Часть 1. В вынужденных кочевках

Часть 1. В вынужденных кочевках

Глава 1. Белая эмиграция

В 1920 г. значительная часть донских калмыков покинула Россию, охваченную огнем гражданской войны. Около двух тысяч калмыков⁵¹ в конце зимы 1919–20 гг. покинули Сальские степи. С большим трудом к морю продвигался 80-й Донской калмыцкий полк, в полном составе в район Новороссийска прибыл 3-й Зюнгарский полк. Вслед за калмыцкими полками, предвидя расправу красных и исполняя волю Донского правительства, потянулись чуть ли не целые станицы Сальских степей.⁵² Значительная часть и казаков и мирного населения не смогла эвакуироваться из Новороссийска. Общий военно-политический контекст новороссийского исхода, а также участие калмыков в походе Врангеля хорошо описаны в указанной работе И.Борисенко и А.Горяева. Калмыцкие казачьи полки, как и большая часть Русской армии, предпочли погрузиться на суда для эвакуации на турецкий берег. Калмыцкие части покидали Россию из Керчи.

В Керчи брали всех, кто мог протиснуться в трюм или на палубу.⁵³ Это были казаки Великого Войска Донского с семьями, священники. Чтобы уехать с мужьями и братьями калмыцкие девушки переодевались в мужское платье, отрезали косы. Прибыв к турецким берегам, корабли стояли на внешнем рейде, пока не было достигнуто соглашения с французскими и английскими военными, которые по Севрскому договору контролировали европейскую часть Турции включая Стамбул, откуда калмыки были распределены по разным военным лагерям: в Кабаджу, в Чилингир, на о. Лемнос. Как вспоминает С.Балыков, зиму 1920–21 годов калмыцкий полк провел в лагерях Кабаджа в Турции. В норах, вырытых в сырой земле и накрытых землей же, прозимовали калмыки, терпя голод и холод.⁵⁴ На Галлиполийском полуострове, близ населенного пункта Чаталджа, были разбиты лагеря, в которых разместились донские казачьи части. Больше года длилось мучительное, голодное и холодное «галлиполийское сидение». Люди жили в палатках, развалинах домов, сараях и норах. Многие казаки, в том числе калмыки, записались в Иностранный легион или пошли служить в английскую армию, другие поступили на нестроевую службу в английскую армию.⁵⁵ От того времени сохранились фотографии калмыков в британской военной форме.⁵⁶

В Турции представителем калмыков при Донском атамане был А.Алексеев. В первые тяжелые годы эмиграции он, заботясь об образовании молодежи, отправил калмыцких юношей в Болгарию, в сельскохозяйственную школу и гимназию, чтобы беженцы не голодали, устроил калмыков на службу в английском оккупационном корпусе в Константинополе.⁵⁷

Путь русских беженцев из Галлиполи лежал на Балканы. Подобно многим эмигрантам из России калмыки предпочитали славянские страны восточной Европы и Францию. Весной, а затем осенью 1921 г. калмыкам, находившимся в Турции, дали знать, что Президиум ВЦИК амнистировал 28 человек, среди которых были известные в Калмыцкой степи политические и военные деятели – наиболее образованная и социально активная часть первого исхода. В этой же телеграмме было предложено «просто вернуться на Родину» «всей остальной массе беженцев».⁵⁸ В результате несколько сот калмыков вернулись в Россию. Оставшиеся в Европе калмыки числом около 1200 человек расселились, по данным Эделмана, приблизительно следующим образом: в Белграде и окрестностях 450 человек, в Софии 200, в Праге 50 (в основном студенты), в Париже, Лионе, Гренобле, Нанте 500.⁵⁹

Как считал Ф.Эделман, основной причиной, которая удерживала калмыков в Европе, был страх перед репрессиями Советской власти, неотвратимость которых позже была подтверждена репрессиями против «кулачества и его пособников»: к их числу несомненно была бы отнесена значительная часть донских калмыков.⁶⁰ Находясь в европейских странах, калмыки не могли пользоваться теми же правами, что и граждане стран проживания, и оставались в статусе лиц без гражданства. Они имели паспорта Лиги Наций или нансеновскими паспорта. В сохранившейся справке, выданной А.Иванчукову, в графу «национальность» вписано: Нансен.⁶¹

Ф.Нансен, Верховный комиссар Лиги Наций по делам беженцев, старался вернуть российских эмигрантов в Россию, но смог уговорить только около 10 тыс. человек. Большевики тоже не настаивали на репатриации и указом от 15 декабря 1921 г. лишили гражданства всех эмигрантов, которые не оформили советские паспорта к 1 июня 1922 г.⁶² После этого Лига Наций вынужденно приняла решение расселять эмигрантов как лиц без подданства. В 1922 г. было решено выдать им соответствующие документы, и в 1924 г. появились так называемые нансеновские паспорта, за которые с эмигрантов взимали немалый сбор (на нужды эмигрантов и на беженские учреждения самой Лиги Наций). Однако эти паспорта не устраняли огромных трудностей в получении виз и разрешений на работу, не давали прав на пособия по инвалидности, болезни, безработице – социальное положение эмигрантов оставалось прежним и зависело от усмотрения властей. Получение же гражданства было практически невозможно.⁶³ Во многих странах за малейшее нарушение закона эмигрантов выселяли за границу.

Мой муж выехал из России мальчиком десяти лет вместе с отцом. В Константинополе около их парохода остановился другой. Отец заснул, а его отец, мой дед, пошел за чем-то на соседний пароход, и тот случайно уехал. Сын оказался в Болгарии, а отец – в Сербии. Он не знал где сын и в 23-м году решил вернуться в Россию по амнистии. В Варне он встретил старика-одностаничника, который ему рассказал, что сын живет в Болгарии. Отец написал ему письмо: я еду в Россию, там мать, сестры, я должен, а ты сам смотри… . Муж остался. После того как возвратился, отец стал богатеть. Посылал через Дойче банк из Ростова доллары. Последнее письмо от него было в 1929 г. на старом письме: больше не пиши, у нас все меняется к худшему. Больше от него всетей не было.⁶⁴

Король Александр, получивший образование в России, ввел русских на равных правах в жизнь своей страны. На государственном содержании были три русских кадетских корпуса, позже объединившиеся в один, и другие учебные заведения, которым были предоставлены права соответствующих сербских школ.⁶⁵ Видимо поэтому калмыки на вопрос об их количестве предпочитали отвечать сербам: «нас вместе с русскими 180 миллионов».

В порядке дружественной помощи этническим группам русской эмиграции правительство Югославии вдохновило калмыков на организацию своей колонии с советом, который представлял бы их потребности по вопросам здоровья, образования и религиозных нужд правительству. ⁶⁶

Как полагал Эделман, светское «восстановление» заключалось в получении европейского образования и в сохранении зая-пандитской письменности. Югославское и чешское правительства симпатизировали образовательным нуждам детей российских эмигрантов, большая часть которых происходила из интеллигентных семей. В то время не все калмыки могли осуществить свое стремление к высшему образованию. Школы и гимназии, открытые группами русских эмигрантов, были признаны государством образовательными заведениями, и калмыки посещали их. Калмыцкие студенты получали в Югославии стипендии для учебы в Донском кадетском корпусе, который был открыт в 1922 г. Некоторые получили стипендии в Чехии для учебы в Пражском Карловом университете. Как казачья традиция для донских калмыков и благодаря значительной доле среди эмиграции высшего офицерства большой престиж сохраняла военная карьера. Среди гражданских специальностей наиболее предпочтительными были юриспруденция, архитектура, разные направления медицины, включая ветеринарию, а также наука. Таким образом, калмыки сохранили слой интеллигенции, ориентированной на получение лучшего в европейской культуре и поддержку традиционной калмыцкой культуры. Сохранение элиты среди калмыков в годы эмиграции было необходимым условием существования калмыцкой диаспоры. Видимо, поэтому высшее образование так ценилось и продолжает цениться в калмыцкой общине.

Одной из главных забот всех калмыцких беженцев было стремление к открытию хурула. Старший бакши Гавн Джимба Буринов, последний хурульный наставник Платовской станицы, получил разрешение от городских властей открыть временный буддийский храм в частной квартире. Такой хурул был открыт в скромном многоквартирном доме. 15 мая 1927 г. этот хурул посетил и посол США в Белграде Д.Принс и военный атташе г-н Годсон.

Со временем этот хурул стал слишком мал для всех верующих. Ввиду насущной необходимости в постоянном и вместительном хуруле бакши Буринов и многолетний председатель калмыцкой колонии в Белграде А.Алексеев получили разрешение городских властей на постройку нового храма.

Большую помощь в осуществлении этого, казалось бы непосильного, проекта оказал белградский промышленник, владелец черепично-кирпичного завода в «калмыцком районе» Чедомир Ачимович, которого Эделман назвал в своей работе отошедшим от дел мафиозо - бутлегером. Он подарил большой участок земли, безвозмездно выделил все нужные строительные материалы. Значительная сумма была собрана среди калмыков, обосновавшихся в Сербии, существенная помощь пришла от калмыков из Болгарии и Франции, дружеская поддержка была проявлена сербами и казаками.

Белградский хурул был небольших размеров. Основной объем занимало прямоугольное одноэтажное здание, состоявшее из просторного зала, большой комнаты для школьных занятий и спальни. Над главным входом была воздвигнута традиционная трехъярусная башня, которую венчал буддийский символ – очир. Торжественное освящение храма состоялось 12 декабря 1929 г., присутствовали не только все калмыки Сербии, но и множество сербов, представителей русской и казачьей общественности.

Открытие первого в Европе буддийского храма было самым значительным событием в жизни калмыцкого зарубежья и буддийского мира. Весть о нем обошла многие страны. Сам Н.К.Рерих, директор Института Гималайских исследований, прислал приветственное письмо и множество даров. Буддийское общество Токио отправило в дар огромную бронзовую статую Будды. В 1931 г. муниципальные власти Белграда переименовали улицу, на которой стоял хурул, в Буддистическа (Буддийская). Белградский храм действовал до конца 1944 г., когда при эвакуации калмыки вывезли всю хурульную утварь.

В некоторых европейских странах действовали официальные правила, облегчавшие беженцам сохранение калмыцкой культуры. Так, согласно югославским законам всем народам на ее территории отводилось определенное количество часов в неделю на изучение своей религии и они получали хотя бы минимальные знания. Калмыцкие студенты, посещавшие школы в окрестностях храма, могли посещать классы, которые вел священник Белградского храма. Он проводил регулярные занятия в школе, а также воскресные уроки в храме и рассматривал свои религиозные занятия с калмыцкими детьми как свой долг, поскольку «мы и буддисты и калмыки», учил зая-пандитской письменности, «так как люди не должны забывать свою национальную культуру».

Не только внешний вид, но и конфессиональная принадлежность выделяли калмыков среди окружавших их народов. Даже молодежь это остро ощущала.

Когда я закончила русскую гимназию в Белграде с серебряной медалью, на выпускном вечере нам вручали дипломы и мы должны были по ритуалу подойти к батюшке, перекреститься и поцеловать ему руку. Когда подошла моя очередь, я поклонилась, но креститься не стала, несмотря на требование учителя. По окончании вечера я сказала этому преподавателю: вы вправе требовать от меня многого, но не в вопросах веры.⁶⁷

Жизнь в довоенной Европе для всех эмигрантов была трудной. Как неоднократно подчеркивали, вспоминая это время, респонденты, они жили очень бедно. В первой половине 30-х гг. некоторые семьи не могли позволить себе снять квартиру и жили в юртах, которые запомнились многим в окрестностях Белграда.⁶⁸ Данные информаторов, связанные с начальным периодом эмиграции, выпукло показывают роль женщины в стратегиях семейного выживания. Мало того, что женщины продолжали заниматься своими обычными семейными делами – готовили еду, убирали дом, стирали и гладили, воспитывали детей, нередко именно они оказывались единственными кормилицами своих семейств, потому что умели шить и получали заказы.⁶⁹ Нередко женам, имевшим постоянные заказы на пошив военного обмундирования, помогали мужья, которые быстро научились работать на швейной машинке. Современные воспоминания о годах детства и молодости, проведенных в Сербии, всегда полны теплых чувств.

В Белграде я родилась, в Белграде в русскую гимназию ходила... Сербы были как наши братья и сестры. У нас соседи были, они нас обязательно позовут на праздники; как наши дни рождения, они подарки давали. В общем хорошие были сербы. «Кинези» – говорили, – это... юн (как там?) «китайци». А большинство звали «калмыци». Они так удивлялись, вдруг если ты идешь и говоришь по-сербски, они чочна (вздрагивают). Думают, хамаснь сербский соңгссн (откуда сербский слышали), а мы там родились и соседи все – сербы. Я помню, мама делала пирожки, соседи все просили ее научить, и борциги они научились делать... ⁷⁰

В эмиграции учиться в вузе было непросто, и вся община знала имена счастливчиков, кто смог получить высшее образование. Спустя полвека мне будут рассказывать о давно покойном Борисе Багееве, который выучил арабский язык в университете Белграда и делал свои записи по-арабски.⁷¹

Сербы нас никогда не обижали. Называли нас «калмыци», а иногда “братья-китайцы”. Один водитель трамвая нас [калмыцких детей – Э.Г.] любил и всегда ждал, когда мы всей толпой заберемся в трамвай. Он говорил “Мои дети идут» и не брал с нас платы за проезд. Сербы – простые, хорошие люди.⁷²

В Сербии нам жилось отлично. Никаких налогов, ничего такого не было, что заработал, то твое. Целую ночь могли пьянствовать, петь ут дун (протяжные песни), а соседи никогда не жаловались, говорили «А это наши китайцы празднуют». Жизнь была очень хорошая.⁷³

Как и где приходилось калмыкам работать в Сербии, подробно, со знанием источников описал Т.Миленкович. Подавляющее большинство калмыков не имело профессиональной подготовки, среди них было больше неграмотных, чем среди других эмигрантов из России. Поэтому калмыки не выбирали работу, а брались за любую. Чаще всего это была сезонная работа, которая начиналась весной и заканчивалась осенью. Поэтому работать надо было хорошо, чтобы заработков хватило до следующей весны. Больше всего калмыков работало на кирпичном заводе: они копали глину, занимались производством кирпича и его транспортировкой. В городе они работали на стройке, рыли котлованы. В Белграде были носильщиками, бурлаками в Савской гавани. Калмыки слыли дисциплинированными и сговорчивыми рабочими. Когда они работали, им не требовался надсмотрщик, потому что они одинаково хорошо работали с надсмотром или без него.⁷⁴

Все устремления калмыков по прибытии в Белград сводились к одному – приобрести лошадь. Они терпеливо занимались тяжелой работой в каменоломнях и как землекопы, таскали тележки и копили динар за динаром. В каждой семье считалось, что калмык без коня – ненастоящий калмык. Будучи экономными и рациональными людьми, они умели скопить значительную сумму денег, которая шла на приобретение коня. Коня покупали обычно с двуколкой и телегой, лошадей использовали также на строительстве при перевозке земли. Обычная телега вмещала два кубометра земли. С того дня, когда покупался конь и телега и начинался извоз, калмыка уже относили к зажиточным слоям. Еще одним шагом в социальном продвижении была покупка второй лошади и парной упряжки, тогда их владелец мог стать ломовым извозчиком. В этом случае он мог работать и зимой. Следующим шагом в росте благосостояния была покупка двух хороших лошадей и коляски, чтобы возить людей.

Т. Миленкович приводит такое свидетельство тех лет: надо было видеть, с какой нежностью калмыки обходятся со своими лошадьми, как они их холят и лелеют. Общество по защите животных не имело к ним никаких претензий в отличие от других белградских извозчиков. Иногда калмыки заводили лошадей не только для работы, но и как личный транспорт. Наконец около двадцати калмыков нашли работу при королевском дворе в качестве конюхов и извозчиков; в конюшнях ипподрома всегда были заняты несколько калмыков. Невысокий рост и легкость были естественной предпосылкой чтобы стать жокеем, как например Туле Эрднеев. Другая часть калмыков занималась продажей коней.

При этом калмыки быстро воспринимали все новое, что могло принести пользу. После первой мировой войны в Сербии стали распространяться автомобили, это привело к тому, что среди калмыков появилось немало шоферов. Например, в конце 20-х гг. у одного белградского калмыка было два грузовика, на которых он хорошо зарабатывал.

Другим занятием были кройка и шитье. Раньше швейными делами занимались все калмычки для домашних нужд – среди калмыков было принято обучать девочек с малых лет шитью и вышивке и потому шить умела каждая женщина. Но оказалось, что эти навыки могут быть полезными не только в домашней сфере, но и приносить доход для всей семьи. По данным паспортного стола Белграда каждый пятый-шестой взрослый калмык временно или постоянно занимался шитьем. Существенной частью работы были армейские заказы: униформа, белье, постельное белье, палатки. В 30-е гг. военных заказов стало больше и те, кто шил для армии, были социально застрахованы.⁷⁵

В общине насчитывалось около 20% немощных стариков и инвалидов, которые тоже не сидели без дела. Они делали тапочки из войлока, украшали их узорами, бисером и жемчугом и продавали свои изделия на белградских базарах, ярмарках или в разнос. Эти тапочки были красивые, удобные и дешевые, поэтому белградцы покупали их в большем количестве, чем это было нужно им самим и посылали родственникам. Шились на продажу также меховые куртки и рабочие кожаные куртки.

Однако некоторых профессий калмыки избегали. Например, девушки и женщины никогда не шли в домработницы.

Немало калмыков трудились на строительстве моста через Дунай между Белградом и Панчевом. Кроме разнорабочих появились специалисты квалифицированного труда: кессонщик Учур Зодбинов, машинист Николай Игнатов, шофер Санжа Ахремов, электротехник Хоремча Амарханов, повар Басан Аников.⁷⁶

Наметившееся изменение гендерных отношений в калмыцких семьях, обусловленное тяжелой экономической ситуацией и тем, что женщине легче было прокормить свою семью, а мужчина разве что помогал жене в шитье, встречало негативную реакцию со стороны мужчин, считавших, что патриархатная модель семейных отношений должна сохраняться.

Ввиду существенной диспропорции между мужским и женским населением возможность создать свою семью по всем правилам была далеко не у всех. Девушки представляли настоящую ценность, могли выбирать мужа по желанию: бывало, неграмотные и полуграмотные девушки, даже не будучи красавицами, выходили за образованных мужчин.

Калмыки были счастливы жениться на своих девушках, но за недостатком калмыцких невест они порой женились на сербках. Начало «желто-белым бракам», как выразился Миленкович, было положено через два - три года после появления калмыков. Первая югославка, пошедшая за «косоокого» жениха, стала примером для трех своих подруг. Но за первые десять лет было заключено всего три смешанных брака, в 1933 г. этим парам посвятила целую полосу газеты “Политика”. Сербские невесты были чаще бедные девушки, работавшие прислугой, они венчались по буддийскому обряду, будучи уверенными, что «калмыки более верные мужья и преданы семье, чем югославы», но говорить по-калмыцки они так и не научились.⁷⁷

Отрывки устных историй, приведенные выше, хорошо иллюстрируют свойство памяти лучше помнить хорошее, чем плохое, по русской пословице «крутая горка быстро забывается». С большим удовольствием рассказывали мне и о том, каких успехов добивались некоторые калмыки в футболе. Этот вид спорта полюбился калмыкам не случайно, он не требовал больших финансовых затрат и был эмигрантам по средствам.

Совсем не простую жизнь эмигрантов в Сербии в начале 30-х гг. показывает корреспонденция, посланная Санджи Раква Меньковым в журнал «Ковыльные волны» (далее КВ).

Югославская калмыцкая колония – одна из значительных по численному составу. Вследствие недостатка интеллигентных сил и в силу местных условий общественная жизнь слабо пульсирует. Существующая организация в виде «Правления Калмыцкой Колонии» не всегда всех объединяет, так как параллельно с ней существует «Платовская станица». Отношения между обеими организациями иногда носят не вполне согласованный характер. Ввиду того что обе организации образованы без всяких политических основ и ориентаций, то надо думать, что причина расхождений заключается в личных несогласиях руководителей. Сама же калмыцкая масса, независимо от принадлежности к той или иной организации, живет ладно, по-старому, что нельзя не приветствовать. В этом отношении Югославянская колония представляет резкий контраст с колонией Чешской, где разногласия от существования двух организаций вызваны причинами политическими. Кроме указанных двух организаций, как бы над-организационно, существует здесь «Буддийский Духовный Совет», который руководил постройкой дома-молельни (Храма) и теперь руководит делами религиозной потребности местной эмиграции. Эта организация пользуется хорошим отношением всей калмыцкой эмиграции, находя у всех групп и партий поддержку.