Уполномоченный по правам человека

Первоначально групповое дело этих двух так называемых «уго­ловных элементов» было выбрано для настоящего документального сборника потому, что один из двух обвиняемых был приговорен к смертной казни. Речь в данном случае также идет о деле, доступ к которому можно получить только в качестве исключения. Это связа­но с тем обстоятельством, что в Алтайском крае в архиве ГУВД хра­нится весьма немного дел «уголовников», осужденных тройкой «ку­лацкой операции» к ВМН. Очевидно, большинство из них отложи­лись в свое время в 8-м (учетно-архивном) отделе УНКВД по Ал­тайскому краю, т. е. в ведомстве управления государственной безо­пасности (УГБ)*. Именно эти дела до сего момента не были переда­ны УФСБ по Алтайскому краю в отдел спецдокументации управле­ния архивного дела Алтайского края**.

Собственно анализ этого следственного дела двух «уголовников» проводился на фоне дискуссии, которая велась в нашей барнауль­ской «команде» о том, в каком соотношении между собой находи­лись «объективные» и «субъективные» причины репрессий: было ли социальное происхождение (бывший кулак, военнослужащий белых армий, сотрудник царских карательных органов, священнослужи­тель) как причиной ареста, так и важнейшим обоснованием осужде­ния, и не играли ли в большей степени актуальный социальный ста-

Это утверждение основывается на том, что в Информационном центре при ГУВД по Алтайскому краю (ИЦ при ГУВД по АК), т. е. милиции, среди находящихся на хранении следственных дел лиц, осужденных «кулацкой» тройкой, имеется только несколько дел приговоренных к смертной казни. В Новосибирской области дела рас­стрелянных уголовников также очевидно хранятся в особом разделе архива Отдела регистрации и архивных фондов областного УФСБ. См.: Тепляков А. Г. Машина тер­рора. ОГПУ-НКВД Сибири в 1929-1941 гг. М., 2008. С. 217. С марта 1938 г. 8-й отдел был переименован в 1-й спецотдел.

Это было перепроверено Г. Д. Ждановой с помощью пробной выборки: из 36 че­ловек, осужденных тройкой 29 ноября 1937 г. к ВМН (протокол 13/1-у), в базе дан­ных ОСД УАДАК были найдены только двое. В базе данных ИЦ при ГУВД по АК дела «уголовников», осужденных тройкой к ВМН, также встречаются только в ис­ключительных случаях. По всей видимости, дела осужденных по ст. 58, пункты 1-14, были переданы в свое время на хранение в УГБ, по меньшей мере это справедливо для всех дел осужденных к ВМН уголовников, в том числе случайно оказавшихся в ОСД УАДАК.

туе (социальная девиация, отсутствие постоянной работы) или под­лежащее по советским меркам наказанию индивидуальное поведе­ние (плохая работа на рабочем месте, политическая и идеологиче­ская нелояльность и критика авторитетов) также важную роль? Дискуссия велась еще и о том, играли ли причины, приведшие к аре­сту, столь же важную роль в процессе обоснования обвинения в ходе следствия. Но возможно также, что для госбезопасности и милиции дело заключалось только в выполнении лимитов, тогда любой ана­лиз будет излишним, равно как и в случае с предположением, что материалы следственных дел в общем и целом основываются на фальсификациях и пытках.

В историографии доминирует точка зрения, согласно которой со­циальное (этническое) происхождение являлось, практически неза­висимо от других «объективных» критериев и индивидуального по­ведения, главным решающим моментом для ареста и осуждения ты­сяч людей. Сомнения во всеобщей действенности этого, отнюдь не базирующегося на широкой эмпирической базе, утверждения возни­кают в особенности в ходе изучения следственных дел «уголовни­ков», осужденных в ходе операции по приказу № 00447. На основа­нии около 150 дел, изученных нами как в Барнауле, так и в других регионах осуществления проекта (Пермь, Тверь и Киев), представ­ление о которых в определенной степени могут дать пять следствен­ных дел, публикуемых в настоящем томе, сформулирован встречный тезис, согласно которому в случае со всеми целевыми группами при­каза как индивидуальное поведение в настоящем и прошлом, так и актуальный социальный статус на момент ареста были для милиции и НКВД также очень важными критериями, на основании которых они производили «фильтрацию» жертв из общества. Кроме того, «объективные причины» ареста и осуждения не ограничивались только социальным (и этническим) происхождением. Но, конечно же, в зависимости от целевой группы приказа значение отдельных критериев сильно варьировалось.

Следующее следственное дело в отношении двух «уголовников», осужденных 26 ноября 1937 г. тройкой УНКВД по Алтайскому краю, в особенности ставит под сомнение всеобъемлющее значение социального происхождения. Арест Т. и П. последовал в ходе на­чальной фазы операции, а именно 6 и соответственно 13 августа 1937 г. Несмотря на суровые приговоры, вынесенные тройкой, они не были кулаками, не лишались избирательных прав и не отвечали другим критериям «классово чуждого» социального происхожде­ния. Напротив, их социальное происхождение не вызывало каких-либо подозрений. Они происходили из простых крестьянских семей, были инвалидами и получали небольшую пенсию от государства.

В одном из документов следственного дела П. даже назван рабочим (см. документ № 103).

Причина ареста этих «уголовников» была тесно связана с их акту­альным социальным статусом и индивидуальным поведением. Они не занимались «общественно-полезным трудом» и, соответственно, были безработными и относились к большой группе лиц, промышлявшей незаконными азартными играми на квартирах и общественных рынках г. Рубцовска, а также на вокзалах и рынках ближних и дальних окрест­ностей. Кроме того, эта группа была замечена в высказывании крити­ческих замечаний в адрес властей (см. документ № 111).

В анкете арестованного, наряду с обычными данными, социаль­ный статус обоих был указан как «деклассированный элемент», а также были приведены сведения о том, что оба нигде не работают и перечислены их предыдущие судимости. Далее в следственном деле был подшит ряд обвинительных материалов последних лет. Среди них — приговоры, обвинительные заключения и сведения об арестах и приводах в милицию, в том числе и те, которые не были непосред­ственно связаны с обвинением в азартных играх, к примеру, обвине­ние и приговор в отношении П. за то, что в арендуемом жилом доме он держал лошадь, на что, в свою очередь, пожаловалась еще одна квартиросъемщица, которую он за это выгнал грубо и с руганью (см. документы № 104 и № 105).


* Свидетельское показание в отношении П. последовало за день до его ареста, но к этому времени уже было подписано постановление о привлечении его к следствию в качестве обвиняемого, а второй предполагаемый глава преступной группы, Т., был уже арестован. См. документы № 107, 111, 116.

См. свидетельские показания в отдельности в отношении обоих обвиняемых.

речь также шла о связях группы с игроками и мошенниками из Бар­наула, будущего краевого центра.

В справке Рубцовского городского Совета о П., датированной 17 сентября 1937 г., т. е. подготовленной только почти месяц спустя после ареста и опроса свидетелей, еще раз приводятся все важней­шие пункты обвинения, которые уже фигурировали в отношении обоих «уголовников» в показаниях свидетелей, но на этот раз под­крепленные официально: «<...> под маской пенсионера в кавычках [П.] занимается организацией группы игроков (аферистов), обманы­вает колхозников и ведет среди них контрреволюционную агитацию против Советской власти» (см. документ № 106).

Одно из свидетельских показаний в отношении П. должно рас­сматриваться отдельно, так как оно содержит обвинение, в корне от­личающееся от обвинений, выдвинутых в отношении Т. В нем за­фиксированы сведения, согласно которым П. через свою первую жену был связан с «бандой» атамана Б. В. Анненкова, сражавшегося в 1918-1919 гг. против Красной Армии (см. документ № 107).

Но милиция не удовлетворилась этими материалами. Поэтому были получены также показания о плохом поведении обвиняемых под стражей: обзывание милиционеров «попками»* и «жандарма­ми», а также развал дисциплины в камерах и тюремной бане (см. до­кумент № 106).

Протоколы допросов носят отпечаток стремления следствия до­биться от обвиняемых признания вины. В ходе первого допроса П. от 11 августа 1937 г., который вел инспектор РОМ Хрутин, речь идет об азартных играх и контрреволюционной деятельности. П. признал, что устраивал азартные игры на базаре в Рубцовске и в других мес­тах, но отрицал обвинение в организации группы игроков и мошен­ников. Еще более решительно он отклонил обвинение в ведении контрреволюционной агитации против вождей партии и правитель­ства. Однако он выразил сожаление, что инвалиды не имеют ни ра­боты, ни привилегий, а «органы Советской власти не видят толстых, которые сидят на мягких креслах» (см. документ № 112).

Второй обвиняемый, Т., также признался в том, что в течение ряда лет промышлял азартными играми и продолжал этим зани­маться даже после того, как его осудили на пять лет лагерей, из кото­рых он, по причине своей инвалидности, отбыл только семь месяцев. Высказывания против советской власти, равно как ругань в адрес милиционеров на рынке он отрицал (см. документ № 125).


На блатном жаргоне «попка» — надзиратель, часовой на вышке, вертухай.

Добиться полного признания следователи смогли только спустя два с половиной месяца, все это время обвиняемые содержались под

стражей. Т. «признал», что он, начиная с 1930 г., практически бес­прерывно, не испугавшись даже упомянутого лагерного срока, зани­мался «разной обманной игрой». Также он дал показания, что со­вместно с П. они были «главарями» большой группы игроков. Он признал также, что в июле 1937 г. с помощью группы мошенников-гастролеров в большом масштабе обманывал колхозников, подмени­вая купленные ими товары на «куклы» из газетных свертков. Поми­мо этого были даны признания о «систематическом пьянстве». Т. также показал, что П. по «его установке» обзывал милиционеров и коммунистов «попками». Но ведение контрреволюционной агита­ции Т. отрицал категорически. Ни за высказывание «Советская власть нас [инвалидов] выбросила за борт, осталось ее продать Япо­нии за поллитра водки», ни за заявление «вожди партии сидят нако­лоты уже у нас на железной трости», он, по его словам, не нес ответ­ственности. Зато П. в июле 1937 г. наколол хлеб на протез и сказал: «Вот Сталина несу» (см. документ № 126).

П. во время допросов придерживался такой же стратегии, как и Т., стремясь ни в коем случае не допустить обвинения в свой адрес по политической статье. Он оспаривал факт ведения любой конкрет­ной антисоветской агитации. Но следователю тем не менее удалось вложить ему в уста следующее признание: «Виновен за мою невы­держку, при которой срывались кое-когда контрреволюционные разговоры». При этом П. позаботился, чтобы в протоколе допроса было зафиксировано его заявление о том, что он не является членом преступной группы. Существенно опаснее было то, что следователь в случае с П. воспользовался преимуществами, которые давало ему групповое дело, и уже во время второго допроса от 13 октября 1937 г. прежде всего сконцентрировался на обвинении в том, что П. являлся «активным участником колчаковских банд» и был женат «на дочери участника банды атамана Анненкова». Здесь начальник Рубцовского РОМ НКВД А. П. Пульцин, который вел следствие, прибегает к большим формам. Он продемонстрировал хорошее вла­дение своим ремеслом тем, что смог добиться от обвиняемого ряда деталей, которые, в свою очередь, следствие затем легко могло интерпретировать в том смысле, что обвиняемый добровольно всту­пил в ряды белых как конюх и поэтому был зачислен ими на службу. Его женитьба на дочери офицера (в другом месте речь идет о сест­ре), за лошадью которого он ухаживал, указывала, по версии следст­вия, на тесные контакты П. с командованием белых. Также и почто­вая переписка, которую его бывшая жена постоянно вела со своими братьями, бежавшими от Красной Армии в Китай, была очень по­дозрительной. Так что здесь практически не помогло заявление П. о том, что он только месяц спустя понял, что воинская часть, в кото­

рую он попал, является белой, а его попытка дезертировать и всту­пить в ряды красных партизан была пресечена силой (документ № 113). В обвинительном заключении фигурирует, в качестве вы­жимки из допроса, следующая формулировка: «бывший доброволец колчаковских банд» (см. документ № 127).

Двухстраничное, убористо напечатанное обвинительное заклю­чение от 28 октября 1937 г., подготовленное начальником Рубцов­ского РОМ НКВД А. П. Пульциным и утвержденное начальником Рубцовского оперсектора НКВД Ф. Н. Крюковым, представляет со­бой профессиональную смесь из материалов следствия. В отноше­нии П. первым пунктом обвинения теперь фигурировало не ведение азартных игр, а то, что он «в прошлом активный участник колчаков­ских банд атамана Анненкова, женат на сестре белогвардейского офицера Соседова». Т., напротив, был назван главарем мошенниче­ской группы игроков, с ежедневным, по советским меркам, очень вы­соким, доходом в размере 100-150 рублей, который совместно с П. «обкрадывал обманом трудящихся колхозников». Было также при­ведено указание на преступную деятельность игроков вне региона.

Далее в отношении обоих обвиняемых подробно и скрупулезно были перечислены предыдущие судимости и аресты за хулиганство, ведение азартных игр и мошенничество. Обвинение в том, что они оба «идеологически враждебно настроены против партии и совет­ского правительства», Пульцин искусно связал с неприязнью, оче­видно царившей в милиции и городском совете в отношении безра­ботных инвалидов, которые полагали, что их инвалидность служит им лучшей защитой от ареста*. Далее следует обвинение в «разложе­нии дисциплины» в КПЗ, которое подтверждается прямой, только «слегка» переработанной «цитатой», а также составители заключе­ния не преминули еще раз упомянуть о симпатии, которую питали обвиняемые в адрес арестованного и расстрелянного «врага народа» маршала Тухачевского.

Всего этого оказалось в августе 1937 г. вполне достаточно, что­бы выдвинуть в отношении обоих инвалидов обвинение в совер­шении преступления по ст. 58-10 (контрреволюционная агитация и пропаганда), а также по обычным уголовным статьям — 73, ч. 1 (неповиновение государственной власти) и 169 (азартные игры) УК РСФСР и передать дело на рассмотрение тройки, как это было настоятельно рекомендовано в обвинительном заключении (см. документ № 127).
О противоречивой позиции советского общества в отношении инвалидов см.: Fieseler В. Arme Sieger: Die Invaliden des «GroBen Vaterlandischen Krieges» der Sowje-tunion 1941-1991. Miinchen, 2006.

Докладчик на тройке — также сотрудник милиции — в чью компе­тенцию входило подготовить на основании материалов дела и обви­нительного заключения короткое резюме обвинения для протокола тройки, очевидно, не имел с этим никаких трудностей, и, следуя схе­ме, заданной в обвинительном заключении, составил выдержку в ко­личестве около 20 строк, решавших судьбу обвиняемых. В случае с П. ключевые слова из протокола тройки были следующими: «актив­ный участник банды атамана Анненкова», без определенных заня­тий, рецидивист, нищенствовал в 1921-1929 гг., с 1929 г. вел пре­ступную жизнь, что доказывалось перечислением судимостей и упо­минанием о семи приводах в милицию, организатор группы афери­стов и, в заключение, упоминалась контрреволюционная агитация.

В случае с Т. также были перечислены все аресты и приводы в милицию. Согласно протоколу тройки, он, кроме того, вел «парази­тический образ жизни» и разыгрывал роль инвалида. Упоминание о ведении контрреволюционной агитации также присутствовало. Удивительным образом в протоколе тройки Т., в противополож­ность П. и в отличие от обвинительного заключения, назван не орга­низатором группы аферистов, а только ее «членом» (см. документ № 114). Т., почти пятидесяти лет от роду, был приговорен к 10 годам лагерей. Сорокалетний П. был осужден к смертной казни и расстре­лян 21 января 1938 г. (см. документы № 114 и 115).
Изменение парадигмы

Данное дело со всей убедительностью демонстрирует, что собст­венно проблемой были не фальсификация и грубая манипуляция материалами следственных дел или пытки обвиняемых — хотя нами в целом не отрицается, что в ходе операции по приказу № 00447 применялись как фальсификации, особенно в форме искусственного создания широко разветвленных контрреволюционных заговорщиц­ких групп, так и пытки, в первую очередь в виде длительных допро­сов, в процессе которых обвиняемые все время находились на ногах (выстойки), и содержания их в нечеловеческих условиях в перепол­ненных сверх всякой меры камерах*.

В настоящем случае не было подтасовано социальное происхож­дение обвиняемых и, очевидно, не использовались какие-либо фак­ты, которые не опирались бы на документы или на показания свиде­телей. Пытки и фальсификации с началом осуществления приказа № 00447 были зачастую излишними уже потому, что произошло ре­шающее изменение парадигмы на более существенных уровнях. Ми­лиция и государственная безопасность под крышей НКВД получи­ли статус органов, объединявших в рамках одного учреждения функции карательного органа, судьи и палача. Прокуратура как про­фессиональная юридическая контролирующая инстанция была исключена из процесса. На ее долю осталось только беззубое уча­стие областных/краевых прокуроров в заседаниях троек. Контроль над процедурой следствия осуществлялся теперь только в НКВД в иерархической форме, причем организованная на основе разделения труда обработка дел существенно затрудняла осуществление даже этого внутреннего контроля. В рассмотренном случае двух «уголов­ников», начиная от отдачи распоряжения о производстве арестов и вплоть до составления короткого резюме обвинения для протокола тройки ответственным за все учреждением являлась милиция. Единственную контролирующую инстанцию в ходе следствия, зада­ча которой сводилась, как правило, лишь к утверждению, представ­лял собой уже упоминавшийся начальник Рубцовского оперсектора НКВД Ф. Н. Крюков, утверждавший своей подписью «Постановле­ние об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения», а также обвинительное заключение (см. документы № 111, 124, 127). Речь в данном случае идет о сотруднике УГБ, т. е. тайной полиции. Но и он, по причине массовых арестов и изготовлявшихся поточным методом обвинительных заключений, едва ли имел в своем распоря­жении время для основательной проверки, — если он вообще был за­интересован в последней*.

Милиция обладала большим влиянием также на выносимый приговор, так как ее сотрудники не только вели следствие, но и были на тройке докладчиками от оперативного сектора по рассмот­ренным милицией делам**. Милиция определяла выбор обвинитель­ных материалов, их компоновку и интерпретацию в обвинительном заключении вплоть до составления резюме обвинения для протоко­ла тройки. Управление Государственной безопасности непосредст­венное участие в рассмотрении дела принимало только с момента обращения к нему секретаря тройки. Через руки секретаря тройки,

См. по этому поводу показания начальника Куйбышевского оперсектора УНКВД по Новосибирской области А. Г. Лунькова, цитируется в: Тепляков А. Г. Машина тер­рора. ОГПУ-НКВД Сибири в 1929-1941 гг. М„ 2008. С. 350.

См. также «Раздел 3: Осуждение».

который часто был сотрудником 8-го (учетно-архивного) отдела, проходили все дела из оперативных секторов. Он должен был из-за дефицита времени полностью положиться и полагался в действи­тельности на достоверность короткого резюме обвинения, подготов­ленного для протокола тройки. В случае с Т. это доказывается мел­кой «небрежностью» докладчика от милиции. В протоколе тройки он классифицировал Т., вопреки обвинительному заключению, не как организатора группы аферистов, а лишь только как «члена» группы. Вместе с тем обстоятельством, что следствие не смогло найти в его прошлом политические «темные пятна», «небрежность» доклад­чика, таким образом, возможно спасла Т. жизнь. Наоборот, для его подельника П. смертельные последствия имело то, что докладчик от милиции воспроизвел приведенную в обвинительном заключении версию его службу у белых, согласно которой обыкновенный конюх превратился в «активного участника банды атамана Анненкова». Бывший сотрудник СПО УНКВД по Алтайскому краю Т. К. Салты-маков следующим образом оценил на допросе от 23 декабря 1939 г. центральную роль зафиксированного в протоколе тройки резюме обвинения: «Повестка для тройки являлась основным документом и отдельные моменты следственного дела приукрашивались»*.

Причиной того, что секретарь тройки, давая свою «рекоменда­цию» при определении меры наказания, должен был опираться на резюме обвинения, был не только экстремальный дефицит времени (в обязанности секретаря входила обработка сотен случаев, для чего в его распоряжение формально передавались также непосредствен­но сами дела), но и организованное по принципу разделения труда и одновременно иерархическое ведение следствия, во многом предо­пределявшее вышеупомянутый образ действия.


* Из протокола допроса обвиняемого Салтымакова Т. К. [г. Барнаул]. 23.12.1939. Этноконфессия в советском государстве. Меннониты Сибири в 1920-1980-е годы. Аннотированный перечень архивных документов и материалов. Избранные докумен­ты / Сост. А. И. Савин. СПб.; Новосибирск, 2006. С. 438-439.

Исключение прокуратуры из числа действующих лиц и пере­дача НКВД как судебных функций (ведение следствия и вынесе­ние приговоров подконтрольной внесудебной инстанцией), так и приведения приговоров в исполнение, структурно способствовали тому, что практически без какого-либо сопротивления на перед­ний план оказались выдвинуты традиционно тенденциозные авто­ритарные устремления милиции и государственной безопасности, а также их вариант интерпретации действительности. Теперь речь шла не о критическом или юридически квалифицированном взгляде на дело, а об убедительности, которая не должна была вы­зывать сомнений.

Бесконтрольное доминирование устремлений представителей ка­рательных органов имело решающее значение для выбора подлежа­щих аресту лиц. В случае обоих «уголовников» их арест смог состо­яться, хотя в распоряжении органов не было улик, изобличающих их в конкретном преступлении. Но милиция активно использовала возможности нововведенной «ускоренной» юстиции в виде тройки, чтобы наконец-то решить многолетнюю проблему азартных игр на рынке в Рубцовске. Введенный еще в 1930 г. запрет на ведение азартных игр наконец-то мог быть теперь эффективно осуществлен*. Отметим, что в случае с П. допрос одного из свидетелей состоялся за два дня до ареста, что может расцениваться как важный аргумент до­минирования объективных причин ареста (устранение аферистов с Рубцовского рынка). Указание на объективные причины ареста в ка­честве решающего момента также является доказательством отсут­ствия каких-либо веских улик. Не был проведен опрос лиц, которых причисляли к жертвам группы аферистов и мошенников, не состоя­лось и очных ставок (см. документ № 141). Привлеченные свидетели только подтвердили, что обвиняемые входят в группу азартных иг­роков и мошенников. Но их показания были возведены в статус улик. В отношении обоих обвиняемых в протоколе тройки указано: «Изобличается показаниями свидетелей Н., Р. и др.» (см. документы № 114 и 128).

Собственно стратегия милиция заключалась в том, чтобы пред­ставить П. и Т. «главарями», и тем самым нейтрализовать всю груп­пу аферистов (см. документ № 127). Другие члены группы, имена которых фигурируют в материалах дела, также были арестованы, но привлекались к ответственности помимо тройки (см. документ № 127)**. Возможно, они даже были выпущены на свободу.


Т. получил в свое время патенты на ведение ряда игр на деньги, но, начиная с 1930 г., эти патенты утратили свою силу. См.: документ № 138.

Очевидно они не были осуждены внесудебными органами, так как имена отсутст­вуют как в книгах памяти, так и в материалах архива милиции. Однако не исключено, что они были осуждены в рамках «нормального» судопроизводства.

тельском тоне, без какого-либо заметного принуждения, справку в отношении П. — «под маской пенсионера в кавычках». С чем было связано то, что Т. в свою очередь вызывал неприязнь у чиновников городского Совета, можно только предполагать. Достоверно извест­но, что отдел социального обеспечения только в 1937 г. назначил ему более высокую пенсию (53 руб. 55 коп.) после жалоб инвалида в адрес М. И. Калинина и С. М. Буденного (см. документ № 129). Жена Т. в одном из ходатайств в Прокуратуру РСФСР в ноябре 1939 г. даже высказывает предположение, что борьба мужа за повы­шение «стипендии», причитающейся ему как инвалиду по труду и инвалиду гражданской войны, которую он вел с горсоветом с 1932 г., в конце концов стала причиной его ареста в 1937 г. (см. до­кумент № 130).

Показательно, что прошлые заслуги арестованных, такие как ра­бота Т. в качестве председателя сельсовета и поддержка им Красной Армии, не имели какого-либо значения и не выступили в следствен­ном деле в качестве облегчающих фактов. В этом отношении дело «лжет» посредством умолчания. Лояльность в настоящем — вот что имело значение.


Бессонова Варвара Николаевна. Следственное дело // ИЦ при ГУВД по АК. Ф. 6. Д. СО 2458.

Смена парадигмы также произошла в отношении того, что теперь квалифицировалось как контрреволюционная агитация. Первона­чально в случае с данным делом бросалось в глаза, что приговоры до 1937 г. не содержали обвинений в адрес обоих инвалидов в «контр­революционной агитации». Оба в прошлом выступали «только» как закоренелые игроки и хулиганы (см. документы № 102, 103, 119). Но в августе 1937 г. высказывания недовольства в отношении экономи­ческой и социальной ситуации, крепкие словечки, ругательства и проклятия в адрес членов правительства и карательных органов, в том числе произнесенные под воздействием алкоголя, неожиданно стали расцениваться очень высоко в качестве важнейшей улики не­лояльного поведения. Так, высказывания недовольства мутировали в тексте обвинения в «идеологически враждебные» настроения. При вынесения приговора в отношении «уголовников» это обстоятельст­во стало, предположительно в комбинации с другими, такими как «темное прошлое», убедительным основанием не только для осуж­дения соответствующего обвиняемого к заключению в лагерь, но и к расстрелу. Однако другие случаи показывают, что для вынесения смертного приговора совсем необязательны были политические ста­тьи, достаточно было предполагаемой принадлежности к банде или бегства из лагеря*.

В целом все проступки и правонарушения, которые прежде не под­лежали уголовному преследованию, или наказания, которые уже были вынесены и отбыты, теперь (снова) были использованы для обвинения и за них очень жестоко наказывали как за экстремальное нарушение лояльности. То, что вынесенные ранее наказания уже были отбыты, а проступки были многочисленными, но незначительными, играло, как показывает дело обоих «уголовников», подчиненную роль. На первом плане находился рецидив преступности, закоренелость правонаруши-тельной деятельности или постоянная социальная девиация, равно как повторяющиеся проявления недовольства и вербальные провокации.

Почти символом того, что прежние «правила игры» утратили свою силу, стало обращенное к П. требование, предоставить свидете­лей, которые смогли бы подтвердить, что он не являлся активным участником армии Колчака (см. документ № 113). Теперь обвиняе­мый должен был нести бремя доказывания, привычная презумпция невиновности больше не существовала.

Из дела не следует, что милиция хоть в какой-либо степени была вынуждена его расследовать или, по меньшей мере, действовала с неохотой. Далее, его также невозможно классифицировать как дело, заведенное с целью выполнения лимита. Напротив, милиция в авгу­сте 1937 г. охотно и без сопротивления перешла к реализации «по­литики закона и порядка», которая позволяла на основании весьма слабых в судебном отношении материалов, используя бюрократиче­ски структурированную и контролируемую только изнутри «интер­претационную» юстицию, ограничить с помощью суровых наказа­ний широчайшее распространение мелкой преступности*.

ждение их роли как организаторов группы игроков на рынке в Руб­цовске. Прокурор высказал критику только по поводу применения в отношении П. смертной казни, но без каких-либо последствий.