Позволяется»). Ведение ученой корреспонденции поручалось секретарю академии.

Для управления материальной частью устанавливались должности директора, двух его заместителей и одного чиновника, ведавшего деньгами.

«Проект положения об Академии наук» 1724 года не оговаривал процедуру приема ученых в члены Академии, но из практики видно, что право принимать новых членов составляло прерогативу президента Академии. Каждый академик мог иметь одного или двух помощников, которым присваивалось звание адъюнктов. Начиная с 1726 года в связи с отсутствием достаточного числа вакансий на должность академиков, была введена промежуточная степень - экстраординарного академика. Таким образом, в состав в состав действительных членов Академии входили ординарные академики - профессора, экстраординарные академики и адъюнкты.

На содержание академии опускались денежные средства в размере 24 912 рублей. Можно сравнить: на содержание царского двора в 1734 г. уходило 260 000 руб., на дворцовые конюшни – 100 000 руб. Особенность Петербургской академии с самого начала состояла в том, что она создавалась государством и с момента основания находилась на его содержании, в то время как Академии Западной Европы сами изыскивали для себя средства: основным источником их доходов была издательская деятельность.

Академикам Петр пообещал выдавать «довольное жалование». Первые оклады академиков были действительно неплохими. Однако слишком быстро все было нарушено: в Академии появились новые, непредвиденные подразделения, увеличился штат чиновников, а денег на содержание академиков не прибавлялось.

Первым президентом Академии был назначен медик Лаврентий Лаврентьевич Блюментрост (1692-1755), рис. 2.1. Президенты Академии в 18 веке формально не входили в состав академической корпорации. Они назначались на эту должность императором.

В июне 1725 г. в Петербург приехали первые академики. 17 сентября 1725 г. начались регулярные (обычно два раза в неделю) научные заседания, или Конференции. 27 декабря Академия отпраздновала свое создание большим публичным собранием с участием всей петербургской элиты. Это был торжественный акт появления нового атрибута российской государственной жизни.

«Проект положения об Академии наук» 1724 г. предусматривал в ее составе 12 академиков. Первым членом Петербургской Академии наук стал математик Яков Герман (1678-1733), пользовавшийся в научных кругах Европы широкой известностью.

Итак, летом 1725 в Санкт-Петербург прибыли первые приглашенные и заключившие контракт на 5 лет лица, первые члены Российской Академии наук. Среди них был один француз, трое из Швейцарии, остальные – немцы. Вот их имена:

1) Якоб Герман, профессор математики,

2) Готлиб Байер, профессор по кафедре греческих и римских древностей,

3) Христиан Мартини, профессор физики, позднее – логики,

4) Иоганн Коль, профессор элоквенции и церковной истории,

5) Фридрих Майер, экстраординарный профессор математики,

6) Жозеф Делиль, профессор астрономии

7) Даниил Бернулли, профессор физиологии, позднее – математики,

8) Николай Бернулли, профессор математики,

9) Иоганн Дювернуа, доктор медицины, профессор анатомии, хирургии, зоологии,

10) Мишель Бюргер, профессор химии и практической медицины,

11) Иоганн Бекенштейн, профессор юриспруденции,

12) Христофор Гросс, экстраординарный профессор нравоучительной философии,

13) Георг Бюльфингер, профессор логики и метафизики.

Средний возраст первых академиков - 24 года. Приезд этих молодых людей положил начало целенаправленной научной работе и научному творчеству в России.

Учрежденная в 1714 г. Петром I, Кунсткамера являлась одним из первых в Европе естественнонаучных музеев. Уже ко времени открытия этого первого в России публичного музея количество выставленных для обозрения коллекций поражало воображение как россиян, так и европейцев.

Среди приобретений Петра наиболее известны коллекция Альберта Себы «Славное собрание животных четвероногих, птиц, рыб, змей, ящериц, раковин и других диковинных произведений из Ост и Вест-Индии» (рис. 2.2). В Европе того времени было принято коллекционировать разные диковинки природы – они назывались naturalia – и искусные произведения человеческих рук, artificialia. Коллекционеры называли себя «любителями», и это было действительно так: движущей силой науки того времени было любопытство, а средства на жизнь «любители» зарабатывали иными способами. Себа, по профессии аптекарь, разделял экспонаты по традиции эпохи Возрождения, т.е. по полезности. Так, например, в зависимости от того, едят растение или им лечатся, оно попадало в определенный раздел.

Гордостью Кунсткамеры была знаменитая коллекция голландского анатома Рюйша (рис. 2.3). Петр познакомился с ним в 1698 году в Голландии во время Великого посольства. Рюйш прославился уникальным способом инъекции: он вливал в сосуды человеческого тела окрашенный отвердевающий состав. Благодаря этому можно было увидеть мельчайшие разветвления сосудов в самых разных органах. В этом умении, названном «рюйшевым искусством», голландский анатом оставался непревзойденным и при жизни, и после смерти. Унес он с собой в могилу и секрет бальзамирования трупов взрослых и детей. Он препарировал их так искусно, что они казались живыми.

Были в той, старой Кунсткамере и необычные, живые экспонаты. Их называли монстрами, то есть чудовищами. Они отличались от обычных людей какими-нибудь странными особенностями. Так, монстр Фома был коротышкой, всего 126 сантиметров. К тому же у него на руках и на ногах росло всего лишь по два пальца, похожих на клешни рака. Монстры жили при Кунсткамере и их показывали зрителям, как и все остальные экспонаты

Устройством русского «кабинета редкостей» Петр занимался с размахом, присущим всем его начинаниям. Делу был придан поистине государственный масштаб. В 1717 году он велел воронежскому губернатору вылавливать птиц и диких зверьков. В 1718 году он подписал указ, где говорилось: «Ежели кто найдет в земле или в воде какие старые вещи, а именно: каменья необыкновенные, кости человеческие или скотские, рыбьи или птичьи, не такие, как у нас ныне есть, или и такие, да зело велики и малы перед обыкновенными, также какие старые надписи на каменьях, железе или меди...», посуду, оружие, – словом, все, что «зело старо и необыкновенно», велено было приносить. После этого со всех концов России повезли всевозможные находки: из Выборга прислали овцу с двумя языками и двумя глазами с каждой стороны, из Тобольска – барашков, одного – с восемью ногами, другого – с тремя глазами. Все путешествующие должны были покупать разные диковинные предметы и у своих, отечественных, и у иноземных «купецких людей».

Рис. 2.3. Коллекция Рюйша
Основным источником поступления новых коллекций Кунсткамеры были знаменитые «академические экспедиции» первой половины XVIII в. (Д.Г. Мессершмидт, Г.Ф. Миллер, И.Г. Гмелин, С.П. Крашеннинников, В.Н. Татищев и др.) и покупка по распоряжению Петра I «редкостей» в различных странах Европы.

В XVI–XVII вв. в Европе открываются многочисленные ботанические сады, перед которыми ставятся как чисто научные задачи, так и задачи, вытекающие из потребностей сельского хозяйства, медицины, промышленности. В 1627 г. закладывается знаменитый Ботанический сад в Париже, позже при нем были созданы зоологический сад и естественно-исторические музеи. В 1713 г. ботанический сад учреждается в Петербурге. Позднее, в 1824 г., он становится Ботаническим музеем Академии наук. В 1759 г. открылся ботанический сад в Кью (Англия). Развертывает свои работы ботанический сад в Упсале (Швеция), где трудится Линней. Для изучения и «освоения» индийской флоры в 1786 г. открывается Ботанический сад в Калькутте.

В 1725 г. в ведение Императорской Академии наук вместе с кабинетом редкостей была передана библиотека. Она явилась одним из первых научных учреждений Академии. С 1728 г. библиотека размещалась в здании на Васильевском острове, построенном для нее и Кунсткамеры.

Первоначальный фонд библиотеки Академии наук (БАН) составили три книжных собрания: библиотека Аптекарского приказа, библиотека герцога Курляндского, Готторпская библиотека (книги, полученные Петром I в дар от герцога Голштинского и хранившиеся в его Летнем дворце). Библиотечные фонды росли достаточно быстро: в 1725 г. – 11 793 тома; по каталогу 1742 г. – свыше 15500 томов. Составлением четырехтомного каталога руководил Шумахер. Каталог делился на четыре части: книги богословские, книги юридические, книги медицинские, вошедшие в состав первого тома; книги философские и другие, составившие содержание второго и третьего томов. Под «другими» книгами подразумевалась самая разнообразная литература, не вошедшая в четыре раздела каталога. Принятая система классификации, как это видно по основным делениям, соответствовала старым традициям, возникшим еще в средние века. Наладить библиотечное дело в соответствии с требованиями проводимых научных исследований оказалось не так-то просто, «настройка» научного аппарата заняла еще долгое время. Уже в 1835 г., когда Карл Бэр, приглашенный для работы в Caнкт-Пeтербургской Академии был назначен Директором Второго Иностранного отделения БАН, он застал организацию библиотеки (по крайней мере этого отдела) в крайне плачевном положении. Биограф К. Бэра пишет: Иностранный отдел библиотеки, который имел до семидесяти тысяч томов, находился в хаотическом состоянии. Достаточно сказать, что книги не имели исправного каталога и стояли без всякой системы в шкафах, в несколько рядов. В них кое-как разбирался, по памяти, старик-библиотекарь, прослуживший много лет, но пользоваться библиотекой фактически было невозможно. Притом в помещении отсутствовали печи, и холод был такой, что чернила замерзали, и работать зимой приходилось в шапках.

В течение трех столетий с момента основания БАН ее фонды приумножались гением и трудом выдающихся ученых и государственных деятелей России «для использования и сохранения впредь». Среди них М.В. Ломоносов, С.К. Котельников, Г.Ф. Миллер, В.Н. Татищев, К.М. Бэр, А.А. Куник, А.А. Шахматов, Н.К. Никольский, С.Ф. Платонов, С.И. Вавилов и многие другие.

Наряду с текущими поступлениями пополнение фондов БАН осуществлялось за счет даров и покупки отдельных книжных собраний и книг. В числе поступлений XVIII в.: библиотеки А.А. Виниуса, А. Питкарна, Р. Арескина, Я.В. Брюса, Петра I и его семьи, рукописи, присланные В.Н. Татищевым, библиотека Радзивиллов и многие другие частные собрания.

В XIX в. фонд библиотеки пополнился собранием карт России Географического департамента, русской периодикой Министерства народного просвещения, книгами Комитета иностранной цензуры, периодическими изданиями (дар А.А. Половцева), библиотеками Е.Е. Келлера и других академиков, рукописями и редкими изданиями из собраний Ф.А. Толстого и многих других.

В настоящее время БАН – одна из крупнейших библиотек мира, главная библиотека Российской Академии наук со статусом научно-исследовательского института в области библиотековедения, библиографоведения, информатики, книговедения, научного описания рукописей, консервации и реставрации документов, безопасности библиотек и архивов.

В первые же годы работы РАН была организована академическая типография, а с 1728 г. стал издаваться научный журнал на латинском языке – «Комментарии Петербургской академии наук». В этот период преимущественное развитие получили математические и естественные науки, что в большой мере было обусловлено запросами практики: развитием производства, изучением и освоением природных богатств страны, потребностями мореплавания, метеорологии, картографии. Велись также исследования в области анатомии и физиологии, географии, этнографии, истории. В результате географических, геодезических астрономических исследований в 1745 г. был создан первый научный географический атлас России – «Атлас Российский». На страницах «Санкт-Петербургских ведомостей», где печаталась научная экспресс-информация, и популярного научного журнала «Примечания на «Ведомости» было положено начало созданию русской научной терминологии.

Санкт-Петербургская академия наук сразу встала в ряд с наиболее крупными научными объединениями Европы. Как писал в 1736 г. известный французский физик Ж. Ж. Дорту де Меран: «Петербургская академия со времени своего рождения поднялась на выдающуюся высоту науки, до которой академии Парижская и Лондонская добрались только за шестьдесят лет упорного труда».

В середине 1740-х появились первые академики из россиян (рис. 2.4): Георг-Вильгельм Рихман, Михайло Васильевич Ломоносов, Василий Кириллович Тредиаковский, Степан Петрович Крашенинников, а немного позже – Никита Иванович Попов, Алексей Протасьевич Протасов, Степан Яковлевич Румовский.
2.6.3. Социо-культурные условия формирования науки в России
Образование РАН происходило на фоне общих преобразований Петра I во всех сферах жизни. В частности, важно отметить появление в 1711 г. на арене российского социальной истории Сената как правительственного учреждения, созданного для контроля и управления государственной жизнью. Конечно, время Петра I – это, прежде всего, воздвижение абсолютной монархии, утверждение империи. Многие историки сходятся в том, что, заменив Боярскую думу контролируемым сверху Сенатом, Петр навсегда освободился от притязаний бояр на верховную власть, равно как заменой патриаршества Синодом он сделал невозможной политическую конкуренцию со стороны церкви. Наконец, манифестом 1722 г. о престолонаследии он узаконил власть монарха в той области, которая ранее была вне контроля русского самодержца. Однако, в этом видимом укреплении личной власти содержалась одна тонкость, ясно замеченная культурологами. Петр копировал административный аппарат Западной Европы, прежде всего – известные ему шведские образцы. К тому времени западноевропейская политическая мысль легитимировала государство прежде всего с позиций Разума, что отчасти дополнило прежнее религиозное обоснование власти, отчасти даже подменило его. «Государство» как понятие отделялось ныне от личности правителя, который рассматривался как первый слуга государства.

Рис. 2.4. Первые академики из россиян (слева направо): Георг-Вильгельм Рихман, Михайло Васильевич Ломоносов, Василий Кириллович Тредиаковский

Для нас также важно подчеркнуть, что появление такого института, как Сенат, косвенно отделяет в сознании людей того времени власть царя (хозяина) от власти государства (учреждения, созданного для «блага подданных»), и это для русского культурного сознания начала XVIII в. было весьма актуальным и значимым достижением. Система светского, секуляризованного просвещения – школы, университеты, Академии – естественно функционируют только в рамках государственного, а не «вотчинного» устройства социума. Властителю, тирану или ничем не ограниченному самодержцу, нужны жрецы, хранители «сакрального знания», а не ученые-исследователи, культивирующие свободное познание, не признающие других авторитетов, кроме самой Истины.

Американский исследователь М. Раев в споре с коллегами-историками подчеркивал, что весьма распространенные упреки, состоящие в том, что петровские реформы управления были чисто внешними, поверхностными, несостоятельны, хотя бы и потому, что в данном случае форма чрезвычайно сильно влияла на содержание, что новый «институциональный стиль» имел большое значение, в частности, для духовного развития российского дворянства XVIII в.

Можно сразу отметить, что и создание российской науки происходило в «институциональном стиле» – создано было именно учреждение, институт, и это событие имело весьма широкое значение, которое затрагивало отнюдь не одно только дворянское сословие.

Свободные искусства и науки исторически не появляются в сельских местностях, не получают стимулов для развития иначе, чем в городских условиях. Городская среда, несомненно, создает необходимую для развития индивидуальной духовной жизни семиотическую избыточность. Петр I дал образцы строительства новых для традиционной Руси городов – с новой планировкой, новыми смысловыми акцентами (Петербург, Таганрог, Петрозаводск и др.). Под влиянием новых образцов отчасти перестраивались старые города, например, Москва. Новые акценты хорошо выражены: в городском центре отныне главенствует не традиционный Кремль, церковь-крепость, символизирующий надежность обороны от врагов и твердость православной веры, а учреждения другого характера и назначения. В Санкт-Петербурге, например, – Адмиралтейство (символ выхода к морям и важности нетрадиционных типов профессий), Фондовая биржа (могущество торговых связей), сам царский дворец – отнюдь не за высокими стенами, совсем рядом с ним – императорская Академия наук с ее залами для собраний и занятий, музеем, обсерваторией, анатомическим кабинетом, библиотекой, Университетом (рис. 2.5). Теперь городской центр призван демонстрировать новые социальные и культурные ценности - информационную открытость и деловитость.

В огромном и спешном строительстве [города Петербурга]... идея Пальмиры, разом возникающей «по манию царя» посреди пустыни, оказалась не просто востребованной, но оказалась центральной для крупного периода в развитии национального самосознания, – подчеркнул Г. З. Каганов. - Что гений монарха в силах обогнать время, что в историю можно войти не в результате долгого созревания, а сразу, одним героическим рывком, - уверенность в этом одушевляла художества и словесность более века, с 1710-х по 1830-е гг.

Вспомним, что первые академики, приглашенные на службу в Россию, размещены были в доме Кикина, а первые публичные заседания Академии были проведены в доме Шафирова (вблизи Троицкой площади). Но это продолжалось недолго. Достаточно скоро Академия переехала на Васильевский остров, где «амстердамская идея» и «амстердамский контекст», весьма близкий сердцу самого Петра I, был выражен наиболее отчетливо. Возможно, само поселение в более или менее понятном городском контексте облегчало для некоторых из приглашенных принятие важного решения – ехать или не ехать на работу в незнакомую, далекую, «азиатскую» страну.

Нельзя не принять в рассмотрение подобные конкретные исторические обстоятельства, в частности, нельзя понять некоторых акцентов собственно академического проекта государя – того историко-культурного контекста, в котором правитель неграмотной страны мог дерзнуть на решение участвовать в развитии мировой науки, а не просто терпеливо учиться тому, к чему иногда веками шли на Западе.

Рис. 2.5. Здание Российской академии наук (а также Кунсткамеры и публичной библиотеки) на Васильевском острове в Санкт-Петербурге
Существование науки невозможно, конечно, без светского, секуляризованного книгопечатания, без издательского дела, поставленного с достаточным размахом.

Царь-реформатор покупает и перевозит в Санкт-Петербург хорошую типографию (1711), в последующие годы в целом ряде городов были учреждены и другие типографии; выпускает первую в истории России газету для широкой публики «Ведомости о военных и иных делах, достойных знания и памяти, случившихся в Московском государстве и в окрестных странах» (печаталась в Москве с 1702); налаживает переводы нужных книг (рис. 2.6).

Разрыв с традициями допетровской Руси здесь был очень болезненным, он стоил царю-реформатору огромных усилий. Отношение к массовой грамотности и к книге было в Московском государстве вопросом еще нерешенным или, точнее сказать, болезненным. Современный исследователь-культуролог характеризует это так: Древнерусский человек состоял с книгой в особых отношениях. Книга - не вещь, это своего рода неотчуждаемое имущество (конечно, в идеале, потому что в житейской практике книги продавались и покупались). Не столько человек владел книгой, сколько книга владеет человеком, «врачует» его...

Книга подобна иконе: это духовный авторитет и духовный руководитель. Из этого-де вполне естественно вытекало, что книга является вместилищем вечных идей. Само собой разумеется, что вечные идеи не могут заполнять сотни и тысячи томов, ибо вечных идей немного. Следовательно, нужно не вообще читать книги и читать не всякие книги, а «пользовать себя» строго определенным кругом избранных текстов. Дело, таким образом, даже не в том, что Московская Русь не знала развитого книгопечатания, нужного количества книг, массовой грамотности, но еще и в традициях этой грамотности, традициях издания и пользования книгами.

О состоянии московских типографий, первых русских печатных книгах, о судьбе «первопечатников» рассказывают много колоритных историй. Вот одна из них, весьма характерная: в 1552 г. по просьбе Иоанна Грозного из Дании был прислан типограф Ганс Мессингейм или Бокбиндер. Нашлись и свои люди, знавшие типографское дело, - диакон Иоанн Федоров и Петр Тимoфеевич Мстиславeц; в Новгороде отыскался резчик букв Васюк Никифоров; кроме того из Польши были выписаны новые буквы и печатный станок, и печатанье началось. Ганса Бoкбиндepa, кажется, скоро отпустили, потому что в печатании участвовали только русские первопечатники. В 1564 году вышла первая печатная книга Апостол, через 2 года выпущен Часослов, - оба, впрочем, мало исправные. После этого типографское дело остановилось. Против типографщиков восстали из зависти переписчики книг, у которых они отбивали работу и завинили их в ереси... первопечатники удалились из Москвы в Вильну работать в тамошней типографии; самый двор печатный был подожжен ночью и сгорел со всеми своими принадлежностями. Книгопечатание снова возобновлено уже в 1568 году по воле самого царя сначала в Москве, потом в Александровской слободе.

.

Рис. 2.7. Страница «Геометрии» - первой русской книги,

напечатанной гражданским шрифтом

О том, как «прижился» первый русский государственный музей, А. М. Пaнченко рассказывает:

Кратко коснемся состояния библиотечного дела в России. Понятно, что без такой информационной службы, как библиотека, невозможна никакая научная работа. По определению В. И. Вернадского, библиотека относится к «научному аппарату», и аппарат этот очень хрупок: достаточно перерыва в его создании в течение одного-двух поколений для того, чтобы научная мысль человечества остановилась...

Если ретроспективно бросить взгляд на состояние библиотек России конца XVII-начала XVIII вв. и оценить их по таким параметрам, как доступность, систематичность, способы хранения и пользования книгами, то и здесь можно увидеть, что традиции допетровской русской культуры далеки от того, чтобы имеющиеся собрания книжных сокровищ можно было бы назвать «библиотеками» в точном смысле слова, тем более – учреждениями, способными обслуживать потребности научных исследований.

В начале XVIII в. государство осознанно вело сбор редкостей, в том числе редких книг.

20 декабря 1720 г. был издан «Указ о присылке из монастырей древних рукописей и печатных книг». В Указе говорилось:

Великий государь указал: во всех монастырях, обретающихся в Российском государстве, осмотреть и забрать древние жалованные грамоты и другие куриозные письма оригинальные, также книги исторические, рукописные и печатные, какие где потребные к известию найдутся. И по тому его великого государя именному указу, правительствующий Сенат приказали: во всех епархиях и монастырях, и соборах прежние жалованные грамоты и другие куриозные письма оригинальные, такожде и исторические рукописные и печатные книги пересмотреть и переписать губернаторам и вице-губернаторам, и воеводам и те переписные книги прислать в Сенат.

16 февраля 1722 г. вышел «Указ о присылке хранящихся в монастырях летописей для снятия с них копий», гласивший:

В XVII в. хранение книг производилось в низких, полутемных, желательно каменных (во избежание опасности пожара) комнатах, установленных массивными сундуками («корoбьями»), в которых под печатями покоились книги. Шкафы с полками появились впервые у кого-то из просвещенных людей того времени - возможно, у боярина Бориса Морозова (воспитателя царя Алексея Михайловича) - и соответствовали, вероятно, желанию владельца продемонстрировать богатство и красоту книжных переплетов. Воистину, книги тогда были «сокровищами»: переплеты украшались драгоценными камнями, делались из дорогой кожи, пользоваться ими было не только неудобно, но и страшновато... Сохранившиеся описи книжных богатств подробно сообщают о переплете и зачастую забывают сообщить название книги и ее автора. Следы этой допетровской культурной традиции обнаруживаются даже в XVIII в., ибо расстановка книг по формату и красоте переплета была на первых порах характерна даже для Академической Библиотеки.

Официальное открытие Библиотеки Академии на Васильевском острове состоялось 25 ноября 1728 г. Газета «Caнкт-Петербургские ведомости» сообщала: библиотека равным же образом повсянедельно дважды, а именно, во вторник и пятницу попoлyдни от 2 до 4 часа, отперта, и всякому вход в оную свободен.

Это была первая публичная библиотека в России. Но заманивать в нее публику нужно было почти как в Кунсткамеру (здание, кстати, было одним и тем же: в западной части располагалась Кунсткамера, в центре – Астрономическая обсерватория и Анатомический театр, в восточном крыле – библиотека). По сохранившимся записям 1732-35 гг. известно, что литературу на дом получали 85 человек, из них 44 – члены Академии.

В отечественной и западной литературе достаточно подробно описывались детали того, каким образом идея об учреждении в России Академии наук появилась и все более вырисовывалась в планах Петра I. Более или менее известно, какие советы в связи с этим проектом ему давали знаменитые в то время философы (и не менее знаменитые математики) – Христиан Вольф и Готфрид Лейбниц.

Лейбниц относился к идее создания высшего научного учреждения в России с огромным энтузиазмом: еще до личной встречи с Петром в Торгау в 1711 г. он в своих записках неоднократно высказывал мысль об огромной общечеловеческой значимости развития просвещения в России. Эта огромная страна представлялась философу «непочатым полем», где можно избежать заблуждений и ошибок, допущенных Западом, в сфере организации научных исследований и преподавания наук. Однако, судя по всему, Лейбниц мыслил новое учреждение как некое, выражаясь современным языком, Министерство («влиятельная коллегия»), которое призвано централизовано управлять образованием, книгоиздательством, цензурой, художествами и ремеслами. В специальной записке, составленной Лейбницем к встрече с российским императором, функции такой проектируемой коллегии расширяются: в ее ведение должны были бы попасть не только учебные и издательские дела, но и медицина, аптеки, соляные и горные промыслы, изобретения и мануфактуры, новые сельскохозяйственные культуры и новые предметы торговли. Ясно, что новая коллегия должна занимать весьма высокое положение в государственном аппарате.

В конечном итоге в самой организации Академии мы не можем проследить прямых связей с весьма отвлеченными предложениями и проектами Лейбница. Можно только добавить: утопическими (в философском смысле слова) проектами, ибо мечты о рациональном переустройстве современной жизни Европы так и проглядывают в записках Лейбница, подготовленных для русского царя. Надо учесть, что великий философ и математик потратил на мысленную отделку своих российских проектов довольно большое время... Весьма возможно, что на провиденциальный смысл идеи учреждения Академии наук в России указал Петру именно Лейбниц. Это было замечено А. Г. Брикнером: Лейбниц, следя с большим вниманием за мерами Петра для распространения просвещения, считал его благодетелем человечества. Царь, по его мнению, был избранным орудием Провидения для насаждения цивилизации среди «скифов»: он считал Петра чрезвычайно способным извлечь наибольшую пользу из примера культуры Китая, с одной стороны, и из образцов умственного и нравственного развития в Западной Европе – с другой. Для России Лейбниц считал огромною выгодою то обстоятельство, что в ней, пользуясь примерами истории развития других стран и народов, можно избежать многих ошибок, сделанных в разных случаях. «Дворец, построенный совершенно сызнова, замечает Лейбниц, во всяком случае может быть устроен удобнее, чем здание, над которым трудились в продолжение нескольких столетий, постоянно делая перестройки, починки, поправки». Так писал Лейбниц в 1712 году.

Роль другого советчика в создании нового учреждения П. Н. Mилюков, ссылаясь на материалы П.П. Пекapcкoго, рисует следующим образом:

Интересно, что логика «нетерпеливого», как его часто величали в дальнейшем историки, царя-реформатора оказалась в данном случае в чем-то более прозорливой, чем обоснованные и надежные советы здравого смысла. В принятии решения об учреждении в России Академии наук – в стране, где еще не были созданы многие необходимые для функционирования науки звенья инфраструктуры, – можно видеть теперь подлинный, бесценный урок истории. В чем именно он состоял? Это заставляет вновь и вновь анализировать начальные, стартовые условия формирования науки в России.

Известно, что многие русские передовые люди также считали академический проект Петра, мягко выражаясь, нереализуемым. П. Пeкapcкий передает в связи с этим весьма характерный, замечательный по выразительности, эпизод:

В 1724 г., по поручению Петра Beликого, Татищев отправился в Швецию, и лейб-медик Блюментрост, встретившись с ним тогда, просил его узнавать, не будет ли в Швеции ученых, которых можно было бы пригласить оттуда во вновь открывавшуюся в Петербурге Академию наук. «Напрасно ищите семян, возразил Татищев, когда земли, на которую сеять, не приготовлено». Император, заметив этих лиц, и узнав, о чем у них идет речь, ответил Татищеву таким апологом: «Некоторый дворянин желал в деревне у себя мельницу построить, а не имел воды. И видя у соседей озера и болота, имеющие воды довольство, немедленно зачал, с согласия оных, канал копать и на мельницу припас заготовлять, которого хотя при себе в совершенстве привесть не мог, но дети, сожалея положенного иждивения родителем их, по нужде принялись и совершили».

При оценке петровского замысла учреждения Академии необходимо принять во внимание по возможности всю совокупность исторических обстоятельств. Вполне вероятно, что авантюрная идея именно в России закончить постройку perpetuum mobile показалась Петру наиболее привлекательной. Вполне вероятно, что великий реформатор не до конца осознавал трудности и тонкости, которые были неизбежны при «строительстве» великого здания науки на зыбкой, «болотистой» почве тогдашней российской культуры. Вполне справедливы, на первый взгляд, упреки и замечания, что серьезную постройку нельзя начать с «верхних этажей», что начинать надо с возведения надежного «фундамента». Однако исторический деятель велик своими конкретными решениями, решениями для данных обстоятельств, и было бы весьма не исторично возлагать ответственность за все последующие события только на стартовый период.

Именно принимая во внимание, что решение Петра созревало в атмосфере приведенных выше рациональных соображений и осторожных советов, надо отдать должное его решительности и настойчивости, отдать должное масштабности картины событий, нарисованной им самим (но в основе принадлежащей, судя по всему, Лейбницу), и, опираясь на которую, он приступил к конкретным действиям.

По словам П. Пекарского, секретарь Петра I, Алексей Макаров, состоявший при нем много лет, сохранил для потомства одну «присловицу», которую часто говаривал государь: «легче-де всякое новое дело с Богом начать и окончить, нежели старое, испорченное дело починивать». Эту присловицу Петр Великий осуществил при основании в Петербурге Академии наук: он не обратился к исправлению, улучшению или распространению существовавших до того времени русских училищ, но решился создать такое новое заведение, которое и по назначению своему – преследование в одно и то же время целей ученого общества и учебных заведений, высших, средних и низших – и по составу – в них должны были быть приглашены иноземцы, незнакомые ни с языком, ни с нравами, такого особенного от прочих европейских стран государства, как Россия – представляло единственный пример в истории европейского просвещения.

Самодержцу, таким образом, хватило дерзости не послушать советов известнейших философов своего времени: согласно его проекту, будущая Академия все же ставила задачей не только «распространять» знания, но и «усовершенствовать» их. Поэтому для работы в новом учреждении призывались люди не только для преподавания, но и для новых исследований, накопления новых знаний.

Оглядываясь теперь назад, на тот период становления российской науки, который можно считать «стартовым», надо отметить следующее:

I. Воплощение утопического мечтания российского императора оказалось возможным, так как всему проекту был придан вполне земной и конкретный характер. Можно даже сказать, что учреждение Академии наук как практическое дело было исполнено в данных исторических обстоятельствах оптимально. Попытаться собрать «природных русских» и создать из них ученое сословие – вот это было бы утопией. Никакого другого пути, кроме приглашения иностранцев на академическую службу, в тот момент не было, а заключение контрактов с «иноземцами» для выполнения ими тех или иных государственных заданий было делом вполне привычным и практиковалось давно. Примеры этому встречаются даже в Московском государстве, а при Петре подобным соглашениям вообще никто не удивлялся, даже если традиционалисты его и не одобряли.

2. Следует признать, что в стартовый период наука была привезена в Россию, а это не то же самое, что формирование российской науки. Последнее еще предстояло обеспечить дополнительными усилиями.

Но для того, чтобы характеризовать старт как успешный, этого вполне достаточно.

3. Можно считать большим благом, что в Санкт-Петербург прибыли молодые и честолюбивые ученые, мечтавшие о новых открытиях и по молодости лет способные игнорировать не очень уютный и не очень для них привычный уклад российской жизни. Тот, кто подлинно честолюбив в науке, знает: первооткрыватели и первопроходцы новых земель, отправляясь в долгое, опасное путешествие, не ждут устойчивости и комфорта, которые они оставляют дома, в Европе, для тех, кто предпочитает покой бессмертной славе Колумба. Возможность новых географических открытий, описание новых для науки «туземных» культур и народов в Сибири, открытие новых видов флоры и фауны - вот чем, в частности, была привлекательна Россия для молодых западных естествоиспытателей. Здесь также можно было стать историком государства, где исторических описаний еще никогда не было, здесь можно было познакомиться с «евразийством» как культурным явлением, наблюдать становление политической и социальной мысли, здесь, наконец, не было той конкуренции в ученом мире, которая уже отравляла многим (особенно молодым) ученым жизнь в просвещенной Европе.

4. Важно отметить, что обучение «природных русских» в Академии поневоле становилось непосредственно приближенным к практике научных исследований (представим себе хотя бы «обучение» Степана Крашeнинниковa в Камчатской экспедиции!..). Но нет лучшей педагогики для будущего ученого, чем вовлеченность в научную деятельность. Рассуждая абстрактно, заметим, что можно было придать деятельности нового учреждения то или иное направление в зависимости от практических запросов быстро развивающегося российского государства. Исходные правила, определяющие академические цели и задачи, были сформулированы предельно общо. Это время от времени затрудняло функционирование Академии, но, по сути дела, исключало «железное русло» ее дальнейшего развития.

И это было не так уж и плохо для российской культуры.