сентября 1970 г. [К. А. Тренев. «Любовь Яровая». Ленинградский государственный театр им. Ленинского Комсомола. Постановка А. Г. Товстоногова. Художник Д. В. Афанасьев]

19 сентября 1970 г. [К. А. Тренев. «Любовь Яровая». Ленинградский государственный театр им. Ленинского Комсомола. Постановка А. Г. Товстоногова. Художник Д. В. Афанасьев].

Актеры получают некоторую свободу, и каждый сам себе придумывает роль.

Зритель — его доверие и приятие подстегивают.

Соотношение времен. Восприятие революции [сегодняшним поколением], не очень всерьез.

Из этого получается некоторый коктейль, где все-таки есть градусы, но много сиропа.

Первая и вторая картины начинаются пантомимой. Третья — нет! По-видимому, потому, что здесь антракта первоначально не предполагалось, а теперь он есть, и это уже ход, который ведет к разрушению цельности, параллельности, повторяемости двух частей — у красных и у белых.

Итак, первая и вторая картины начинаются пантомимой — ускоренной, под музыку:

1) жизнь штаба, звонки, пробеги…

2) приезд главнокомандующего, машина, из нее выходят и т. д. Музыка кончается, все замирает на минуту и продолжается уже в своем обычном темпе.

Телефонные звонки. Вызовы. Панова (А. Д. Балтер) — длинное лиловое платье, рыжий парик, есть нечто от современности. Трагическая маска, хотя игра часто не совсем масочная, скорее — мелодраматическая. Грозной — С. И. Иванов: его постоянная игра, вдруг открывается какая-то бездна человеческой глупости, даже не глупости, а вырождения, пустоты первозданной, где-то в глазах — уверенность в себе (это просто, это мы знаем, можем; но все именно простейшим, примитивным путем). В этом своя тема (несколько однообразно, по-клоунски, но — существенно, содержательно, в этом есть своя комическая концепция, как вынимает, подхихикивая, золото). Как это уловить? Надо разобраться, посмотреть [этот спектакль] еще.

Горностаев (М. Д. Ладыгин). Ненастоящесть, призрачность всего. Сходятся две точки зрения: молодая беспечность, историческая беззаботность — и ощущение бессмысленности политики как здесь {131} [у красных], так и там [у белых]. И там, и здесь одно и то же. Сторож Чир (М. С. Храбров) — и там, и здесь. Одержимость Ярового. Ненависть Пановой. Яровая (Г. И. Демидова) — человек. Сцена встречи с Яровым: оркестр проходит между ними. Расставание — снова между ними оркестр (парадное, официальное). Но тут уже режиссерский «показ», нечто нарочитое, разрушение этого цельного.

25 сентября 1970 г. [Анджей Брыхт. «Дансинг в ставке Гитлера». Ленинградский театр им. Ленинского Комсомола. Сценическая редакция и постановка В. Е. Воробьева. Художник С. С. Мандель. Тексты песен А. М. Городницкого и В. А. Сосноры].

Раздвигающаяся стена бункера. Висящая конструкция — то это шасси автомобиля «Мерседес» (?), то горящий зев печи крематория. Дорога — мост (выезжает на фурках).

Конец — музыкальный финал. В конце концов — трагический спектакль.

Инсценировка сделана не очень отчетливо. Он [Аист — В. В. Яковлев] — простой рабочий парень, и она [Анка — Л. З. Киракосян]. Он занудлив в своих претензиях к «стилягам». Уже в пятнадцать лет — такой велосипед, старческое брюзжание. Вообще по-настоящему чувствовать они не могут, все только внешнее — это новый стиль. Потом, в ставке, — перелом, он оказывается слаб, а «стиляги» выдерживают. Его мучает совесть (его слабость — испугался, сдрейфил, перепился) — здесь он становится симпатичнее. Режиссерски все это сильно сделано. Велосипедисты. Мчащиеся мотоциклы. Пронеслись. Лежащий велосипедист. Джаз. Солист (В. А. Костецкий) у микрофона. «Бананы» — пляски и пение. {132} Песня про мышку. Гид (Э. И. Романов) — растрепанный человек (прошлое, когда-то был заключенным). У гида — нервное, слегка безумное состояние. Напряжение — вернуть к этому, сосредоточить на этом. Сразу представляются все линии спектакля: ставка, Аист и «Бананы», немец.

Финал — оратория. Тени в тюремных халатах проходят между главными героями, «разделяют» его и ее (в «Любови Яровой» А. Г. Товстоногова так делал оркестр)¹¹⁸.

10 ноября 1970 г. «Беспокойная старость». [БДТ им. М. Горького]¹¹⁹.

На экране — цветная фотография Ленинграда. Проход Бочарова [О. В. Басилашвили]. Затем шпик [Филер — И. М. Пальму] проходит на первом плане. Заглядывает в парадную, читает приказ об отправке студентов в штрафные роты. Темнота. Звонок. Проход Марии Львовны [Э. А. Попова] к двери (потом эти проходы повторяются еще несколько раз, всегда по-разному, вообще много проходов от двери к двери). Бочаров и Мария Львовна в гостиной. Она на диванчике, он в кабинете. Лучи света позади нее. Очень хорошо сделан этот свет — выявляются конструкция, перспектива. Закрывается занавеска на втором плане. Темно. В дверь входит Полежаев [С. Ю. Юрский]. За ним — дворник [И. Д. Прощалыгин] с вещами. Полежаев на коленях перед Марией Львовной (как нашаливший школяр). «Где ты был?» — «В Кембридже!» (нерешительно, робко, словно побывал в каком-то неположенном месте). «Мы не поздоровались». Поцелуй. Она молодеет, светлеет.

{133} Сцена в прихожей. Арест Бочарова.

Полежаев идет в кабинет. Соскучился по работе. Работать — это главное. Самое значительное здесь происходит.

Дикторский текст. Революция. Сцена на улице. Силуэт очереди с зонтиками. Погоня за вором. Расстрел.

У Полежаева. Мария Львовна на переднем плане, пишет. Буржуйка. Полежаев на лестнице, думает (как-то иначе надо об этом писать — Полежаев погружен в это, он держится волей). «Не мешай». О рукописи: написано «пуговица», а читают «богородица».

Викентий [М. Д. Волков] с селедками. Матрос, обыск. После обыска — смех («Ньютона испугались»). Разговор с Викентием о дневнике. Мария Львовна на переднем плане чистит картошку. Полежаев греет руки у буржуйки. Съедает картошку. Уходит за газетами […]