Указатель имен к «Театральным дневникам»

8 мая 1967 г. А. А. Вознесенский. «Антимиры». [Московский театр драмы и комедии на Таганке. Постановка Ю. П. Любимова. Режиссер П. Н. Фоменко. Художник Э. Г. Стенберг. Музыка Б. А. Хмельницкого, А. И. Васильева, В. С. Высоцкого].

«Тишину» читает И. С. Кузнецова. Как-то все уходит внутрь. Полушепот. Многозначительная, напряженная мольба — т. е. нечто противопоставленное тишине. Не акустическая тишина — а свобода {45} от суеты, самолюбия. В том, как читает Кузнецова, нет тишины. Может быть — и не может быть этой тишины, в этом театре ее не может быть, сами себе не дают тишины.

В. С. Золотухин — наивная самоотдача. «Тишины хочу…» — шепотом. Многозначительность, А. С. Эйбоженко хочет тишины по-настоящему.

Пение как принцип тишины, суета и тишина.

«Лобная баллада». Казнь — падает голова. Не стихи читаются, а как бы играется эта голова, довольно наивно играется — но! — в этом есть своя большая правда. То, что у Вознесенского — женская незащищенность.

Мальчик (Комаровская): игривое и грустное, нежное, уязвимое.

«Ворон». «А на фига» у В. Б. Смехова — на комическом восторге. У Вознесенского не так. Не совсем по Вознесенскому — у него спор с вороном с самого начала всерьез, а тут «ворон» достаточно симпатичен.

«Сибирские бани». Как смотрят Высоцкий и Золотухин, опершись на гитары. Особенно Высоцкий — это уже внутренняя игра. Девушки взвизгивают и т. п. — это стилизация, но и подлинность натуры, человеческого нутра.

Снова «Время». Снова маятник. Финал. Выходы.

10 мая 1967 г. Б. Брехт. «Добрый человек из Сезуана». [Московский театр драмы и комедии на Таганке]⁷⁵.

И вообще: искалеченные, сломанные люди (а души?).

Старик и старуха ковровщики (Хмельницкий и Возиян) — согнутые в три погибели, с искаженными лицами. Но это не старость, а жизнь так их обработала. Старуха говорит скрипучим голосом, ее заедает, как испорченный патефон, — если раньше все это казалось фокусами, в этом была игра театральная, то теперь это в общем ряду — искалеченные временем и жизнью люди. Старик — неподвижный, негнущиеся ноги. И в то же время что-то очень трогательное, человеческое, наивное в них есть, как они стоят с огромным письмом с сургучными печатями, как держат это письмо.

То же и в «Жизни Галилея» — моноспектакль, герой лирический, тоже живущий в системе противоречий; и вокруг люди, изломанные, искалеченные, но связанные судьбами.

Даже цирюльник — его пляска, его мотыльковость — это тоже искажение человека.

Этого нет у Ми Тци — И. Ульяновой, это актриса другого театра. Вульгарность (она трогает свои груди, и это груди, а не символ). В Шин — тоже свое уродство, калеченность, ее начинает корчить, из нее выходит злоба (ее претензия на что-то — не логическая, а идущая от того, что она тоже человек). Как ее начинает корчить в ритме цирюльника, когда тот появляется. Шин входит в лавку (когда доносит) — не показано, что она что-то там шепчет, что-то сплетничает, села и все. Злость, доброта, бабское что-то — одновременно. В ней разрушена способность искренне любить, привязываться (только — за деньги, за рис). И вдруг — интеллигентка: это уже от актрисы, вне образа.

Мать Янга (Демидова) — мертвое существо, движется почти автоматически, худая безжизненная тень. Грим — мертвое безжизненное лицо. Ее сцена с Шен Те: Славина — с энтузиазмом: «Подумаем!» {47} Демидова — без всякого внутреннего убеждения: «Подумаем». Она мать, и только мать. Сын для нее — только сын как таковой, даже его дело, самолет ее не волнует. А Шен Те уже зажила жизнью Янга. Демидова машет самолету — только форма, внешнее (у Станиславского все должно было бы быть иначе). Как они приходят просить, чтобы Янга приняли на работу: встали лицом к зрителю и стали говорить в зал (сейчас для нас все это уже стало органичным). На свадьбе мать Янга демонстрирует аристократизм: «Ты можешь взять любую».

Янг — А. И. Васильев. Н. Губенко играл абсолютный эгоизм, все только на себя, еще одна искалеченная душа. У Васильева Янг не потерял совесть. Сцена у дерева, самолет — как Янг бросается за ним — телом. Когда Шен соглашается с ним («Люблю») — говорит «Вот как» с гордостью (не за себя, это не его победа, а победа любви).

Водонос — сцена у дерева, пантомима, обхватывает себе шею руками. Тонкость высокого артистизма, грустного раздумья о жизни.

Обращения Шен Те в зал, ее выкрики отчаяния. Это единственный целостный человек, глубокий лиризм. Вокруг — искалеченные люди, она их жалеет, не может через них переступить: счастье с Янгом — но нужно кого-то уволить (человека с большой семьей), чтобы дать ему работу; нужно взять деньги ковровщиков, и т. д. Это цепь ситуаций, а не естественная логика событий. Тип спектакля — лирический спектакль.

А. И. Сабинин — тот, что играет в «Павших и живых» татарина, — здесь в роли Вунга, брата. Хромает — тоже уродство. Слепой и глухой дедушка (Л. Буслаев) — он играет автора в «Новелле о четырех солдатах» из дневника М. Гершензона в «Павших и живых» — тоже уродство. Невестка (Е. Корнилова), ее вечная беременность.

Актеры:

{48} Е. Корнилова (Невестка). Замахивается, тонкий голос — не просто актерское приспособление, а детское, первозданное, наивное (в споре с Шин, в выступлении на суде). В «Антимирах» она играет в сцене в бане, в «Жизни Галилея» — Вирджинию. В спектакле «Берлинер Ансамбль»⁷⁶ — та же тема.

В. Высоцкий (Муж). Активность. Один из куплетов песни о дыме (энергия).

Боги — бюрократы. Игра в домино — то, что их занимает. Отвечают водоносу формально, еле еле, но каждый в своем духе. В. Смехов (второй бог), не расслышав, говорит: «Это великолепно!» — т. е. в своем духе, но чисто внешне. Один из богов — бюрократ не глупый, а деловой (своего рода цинизм, несет эту тему). Второй бог (Смехов) — сентиментальный, с цветочком, почти искренен, все сладкое. Третий — злой, все виноваты, готов читать нотацию (а как у Брехта?).

Спектакль стал острее, интеллектуальнее.

Музыка:

Цирюльник (музыкальный ритм — сентиментальность, слезки);

В перестановках и антрактах у Б. Хмельницкого и А. Васильева — серьезность, бесстрастность, никакого заигрывания с публикой, напротив, бьют в нее. Свист Васильева.

Целая музыкальная линия — уличный театр.

Прикосновение к народу.

Лирический театр.