Удачи капитана Блада

великое будущее, но кто предвидел, что из-за людской злобы, неверности жены

и, наконец, угроз инквизиции он завоюет предсказанную ему славу под

знаменем ислама? Став мусульманским корсаром, он обернулся ревностным

гонителем христианства. Но в тот день, когда сэр Оливер поднялся с колен

после оказанной ему высокой чести, никому и в голову не пришло, что готовит

ему судьба.

Затем королеве были представлены другие приватиры - сначала капитаны

каперов, а потом и офицеры, честно исполнившие свой долг. И первым из них

сэр Фрэнсис представил Джерваса Кросби.

Рослый и гибкий Джервас выступил вперед. На нем был - стараниями

Киллигру - прекрасный темно-красный камзол из бархата, бархатные штаны до

колен, отделанные рюшем, модные туфли с розетками, короткий на итальянский

манер плащ. Узкий плоеный жесткий воротник подчеркивал его мужественность.

Юношеское безбородое лицо не сообразовывалось со свершенным Кросби

подвигом, но с тех пор как Маргарет выразила неприязнь к бороде почти год

тому назад, он тщательно сбривал каждый волосок.

Взгляд королевы, взиравшей на приближавшегося к ней юношу, казалось,

немного смягчился, и это был не единственный восхищенный женский взгляд;

многие фрейлины проявили к нему большой интерес.

Кросби опустился на колени и поцеловал руку королеве, и она с

некоторым недоумением глянула на коротко остриженные каштановые волосы на

затылке. Поцеловав ее прекрасную руку, Кросби тут же поднялся.

- Что за спешка! - произнесла королева сердитым голосом. - На колени,

на колени, мой мальчик! Кто повелел вам подняться?

Сообразив, что проявил оплошность, Кросби покраснел до корней волос и

снова опустился на колени.

- Это он провел полубаркас среди испанских кораблей у Кале? - спросила

королева у Дрейка.

- Он самый, ваше величество.

Королева посмотрела на Джерваса.

- Боже правый, да он же совсем ребенок!

- Он старше, чем выглядит, но для таких подвигов и впрямь слишком

молод.

Кросби чувствовал себя очень неловко и от всего сердца желал, чтобы

тяжкое испытание поскорей закончилось. Но королева не торопилась отпускать

его. Юношеское обаяние придавало ему еще больше геройства в глазах женщины,

трогало ее истинно женскую душу.

- Вы совершили самый замечательный подвиг, - молвила королева и

добавила уже ворчливым тоном. - Мальчик мой, извольте смотреть мне в лицо,

когда я с вами разговариваю.

Подозреваю, что королеве хотелось узнать, какого цвета у него глаза.

- Это был поистине геройский поступок, - продолжала королева, - а

сегодня мне поведали о чудесах храбрости. Вы согласны, сэр? - обратилась

она к Дрейку.

- Он у меня учился морскому делу, мадам, - ответил сэр Фрэнсис, что

следовало понимать так: "Что еще можно ждать от ученика, прошедшего мою

школу?"

- Такое мужество заслуживает особого знака внимания, награды, которая

И совершенно неожиданно для Кросби, не помышлявшего о награде, меч

плашмя опустился ему на плечо, а приказ встать был дан в таких выражениях,

что он наконец пошл: преклонившему колени перед королевой не следует

проявлять излишней торопливости.

Поднявшись, Джервас удивился, что не заметил ранее поразительной

красоты королевы, хоть при первом взгляде на нее ему захотелось смеяться.

Как же он обманулся!

- Благослови вас Бог, ваше величество! - упоенно выпалил он.

Королева улыбнулась, и грустные морщинки залегли вокруг ее стареющих

ярко накрашенных губ. Она была необычайно милостива в тот день.

- Он уже щедро благословил меня, юноша, даровав мне таких подданных.

После представления Джервас смешался с толпой, а потом ушел вместе с

Оливером Трессилианом, предложившим доставить его в Фал на своем судне.

Джервас жаждал вернуться домой как можно скорее, чтобы ошеломить девушку,

которую он в своих мечтах видел на королевском приеме, невероятной вестью о

потрясающем успехе. Дрейк своей властью позволил ему пропустить

благодарственную службу в соборе святого Павла, и утром он отбыл вместе с

Трессилианом. Сэр Джон Киллигру, который последние десять дней провел в

Лондоне, отплыл вместе с ними. От былой вражды между семействами Киллигру и

Трессилианами не осталось и следа. Более того, сэра Джона окрылили успехи

юного родственника.

- У тебя будет свой корабль, мой мальчик, даже если мне придется

продать ферму, чтоб его оснастить, - пообещал он Джервасу. - А прошу я, -

добавил сэр Киллигру, который при всей своей щедрости никогда не забывал

собственной выгоды, - одну четверть дохода от хвоей будущей морской

торговли.

В том, что морская торговля будет развиваться, никто не сомневался,

считали даже, что она будет куда более прибыльной, поскольку могущество

Испании на морях сильно подорвано. Об этом, в основном, и шел разговор на

корабле сэра Оливера "Роза мира" по пути в Фал. Полагали, что он назвал

свой корабль в честь Розамунд Годолфин, своей любимой девушки, заключив - я

думаю, ошибочно - что это сокращение от "Rosa Mundi"*.

______________

* Mundus - вселенная, мир (лат.).
В последний день августа "Роза мира" обогнула мыс Зоза и бросила якорь

в Гаррике.

Сэр Джон и его родственник распрощались с Трессилианом, добрались де

Смидика, а потом поднялись в гору, на свой величавый Арвенак, откуда в

ясный день открывался вид на Лизард, стоявший в пятнадцати милях от

Арвенака.

Не успев приехать в Арвенак, Джервас тут же его покинул. Он даже не

остался обедать, хотя время было позднее. Теперь, когда Трессилиан вернулся

домой, новости о последних событиях в Лондоне могли в любой момент достичь

поместья Тревеньон, и тогда Джервас лишился бы удовольствия самому подробно

описать Маргарет свой триумф. Киллигру, прекрасно понимая, чем вызвана эта

спешка, подтрунивал над ним, но отпустил его с миром и сел обедать один.

Хоть до соседнего поместья - от двери до двери - было меньше двух

миль, Джервасу не терпелось добраться туда поскорее, и он пустил лошадь в

галоп.

На подъездной аллее, ведущей к большому красному дому с высокими

лошадьми и узнал, что Питер Годолфин, его сестра Розамунд и Лайонел

Трессилиан остались на обед у Тревеньонов. Было уже около трех часов, и

Джервас с облегчением подумал, что они скоро уедут. А в первый момент,

увидев лошадей, Джервас огорчился, решив, что торопился напрасно и его уже

опередили.

Он нашел всю компанию в саду, как и два года назад, когда заехал

попрощаться с Маргарет. Но тогда он только ждал славы. Теперь он был овеян

славой, и королева посвятила его в рыцари. Англичане будут повторять его

имя, оно войдет в историю. Воспоминания о посвящении в рыцари в Уайтхолле

придавали сэру Джервасу уверенности в себе. Рыцарское достоинство сразу

вошло в его плоть и кровь, отразилось в горделивой осанке.

Он послал слугу доложить о своем приходе.

- Сэр Джервас Кросби к вашим услугам, ваша светлость, - произнес

Кросби, появившись вслед за слугой.

Он был в том же эффектном бархатном костюме. У Маргарет на миг

перехватило дыхание. Краска сошла с ее лица, а потом прихлынула горячей

волной. Ее гости, два кавалера и сестра одного из них, были потрясены не

меньше. Розамунд Годолфин, нежной белокурой ангельского вида девушке, было

не больше шестнадцати, но ее чары уже воспламенили сердце властного,

повидавшего жизнь Трессилиана.

Джервас и Маргарет посмотрели друг на друга и на мгновение позабыли

обо всех вокруг. Застань он ее одну, Джервас, несомненно, заключил бы

Маргарет в объятия: она сама дала ему это право в словах, сказанных при

прощании два года тому назад. Нежелательное присутствие гостей понуждало

его к большей сдержанности. Оставалось лишь, взяв ее руку, низко склониться

и прижаться к ней губами в ожидании будущего блаженства, когда он

выпроводит назойливых гостей. С этого он и начал.

- Я высадился на мысе Пенденнис около часа тому назад, - сказал он,

чтобы Маргарет оценила его нетерпение, жажду увидеть ее как можно скорее.

Обернувшись к младшему Трессилиану, Джервас добавил: - Ваш брат привез нас

из Лондона на своем корабле.

- Оливер дома? - взволнованно прервала его Розамунд.

Она побледнела в свой черед, а ее красавец-брат нахмурился. Корысти и

осторожности ради он поддерживал с Трессилианами видимость дружеских

отношений, но истинной любви между ними не было. Они всегда были его

соперниками. Их интересы все чаще сталкивались, а теперь Питер вовсе не

собирался поощрять любовь, вспыхнувшую между сестрой и старшим

Трессилианом. Но Джервас припас для него неприятное известие.

- "Роза мира" бросила якорь в Гаррике, - ответил он на вопрос

Розамунд, - и сэр Оливер, наверное, уже дома.

- Сэр Оливер! - эхом откликнулись юноши, и Лайонел повторил с

вопросительной интонацией:

- Сэр Оливер?

Джервас улыбнулся с некоторой снисходительностью и, отвечая на вопрос

Лайонела, рассказал о том, какая и ему, Кросби, выпала честь.

- Королева посвятила его в рыцари одновременно со мной, в прошлый

понедельник в Уайтхолле, - добавил он.

Маргарет стояла, обняв за талию тоненькую Розамунд. Ее глаза сверкали,

а глаза Розамунд были подозрительно влажны. Лайонел радостно засмеялся,

узнав об успехах брата. Лишь Питера Годолфина не обрадовало это известие.

Теперь эти Трессилианы станут еще несноснее, милость королевы даст им

неоспоримое преимущество в графстве. Годолфин ехидно усмехнулся. У него

всегда была наготове такая усмешка.

- Ну и ну! Почести, наверное, сыпались градом.

Джервас уловил насмешку, но сдержался. Он смерил Годолфина

снисходительным взглядом.

- Не так щедро, сэр. Они доставались только тем, кого королева сочла

достойным.

Джервас мог ограничиться намеком на то, что насмехаться над

почестями - все равно, что насмехаться над тем, кто их дарует. Но ему

хотелось продолжить разговор на эту тему. Гордость за свой успех, который

пришел так неожиданно, слегка вскружила ему голову, ведь он был еще так

молод.

сказал сэр Фрэнсис Уолсингем, что цвет Англии - те двадцать тысяч, что

вышли в море навстречу опасностям и сломили могущество Испании. Таким

образом, сэр, рыцарей всего один на тысячу. В конце концов не так уж густо.

Но если бы в рыцари посвятили всех участников битвы, все равно насмешка

была бы неуместной и глупой: ведь это послужило бы знаком отличия их от

тех, кто доблестно отсиживался дома.

Наступило неловкое молчание. Леди Маргарет досадливо нахмурилась.

- Как много слов и как мало сказано, сэр, - холодно заметил Питер. -

Смысл тонет в потоке слов.

- Хотите, чтобы я выразил свою мысль в двух словах? - отозвался

Джервас.

тему. Мой отец, Джервас, будет рад видеть вас. Он в библиотеке.

Это была отставка, и Джервас, полагая ее несправедливой, рассердился,

но скрыл раздражение.

- Я подожду, пока вы освободитесь и проводите меня к нему, - сказал он

с любезной улыбкой.

И тогда, досадуя в душе, кавалеры, едва кивнув Джервасу, распрощались

с хозяйкой, и Годолфин увез свою сестру.

Когда они ушли, Маргарет неодобрительно скривила губы.

- Вы поступили дурно, Джервас.

- Дурно? Господь с вами! - воскликнул Джервас и, напоминая Маргарет, с

чего все началось, передразнил жеманного Питера Годолфина: - "Ну и ну!

Почести, наверное, сыпались градом". А это хороший поступок? Любой хлыщ

будет насмехаться над моими заслугами, а я смирюсь со своей несчастной

судьбой и подставлю другую щеку? Вы этого ждете от своего мужа?

- Мужа? - Маргарет сделала большие глаза, потом рассмеялась. - Будьте

любезны, напомните, когда я вышла за вас замуж. Клянусь, я не помню.

- Но вы не позабыли, что обещали выйти за меня замуж?

- Не помню такого обещания, - заявила она с той же легкостью.

Джервас, не обращая внимания на легкомысленный тон, взвесил сказанное.

У него перехватило дыхание, кровь отлила от лица.

- Вы собираетесь нарушить свое слово, Маргарет?

- А это уже грубость.

- Мне сейчас не до хороших манер, мадам.

Джервас горячился, терял самообладание, она же сохраняла спокойствие и

выдержку. Маргарет не прощала несдержанности ни себе, ни другим, и

горячность Джерваса ее уже порядком раздражала. Он же продолжал свой

натиск:

Маргарет покачала головой.

- Если мне не изменяет память, я обещала, что выйду замуж только за

вас.

- Разница в том, что я не нарушу данного вам слова, если последую

примеру королевы и проведу свой век в девичестве.

Джервас задумался.

- И каково же ваше желание?

- Я останусь при своем мнении, пока кто-нибудь не переубедит меня.

- Как же вас переубедить? - спросил он несколько вызывающе, задетый за

живое этой недостойной, по его мнению, игрой словами. - Как вас

переубедить? - повторил он, кипя от негодования.

Маргарет стояла перед ним прямая, натянутая, как струна, глядя мимо

него.

- Разумеется, не теми способами, к которым вы доселе прибегали, -

Окрыленность успехом, гордость за свое новое рыцарское звание,

сознание собственной значимости, которое оно ему придавало, - все куда-то

разом подевалось. Джервас надеялся поразить Маргарет - поразить весь мир -

оказанной ему честью и воспоминаниями о подвигах, снискавших эту честь. Но

реальность была так далека от розовых грез, что сердце у него в груди

обратилось в льдышку. Каштановая голова, гордо вскинутая на королевском

приеме в Уайтхолле, поникла. Он смиренно понурил взгляд.

- Я изберу любой способ, угодный вам, Маргарет, - молвил он наконец. -

Я люблю вас. Это вам я обязан рыцарским званием, это вы вдохновили меня на

подвиги. Мне все время казалось, что вы смотрите на меня, я думал лишь о

том, чтоб вы гордились мной. Все нынешние почести и все грядущие для меня

ничто, если вы не разделите их со мной.

Джервас взглянул на Маргарет. Очевидно, его слова тронули ее, смягчили

ожесточившуюся душу. В ее улыбке промелькнула нежность. Джервас не преминул

этим воспользоваться.

- Клянусь честью, вы ко мне неблагосклонны, - заявил он, возвращаясь к

прежней теме. - Я сгорал от нетерпения увидеть вас, а вы оказали мне такой

холодный прием.

- Но вы затеяли ссору, - напомнила она.

- Разве меня не провоцировали? Разве этот щенок Годолфин не насмехался

надо мной? - раздраженно возразил Джервас. - Почему в ваших глазах то, что

делает он, - хорошо, а то, что делаю я, - плохо? Кто он вам, что вы

защищаете его?

- Он мой родственник, Джервас.

- И это дает ему право публично оскорблять меня, вы это хотите

сказать?

- Может быть, мы оставим в покое мистера Годолфина? - предложила она.

- С превеликой радостью! - воскликнул Джервас.

Маргарет рассмеялась и взяла его за руку.

- Пойдемте к отцу, вы еще не засвидетельствовали ему своего почтения.

Расскажете ему о своих подвигах на море, а я послушаю. Возможно, меня так

очарует эта история, что я вам все прощу.

Джервасу показалось несправедливым то, что он еще должен заслужить

прощение, но он не стал спорить с Маргарет.

- А что потом? - нетерпеливо спросил он.

Маргарет снова рассмеялась.

- Господи, что за страсть опережать время! Неужели нельзя спокойно

дожидаться будущего, обойтись без вечного стремления его предсказать?

Джервас какое-то мгновение колебался, но потом ему показалось, что он

прочел вызов в ее глазах. И он рискнул - схватил ее в объятия и поцеловал.

И поскольку на сей раз Маргарет не выказала недовольства, Джервас заключил,

что понял ее правильно.

Они вошли в библиотеку и оторвали графа от его ученых занятий.

ГЛАВА V
ВЫБРОШЕННЫЙ НА БЕРЕГ
Дон Педро де Мендоса и Луна, граф Маркос, испанский гранд, открыл

глаза: в бледном предрассветном небе клубились облака. До него не сразу

дошел смысл увиденного. Потом он понял, что лежит спиной на песке, насквозь

промерзший и больной. Стало быть, он еще жив, но как это все произошло и

где он сейчас, еще предстояло выяснить.

Преодолевая ноющую боль в суставах, он приподнялся и увидел, как вдали

за мертвой зыбью опалового моря растекался по небу сентябрьский рассвет. От

напряжения у него закружилась голова, перед глазами закачались небо, море и

земля, к горлу подкатила тошнота. Боль пронзила его с головы до ног, будто

его выкручивали на дыбе, глаза ломило, во рту была невыносимая горечь, в

голове стоял туман. Он улавливал лишь, что жив и страдает, и весьма

сомнительно, что сознавал себя как личность.

Тошнота усилилась, потом его буквально вывернуло наизнанку, и,

обессилев, он повалился на спину. Но через некоторое время туман в голове

рассеялся, сознание прояснилось. К нему вернулась память. Дон Педро сел,

ему было легче, по крайней мере, тошнота прекратилась.

Он снова окинул взглядом море, на сей раз более осмысленно,

высматривая обломки галеона, потерпевшего крушение прошлой ночью. Риф, о

который он разбился вдребезги, ярко вырисовывался на фоне оживающего моря -

черная линия изрезанных скал, о которые в пену разбиваются волны. Но

никаких следов кораблекрушения, даже обломков мачты не было видно. И ночной

шторм, выплеснув свою ярость, оставил после себя лишь эту маслянистую

мертвую зыбь. Тучи, заволокшие небо, редели, уже проглядывала голубизна.

Дон Педро сидел, упершись локтями в колени, обхватив голову руками.

Красивые длинные пальцы теребили влажные, слипшиеся от морской воды волосы.

Он вспоминал, как плыл, не зная куда, в кромешной ночной тьме, полагаясь

лишь на инстинкт, неугасимый животный инстинкт самосохранения. Он был

абсолютно уверен в том, что земля где-то неподалеку, но в непроницаемой

ночной тьме не мог определить направления. И потому без всякой надежды

достичь земли дон Педро плыл, как ему казалось, в вечность.

Дон Педро вспомнил: когда усталость наконец сковала все члены, и он

выбился из сил, он вверил свою душу Творцу, проявившему полное безразличие

к тому факту, что дон Педро и другие испанцы, ныне холодные безучастные

мертвецы, сражались во славу Господню. Он вспомнил, как его, уже теряющего

сознание, подхватила, закрутила волна, подняла на самый гребень, а потом с

размаху швырнула на берег, выбив дух из истерзанной груди. Он вспомнил

внезапную острую радость, угасшую уже в следующий миг, когда волна, убегая

в море, потянула его за собой.

Дона Педро снова объял ужас. Он вздрогнул, вспомнив, с каким

неистовством вцепился в чужой берег, запустив пальцы глубоко в песок, чтобы

не попасть в утробу голодного океана и накопить силы для сознательной

борьбы с ним. Это было последнее, что он помнил. Между тем мгновением и

нынешним в памяти был черный провал, и дон Педро теперь пытался соединить

их воедино.

Они разбились о скалы в отлив, и потому его последнее отчаянное усилие

было успешным, потому убегающая волна лишилась своей добычи. Но, видит Бог,

чудовище, вероятно, пресытилось, Галеон затонул, а с ним ушли на дно

морское триста прекрасных рослых сынов Испании. Дон Педро подавил в душе

порыв благодарности за свое почти невероятное спасение. В конце концов, так

ли уж он удачлив по сравнению с погибшими? Он был мертв, а теперь будто

воскрес. Такой ли уж это дар? Когда его сознание угасло, он уже прошел

сквозь страшные ворота. Зачем его снова вышвырнули в мир живых? В Богом

проклятой еретической стране для него это лишь отсрочка казни. Ему не

спастись. Как только его поймают, он будет вновь осужден на смерть,

бесславную и мученическую, бесконечно более страшную, чем та, что грозила

ему прошлой ночью. Так что не благодарность за спасение, а зависть к

соотечественникам, почившим вечным сном, вот его удел.

Дон Педро мрачно посмотрел по сторонам, обозревая маленькую скалистую

бухту изрезанного фьордами острова, на который его выбросило море. В свете

нарождающегося дня ему открывалось унылое безлюдное пространство,

ограниченное скалами, - некое подобие огромной тюрьмы. Ни внизу, ни на

скалах не было и следа человеческого жилья. Он видел вокруг лишь отвесные

бурые скалы, поросшие у вершин длинной травой, которую теребил морской

ветер.

Корнуолле от штурмана галеона вчера вечером, до того как разыгралась эта

адская буря, сбившая их с курса на много лиг, а потом в бешеной ярости

швырнувшая на скалы. И это когда они выстояли в борьбе, одолели все

невзгоды и шли прямым курсом домой, в Испанию. Не суждено ему увидеть белые

стены Виго или Сантандера, а еще два дня тому назад он предвкушал скорое

свидание с ними.

Мысленным взором он увидел родные места, щедро залитые солнцем,

виноградные лозы, склонившиеся под тяжестью гроздьев винограда, смуглокожих

черноглазых крестьян из Астурии или Галиции с корзинами за спиной,

укладывающих виноград на массивные телеги, запряженные волами, точно такие

же, как завезенные в Иберию римлянами две тысячи лет тому назад. Дон Педро

услышал, как поют сборщики винограда мучительно-грустные, берущие за душу

песни Испании, в которых таинственным образом сочетаются радость и

меланхолия, разгоняющие кровь. Два дня тому назад он был уверен, что увидит

все это наяву и родина залечит его раны, телесные и духовные, полученные в

бесславном походе. Из белой церкви Ангела, что стоит на горе над

Сантандером, уже, наверное, доносится колокольный звон. И будто явственно

услышав его, дон Педро, тоскующий по дому, вконец измученный ночным

штормом, освободил ноги от опутавших их водорослей, встал на колени,

перекрестился и прочел "Аве Мария".

Помолившись, он снова сел и горестно обдумывал свое нынешнее

положение.

Вдруг дон Педро рассмеялся горьким сардоническим смехом. Как

разительно непохоже его появление на английском берегу с тем, что он себе

так ярко представлял. Он разделял уверенность своего патрона, короля

Филиппа, в триумфальном успехе своей миссии, которой никто не в силах

противостоять. Он уже видел Англию под пятой Испании, бесчестье ее

ублюдочной еретички-королевы. Им предстояло очистить авгиевы конюшни ереси,

очистить и возродить Истинную веру в Англии.

А что еще следовало ожидать? Испания выслала в море флот, одолеть

который было не под силу земному воинству, к тому же он был надежно защищен