В. А. Виноградов

Академический отпуск

Полуторагодичный опыт работы в должности заместителя главного ученого секретаря Президиума АН СССР подтвердил, что мне срочно необходимо защищать докторскую диссертацию. Во время зарубежных командировок меня именовали профессором, в Москве иностранным гостям представляли как доктора наук. К этому следует добавить, что кто-то постоянно спрашивал: защитил ли я докторскую или когда ее защищаю? Все это раздражало, начинал формироваться комплекс неполноценности, и я твердо решил добиваться творческого отпуска для завершения докторской диссертации. Отпуск на 6 месяцев с сохранением заработной платы предоставлялся по решению Ученого совета научного учреждения. С такой просьбой я обратился в Институт экономики, с которым был связан по научной работе, предварительно согласовав вопрос об отпуске с Е.К.Федоровым. Ученый совет Института экономики принял соответствующее решение, и в середине июня академики Федоров и Островитянов подписали распоряжение Президиума АН СССР о предоставлении мне указанного отпуска с 1 октября 1962 г.

Я попрощался с академиком Е.К.Федоровым и получил от него добрые напутствия. Евгений Константинович работал в Президиуме АН СССР последние дни: он переходил на новую работу в качестве начальника Гидрометеослужбы СССР (ранее эту должность он уже занимал). Затем доложил об отпуске вице-президенту академику А.В.Топчиеву. Он принял меня очень радушно: вышел из-за стола, обнял и поцеловал, пожелал мне успеха и сказал, что, когда я буду доктором наук, он поддержит избрание меня членом-корреспондентом АН СССР. Такого приема не ожидал, был очень тронут вниманием Александра Васильевича, его напутствием.

В качестве темы диссертации я выбрал национализацию промышленности в СССР и новых социалистических странах Европы и Азии. Предполагалось, что в работе будет также сделан анализ национализации, осуществленной в странах Западной Европы после Второй мировой войны. Тему и разработанный план я согласовал с профессором И.А.Гладковым, который был моим научным руководителем в аспирантуре. Его мнение для меня имело большое значение. Иван Андреевич пообещал консультировать меня в процессе работы над диссертацией. Все складывалось хорошо, и ничто не говорило о том, что впереди меня ждут неприятности и большое потрясение.

Моим рабочим местом стал столик в небольшом зале всеобщей истории Фундаментальной библиотеки по общественным наукам (ФБОН). Я приходил в библиотеку к 10 часам и обычно работал до 21 часа. Обедал в буфете библиотеки. Кормили сотрудников и читателей вполне прилично. Так продолжалось изо дня в день. Постепенно я набирал «научную форму», а с ней и уверенность, что за шесть месяцев справлюсь с поставленной задачей.

Первая неприятность, повлекшая за собой сбой в работе, возникла в ноябре. Меня попросил зайти в Президиум АН СССР секретарь партийной организации Г.А.Цыпкин. Справившись о моих научных успехах, он дал мне прочитать письмо, в котором я обвинялся в различных «некрасивых поступках». Мне вменялось в вину якобы незаконное получение 3-комнатной квартиры, покупка подержанной «Победы», издание монографии в издательстве «Наука» довольно большим тиражом и еще что-то другое. Письмо было подписано коммунистом с 1924 г., указан номер партийного билета и адрес. Номера телефона не было. Геннадий Александрович попросил меня написать объяснительную записку. Я отказался, сказав, что, по моему мнению, письмо анонимное, кому-то захотелось испортить мне настроение, выбить из рабочей колеи. Меня обвиняют в том, что сделано было гласно, вполне законно и достаточно давно. Например, подержанную автомашину я купил, как и многие другие сотрудники аппарата Президиума АН СССР, в 1956 г. Г.А.Цыпкин на объяснительной записке не стал настаивать. Вскоре выяснили, что письмо действительно анонимное, и предъявлять мне какие-либо претензии нет оснований. Тем не менее, настроение мне на некоторое время сильно испортили.

В ноябре на меня свалилась новая беда. Обязанности главного ученого секретаря в это время исполнял член-корреспондент АН СССР М.И.Агошков. Мое намерение написать докторскую диссертацию он всячески поощрял. В середине ноября Михаил Иванович позвонил мне по телефону и сказал, что новый вице-президент АН СССР по общественным наукам академик П.Н.Федосеев недоволен тем, что я нахожусь в длительном отпусе, и разговаривал об этом с президентом. Вопрос ставился так: или я возвращаюсь из отпуска и приступаю к работе, или меня переведут на другую должность. Установить дополнительную должность заместителя главного ученого секретаря не было возможности. Не раздумывая, ответил, что из отпуска возвращаться не буду. М.И.Агошков помолчал, а затем сказал: «У меня есть предложение. Сейчас я исполняю обязанности главного, моя должность заместителя по международным научным связям фактически вакантна. Если меня не изберут главным ученым секретарем, заместителем не останусь. В случае вашего согласия внесу предложение президенту перевести вас на эту должность». Я, естественно, согласился. Так и было сделано. На освобожденную мной должность по предложению П.Н.Федосеева был назначен кандидат юридических наук Б.Н.Топорнин, работавший ученым секретарем Института государства и права.

Работа над диссертацией, несмотря на указанные обстоятельства, продолжалась довольно успешно. За полтора месяца написал более ста страниц. Однако в начале декабря снова возникла серьезная неприятность: тяжело заболел академик А.В.Топчиев — его подкосил второй инфаркт. Я искренне переживал, регулярно звонил А.В.Зайцевой и справлялся о состоянии его здоровья. В последних числах декабря она сказала мне, что прошло 25 дней после инфаркта и, по словам врачей, критический период миновал. Я вздохнул с облегчением, но, как оказалось, преждевременно. Рано утром 27 декабря Александр Васильевич неожиданно скончался. Я позвонил из библиотеки по какому-то вопросу моему товарищу, и он сообщил мне эту скорбную весть. Я был потрясен и в течение нескольких дней практически не мог работать. Александр Васильевич многому меня научил, во всем поддерживал, и я испытывал к нему чувство глубокой признательности. Трудно, очень тяжело было сознавать, что из жизни так рано ушел прекрасный человек и крупный ученый, внесший огромный вклад в развитие Академии наук. Ему было всего 54 года, и казалось, что впереди еще многие годы плодотворной работы.

В январе 1963 г. я рассказал И.А.Гладкову, что дела мои застопорились, не могу сосредоточиться, а время быстро летит. Иван Андреевич посоветовал не следовать строго намеченному плану, а писать о том, что я хорошо знаю, что легче изложить. Потом написанное можно будет разместить по соответствующим разделам. Последовал его совету, и это помогло.

Творческий отпуск заканчивался 31 марта 1963 г. В середине месяца я уже работал над последним параграфом третьей главы, завершавшим диссертацию. Все было ясно. Оставалось написать последние 20–30 страниц и еще раз полностью прочитать весь текст. Мной был составлен календарный график, и я строго его придерживался. И вот как раз в этот завершающий период мне позвонила К.С.Проскурникова из Государственного комитета по культурным связям с зарубежными странами и предложила поехать во Францию для участия в переговорах о заключении культурного соглашения. Я объяснил ей ситуацию и категорически отказался. Она долго меня уговаривала, но, наконец, согласилась с моими доводами. Прошел час, и снова телефонный звонок. На этот раз звонил председатель Комитета С.К.Романовский. Он не стал меня уговаривать, а просто проинформировал, что и.о. главного ученого секретаря Президиума АН СССР М.И.Агошков дал согласие на мою командировку в Париж. После возвращения из командировки, которая займет неделю, мой отпуск будет продлен на 14 дней. Мне пришлось немедленно приступить к подготовке к предстоящим переговорам. При других обстоятельствах я был бы рад возможности снова посетить Париж, но в данном случае это была вынужденная и несвоевременная поездка.

После возвращения в Москву снова вернулся к написанию диссертации, но темп был потерян, многие предварительные заметки, мной сделанные, казались непонятными. С трудом дописал последнюю главу, а прочитать заново всю работу не успел. Это меня весьма огорчало. Посоветовался с И.А.Гладковым и пришел к выводу, что ставить на защиту работу рано, требуется доработка, особенно в части, касающейся экономических преобразований в социалистических странах Центральной и Юго-Восточной Европы. Он рекомендовал не защищать рукопись, а опубликовать книгу, получить общественную ее оценку и после этого выходить на защиту. Некоторые из друзей отговаривали меня, но я признал предложение Ивана Андреевича правильным. К тому же он согласился быть ответственным редактором будущей монографии. Это много значило — Гладков был прекрасным редактором.

Предстояло разумно сочетать практическую работу с завершением теперь уже не диссертации, а книги. Мне это удалось. Международные научные связи были для меня «открытой книгой»: трехлетний опыт руководства Иностранным отделом позволял считать себя специалистом в этой области.

В июне я выехал в Чехословакию для участия в совещании заместителей главных ученых секретарей академий наук социалистических стран по международным связям. Совещание представляло несомненный интерес — открывало возможность установления новых контактов и ознакомления с состоянием международных связей в других социалистических странах. В течение пяти дней участники совещания обсуждали различные проблемы взаимодействия академий по международным вопросам, включая двустороннее и многостороннее сотрудничество. Перед отъездом на совещание я договорился с М.И.Агошковым, что задержусь в Праге на пять дней для научной работы.

Когда совещание закончилось и я прощался с коллегами, представитель Польской Академии наук академик Малецкий поинтересовался, каким поездом я буду возвращаться в Москву. Назвал номер поезда. Он сказал, что этот поезд, идущий только до Варшавы, как правило, опаздывает часа на два и не успевает к поезду Варшава–Москва. Приходится ждать на вокзале пять-шесть часов, пока московский вагон прицепят к экспрессу Берлин–Москва. Он пообещал встретить меня и, в случае опоздания поезда, показать Варшаву.

Пять дней в Праге позволили мне собрать большой документальный материал для книги, встретиться с непосредственными участниками экономических преобразований в Чехословакии в конце сороковых и в начале пятидесятых годов. Наступил день отъезда. Вагон, в который я сел, следовал из Карловых Вар и почти полностью был заполнен отдыхавшими там соотечественниками. В купе я оказался один, чему, конечно, был рад.

В Варшаву мы, действительно, прибыли с опозданием, и проводник сообщил, что ждать другого поезда будем пять часов. Я вышел из вагона. От вокзала мне навстречу шел академик Малецкий. Его сопровождал заместитель заведующего Бюро международных связей Польской Академии наук (фамилию я не запомнил). В ресторане был заказан завтрак, и после него началось знакомство с Варшавой. Город мне понравился, особенно Иерусалимская аллея, улица Новы Свят и Старемястская площадь. После экскурсии поехали в Академию наук, а затем на вокзал.

Вскоре после моего возвращения в Москву на должность главного ученого секретаря Президиум АН СССР 4 июля 1963 г. избрал академика Н.М.Сисакяна. С ним у меня были давние хорошие отношения, но М.И.Агошков был мне ближе. Он остался работать в Президиуме АН СССР в качестве заместителя председателя Секции физико-технических и математических наук.

Июль и август в Президиуме АН СССР и в Академии наук в целом представляли «мертвый сезон», исключая международные связи. Они были весьма активными: в этот период проводились многие международные конференции и конгрессы.

В июле в моей семье были свои проблемы: Андрей окончил вечернюю школу рабочей молодежи. Осенью 1961 г. в обычных школах добавили лишний год обучения (11-й класс), а вечерние школы остались десятилетками. Андрей, не желая терять год, перешел в школу рабочей молодежи, пришлось ему и работать, и учиться. Это было не просто. Он много самостоятельно занимался физикой и математикой. Вступительные экзамены на физическом факультете Московского университета сдал успешно. Подготовка к вступительным экзаменам потребовала от Андрея больших усилий, он выглядел уставшим. Следовало подумать о его отдыхе до начала учебы в университете. Я решил поехать вместе с ним в Гурзуф в комсомольский лагерь «Спутник», расположенный на самом берегу Черного моря. Погода нам благоприятствовала. Мы много плавали, гуляли. Знакомых среди отдыхающих не было и все время проводили вдвоем. Я получил возможность уделить сыну должное внимание. Рассказывал ему про войну, про мои многочисленные поездки за границу, про ученых, с которыми мне приходилось работать или встречаться. Его интересовали мои студенческие годы, он задавал много вопросов, в том числе и политических. Все это нас дополнительно сблизило.

В Москву мы вернулись хорошо отдохнувшими. Марианна со своей сестрой Еленой (мы все звали ее Люсей) отдыхали в Гаграх в Доме отдыха архитекторов. Первого сентября жена и Андрей пошли в университет. Он учился хорошо, можно сказать с увлечением, и никаких дополнительных забот нам не доставлял.

Я также приступил к работе. Первоначально круг моих обязанностей оставался прежним, но в ноябре произошли изменения. Академика Н.М.Сисакяна пригласили в ЦК КПСС, где на высоком уровне его подвергли критике за письма, содержащие смысловые неточности и орфографические ошибки. Письма были возвращены в Президиум АН СССР. Норайр Мартиросович вернулся из ЦК КПСС расстроенным, доложил все академику М.В.Келдышу. В результате было принято решение возложить на меня визирование всех писем, адресованных, как тогда говорили, в директивные органы или в инстанции. Н.М.Сисакян приказал канцелярии и первому отделу без моей визы их не отправлять, даже если они уже подписаны. Фактически я получил право на своеобразное «вето». Это решение поставило меня в весьма затруднительное положение, в какой-то мере столкнуло с руководством отделов аппарата Президиума АН СССР и отделений Академии. Однако главный результат был достигнут — прежние претензии к Президиуму АН СССР прекратились. Повысился и уровень требовательности к подготавливаемым документам в аппарате. Для меня это была дополнительная тяжелая нагрузка. К тому же стоило задержать на несколько часов визирование какого-то письма, как это вызывало жалобы. Случалось, что были прямые поклепы — будто бы по моей вине на два-три дня задерживается отправка важных документов. В этой работе мне большую помощь оказывала моя помощница Лидия Михайловна Корнеева. Должен отметить, что во всех конфликтных ситуациях Сисакян меня поддерживал.

В декабре 1963 г. во главе небольшой делегации Академии наук СССР я выехал в Венгрию для подписания плана научного сотрудничества с Венгерской Академией наук. В Будапеште был первый раз. Декабрь оказался не лучшим временем для знакомства с городом. Его красоту по-настоящему оценил только во время следующих визитов весной и летом.

Подготовка плана сотрудничества с Венгерской Академией наук не заняла много времени: у меня уже был опыт переговоров, существовала взаимная заинтересованность. В этих условиях план был обсужден и подготовлен к подписанию в течение четырех дней. Как принято, после подписания состоялся официальный прием. После этого, как и в Праге, я получил возможность заниматься сбором дополнительных материалов для книги. Познакомился со многими венгерскими экономистами и историками.

В начале 1964 г. я выехал в Болгарию на III совещание представителей академий наук социалистических стран по многостороннему сотрудничеству. Делегацию возглавлял академик А.А.Дородницын. У меня было достаточно времени для научных поисков, большое содействие в этом мне оказал заместитель главного ученого секретаря Болгарской Академии И.Захариев.

В короткий временной отрезок я посетил три социалистические страны и собрал недостающий документальный материал для книги. Она была озаглавлена «Вопросы теории и практики социалистической национализации промышленности». В феврале сдал рукопись в издательство «Наука». Она была включена в план выпуска 1964 г.

Объем моей работы в должности заместителя главного ученого секретаря был достаточно велик. Моя помощница, наряду с секретарскими обязанностями, печатала на машинке, стенографировала, выполняла отдельные небольшие поручения. Однажды в Госплане СССР я встретился с моим другом и впервые увидел в действии переговорное устройство между начальником и секретарем, которое он эффективно использовал. Вернувшись в Президиум АН СССР, попросил управляющего делами Г.Г.Чахмахчева дать указание закупить и установить у меня в кабинете и в приемной соответствующую аппаратуру. Сделано это было быстро, переговорным устройством стал широко пользоваться, почувствовал, что весьма существенно экономлю время. Оно позволяло переговариваться с моей новой помощницей А.А.Филатовой, давать ей поручения, диктовать короткие письма. Скоро о новшестве знал весь аппарат Президиума АН СССР. Ко мне «на экскурсию» приходили начальники отделов, заинтересовался академик Сисакян и другие руководители. Тоня была прекрасной стенографисткой и машинисткой. Довольно быстро привык не только диктовать короткие письма, но и другие, подчас большие по объему документы, справки, доклады.

В мои обязанности входили также финансовые вопросы, связанные с осуществлением международных связей: я подписывал сметы и утверждал финансовые отчеты. Как-то ко мне пришел академик И.И.Минц и пожаловался, что ему на время поездки в США на три месяца для работы в Институте войны и мира в Стенфорде установили инвалютный оклад гораздо ниже суточных, которые, к слову, тоже были невелики, их называли шуточными. Тем не менее, на них можно было нормально питаться, но, конечно, не в ресторанах. Я выслушал Исаака Израилевича, согласился с ним и попросил написать на мое имя мотивированное заявление. Он поблагодарил и сказал: «Пойду домой, там напишу и снова приду к вам». Я ответил, что все можно решить гораздо проще и быстрее. С согласия Исаака Израилевича продиктовал Тоне адресованное мне заявление. Через пять минут она его перепечатала и дала на подпись академику. Я написал указание о выплате ему, в порядке исключения, суточных и гостиничных вместо инвалютного оклада. И.И.Минц заметил, что никогда не думал, что так быстро и красиво можно решать вопросы. Подобных эпизодов в моей практической работе было много.

Чехословацкие путешественники пересекают СССР

В пятидесятые и шестидесятые годы прошлого столетия широкой известностью в мире пользовались чехословацкие путешественники-автомобилисты Мирослав Зикмунд и Иржи Ганзелка. Они совершили два многолетних пробега на автомобиле «Татра» по 76 странам четырех континентов. Первое их путешествие началось в 1947 г. и продолжалось три с половиной года. За этот период они проехали через большинство стран Европы, из конца в конец исколесили Африку, совершили большой пробег по Латинской Америке. Результатом этого путешествия явились сотни репортажей, ряд кинофильмов и восемь книг: «Африка грез и действительности» (3 тома), «Там, за рекой — Аргентина», «Через Кордильеры», «К охотникам за черепами», «Между двумя океанами», «От Аргентины до Мексики». Книги были переведены на многие языки и пользовались большой популярностью.

Второе путешествие Зикмунд и Ганзелка предприняли в 1959 г. За четыре года они побывали во многих государствах Ближнего и Среднего Востока, проехали по Индии, Цейлону, Непалу и Индонезии, в которой осмотрели острова Суматру, Ниас, Яву, Бали. Им не удалось побывать в Австралии и Новой Зеландии. Правительства этих государств отказали им в визах. Они допускали, что им не удастся посетить и Японию, но это опасение не оправдалось.

Вопрос о возможности проезда чехословацких путешественников в 1963–1964 гг. через СССР от Владивостока до Бреста (после пребывания в Японии) был поставлен Академией наук Чехословакии в 1961 г. перед Государственным комитетом по культурным связям с зарубежными странами и Академией наук. В августе 1962 г. М.Зикмунд и И.Ганзелка приехали в Москву для обсуждения маршрута пробега, который был подготовлен Институтом географии АН СССР, и других деталей предстоящего путешествия. По их просьбе в маршрут были внесены некоторые изменения.

Организация пробега была возложена ЦК КПСС на Академию наук. Был создан Оргкомитет во главе с главным ученым секретарем АН СССР академиком Н.М.Сисакяном. В его состав вошли представители многих министерств. На первом заседании Оргкомитет обсудил наиболее принципиальные вопросы и создал Оперативную группу для непосредственного осуществления пробега, руководство которой возложили на меня как заместителя Н.М.Сисакяна. Моим помощником стал начальник Отдела научного сотрудничества с социалистическими странами И.Н.Киселев. Основную работу, по согласованию со мной, выполняли именно он и подчиненные ему сотрудники.

В мае 1963 г. председатель ЧСАН академик Франтишек Шорм сообщил академику М.В.Келдышу, что чехословацкие путешественники в ближайшее время заканчивают пребывание в Японии и готовятся к переезду в СССР — 77-ю страну, которую предстоит посетить. После поездки по Советскому Союзу их кругосветное путешествие закончится¹.

До приезда Зикмунда и Ганзелки в Находку оставались считанные недели. Для их встречи и сопровождения решено было направить заместителя начальника Отдела научного сотрудничества с социалистическими странами Г.И.Рахманинова. И вот здесь возникла первая трудность. Чехословацкие путешественники запросили подробные карты местности по всему маршруту следования, и Герман Иванович должен был их привезти. Такие карты, естественно, имелись, но они были засекречены. Мне пришлось вести длительные и неприятные переговоры с Генеральным штабом Министерства обороны и Комитетом государственной безопасности. Наконец, карты оказались у меня в кабинете, но масштаб был мелкий и вручать их следовало только по квадратам, которые в ходе пробега должны были Рахманиновым заменяться. И вот тут произошел забавный эпизод. Ко мне зашел директор Института географии академик И.П.Герасимов, с которым у меня были дружеские отношения. Увидев объемистый сверток географических карт, он попросил разрешения на них взглянуть. Посмотрел и рассмеялся. Сказал, что эти карты были подготовлены в его Институте, и три года тому назад свободно продавались в наших магазинах. Без сомнения, среди покупателей были и сотрудники зарубежных посольств. И вот теперь на них стоит гриф «Совершенно секретно». «Уму непостижимо», — закончил он.

Чехословацкая экспедиция прибыла из Японии в дальневосточный порт Находку 13 сентября на теплоходе «Г.Орджоникидзе». Мирослава Зикмунда и Иржи Ганзелку сопровождали доктор и механик. В их распоряжении были две автомашины «Татра» со специально оборудованными корпусами. Их торжественно встретили. После размещения в гостинице путешественники сразу поинтересовались географическими картами. Герман Иванович сообщил, что привез карты для служебного пользования, которые будут вручаться им по квадратам. Зикмунд и Ганзелка их посмотрели, улыбнулись и сказали, что во многих странах свободно продаются карты Советского Союза гораздо более крупного масштаба. Позднее, во время встречи в Москве, Рахманинов рассказал, что они предусмотрительно купили в Японии всего за 50 долларов США большой Атлас Советского Союза, изданный Генеральным штабом армии Великобритании. Он содержал крупные и подробные карты всех областей, краев и республик, на которых были нанесены не только города, населенные пункты, предприятия, дороги, реки и озера, но и все стратегические объекты.

На пресс-конференции во Владивостоке Зикмунд и Ганзелка заявили, что целью их путешествия по Советскому Союзу является сбор материалов для всестороннего освещения в книгах, репортажах, кинофильмах жизни советского народа и успехов социалистического строительства на основе личных наблюдений и впечатлений. Поэтому в каждой республике, крае или области они хотели бы увидеть самое характерное и неповторимое, чтобы лучше понять жизнь нашей страны, составить более полное представление о духовном мире, чаяниях и надеждах советских людей¹.

В течение первого месяца Зикмунд и Ганзелка знакомились с Владивостоком и Приморским краем. Здесь они посетили Находкинский и Владивостокский торговые и рыбные порты, многие предприятия, научные учреждения. Путешественники с интересом познакомились с многочисленными достопримечательностями края. Их везде встречали радушно, задавали массу вопросов, интересовались их впечатлениями об увиденном и услышанном. Комментарии Зикмунда и Ганзелки, как правило, были весьма доброжелательными, но в ряде случаев не лишенными критических замечаний. Особенно их удивляло плохое состояние наших дорог, которое затрудняло движение, удорожало перевозку грузов, приводило к быстрому выходу из строя автомобилей, тракторов и другой движущейся техники. Все это наносило большой экономический ущерб. Они также обратили внимание на очень большое количество плакатов, транспарантов и щитов с различными лозунгами

и призывами. По их наблюдениям, на них никто не реагировал, а стоили они дорого. В Чехословакии, отметили путешественники, от такой пропаганды давно отказались, поняв ее неэффективность. Следовало бы и в СССР сделать соответствующие выводы.

Во время поездки по Приморскому краю возникло два нежелательных обстоятельства. Однажды путешественники обратили внимание, что они едут по пустому от машин шоссе. Оказалось, что следовавшие впереди гаишники загоняли все автомашины на обочины или в отходящие от основной трассы дороги. По этому поводу они заявили протест, и больше подобное не повторялось. Правда, и в дальнейшем сотрудники ГАИ старались обеспечивать их безопасность, но не такими откровенными методами.

Второе недоразумение произошло в придорожной столовой. Зикмунд и Ганзелка заранее выразили желание пообедать в одной из таких столовых, назвали примерное время. Когда вошли в столовую, она оказалась пустой. Путешественники удивились, но им объяснили, что обеденное время уже закончилось. Во время обеда в столовую никто не зашел. Заподозрив обман, Ганзелка пошел проверить дверь. Как он и предполагал, она оказалась запертой. Это их возмутило. В этом действии они усмотрели стремление помешать их возможным контактам с советскими людьми. В дальнейшем, обедая или ужиная в таких столовых, кто-то из них обязательно проверял, не заперты ли двери. Они все время подчеркивали, что хотели бы иметь больше времени и возможностей для общения с простыми рабочими, колхозниками, служащими.

Из Приморского края путешественники 13 октября переехали в соседний Хабаровский край. Их больше всего интересовали проблемы реки Амур (борьба с наводнениями, использование гидроэнергетических ресурсов), а также развитие лесообрабатывающей промышленности. Через три дня вылетели на Камчатку. Здесь они познакомились с работой Института вулканологии АН СССР, расположенного у подножия величайшего в Евразии действующего вулкана — Ключевской Сопки. Из Петропавловска-Камчатского гости на вертолете вылетели в долину гейзеров, которая, по их словам, произвела на них исключительно сильное впечатление.

После Хабаровского края Зикмунд и Ганзелка проехали Амурскую и Читинскую области, Бурятскую АССР и в декабре прибыли в Иркутскую область, где оставили свои машины и на четыре месяца вылетели на отдых в Чехословакию. В Иркутск они вернулись в начале апреля и через три дня вылетели в Якутскую АССР. После возвращения в Иркутскую область уже на своих «Татрах» они выехали в Красноярский край, а затем в Тувинскую автономную область, Кемеровскую и Новосибирскую области, Алтайский край и республики Средней Азии. Путешественники везде делали заявления на пресс-конференциях, отвечали на многочисленные вопросы корреспондентов, выступали по телевидению. Иногда писали небольшие статьи для местных газет.

Описание их пребывания в каждой области и республике заняло бы слишком много места, хотя я и располагаю такими материалами. Пожалуй, остановлюсь только на одном из их высказываний. Речь пойдет снова о наших дорогах, но на этот раз не в общих словах.

Ганзелка и Зикмунд имели инженерное и экономическое образование, умели хорошо анализировать, делать расчеты. В Алтайском крае их повезли в один из лучших и богатых колхозов. В 20-х гг. это была одна из первых коммун, возникших на Алтае, преобразованная затем в колхоз. Он был расположен километрах в 30 от районного центра. К колхозу вела грунтовая дорога, состояние которой оставляло желать много лучшего. Колхоз произвел на чехословацких путешественников впечатление добротными домами и хозяйственными постройками, наличием разнообразной сельскохозяйственной техники и очень большим гаражом, в котором стояли трактора, другие машины и около двадцати грузовых автомобилей и самосвалов. Они очень удивились — почему в таком среднем по размерам колхозе столько автомобилей? Оказалось, что в зимний период проехать в районный центр невозможно. Следовательно, всю сельскохозяйственную продукцию необходимо вывезти в ограниченные сроки до дождей и снегопада. Одновременно требовалось завезти все необходимое для обеспечения жизнедеятельности колхоза и колхозников в зимнее время. Для этих целей и требуется такой парк автомашин. Ответ удивил чехословацких путешественников. Они сели за расчеты и довольно быстро определили сумму, необходимую на прокладку асфальтированной дороги до районного центра и затраты на автотранспорт, включая ремонт, запчасти, горючее, зарплату водителей и механиков. Оказалось, что за 40 лет существования колхоза асфальтовая дорога могла полностью окупиться 10–15 раз. С их выводом нельзя было не согласиться, но, боюсь, асфальтовую дорогу там так и не построили. Рад был бы ошибиться.

Чехословацкое посольство в Москве обратилось к Никите Сергеевичу Хрущеву с просьбой принять в Кремле Мирослава Зикмунда и Иржи Ганзелку после возвращения его из отпуска. Принципиальное согласие было получено, о чем путешественники были поставлены в известность. Это сообщение они встретили с энтузиазмом и решили несколько изменить свой маршрут, раньше прибыть в Москву и до встречи с Н.С.Хрущевым познакомиться со столицей. Ехать из Узбекской ССР до Москвы на «Татрах» было слишком долго, и они обратились с просьбой помочь им доехать поездом вместе с машинами до Челябинска, а оттуда уже на автомашинах прибыть в Москву. Казалось, что эта просьба вполне выполнима, но возникло препятствие: в Ташкенте отказались прицепить товарный вагон с автомашинами к пассажирскому поезду, сказали, чтобы отправляли их товарным поездом, а следовательно, малой скоростью, что путешественников никак не устраивало. Они снова обратились за помощью в нашу оперативную группу. И.Н.Киселев безуспешно попытался решить этот вопрос с аппаратом Министерства путей сообщения. Пришлось обратиться к министру. В это время я заменял академика Н.М.Сисакяна на время его командировки, сидел в его кабинете. В моем распоряжении была «вертушка». Позвонил Б.П.Бещеву, представился и изложил существо вопроса. Ожидал, что упоминание о предстоящей встрече путешественников с Никитой Сергеевичем произведет должное впечатление. Однако вначале разговор не получился. Министр сказал, что к пассажирским поездам товарные вагоны не прицепляют. Исключения допустить он не может. Я еще раз повторил, что речь идет о встрече с Хрущевым. «Ничего страшного не произойдет, если они опоздают», — ответил Б.П.Бещев. Я растерялся, такая реакция министра была мне непонятна. Ничего не оставалось делать, как заявить, что я сейчас же передам содержание разговора в секретариат Хрущева в Кремле. Не исключаю, что о нем сообщат и Никите Сергеевичу. Эффект оказался неожиданным: Борис Павлович изменил тон, сказал, что, пожалуй, чехословацкие путешественники правы и соответствующее разрешение он даст. Позднее мне стало понятно, что Б.П.Бещев уже знал о предстоящем снятии Хрущева, а поэтому так со мной и разговаривал, но, поняв, что сказал лишнее, решил исправить ошибку.

В Москву чехословацкие путешественники прибыли 14 сентября. В тот же день они были приняты председателем Моссовета В.Ф.Промысловым. Нанесли визит президенту АН СССР академику М.В.Келдышу и выразили ему глубокую признательность за прекрасную организацию Академией их путешествия по Советскому Союзу. В следующие дни они посетили Мавзолей, Кремль и квартиру В.И.Ленина. Путешественники имели многочисленные встречи и беседы с учеными Академии наук СССР. Были приняты председателем Государственного комитета по культурным связям с зарубежными странами С.К.Романовским.

Вместе с членами оперативной группы М.Зикмунд и И.Ганзелка проехали по новой кольцевой дороге вокруг Москвы. Мы ожидали, что о новой дороге они отзовутся с одобрением, но ошиблись. Чехословацкие путешественники раскритиковали кольцевую дорогу: и качество покрытия, и ее пропускную способность, и отсутствие разделительного барьера между полосами. Они подчеркнули, что следовало строить дорогу с учетом увеличения в ближайшее время грузопотока. Необходимы не четыре полосы, а 8 или 10. Пройдет с десяток лет, и дорогу придется расширять, а это потребует огромных капиталовложений. Сразу построить широкую скоростную окружную магистраль было бы и целесообразнее, и дешевле. Наши гости оказались правы. С большим опозданием кольцевая дорога была полностью реконструирована.

По просьбе М.Зикмунда и И.Ганзелки была организована их поездка в Объединенный институт ядерных исследований в г. Дубне. В книге отзывов института они оставили запись:

«Из всех 76 стран, по которым мы путешествовали до сих пор, мы только у вас нашли такую творческую атмосферу, в которой идеи, таланты и усилия ученых многих стран объединены в один могучий поток, направленный к познанию сущности мира, в котором мы все хотим жить»¹.

Встреча чехословацких путешественников с Н.С.Хрущевым не состоялась – он был освобожден от обязанностей Первого секретаря ЦК КПСС. В Чехословакии политическая обстановка быстро менялась, появились признаки будущей «Пражской весны». Они спешили в Прагу и от поездки по Европейской части Советского Союза отказались.

Моя последняя беседа с ними произошла 5 октября. В отделе ЦК КПСС, занимавшемся социалистическими странами, попросили меня и И.Н.Киселева встретиться с М.Зикмундом и И.Газелкой в неофициальной обстановке и выяснить их планы использования многочисленных материалов, собранных во время путешествия по СССР. Такая просьба не была случайной: из краев, областей и республик в ЦК поступала информация, что чехословацкие путешественники не всегда правильно воспринимают нашу действительность, нередко высказывают поверхностные суждения, делают ошибочные выводы и т.д. Вечером в «Серой гостиной» Дома ученых в их честь был устроен ужин, в

котором со стороны Академии приняли участие И.Н.Киселев, Г.И.Рахманинов и я. Разговор носил очень откровенный характер. Зикмунд и Ганзелка вспоминали много интересных эпизодов из своего путешествия по Советскому Союзу, а также по другим странам. Иржи Ганзелка рассказал, что когда они пересекали пустыню Сахару на своей первой серийного производства «Татре», то чуть не погибли. Они допустили непростительную ошибку — большой резиновый баллон с запасной водой привязали к заднему бамперу машины. От тряски резина протерлась, вода вытекла. Спохватились они, когда основной запас воды кончился. Началось обезвоживание организмов, а с ним и помутнение сознания, появились миражи. Их спас неожиданно услышанный гудок паровоза. Они развернули машину и скоро выехали к железнодорожным путям.

За ужином мы получили интересующую нас информацию. Ганзелка и Зикмунд благодарили нас за помощь, постоянно оказывавшуюся во время путешествия. В самом конце, в заключительном тосте, я выразил надежду, что собранные ими материалы никогда не будут использованы во вред советско-чехословацкой дружбе. Когда я произнес эти слова, Иржи Ганзелка вскочил и заявил, что он не ожидал услышать от меня такие слова и если бы не наши дружеские отношения, то он никогда больше не подал бы мне руки. Я сказал, что он меня неправильно понял, я имел в виду не его и Мирослава, а случайную утечку материалов в чужие руки. Конфликт был исчерпан. Однако будущее показало, что поставленный мной вопрос не был безосновательным.

На следующий день, 6 октября 1964 г., чехословацкие путешественники выехали на родину. До Бреста их провожал Рахманинов. Они очень торопились, ехали на повышенной скорости и без остановок. Герман Иванович успел купить в Москве два батона белого хлеба и любительскую колбасу. Взяли два больших термоса с кофе. Это скромное продовольствие поглощали в машинах, не делая остановок. В Бресте Рахманинов с ними тепло распрощался.

Защита докторской диссертации

В августе 1964 г. я отдыхал с женой и сыном Алешей в санатории «Гребешок» вблизи Гагр. Здесь я получил письмо от И.А.Гладкова. Он сообщил мне, что вышла из печати моя монография, издана она хорошо, оставляет впечатление серьезного исследования. Мне, естественно, захотелось скорее вернуться в Москву, самому взять в руки книгу.

По существовавшим тогда правилам защита книги в качестве докторской диссертации могла состояться только через четыре месяца после ее опубликования. Предполагалось, что в этот период ученые ознакомятся с работой, возможно, появятся рецензии. Автореферат не рассылался, соискатель должен был представить только научный доклад для членов Ученого совета.

В сентябре «Правда» опубликовала информацию о книге. В краткой аннотации ей была дана высокая оценка. В те времена это имело большое значение, не могло остаться незамеченным. Тираж книги быстро разошелся. В ноябре были опубликованы три рецензии: в журнале «Коммунист» выступил академик А.А.Арзуманян, в журнале «Вопросы истории» Л.Н.Нежинский и С.И.Прасолов, в журнале «Мировая экономика и международные отношения» В.Н.Стародубровская. Особенно важной для меня явилась рецензия А.А.Арзуманяна, подчеркнувшего, что автор, анализируя революционные преобразования в различных странах, раскрыл не только общие закономерности, но и особенности социалистического обобществления средств производства в конкретных условиях каждой страны¹.

Я обратился в дирекцию Института экономики с просьбой принять книгу к защите на соискание ученой степени доктора экономических наук. Просьба была рассмотрена на Ученом совете, который утвердил трех официальных оппонентов: членов-корреспондентов АН СССР Н.Н.Иноземцева и Л.М.Гатовского и доктора экономических наук В.А.Масленникова. Защита была назначена на декабрь в специализированном Ученом совете по истории народного хозяйства. Перед защитой неожиданно произошла полезная «репетиция»: меня пригласили прочитать доклады по проблемам, изложенным в монографии, в Министерстве обороны и в Партийном кабинете МГК КПСС. В первом и во втором случаях слушатели оказались очень квалифицированными, задавали много вопросов. После этих выступлений мне было совсем нетрудно написать научный доклад для членов Ученого совета.

Защита состоялась 21 декабря и прошла успешно. Критические замечания были, но без них защит не бывает. Голосование было почти единогласным: против проголосовали, кажется, один или два члена Ученого совета. В феврале 1965 г. диссертация была утверждена на основном Ученом совете Института экономики. Меня поздравили коллеги по работе, многие друзья. В те дни испытывал чувство удовлетворения. Оно было связано не только с получением докторской степени, но и с осознанием, что у меня есть способности к научной работе, которые в дальнейшем предстояло развить и реализовать.

В 1965 г. монография «Вопросы теории и практики социалистической национализации промышленности» вышла в издательстве «Наука» вторым тиражом. На нее поступило дополнительно более двух тысяч заявок из книготорговой сети и от отдельных читателей. В 1966 г. на основе этой монографии издательством «Прогресс» была издана на английском языке книга «Социалистическая национализация промышленности». В 1969 г. книга появилась на французском и испанском языках. За ней последовали и другие мои публикации.

Неожиданная командировка и необычное возвращение

В многочисленные обязанности вице-президента АН СССР академика М.Д.Миллионщикова входили и международные связи. Он возглавлял Советский Пагуошский комитет, часто принимал различные делегации, выезжал в заграничные командировки. Все это имело прямое отношение к моим новым обязанностям в Президиуме АН СССР. Так возникли точки соприкосновения с деятельностью Михаила Дмитриевича. Я стал частым «гостем» в его кабинете.

Международная известность Михаила Дмитриевича быстро росла, и он стал получать многочисленные приглашения из разных стран для участия в конференциях или для визитов по другим поводам. Принимать все эти приглашения он не мог, в большинстве случаев посылал в ответ письма с благодарностью, но были случаи, когда необходимо было ехать самому или, в крайнем случае, направить своего представителя в качестве наблюдателя. Дважды таким представителем пришлось быть мне. В феврале 1965 г. М.Д.Миллионщиков позвонил мне по телефону и попросил срочно зайти. Войдя в кабинет, я увидел, что академик чем-то серьезно расстроен. Он начал с того, что его очень подвел начальник Управления внешних сношений Корнеев. Михаил Дмитриевич получил приглашение в Загреб на заседание подготовительного комитета очередной Пагуошской конференции. Поехать он не мог и поручил Корнееву подумать о замене, тот же ничего не сделал, а за четыре дня до открытия заседания послал организаторам телеграмму с уведомлением, что никто из членов Советского Пагуошского комитета в Загреб не приедет. Это сразу стало известно советскому послу в Белграде, и он немедленно отправил в ЦК КПСС телеграмму с запросом о причине отказа и возможном изменении нашего отношения к Пагуошскому движению вообще. Миллионщикову пришлось объясняться с секретарем ЦК КПСС Б.Н.Пономаревым.

Рассказав все это, Михаил Дмитриевич попросил меня полететь вместо него. Это была пятница, а вылетать предстояло вечером в понедельник. Заседание начиналось во вторник после обеда. При этом он сказал: «Вы, во-первых, единственный имеете нашу многократную визу на выезд за границу, а во-вторых, на вас я могу положиться. Все указания о линии поведения мною будут подготовлены». Отказываться не стал. Сложность ситуации была понятна, хотя одновременно осознавал, что в Загребе мне будет очень непросто.

В самолете случайно познакомился с женой нашего посла в Белграде. Это означало, что посол и другие сотрудники посольства будут встречать самолет и окажут мне содействие в размещении в гостинице и оформлении утром следующего дня вылета в Загреб. Так оно и произошло. Настроение у меня улучшилось. Послу я рассказал о происшедшем в Академии наук недоразумении, которое могло получить международный отголосок. Он ответил, что на следующий день информирует МИД Югославии.

Заседание подготовительного комитета началось в 15.00. Присутствовало примерно 20 человек, которые между собой были хорошо знакомы. Я же всех увидел впервые. Меня представили, обменялись визитными карточками, и началась работа. Я внимательно слушал, записывал и на первом заседании решил не выступать, но все же в одном случае пришлось это сделать — ответить на не совсем корректную фразу, задевавшую позицию СССР по вопросам разоружения.

После ужина в голову пришла мысль пригласить к себе «на рюмку водки» двух представителей Чехословацкой Академии наук. Они охотно согласились. Юбилейная водка и черная икра произвели должное впечатление. Состоялся полезный разговор, во время которого я получил характеристику каждого участника заседания и информацию о возможных «подводных камнях». Теперь я был хорошо ориентирован и в дальнейшем чувствовал себя уверенно. Несколько раз выступал, отстаивая наши позиции. Все указания Михаила Дмитриевича были выполнены.

Заседание продолжалось три дня и закончилось вполне успешно. Надо было возвращаться в Москву. В тот период советские самолеты летали в Загреб не ежедневно, и мне предстояло оставаться в Загребе еще на одни сутки. Все участники встречи разъехались, и коротать целый день одному мне не хотелось. Выход был найден — можно было лететь югославским самолетом «Caravella». Так я и поступил. Вылетели по расписанию и через полтора часа совершили посадку в Варшаве. К сожалению, здесь произошла задержка — Москва не принимала. Однако часа через два вылет был разрешен. Моим попутчиком был югославский монтажник, работавший на строительстве высотных домов на новом Арбате. Он хорошо говорил по-русски, и за разговорами мы незаметно подлетели к Москве. Стюардесса объявила по радиотелефону, что через несколько минут самолет совершит посадку в Москве в аэропорту «Шереметьево». Действительно, самолет круто пошел вниз, включив тормозные устройства. Только тут я сообразил, что возвращаюсь в Москву на день раньше и встречать меня не будут. Это означало, что придется заказывать машину и ждать более часа. Впрочем, это меня не слишком огорчило. Главное, что примерно через два-три часа я буду дома. Пока я так размышлял, что-то изменилось: самолет неожиданно прекратил снижение, сделал разворот и круто пошел вверх. На это обратили внимание и другие пассажиры. Прошло минут десять, самолет выровнялся, и стюардесса сообщила ошеломляющую новость: в «Шереметьево» начался снежный ураган, видимость сократилась до 50 метров, посадка отменена, и мы возвращаемся в Варшаву. Во время обратного полета в салоне стояла мрачная тишина. Запас напитков был исчерпан, угощать нас было нечем. В Варшаве сели вполне благополучно, в зале для транзитных пассажиров угостили соками. Через некоторое время сообщили, что самолет возвращается в Загреб, а нас отправят в Москву на следующий день на советском лайнере.

В гостинице «Астория» меня разместили в одном номере с югославским монтажником. После хорошего ужина мы решили пойти в кинотеатр, как говорится, «убить» время. Кинокартина была неинтересной, но зато очень красочной. Основное содержание: морские разбойники похищают красивых девушек. Из кинотеатра мы вернулись в гостиницу, и я предложил пойти в буфет и выпить по паре бутылок пива. Предложение было охотно принято, но реализовать его оказалось непросто. Время было позднее, до закрытия ресторана оставалось минут 20, и официант на нас просто не обращал внимания. Он несколько раз проходил мимо и на мою просьбу не реагировал. Тогда мой спутник сказал, что сейчас он попробует сделать заказ: вынул два доллара, подозвал официанта, и тут же не столе появились и пиво, и орешки. Югослав торжествовал. «Видите, как здесь относятся к русским рублям», — сказал он.

В Москву мы прилетели по расписанию, и я поспешил к телефону, чтобы заказать в диспетчерской Академии наук автомашину. При этом совершенно забыл, что вернулся в Москву в обусловленный ранее день и тем же рейсом. В диспетчерской моей просьбе удивились и сказали, что вас уже поехала встречать жена. Все встало на свои места. Через несколько минут мы встретились с Марианной, и я поведал ей о моих приключениях.

В Президиуме АН СССР доложил академику М.Д.Миллионщикову о результатах работы подготовительного комитета, о принятых им решениях, о моих выступлениях. Он все одобрил, поблагодарил меня и, выслушав с улыбкой рассказ о моем обратном путешествии, сказал: «Хорошо то, что хорошо кончается».

Третья командировка в США

В конце февраля 1966 г. в США должны были состояться переговоры о заключении на очередной срок межправительственного Соглашения о культурном обмене между СССР и США. Делегацию и на этот раз возглавил С.К.Романовский. Он был уже председателем Комитета по культурным связям с зарубежными странами, имел ранг министра. Меня снова включили в состав делегации. В мою задачу входило одновременно провести переговоры о продлении соглашений с Национальной Академией наук и Американским советом познавательных обществ.

В конце февраля 1966 г., перед отъездом в США, я попросил академика Н.М.Сисакяна разрешить мне после окончания переговоров остаться еще на один месяц в США для работы в Библиотеке Конгресса. Я собирался написать книгу по проблемам рабочего движения в странах Западной Европы и хотел познакомиться с новыми зарубежными публикациями по этой теме. Норайр Мартиросович сказал, что в принципе он не возражает, но не советует задерживаться в США. В ближайшее время будут объявлены очередные выборы в Академию. Их особенность состоит в том, что возраст кандидатов в члены-корреспонденты АН СССР будет ограничен 55 годами. «У вас есть шансы быть избранным», — закончил Н.М.Сисакян. Как оказалось, это была наша последняя встреча.

В самом начале переговоров С.К.Романовский сказал мне, что американская сторона особенно заинтересована в продлении соглашения между Академией наук СССР и Национальной Академией наук США. Он попросил меня не форсировать переговоры до тех пор, пока не будут решены принципиальные вопросы по межправительственному соглашению. Переговоры со мной и на этот раз вел профессор П.Доти. Он прилетал в Вашингтон на один-два дня для переговоров, а затем возвращался в Бостон. Заседания проходили в здании Государственного департамента. Выполняя указание С.К.Романовского, я занял довольно жесткую позицию, рассчитывая, что в нужный момент пойду на уступки и быстро закончу переговоры.

Перед началом очередной встречи 13 марта профессор П.Доти неожиданно выразил мне глубокое соболезнование. Увидев, что я изменился в лице, а следовательно, ничего не знаю, протянул мне газету, в которой было опубликовано сообщение о скоропостижной кончине в Москве известного специалиста по космической биологии академика Н.М.Сисакяна. После потрясения, вызванного скорбным известием, не мог сразу сесть за стол переговоров и уехал в гостиницу. Встреча была перенесена на вторую половину дня. После ухода из жизни Александра Васильевича Топчиева неожиданная преждевременная кончина Норайра Мартиросовича для меня явилась второй тяжелой утратой и в лично человеческом, и в деловом отношениях. Он ценил меня, полностью доверял, и я мог всегда рассчитывать на его поддержку.

Через несколько дней Сергей Калистратович дал мне указание форсировать переговоры с Национальной Академией наук США. Очередное заседание было назначено на 10 часов, но П.Доти не прилетел. Из-за сильного тумана аэропорт был закрыт. Встречу перенесли на вторую половину дня, а затем снова отложили. П.Доти прилетел только в 21 час. Мне позвонили в гостиницу из Академии и сообщили, что переговоры начнутся в 22 часа. К назначенному времени я вместе с советником посольства Н.Ступарем приехал в Государственный департамент. Нас ждали, и по длинным полутемным коридорам мимо стоявших на углах охранников с автоматами провели в комнату, предназначенную для переговоров. После обмена приветствиями и разговора о трудностях перелета из Бостона в Вашингтон приступили к рассмотрению проекта соглашения. Почти по всем пунктам я пошел навстречу пожеланиям, высказанным ранее американской стороной (полученные мной в Москве указания позволяли это сделать). Реакция П.Доти была для меня неожиданной: он явно тянул время, поднимал новые вопросы, мои предложения не принимались. Сделали перерыв на кофе. Снова сели за стол переговоров, и тут П.Доти попросил меня ознакомиться с письмом, направленным Д.Бронком президенту АН СССР М.В.Келдышу. В письме академика М.В.Келдыша приглашали принять участие в очередном годичном собрании Национальной Академии в Сан-Франциско в апреле 1966 г. Указывалось, что ему будет предоставлена широкая возможность ознакомиться с проводимыми научными исследованиями в университетах и специальных лабораториях. В заключение письма Д.Бронк отмечал, что переговоры с В.А.Виноградовым зашли в тупик и их будет целесообразно продолжить во время пребывания М.В.Келдыша в США.

Это был прямой выпад против меня. Ситуация, на первый взгляд, казалась безвыходной. Я передал письмо для ознакомления советнику посольства и стал думать об ответе, внешне сохраняя спокойствие, хотя, конечно, волновался. Для меня это был тест на зрелость. Мой ответ для американской делегации оказался неожиданным. Я сообщил, что М.В.Келдыш в этом году не сможет принять приглашение и его официальный ответ Д.Бронк вскоре получит. Для такого заявления были основания. Перед отъездом в США я встретился с Мстиславом Всеволодовичем и спросил, как мне реагировать, если будет подниматься вопрос о приглашении его в США. Он ответил, что в 1966 г. посетить США не сможет, у него другие планы.

Мои слова у П.Доти и его коллег вызвали замешательство. Сорвать подписание нового соглашения они не могли. Я это понимал и отметил, что проведенный обмен мнениями был полезным, вероятно, о нем следует проинформировать президента Академии Д.Бронка и назначить еще одну встречу. В этот момент мне в голову пришла озорная мысль, и я продолжил: «Расскажу вам поучительную шутку. Однажды молодой человек, гуляя в веселый майский день в парке, встретил очаровательную девушку. Они познакомились, и он пригласил ее в кафе. Когда шампанское было выпито, а мороженое съедено, молодой человек спросил у девушки: “Верит ли она в любовь с первого взгляда?” Девушка улыбнулась и ответила: “Нет”. Молодой человек также улыбнулся и произнес: “Следовательно, нам придется встретиться еще раз”. Итак, господа, — продолжил я, — до новой встречи». Встал и пошел к двери. В этот момент перевод моих слов был закончен, американцы застучали ладонями по столу, что означало их одобрение, и вышли вслед за мной в коридор. П.Доти, прощаясь, сказал, что утром мне позвонят и сообщат о времени возобновления переговоров.

Вернулся я в гостиницу в два часа ночи и решил разбудить С.К.Романовского и все ему рассказать. Сергей Калистратович удивился моему вторжению, внимательно выслушал, одобрил занятую позицию, посмеялся над шуткой, рассказанной американцам, и выразил уверенность, что переговоры закончатся успешно. Так оно и произошло: в тот же день состоялось новое заседание, и на основе компромисса все трудности были преодолены. Очередное соглашение с Национальной Академией наук открывало дополнительные возможности для расширения научных контактов между учеными СССР и США.

Вскоре завершились переговоры и по межправительственному соглашению. Стороны договорились о дне и часе его подписания. С американской стороны это должен был сделать государственный секретарь Дин Раск. Казалось, все ясно, и мы забронировали места в самолете. На прием в советском посольстве, кроме участников переговоров, были приглашены и гости. И вот тут произошло неожиданное. Приехавший на подписание государственный секретарь сказал, что оно откладывается: президент США Линдон Б.Джонсон запросил соглашение на 48 часов для ознакомления.

Прием в посольстве отложить было невозможно: гости пришли, стол был накрыт. Это был самый скучный прием из всех, в которых я участвовал. Тосты, естественно, не произносились, пили и ели молча. Настроение у всех было сумрачным.

В Москве через несколько дней открывался очередной съезд КПСС. С.К.Романовский был избран делегатом и не мог задерживаться в США. В тот же день он вылетел в Москву. На другой день покинули Вашингтон все члены делегации. Президент США не внес в текст межправительственного соглашения изменений, и с советской стороны его подписал Чрезвычайный и Полномочный посол СССР в США А.Ф.Добрынин, а с американской — помощник государственного секретаря США Джон М.Ледди.

В те дни я шутил, что если в старости буду писать мемуары, то обязательно одну из глав озаглавлю: «50 дней и одна ночь в Государственном департаменте США». Оказалось, что шутка стала былью.

Очередные выборы в Академию наук СССР в 1966 году

В Москву, после окончания переговоров в США, я вернулся в двадцатых числах марта. Обязанности главного ученого секретаря временно исполнял член-корреспондент АН СССР Г.Д.Афанасьев. Доложил академику М.В.Келдышу о проведенных в США переговорах и передал ему текст соглашений с Национальной Академией наук США и Американским советом познавательных обществ. Мстислав Всеволодович одобрил мои действия и подписал соглашения.

Прошли три-четыре дня, как никогда спокойные, поскольку писем мне на визу больше не приносили. Я не был этим огорчен, но решил доложить Г.Д.Афанасьеву. Он меня выслушал, сказал, что спросит президента. По-видимому, Мстислав Всеволодович решил не возобновлять сложившуюся практику визирования. Возможно, сыграл свою роль тот факт, что из директивных органов за три года не поступало замечаний. С моих плеч свалился большой груз.

Объявление о выборах в Академии наук СССР было опубликовано в газете «Известия» 18 апреля. На выдвижение кандидатов был установлен месячный срок. В члены-корреспонденты АН СССР могли выдвигаться ученые не старше 55 лет. Такое возрастное ограничение вводилось впервые. Его цель — осуществить омоложение академического корпуса. Не все отделения были с этим согласны. Среди ученых, достойных избрания членами-корреспондентами АН СССР, было достаточно много лиц старше 55 лет. Некоторым повезло: их выдвинули и избрали прямо действительными членами, что ранее в Академии случалось крайне редко. Например, в Отделении наук о земле так стал академиком В.В.Меннер, в Отделении общей биологии — А.Б.Жуков, в Отделении физиологии — В.В.Парин и Б.В.Петровский.

Моя научная работа была тесно связана с Институтом экономики. В нем закончил аспирантуру, защитил кандидатскую и докторскую диссертации. Под грифом Института были опубликованы две мои монографии. Я был членом одного из специализированных Ученых советов, принимал участие в коллективных трудах. С учетом этого было вполне естественно, чтобы моя кандидатура в члены-корреспонденты АН СССР была выдвинута именно этим Институтом. На Ученом совете Института экономики это сделал член-корреспондент АН СССР В.П.Дьяченко. Голосование было открытым, и, по словам профессора И.А.Гладкова, против были подняты две или три руки. Я представил необходимые документы и вскоре был зарегистрирован в Управлении кадров в качестве кандидата по специальности «экономика». В Отделении экономики по этой специальности было объявлено 5 вакансий.

Дирекция Института экономики разослала во многие экономические научные учреждения сообщение о выдвинутых кандидатах с просьбой их поддержать. Так, я получил более десятка поддержек, в том числе и от учреждений, которые мне не были известны. Месяц, отведенный на выдвижение, истекал, казалось, все обстоит нормально, но в середине мая я получил информацию, которая меня серьезно обеспокоила. Ко мне зашла сотрудница издательства «Наука» М.Е.Товмасян. Она была издательским редактором моих монографий и рассказала, что, когда она находилась в квартире С.Г.Струмилина, где обсуждала с академиком вопросы публикации его трудов, к нему пришли две сотрудницы Института экономики. Они сказали, что выполняют поручение партбюро института. Им дано указание выяснить, как голосовали члены Ученого совета при выдвижении В.А.Виноградова кандидатом в члены-корреспонденты АН СССР. Станислав Густавович ответил, что он поддержал всех выдвинутых кандидатов. В тот же день мне позвонил директор Института экономики член-корреспондент АН СССР Л.М.Гатовский и сказал, что партбюро института обвинило его в неправильном подсчете голосов при выдвижении моей кандидатуры и приняло решение произвести опрос всех членов Ученого совета, принимавших участие в голосовании. В разговоре со мной Лев Маркович выразил свое несогласие с этим решением и подчеркнул, что считает его совершенно не оправданным.

Замысел членов партбюро был понятен: сфальсифицировать путем опроса действительные итоги голосования и в последний день регистрации сообщить в Президиум АН СССР, что кандидатура В.А.Виноградова была представлена ошибочно — Ученый совет проголосовал отрицательно. Такое отношение ко мне можно объяснить только тем, что я был учеником И.А.Гладкова, продолжал с ним сотрудничать, а Иван Андреевич с частью членов партбюро, как говорится, «был на ножах». Мое избрание укрепляло его позиции.

В сложившейся ситуации следовало срочно действовать. Позвонил Н.Н.Иноземцеву в газету «Правда», где он в то время работал заместителем главного редактора по международному отделу, и договорился о встрече. Рассказал Николаю Николаевичу о складывающейся ситуации. Он был возмущен и тут же написал в Президиум АН СССР письмо о выдвижении меня кандидатом в члены-корреспонденты АН СССР. На следующий день это выдвижение поддержали член-корреспондент АН СССР К.Н.Плотников, академики И.И.Минц и С.Г.Струмилин. Таким образом, независимо от результатов опроса (а он не дал, как потом выяснилось, ожидаемого партбюро результата) мою кандидатуру снять стало невозможно.

В Отделении экономики выборы состоялись 28 июня. В первом туре избрали меня и доктора экономических наук А.Г.Милейковского, во втором — докторов экономических наук В.Г.Солодовникова и Т.В.Рябушкина, в третьем — доктора экономических наук Т.Т.Тимофеева. Хочу отметить, что я получил больше всех голосов «за». Это лишний раз подчеркнуло несостоятельность моих недоброжелателей.

После выборов в Отделении истории ко мне зашел Ю.В.Бромлей и сказал, что его тоже избрали кандидатом в члены-корреспонденты АН СССР, но пока условно. Я удивился такой формулировке, а Юлиан Владимирович пояснил: голосовал 21 член отделения. С.П.Трапезников и он в первом туре получили по 14 голосов «за» и по 7 «против». Однако оказалось под сомнением исходное число голосовавших: не ясна была правомерность исключения из него члена-корреспондента АН СССР А.П.Окладникова, который уехал в археологическую экспедицию в пустыню Гоби. Эта пустыня расположена на территории СССР и Монголии. Если в день выборов экспедиция находилась на нашей территории, его отсутствие считалось не оправданным, списочный состав голосующих увеличивался на единицу, и для избрания требовалось получить минимум 15 голосов. Если А.П.Окладников в день выборов был в Монголии, тогда это рассматривалось как зарубежная командировка и он исключался из списочного состава. Вот такой возник казус. В разные концы полетели телеграммы с запросами, и, к облегчению заинтересованных лиц, Алексей Павлович оказался в тот день в Монголии. Переголосовывать не пришлось.

Общее собрание Академии наук проходило 1 июля в Доме ученых. По случайному совпадению в этот день я уезжал в составе делегации партийных работников в Германскую Демократическую Республику. Возглавлял делегацию заместитель заведующего Отделом науки ЦК КПСС С.Г.Щербаков. Поезд отходил в 17 часов. Я стоял с чемоданом около двери, когда раздался телефонный звонок. Заместитель начальника Управления кадров Л.К.Семенов поздравил меня с избранием в состав Академии.

В Берлин прибыли поздно вечером. И хотя это была вторая командировка в Германию, я продолжал испытывать противоречивые чувства: вспоминал войну, тяжелое ранение, погибшего в Ленинграде от голода брата Николая, убитых на фронте друзей. Можно ли это забыть, можно ли простить? Чувство неприязни я испытывал в течение нескольких дней, но затем пришло понимание, что мы встречаемся с людьми, которые не несут ответственности за злодеяния гитлеровцев, и большинство из них не воевало. Отношение к нам было очень хорошее. Мы проехали по территории ГДР на автомашинах более 500 километров, увидели много интересного.

В Москву делегация вернулась 12 июля. Здесь меня ожидала приятная новость: А.Н.Тихонов был избран действительным членом Академии, а А.А.Самарский и Р.М.Хохлов ее членами-корреспондентами.

Глава пятая