Вегетарианства или безубойного питания

В "Univers Illustre", за 26 марта 1876 г., доктор Decaisne в статье по поводу постов утверждает, что источник многих бо­лезней коренится в том пагубном роде пищи, к которому роди­тели приучают обыкновенно своих детей. Ссылаясь на показание врача траппского монастыря Lagrande Trappe, отца Дебрэна, Декен утвер­ждает, что пища траппистских монахов не только не мешает здо­ровью и долговечности, как многие думают, но наоборот весьма благоприятна для того и другого. В течение двадцатисемилетнего периода в этой общине не было ни одного случая апоплексии, аневризма, водянки, подагры, каменной болезни или рака. Холера никогда не за­глядывала ни в один из монастырей этого ордена, даже в то время, когда она сильно свирепствовала среди соседнего населения, и вообще, как всем известно, никакая эпидемия не проникает в стены траппских монастырей. "Спокойная и мирная жизнь траппистов, заключает Декен, представляет самое разительное осуждение нашей чувственности и невоздержности, нашей беспорядочной жизни и стра­стей, так часто подрывающих в самом корне наши жизненные силы".

На ту же тему, гигиенист Монсагрив, в Монпелье, пишет: "Не пифагорейцы ли но необходимости, если не по убеждению, наши крестьяне в Коррезе и Бретани? А разве они менее сильны и здо­ровы, чем их земляки-горожане, питающиеся мясом?.. Я изучал действе пифагоровой системы на траппистах и нашел, что они пользуются крепким здоровьем и необыкновенною долговечностью".

Что касается эпидемий, то множество статистических данных доказывают, что от них почти застрахованы люди, воздерживающиеся от мясной пищи и от почти неизбежной принадлежности ее — спиртных напитков. Из таких данных достаточно указать на пример доктора Роша (Rush), приведенный в Эдинбургском "Medical and Surgical Journal". Во время страшной эпидемии желтой лихорадки, в Филадельфии, он сохранил свое здоровье и энергию, благодаря диете, со­стоявшей из овощей, зерен и молока с полным исключением всякого рода мяса. Еще замечательнее в этом отношении опыт знаменитого гигиениста Сильвестра Грэхема (Graham). Во время холеры 1832 г., в Нью-Йорке, он уговорил многих жителей, вопреки советам других врачей, строго воздерживаться от мяса и спиртных напитков и довольствоваться исключительно растительною пищей. "И замечательно, — говорит Грэхэм, — никто из тех, кто придержи­вался такой диеты, не пал жертвой эпидемии, и только у немногих были легкие припадки ее". Врачи Поллард, Рис и Тэппэн, предписав своим пациентам такую же диету во время холерной эпидемии, имели удовольствие видеть, что без исключения все последовавшие их совету сохранили превосходное здоровье среди страданий и смерти окружающих.

Подобные соображения начали занимать умы политиков уже более столетия тому назад. В то время известный богослов, доктор Пэли (Paley) писал в своей книге "Principles of Moral and Political Philo­sophy": "Если прироста населения зависит от количества продовольствия, которым оно располагает, то ни с чем по важности, не­сравнимое значение принадлежит роду или качеству пищи, которую обычай или случай вводит в употребление в данной стране. В последнее время, в Англии, несмотря на то, что количество продуктов земли должно, по-видимому, значительно возрасти вследствие рас­пашки пустошей и усовершенствованной обработки земли, соответственного прироста населения вовсе не наблюдается, и причину этого следует искать, как мне кажется, в распространены употребления мясной пищи. Целые классы народа, питавшиеся в прошлом столетии почти исключительно блюдами из молока, кореньев и овощей, ныне требуют ежедневно значительной порции мяса. Вследствие этого, большая часть плодороднейшей почвы в Англии пущена под выгоны. Мало того, огромная доля зернового хлеба прежде прямо шла на питание людей, а ныне служит этой цели только косвенно, идя на откармливание баранов и быков. Таким образом общее или весовое количество про довольствия уменьшилось, и прибыль от улучшения почвы уравнялась потерей от перемены продуктов потребления. Все это убеждает нас, что для нации полезнее заботиться о поощрении земледелия, чем ското­водства, так как первое из этих занятий может прокормить большее число людей. Земледелие выгодно еще и потому, что оно дает занятие большему числу рабочих рук. Если заняться вычислением, какое количество продовольствия возможно извлечь из данного про­странства земли определенного качества, и принять за меру число людей, которых оно может содержать в полном здоровье и силах, то полученное число будет зависеть в сильнейшей степени от рода пищи. Так, например, участок земли, способный прокормить такое количество скота, какое необходимо для продовольствия десяти человек мясом, может непосредственно прокормить зерном, овощами и молоком по меньшей мере вдвое больше людей".

В статье доктора Ричардсона, помещенной в июле 1880 г в журнале «Modern Thought", под заглавием "Food Thrift" (Экономия пищи), приведены следующие соображения: "Даже при небольшом стеснении, не говоря уже о неприятельской блокаде, в Англии немед­ленно начнутся политические смуты, и не столько от действительного недостатка пищи, сколько от неравной для всех потребителей воз­можности запастись продовольствием. Лишь только возникнет паника, спрос на съестные припасы усилится, и немногие богачи скупать пропитание всей массы бедняков; а когда толпа начнет голодать или только еще вообразит, что ей придется голодать, общественные устои рухнут... Когда средства к жизни распределяются не равно и не гуманно, кто-нибудь, естественно, должен умирать с голоду; распре­делите их равномерно, как повелевает любовь к ближнему, и никто не умрет от нужды даже в самых холодных и неплодородных странах, за исключением разве каких-нибудь случайностей или собственной небрежности". Говоря об эмиграции, Ричардсон прибавляет: «От нас выселяются наиболее трудолюбивые и бережливые, остается часть наименее способная - к труду и бережливости, вообще слабейшая часть населения. Эмигрант — это дыра, в которую утекают все приобретения, которые мы только успеваем делать на пути общественного прогресса, туда уходит лучшее богатство народа. Мы должны серьезно подумать о самой широкой утилизации всех растительных продуктов; в качестве продовольствия они стоят гораздо выше продуктов из животного царства. Нам нужно заучить, как правило, ту простую истину, что, обращаясь за пищей к растительному цар­ству, мы обращаемся к первому и, следовательно, самому дешевому источнику питания. Необходимо бороться с общепринятым мнением, будто, потребляя животную пищу, мы берем ее из первого источника, что совершенно ошибочно, и наоборот, распространять убеждение, что в животном-то миpe и нет первых источников питания — альбуминного, крахмалистого и костеобразовательного вещества, что охота за животными или разведете, воспитание, уход и откармливание их для продажи — все это с начала до конца излишний труд, что, наконец, лучшая форма пищи — это естественная, истинная пища, которую те же животные находят для себя без всякого труда в растительном царстве".

Артур Арнольд в речи к избирателям, в Сольфорде, в феврале 1879 г. говорил:

"Зеленый ковер, которым, благодаря системе нашего хозяйства, природа покрывает пустеющую Ирландию, подвигается с запада к востоку и переходить в Англию. Где когда-то пахарь посвистывал на своей ниве, там теперь пасется скот, а он требует почти три акра выгона, чтобы дать то количество продовольствия, какое дал бы один акр пашни".

Старинная поговорка: "Дал Бог рот, пошлет и пищу", не одно суеверное оправдание беспечности. Нужно только следовать благодетельным указаниям природы, жить во всех отношениях естествен­ною жизнью, и мы убедимся, что земля в состоянии дать все необхо­димое для поддержания жизни наших потомков. Каждый рождающийся ребенок приносит не только лишний рот, но и лишнюю пару рук, а одной пары рук более чем достаточно для прокормления одного рта. Поэтому подъема общественного благосостояния следует ожидать от лучшего распределения земли, а не от применения советов Мальтуса. Далеко не сочувствуя эгоистичному и холодному учению Мальтуса, я нахожу нечто благородное и трогательное в той вере в природу, которая побуждает нашу расу плодиться и множиться в той надежде, что земля всегда воздаст за труды человека. Эгоизм лежит в основе мальтузианства, он же служит одним из сильнейших доводов против него. Ставя предел воспроизведению в наиболее развитых расах и в наиболее образованных семьях каждой расы, это учете предоставляет будущность низшим типам человечества, которые, распложаясь, вскоре совершенно вытеснили бы высший тип. Сила, побуждающая нас плодиться, есть та самая vis viva, которая вставляет нас присваивать себе и колонизировать всякий кусок земли, на котором может существовать человек. Профессор Ньюмэк, в "Fraser's Magazine", пишет: "Мальтусу было небезызвестно, что растительная пища может прокормить большее население, чем животная; но ему должно быть не приходило в голову, что нации на самом деле только тогда и росли, когда они делались по преимуществу вегетарианскими; что, при: редком населении, народы остаются в сравнительно варварском состоянии, и что обращение к вегетарианскому способу питания всегда, было одним из условий цивилизации и могущества нации".

Вычислено, что для прокормления мясом того количества людей, какое может прокормить хлебом один акр обработанной земли (при среднем урожае), нужно, но меньшей мере, три или четыре акра выгона, а если взять для сравнения обильный урожай, то один акр пашни уравновесить даже шесть-семь акров выгона... Нам говорят, что Англия перенаселена. — Где же доказательство, спрашиваем мы?— Нам отвечают: — "Постоянная гнетущая нищета". Можно подивиться, если этот ответ кого-нибудь удовлетворит. Можем ли мы быть уверенными, что такой нищеты не существовало бы, если бы цифра населения Англии вдруг упала теперь до той нормы, на которой она стояла во время первого издания сочинения Мальтуса? Нет, ведь и тогда нищета была так велика, что он считал страну перенаселен­ной. Cyществование нужды и лишений не может служить доказательством перенаселения страны; утверждая это, наши политэкономы постоянно впадают в ошибку. Пороки общества и дурные законы — вот где источник народного разорения и болезненности; они неиз­бежно приводят к страданиям и нищете, как бы страна ни была обильна естественными богатствами. В 1871 г. было высчитано, что на производство пива и прочих спиртных напитков расходуется ежегодно такое количество зерна, из которого вышло бы 1,050 миллионов четырехфунтовых караваев хлеба; кроме того 61792 акра лучшей земли пущено под хмельники. Если бы перестали пить пиво и водку, — оказался бы большой избыток народного продовольствия. При этом я не касаюсь обжорства и расточительности господствующих у нас в больших городах. Гораздо важнее искоренить пьянство: это один из самых главных источников пауперизма и других общественных недугов. Если бы только уничтожить этот порок, ни­щета уменьшилась бы в поразительной степени; число преступлены сокра­тилось бы во много раз, и огромная часть труда, затрачиваемая напрасно, была бы сбережена. С другой стороны, естественно, что народ не может добывать пищу из земли, когда земля не в его руках, и уже по одной этой причине никогда не представлялось возможности исследо­вать надлежащим образом вопрос о том, "перенаселена ли Англия".

По вычислениям Лэнса, Миддльтона, Раусона, Бретона и других авторитетов, один акр земли производить следующее количество различных продуктов (конечно, в среднем выводе, не принимая в расчет разницы почвы, климата, времен года и проч.)²⁸.

Если бы одна треть всего пространства земли в Англии была пу­щена под зерновые хлеба и им подобные растения вроде гороха и бобов, треть — под картофель, свеклу, репу и остальная треть под плодовые деревья, леса и выгоны для рабочего и молочного скота, то на том же самом пространстве земли прокормилось бы население во много раз более, чем при существующих ныне условиях.

У нас есть одна отрасль хозяйства, на которую не обращено должного внимания: это плодоводство. Если бы эта отрасль садоводства была более распространена в Англии, то множество рук нашло бы себе производительную работу, и не было бы такой необходимости ни в эмиграции, не в привозе иностранного хлеба. Участки глинистой почвы, которые невыгодно пускать под пашню, принесли бы прибыль своим владельцам и пользу стране, если бы их засадили яблонями, грушевыми и сливовыми деревьями. Что же касается расходов на устройство парников и теплиц для воспитания более нежных растений — без этих приспособлений трудно обойтись в нашем климате — то единовременные затраты на этот предмет не выше, если не ниже тех сумм, которыми мы ежегодно рискуем на покупку или воспитание скота, подверженного всевозможным повальным и обыкновенным болезням. Не всем, быть может, известно, что, ради обеспечения продовольствия, парламент оказывал поддержку частным предприятиям из общественных сумм. В 1861 г. были назначены инспекторы для поощрения и расширения рыболовства в Шотландии. Владельцам рыбных промыслов была назначена субсидия сначала на три года, потом она возобновлялась ежегодно при нескольких министерствах. Почему бы парламенту не снизойти и к нуждам садоводов и огородников; ведь они также содействуют национальному продовольствию?

"В виду настоящего застоя в земледелии, говорит "Nottingham Evening Post", фермеры могли бы с выгодою направить свою деятель­ность на засаждение больших участков земли плодовыми деревьями. Будь это сделано надлежащим образом, затраченный капитал привнес бы если не скорую, то верную прибыль. Если бы вопрос этот посильнее заинтересовал общество, садоводство сильно подвинулось бы вперед не только по размерам, но и по качеству приемов, а следо­вательно и по производительности. От этого значительно увеличились бы запасы домашней провизии, — а продукты домашнего приготовления оказывают наиболее благотворное действие на здоровье человека, — увеличи­лось бы истинное богатство страны и улучшилось бы положение тех классов народа, которые служат главной и самой здоровой отрасли английской промышленности. И теперь местные выставки цветоводства и садоводства много содействуют поощрению этих занятий; но с назначением специальных инспекторов характер выставок должен был бы сильно измениться. В настоящее время экспонент стре­мится выставить особенно красивый плод или растение и получает премию за наружный вид экспоната. В этом мало поощрения к тому, чтобы владельцы больших участков засаживали их плодовыми деревьями. Цель достигалась бы гораздо лучше, если бы правительство взяло дело в свои руки. Этот вопрос не затрагивает политики, а касается государственной экономки. Со временем обществу придется обратить на него внимание; а в ожидании этого те, кто разделяет наше мнение, хорошо сделают, если будут содействовать расширенно плодоводства в стране своим личным примером".

Уже были предложения утилизировать этим способом пустующие земли внутри и около городов и деревень; люди, нуждающиеся в общественном призрении, вполне оплатили бы там свое содержание; во многих местах их можно было бы употребить с большою поль­зою для дренажных, пахотных и других земледельческих работ. Мера эта не только подняла бы ценность пустующих в настоящее время земель, но и повела бы к значительному улучшению санитарных условий: стоячие болота были бы осушены, бесчисленные мусорные кучи ушли бы на удобрение, воздух стал бы чище, и страна избавилась бы от худших из своих зол.

Перейдем к оценке экономического значения вопроса о пище для личности и семьи.

По мнению доктора Плейфера, который в течение многих лет руководил рядом официальных исследований над пищей солдат в Англии, Франции, Пруссии и Австрии, для здорового взрослого чело­века требуется ежедневно четыре унции белкового вещества и, по меньшей мере, десять с половиной унций углеродистых веществ. Если питаться исключительно одним каким-либо продуктом, то, чтобы получить требуемое количество белкового вещества, необходимо было бы съедать в неделю:

		Стоимость в шиллингах и пенсах	Вес в фунтах
Говядины	147 унций	6 ш. 1 п.	10 ½
Сыра	93 унции	3 ш.	6 3/5
Пшеничного хлеба	341 унций	2 ш. 8 п.	24 1/3
Овсяной муки	175 унций	1 ш. 4 п.	12 ½
Сушеного гороха	127 унций	1 ш. 2 п.	9

Для доставки организму необходимого количества углеродистых веществ нужно употреблять в неделю:

Доктор Эдуард Смитс, руководивший по поручению правительства в 1864 г. исследованиями над качеством и количеством пищи беднейшего населения, вычисляет, что за ту же цену, — а именно, за один пенни — можно иметь:

Судя по этим данным, растительная пища вчетверо дешевле мясной.

В отчете, читанном в Манчестерском Статистическом Обществе, г. Гойль (W. Hoyle) говорить: "Источник непроизводительных затрат заключается не только в плохой обработке почвы и в небрежном посеве, но также и в нерасчетливости при выборепищи... Доказано, что пшеничной или овсяной муки, плодов и овощей можно купить на один шиллинг такое количество, которое по содержанию питательных веществ заменяет количество мяса, строящее пять шиллингов. Предположим, что шесть миллионов семейств в Соединенном Королевстве ограничат свое потребление мяса хотя на один фунт в неделю — и мы получим сбережение от 10 до 12 миллионов фунтов стерлингов в год". В другом месте тот же статистик замечает, что расхода на пропитание одного человека при обыкновенной, смешанной пище хватило бы по меньшей мере на трех или четырех вегетарианцев.

Общие выводы из приведенных выше сравнительных расчетов следующие:

1) Данная площадь земли, пущенная под пашни, огороды, фрук­товые сады и выгоны (последние в достаточном размере для нужд населения, не потребляющего мяса), может дать количество продовольствия, способное прокормить в шесть раз большее число людей, чем при настоящих условиях. 2) Растительная пища, даже с придачей сыра, масла и молока, втрое или вчетверо дешевле, чем смешанная пища, составленная из мяса и растительных веществ.

Таким образом, возвращение к той пище, на которую указывают человеку и его физическая организация и нравственные инстинк­ты, привело бы к экономии в земле и в деньгах, то есть, к сбережению как национального, так и частного богатства. Эти экономические соображения заслуживают внимания в самой высокой сте­пени. В настоящее время повсюду, в особенности в больших городах, свирепствуют нищета и страдания. Бедные классы пребывают в полнейшем невежестве относительно физиологического и химического значения пищи, невежество этих людей может сравниться толь­ко с их упорным нежеланием научиться чему-нибудь. А между тем перед ними открытый путь, — столь прямой, простой и доступный для каждого; вступив на этот путь, всякий бедняк мог бы достиг­нуть здоровья, счастья, довольства и возможности плодиться и множить­ся, не опасаясь, что его детей ждет в будущем голод, пороки и рабство.

Нас спросят: "Куда же денутся в таком случае все животные? Не будут ли они мешать человеку?" Ответа на эти вопросы не далеко искать. Перестаньте разводить животных на убой — и природа сумеет восстановить равновесие, нарушенное человеком. Рогатый скот разводится нами искусственно и намеренно размножается подбором. привозом из-за границы и всяческими средствами. Не следует, впрочем, забывать, что при более широком развитии землепа­шества и огородничества, какое потребуется переменою способа питания быков понадобится огромное количество, человек должен будет прибегать к их помощи в земледелии, их древнейшей и законней­шей службе. Что же касается дичи — зайцев, кроликов, уток и пр.— то всякому известно, что их разводят в неимоверном количестве для целей охоты. Не так давно кролики сделались такой редкостью в Дании, что их пришлось выписать 50 тысяч штук из Франции, для датских садков.

Что естественный закон равновесия нарушается в этом случай искусственными способами, доказательством тому служит общеизвестный факт, а именно: среди животных, не употребляемых в пищу человеком, с течением времени не только не замечается увеличения численности до неудобной для человека степени, но даже вовсе не вид­но численного прироста. Нужно ли опасаться, что нас съедят или вытеснять барсуки, бобры, белки, ежи, ослы и лошади или реполовы, щеглы, скворцы и проч.? Не испытываем ли мы, напротив того, больших затруднений, когда нужно достать лошадей и вьючных животных по доступной цене, хотя эти животные почти никем не употребляются в пищу за исключением нескольких оригиналов в Париже? Природа премудро уравновешивает взаимные отношения ве­щей и не допускает чрезмерного размножения какой-нибудь одной по­роды животных, если только человек не нарушает своим вмешательством правильного действия ее законов.

Наконец, всего менее можно ожидать, что переход человечества от его настоящих привычек к вегетарианству совершится разом. А при постепенном распространении вегетарианства число искусствен­но размноженных животных будет убывать само собою, по мере уменьшения спроса на их мясо.

Не забудем, что многие виды животных принадлежат не на­шему климату; они переведены к нам в глубокой древности из отдаленных частей света: быки, вероятно, с востока, бараны из Африки. Наши прирученные потомки дикой коровы, благодаря усилиям человека, потерпели такие перемены в организации, что самая при­рода их изменилась. Те расслабленные, ленивые животные с грустны­ми глазами, которые встречаются на наших полях и улицах, оче­видно, принадлежат к выродившейся породе; в них вызваны искусственным путем те особенности, которые направлены только к удовлетворению нашего извращенного аппетита. Идите на выгон и до­смотрите на наших баранов. Ведь это не более, как мясная туша на четырех коротких и прямых ногах, плохо приспособленных к ношению такой тяжести. Их движения неуклюжи и вялы, они скоро устают и часто валятся на землю от тяжести собственного тела. По мере того, как подвигается вперед это превращение, навязанное во­лею человека, животное делается все более и более беспомощным, апатичным и тупым. Быки и бараны, пасущиеся на очень плодородных землях, жиреют и вместе с тем слабеют в необычайной степени; из баранов безрогие бывают самыми тупыми и тяжелыми, а тонкорунные — наиболее склонны к заболеваниям. Словом, все изменения, какие произвел человек в этих несчастных тварях, направлены к тому, чтобы навлечь на них такие же болезни и такое же вырождение, какие он навлек на самого себя. Прав был поэт Шелли — один из проповедников нашего учения — когда говорил: "Хворает только человек да те из животных, которые выроди­лись под его властью. Дикие животные не знают болезней и умирают только от старости или несчастной случайности. Свиньи, овцы, коровы, собаки — все домашние животные подвержены самым разнообразным болезням и, подобно человеку, извратившему их природу, имеют своих докторов, которые наживаются на счет их страда. Превосходство человека состоит в превосходстве зла".

Коснувшись экономического значения вегетарианства, нельзя не упо­мянуть о некоторых соображениях, не касающихся прямо вопроса о пище, но тесно связанных с ним.

В вопросе об одежде мы можем положиться на доказанную временем аксиому: спрос создает предложение. Например, если бы значительная часть публики потребовала растительных суррогатов кожи, этот товар тотчас же появился бы на рынке в изобилии, и его производство начало бы постоянно улучшаться. Даже при отсутствии спроса он уже появился на рынке, как видно из следующих строк "Альманаха Кожевников". (Leather Merchants' Almanac, 1877.)

"Недавно выдан патент на утилизацию некоторых дешевых, бросовых веществ для производства растительной кожи. Разновидности фукусов и ламинарии принадлежат к числу наиболее известных во­дорослей; они растут в море, по близости берегов, в таком же изобилии, как трава на лугах; в них заключается в большом ко­личестве особое клейкое вещество: оно-то и находит применение в производстве растительной кожи. Из хлопка или из его отбросов, смотря по требуемому качеству, приготовляются листы картона, одинаковой толщины и ширины. Листы эти накладываются на листы полированного цинка или другого металла и покрываются сгущенным отваром водорослей (Fucus crispus), жемчужного моха или другого подобного растения. Металлические пластинки при этом нагревают для того, чтобы состав хорошо пропитал волокна хлопка. Затем лист быстро высушивается, и та сторона его, которая прилегала к металлической пластинке, получает глянцеватую поверхность и напоминает своим видом обыкновенную кожу. Обработанный таким образом лист про­катывается между двумя совершенно гладкими горячими цилиндрами или вальками, между которыми оставляется определенное расстояние: необ­ходимо большое давление для того, чтобы волокна плотно улеглись, и лист получил равномерную толщину. Потом его покрывают вареным льняным маслом и сушат на вольном воздухе или при по­мощи особой печи. Когда лист высохнет, на него наводят тонкий слой растительного воска для увеличения гибкости, проводят между нагретыми вальками, а затем другие вальки придают ему желаемую поверхность: простой кожи, сафьяна, тисненой, глазированной и пр., наконец, готовый лист бронзируется, лакируется и вообще отделы­вается точно так же, как настоящая кожа. Растительная кожа не­промокаема и легко поддается тиснению". В последнее время такая кожа проникла и на французский рынок.

Что касается мехов, то их носят более по требованию моды и для украшения, чем по необходимости. Что без них легко обойтись даже в нашем северном климате и людям со слабым здоровьем, это я знаю по личному опыту

Нас спросят: чем стали бы люди удобрять землю для пашен, если бы количество скота значительно уменьшилось? По этому поводу профессор Лооз (Laws), посвятивший всю свою жизнь на изучение вопроса об удобрении и признанный авторитетом по этой части, пишет следующее:

"Во всех случаях, когда употребляется искусственное кормление скота или, вообще, когда кормовые продукты невыгодно утилизировать, для получения урожаев в будущем гораздо целесообразнее непо­средственно возвращать земле избыток соломы, чем проводить ее предварительно через желудки животных. В темной массе, означае­мой общим именем навоза, нет таких волшебных свойств, которых не было бы в земле; переработка соломы или репы в кишечном канале животного не только не возвышает ценности этих веществ в качестве удобрения, но, наоборот, значительно уменьшает их удобрительные свойства".

Комментируя эти слова, корреспондент "Dietetic Reformer" говорит: "Мы можем указать на одного фермера в Ульстоне, который отлично ведет свое хозяйство, но во всю свою жизнь не вложил в свою землю ни одной телеги навоза. Он глубоко распахивает осенью свои поля, предоставляет воздуху удобрять их в продолжение зимы, а весною засевает их³⁰.

Мясная пища с точки зрения нравственности.

Покойный викарий церкви св. Марка, в Вайтчепеле, Брук Ламберт, присоединил к этому письму следующие дополнительный показания:

"Кто желает убедиться в действительности вреда боен, тому стоит только свернуть с Вайтчепел-Рода при повороте к Лондонской и Северо-западной товарным станциям и спуститься в улицы, ведущие к Максель-Стриту. Он узнает тогда, как пахнет кровь. Но запах этот все же предпочтительнее тех зрелищ, какие могут встретиться на Вайтчепель-Роде. Телеги, нагруженные шкурами, ушаты с кровью и мозгами, — это такие картины, к которым нужно при­выкнуть, чтобы переносить их".

Другой корреспондент, касаясь самой сути дела, говорит: "Я убежден, что все эти возмутительные зрелища, от которых никакие меры не в силах предохранить наших детей, неразрывны с самым фактом, который порождаешь их".

С этим заключением должны согласиться все, кто мыслит ло­гически. В каком бы месте ни помещались бойни, всюду они принесут с собою отвратительный запах, возмутительные жестокости, развращающие зрелища, заражение воздуха. И образованные люди не в праве жаловаться на такой характер этой промышленности, раз они сами ежедневно потребляют ее произведения. Представьте себе, что автор одного из вышеприведенных протестов, отправив свое письмо в "Times", преспокойно сел за обед и стал кушать ростбиф или баранью котлетку!

После этого сам собою возникает вопрос, весьма важный и интересный с нравственной точки зрения. Вправе ли образованные и нравственно развитые люди обрекать целый класс населения на от­вратительное, развращающее и вредное занятие, которое, как доказали опыт и наука, не только совершенно ненужно, но и прямо противно важнейшим интересам человечества?

На мясников смотрят как на парий; самое название их ремесла стало синонимом варварства и применяется, как бранное слово к людям, известным своею жестокостью, грубостью и кровожадностью. В словах: "он настоящий мясник", сказываются ужас и отвращение, инстинктивно питаемые людьми к ремеслу, которое, однако, создано и поддерживается самыми цивилизованными классами общества.

В судебном отчете по делу о больном мясе в "Leeds Mercury", в марте 1880 г., приведена следующая подробность: "М-р Дж. Эллис, президент ассоциации лидских мясников, показывает, что легкие животного были вполне здоровы. Наполнение их кровью произошло, ве­роятно, вследствие того, что кто-нибудь скакал по телу животного". М-р Брюс: — "Разве всегда скачут по телу издыхающего животного, чтобы выгнать из него кровь?" Свидетель:— "Да".

Во время знаменитого процесса Тичборна, в числе свидетелей, вызванных для удостоверения личности истца, находился один лондонский мясник. Человек этот показал, что на бойнях служащие всегда надевают галоши, чтобы не промочить ног в лужах крови. Стоит подумать об этих несчастных озверяемых людях, которых новейшая "цивилизация" обрекает проводить жизнь среди таких ужасных картин и дел, ежедневно участвовать в отврати­тельной резне, жить только для того, чтобы отнимать жизнь. Нельзя не понять, что у этих людей отняты все шансы сделаться людьми цивилизованными, следовательно, отнято основное право человека, от­нято всякое человеческое достоинство. И не только сами мясники, но и все, кто прямо или косвенно причастен этой ужасной профессии, — погонщики скота, скотопромышленники, содержатели мясных лавок, их прнказчики и ученики,— словом, все, кто находится в частом, если не постоянном, соприкосновении с этим гнуснейшим из занятий, обречены на потерю человеческого достоинства и всех лучших свойств человеческой природы.

Непривычному человеку противно прикасаться к сырому мясу и даже глядеть на него. Мясники и повара обречены заниматься та­кими делами, которые людям с утонченными чувствами кажутся омерзительными. Если бы употребление мяса было делом естественным для человека, профессия мясников не внушала бы такого всеобщего отвращения. Настоящим плотоядным и всеядным мертвое тело, кровь запах сырого мяса не внушают никакого отвращения. Если бы всем нам, мужчинам и женщинам, пришлось отказаться от услуг профессиональных мясников и убивать животных собственными руками, то потребность в мясе недолго продержалась бы в просвещенном обществе. Вряд ли в высших и средних классах нашелся хотя бы один человек, способный добровольно взять на себя обязанности мясника и, вооружившись топором пли ножом, идти на бойню резать для себя вола, барана или хотя бы только кролика. Между тем, ни один человек, как бы ни были утонченны его чувства и воспитание, не откажется взять в руки корзину и пойти собирать яблоки или груши в фруктовом саду; точно также, при нужде, никому не будет противно испечь пирог или сделать яичницу.

Много страниц понадобилось бы, чтобы описать все жестокости и страдания, которые терпят безобидные травоядные, благодаря невоз­держности и привычкам плодоядного человека, — страдания абсолютно неизбежные при современном способе питания в Европе, сколько бы ни уверяли нас в противном. Животные страдают на суше и на море; страдают в портах, на железных дорогах, на скотопрогонных путях, на скотных рынках, в загонах при бойнях, где они ждут своей очереди идти под нож; страдают от жажды, голода, болезней, тесноты, от холода, жара, ушибов и увечий, от страха и томительного ожидания, от изнурения, от небрежности, не говоря уже о ненужных жестокостях, которым они слишком часто подвергаются. Такова, при настоящем возмутительном и неестественном порядке вещей, судьба терпеливых, кротких, трудолюбивых созданий, которые пашут наши поля, отдают нам свое молоко, шерсть и все плоды своего неустанного труда!

Приводим некоторые подробности, заимствованные из доклада ветеринарного департамента министерства внутренних дел за 1879 г. Докладчик указывал на громадную смертность американского скота при перевозке через Атлантический океан вследствие ужасных условий его содержания на кораблях. Та же жалоба повторяется в докладе за прошлый год. — В 1879 г. в Бристоль, Глазго, Ливерпуль и Лондон было отправлено 157 транспортов канадского скота; общее число голов состояло из 25185 быков, 73913 баранов и 3663 свиней. Из этого числа 154 быка, 1623 барана и 249 свиней были выброшены в море во время переезда; 21 бык, 226 баранов и 3 свиньи были выгружены по прибыли на место мертвыми и 4 быка и 61 баран находились в таком состоянии от полученных увечий и от измора, что их пришлось убить тотчас по выгрузке. — В том же году было отпущено из Соединенных Штатов в порты: Бристоль, Кардиф, Глазго, Гримсби, Гартльпуль, Гелль, Лейт, Ливерпуль, Лондон, Ньюкасл на Тайне, Южный Шильдс и Соутгемптон 535 транспортов скота, в том числе 76117 быков, 119350 баранов и 15180 свиней. Из этого числа 3140 быков, 5915 баранов и 2943 свиньи были брошены в море во время переезда; 221 бык, 386 баранов и 329 свиней привезены на место издохшими и 93 быка, 167 баранов и 130 свиней были так изувечены, что их пришлось тотчас же зарезать. Итого 14024 головы скота были брошены в море, 1240 выгружены мертвыми и 455 убиты на месте выгрузки, во избежание смерти их от ран и увечий.

Одно духовное лицо описывает, в качестве очевидца, следующий случай ("Dietetic Reformer", июнь 1880 г.). На корабле, шедшем с острова Мадагаскара, находился груз скота: 160 голов помещалось на палубе и такое же число в трюме. Налетала непогода, и, для очистки палубы, скот побросали в море. Между тем вокруг ко­рабля собрались акулы; они рвали быков на части; море покраснело от крови; ища спасения, несчастные животные цеплялись за корабль, карабкались на борты и снова падали в воду, мыча и захлебываясь в волнах, — зрелище было ужасное. В трюме весь скот задохся, так как люки закрыли. Все люди на корабле переболели вследствие зловония от разлагающихся трупов". Автор сообщения добавляет: «Один мой приятель, которому я рассказывал об этом факте, говорил мне, что однажды он ехал из Гамбурга на корабле, везшем 220 голов баранов; 200 из них были брошены в море, а остальные двадцать выгружены еле живыми".

Недавно, в "Daily Telegraph" была напечатана следующая за­метка: "Если справедливы слухи о невыносимых страданиях, которым подвергается рогатый скот во время перевозки из Америки в Англию, то министерству торговли пора бы обратить серьезное внимание на подобные факты и оказать защиту несчастным тварям. Чего только не натерпятся они во время долгого морского переезда, пока, в конце концов, ни попадут на мясной рынок, чтобы доставить в изобилии свежие мясные яства для стола англичан. При благоприятной погоде бык на корабле влачит свою жизнь среди страха и страданий; это его неизменное состоите. В бурную погоду, при сильной качке, ужас несчастных животных способен возбудить жалость даже в каменном сердце. Не хочется верить, что ко всем этим страданиям, на которые они обречены, присоединяется варварски-жестокое обращение. И, однако, нас уверяли, что в бурную погоду, когда качка не дает возможности справиться с рогатым скотом, его принуждают физи­ческою болью кидаться за борт; для этого употребляются такие варварские меры, что мы не решаемся описывать их, щадя чувства наших читателей. Достаточно упомянуть, что в самое недавнее время из Америки был отпущен живой груз из 594 быков и из них довезли в Лондонский порт всего 45; остальные 549 погибли доро­гою вследствие бурной погоды".

О провозе скота сухим путем агент общества "American Hu­mane Association" г. Стрит сообщает следующие факты:

"Официальные отчеты различных железнодорожных обществ показывают, что тысячи животных привозятся на станции назначения мертвыми и тысячи — изуродованными, с поломанными рогами и по­врежденными членами. Мне случалось видеть по десяти, по двенадцати перевозивших с утра до полудня околевших и изувеченных животных с одной только станции. Свиней с переломанною спиною или ногами вытаскивали за уши и за хвост, "нагружали" на телеги и отправляли на бойню. Рогатый скот. неспособный держаться на ногах. но еще живой, вытаскивали из вагонов на платформу и остав­ляли лежать, пока ни являлся покупатель. Я проехал более 18000 миль и объехал 1340 станции, откуда рогатый скот грузится на ко­рабли. В Канзасе я видел на станции рослых, прекрасных быков, которых владелец их рассчитывал продать для вывоза за границу. Они были заперты в тесных загонах, и оставались там трое суток без пищи и питья, незакрытые ничем ни от солнечного зноя, ни от ночного холода. Приставленный к ним человек говорил мне, что владелец запретил ему кормить и поить их за тем, что­бы, по прибытии в Сан-Луи, можно было накачать по сто фунтов воды в каждого и придать им таким образом больше веса. Очень многие грузоотправители говорили мне, что они не позволяют кормить и поить скот, по крайней мере, в продолжение одних суток перед нагрузкой его в вагоны, потому что голодный и томящийся жаждою скот не расположен ложиться. Но от мучений голода и жажды нередко более сильные животные впадают в буйство и топчут на смерть своих слабейших спутников".

Э. Б. Никольсон, библиотекарь и главный смотритель Лондонского института, издал недавно книгу "Essay on Ethics"; в ней он, между прочим, говорит: "Излишне было бы и справляться, быстро ли и без­болезненно ли убиваются свиньи, но я сам ходил смотреть, как убивают быков и баранов. Животные ждут некоторое время на бойне, по стенам которой — по крайней мере там, где колют баранов — развешены туши и шкуры их зарезанных товарищей. Быков волокут за веревку, обмотанную вокруг шеи, чтобы заставить их принять надлежащее положение. Потом животному наносят удар топором, от которого оно однако еще не лишается чувств, и, пока «но лежит и стонет, ему повертывают в мозгу деревянного щеп­кой. Баранам перерезывают горло, не оглушая их предварительно топором. Остальные бараны ждут на дворе и в настежь отворенную дверь бойни видят резню и слышат блеяние своих издыхающих то­варищей. Я описываю не исключительные порядки: я наблюдал их на бойне одного из крупнейших мясоторговцев, в большом горо­де, в 30 милях от Лондона".

Показаний очевидцев можно было бы набрать почти бесконечное число. Приводим следующее извлечение из письма "Мясника-поденщика", напечатанного в "Staffordshire Daily Sentinel" 17 июня 1879 г.:

"Самое первое, чему научается на бойне ученик от подма­стерья, это мучить животных. Сплошь и рядом ученику дают в руки топор, когда он еще не в силах владеть им как следует, и тем самым подвергают несчастную тварь мучительнейшей агонии. С другой стороны, мясники, когда им почему-нибудь нужно торо­питься, не задумываются содрать шкуру с животного, не дождавшись. пока оно издохнет. Я видал подобные примеры ежедневно, когда у мясников было много работы. Мне случалось видеть, как рабочие держали пари, кто из них скорее зарежет, обдерет и распялит пяток или десяток баранов. Можете быть уверены, что при этом они не станут ждать, пока животное издохнет, лишь бы поскорее ободрать. Я видал, как оглушенным и упавшим коровам почти сейчас же начинали отделять голову от туловища, хотя мышцы еще подергивались и трепетали. Животное, приведенное на бойню, видя кровь и тела, обыкновенно становится беспокойным и упрямым; тогда его бьют по ногам, дергают за хвост и нередко обламывают ро­га. Случалось даже, что быкам выкалывали глаза и отпиливали хвост, чтобы заставить их войти. Бывает не мало жестокости и в других отношениях. Например, скот, пригнанный из дальних мест, запирают в тесные стойла и оставляют дня по два без пищи и питья... Я заговорил о том, что над животными совер­шаются разнообразная жестокости, но, полагаю, довольно и указанного, чтобы дать публике понятие о том, что ежедневно творится у нас на бойнях. Общество с длинным названием Royal Society for the Prevention of Cruelty to Animals (Королевское общество охранения животных от жестокости) и полиция почти бессильны в этом случай. так как работа на бойнях производится рано утром и, особенно зимою, при закрытых дверях". К этому бесхитростному показанию простого человека издатель газеты присоединяет следующие замечания: "Привычка притупляет чувствительность даже у людей вовсе не злых от природы. К тому же, многие не понимают, что бессловесное жи­вотное так же страдает, как и человек. Люди, неспособные глядеть без ужаса на муки человека, смотрят совершенно равнодушно на страдания животных. Пожалуй, у иных пропал бы аппетит, если бы они знали всю историю изящно приготовленного для них крылышка цыпленка. Если вникнуть во все эти жестокости, то не трудно сделаться вегетарианцем".

Известный гигиенист, доктор Ричардсон недавно, на одном собрании, выразил "искреннюю надежду, что еще раньше, чем кончится текущее столетие, не только исчезнут бойни, но и вся­кая мясная пища совершенно выйдет из употребления" (Dundee Advertiser, 1879). Тот же учений, в реферате, читанном на заседании Санитарного конгресса, следующим образом описывал идеальную "Страну спасения или "Гигею": "В городах подражает обилие фруктовых деревьев. Все города в стране спа­сения можно назвать, как в старину называли Норвиг, городами садов. Вся земля отдается под возделыванием лучших сортов хлебных растений, плодов и овощей... Мужчина, женщина или ребенок, которые находят удовольствие мучить живые существа, ис­ключаются из общества; самая мысль о том, чтобы убивать бессловесных животных, заставлять их истекать кровью, кромсать и варить их мясо для того, чтобы питаться им, возбуждает там всеобщее омерзение".

В одном периодическом издании было напечатано, в феврале 1871 г., письмо по вопросу о бойнях и о промысле мясников за подписью "Сельский пастор". Автор между прочим говорит: "Нравственные соображения с неотразимою силой говорит против употребления мяса. С одной стороны, ради доставления провизии нашего стола, мы вынуждены подвергать животных страданиям, положительно ужасным и, чтобы не замечать их, нам остается только закры­вать глаза и затыкать уши, лишь бы не видеть и не слышать. Жизнь быка, от выгона, где он пасся, до бойни, не поддается описанию:— для многих было бы достаточно провести одну ночь на пароходе, на котором перевозят рогатый скот, чтобы потерять охоту повторить пережитые ощущения. С другой стороны, благодаря своим привычкам, мы развращаем множество людей, развивая в них зверские инстинкты; общество пользуется их услугами и в то же время извергает их из своей среды. В мяснике, в торговце мясом оно не признает даже возможности развитого ума или добродетели... Ковент-Гарден не худшее место в Лондоне, там есть даже книжные лавки; здесь дети не подвергаются особенно развращающим влиянием. Но мясной рынок его!.. Благодаря этим уродствам, страдают и из­вращаются все понятия о жизни, о ее достоинстве и значении, все отношения к живым существам. Будь это в самом деле неизбежно, будь страдания животных и демократизация известного числа людей не­обходимы для здоровья и счастья остальных, — с этим злом можно было бы примириться. Но вера в эту необходимость пошатнулась; число скептиков растет. Вместо "научных преград" все дело про­сто сводится к вопросу о "хорошем обеде", а это уже начало конца".

Животные истребляются не только для пищи. Искусственные по­требности, прихоти и требования моды являются новым поводом для преследования живых существ и вместе с тем, новою причиною, поддерживающею в человечестве его худшие инстинкты.

"Человеку нужны меха, перья, рога, слоновая кость, я он считает себя вправе для удовлетворения своих прихотей отнимать жизнь у других существ. Когда убивает животных дикарь, нуждаю­щийся в одежде и не умеющий ткать шерстяные материи, он делает это по необходимости. Но чем может оправдывать свою жестокость цивилизованный человек, которому доступны способы производства теплых тканей, не уступающих мехам, если еще не превосходящих их? Убивая и терзая живых существ, чтобы добыть их шку­ры и перья, он может сослаться только на свою прихоть, на моду, на страсть к роскоши. Возьмем для примера тюленей промысел. На несчастье этих животных и человечества, найдено средство превра­щать их сероватую шкуру в темный, роскошно-лоснящийся мех. С тех пор тюленьи меха вошли в моду и поднялись в цене. Для добывания их составляются охотничьи экспедиции. Этот промы­сел отличается такими жестокими приемами, какие едва ли можно встре­тить еще где-либо. Тюленей легче захватить в то время, когда у них есть маленькие детеныши, неспособные следовать в воду за ма­терью. В эту пору тюлени во множестве собираются на берегах северных морей; и здесь-то на них и нападают. Матку убивают дубинами и нередко с нее сдирают шкуру раньше, чем она издохнет. так как полагают, что мех, содранный с живого животного, лучше сохраняет свой вид. Детенышей оставляют погибать от холода и голода. Чтобы вполне понять страшную жестокость подобных приемов, нужно вспомнить, что тюлени занимают высокое место в ряду животных: у них хорошо развитой мозг и изощренная нервная система. В этих жестокостях, совершаемых во имя моды, косвенно участвуют все, кто носит тюленьи куртки. Правда, против такой системы поднимаются уже отдельные голоса; делаются даже попытки ограничить ужасы этого промысла законодательными мерами; но есть полное основание предполагать, что пока спрос на тюленьи шкуры не прекратится, добывание их будет совершаться по тому же способу, ка­кой мы описали" (American Journal, 1877).

В одной статье в "Daily Telegraph" о том же предмете го­ворилось:

"К сожалению, для охоты на тюленей избирается именно то самое время, когда никоим образом не следовало бы допускать ее. За исключением очень короткого периода в году, тюлени постоянно живут в открытом море. Но самка, готовясь принести детенышей, ищет убежища па берегу: там она выкармливает и выхаживает их, покуда они не в силах позаботиться о себе сами. В это время, там, где водятся тю­лени, их можно встретить целыми стадами на земле на расстоянии четверти или полумили от берега. Стада, по размерам, бывают очень велики и напоминают стада оленей. Главный корпус состоит из самок, при каждой из них находится один или два беспомощных детеныша. Самцы держатся по окраинам стада... Лишь только промышленники проведают о месте, где находятся тюлени, тотчас снаряжают лодки, и весь экипаж корабля, вооруженный дубинами и то­порами, отправляется "на работу", ужасы которой способны заставить содрогнуться человечество. Единственный способ убить тюленя сразу — это нанести ему тяжелый удар дубиной или топором по голове так, чтобы раздробить или рассечь носовые кости. Экспедиция сходить на берег и начинается самая беспощадная резня; нередко целое стадо уничтожается поголовно, и ни одно животное не успевает добраться до берега... Со взрослых особей тотчас сдирают шкуру, не разби­рая, живы они или нет. Детенышей, ревущих возле своих маток, убивают ударом по голове, если они настолько велики, что шкура их имеет ценность; слишком же маленьких бросают на произвол судьбы, даже не убив их из жалости. Старики, давно занимающиеся тюленьим промыслом, рассказывают — а им можно верить — что для такой кровавой бойни нужна привычка, и что почти человеческий плач детенышей, ползающих по ободранным трупам своих маток, не дает спать ночью, пока человек не обтерпится.

Приведем еще одну выдержку на ту же тему; ее мораль очень проста и особенно важна для женщин: ведь милосердие — их лучшее украшение.

"Нет ничего возмутительнее, пишут в "Birmingham Town Crier", как видеть грязных негодяев, бродящих около изгородей, ловя и убивая маленьких птичек. Птицы — это вестники лучших дней, а грубые и грязные убийцы их как будто предвещают наступление таких времен, когда повсюду умрет радость, восторг охладеет, благодарность позабудется… Совсем другое впечатление производят изящные дамы, которые оживляют и веселят своим присутствием наши улицы. Их улыбающиеся лица, красивый светлый наряд пленяют взор... И однако, между мрачными, грязными пар­нями, рыщущими около изгородей, и прелестными дамами, выпархиваю­щими из шикарных экипажей, есть нечто общее: парень свернул шею зашибленному дрозду и сунул его в свой мешок, а дама на­дела прелестную шляпку с блестящим крылом черного дрозда или с крошечною золотисто-зеленою с красным отливом птичкой, которая при каждом ее шаге качается на проволоке. И мы знаем из авторитетного источника, что все эти украшения сдираются с птиц заживо для того, чтобы они сохранили весь свой блеск. Женщины должны же наконец понять, что их участие в этих варварствах не имеет никакого оправдания. Они уже надавали на себя все, чем только можно украсить человеческую одежду и все, что ни носят они, идет к ним. Поэтому нет никакого оправдания для их погони за такими странными украшениями. Они участвуют в истреблении птиц единственно ради пустого тщеславия и прихоти моды. Никому, кроме глупца или сумасшедшего, женщина не покажется красивее лишь потому, что шляпка ее украшена пером убитой птицы. Это пустое украшение, оно не составляет ни нужды, ни удобства, да и в качестве украшения оно свидетельствует лишь о самом грубом упадке вкуса. Можно смело заключить, что женщина, носящая птичье крыло, не понимает красоты живых птиц, никогда не лю­бовалась ими в долгие весенние дни, не слушала их пения на заре, когда воздух насыщен ароматом и полон музыкальными звуками леса. Крошечный щегленок, как будто рожденный на то, чтобы со­единять грацию с веселостью и доказать, что даже самое маленькое создание может свидетельствовать о славе Творца, нуждается для сво­его пропитания лишь в нескольких семечках сорной травы. Грация, краски, пение этой птички восхитительны, а между тем она исчезает, благодаря моде на украшение женских шляпок его крыльями, сорван­ными с живого тела. Как можно видеть из модных журналов, нет ни одной птицы, которую пощадили бы гарпии в святилищах моды, наряжая и раскрашивая своих кукол — этих идолов, кото­рые, как древние идолы, удовлетворяются только живыми жертвами. Кажется, стоило бы только поразмыслить, чтобы остановить руку истре­бителей птиц и положить конец этому возмутительному промыслу. Или пример "высших" так всесилен над нами, обыкновенными людьми? Или герлингэмская зараза овладела всей нацией? Неужели слишком поздно для того, чтобы возмущенная совесть человечества восстала против тирании моды, которая обнаруживает все более и более кровавые наклонности и украшает женщин плодами жестоких страданий?"

Наряду с модой существует другая область, в которой про­является дикость и жестокость современных понятий. Это спорт.

Человек на высшей ступени исторического развития бывает садовником, а не охотником. Дух садоводства несовместим с духом охоты; нравственный, умственный и эстетический прогресс стре­мится искоренить в людях наклонность мучить и убивать. Ни один истинно просвещенный человек не может находить удовольствия в том, чтобы отнимать жизнь у других существ. Истинное назначение человека состоит в том, чтобы служить обновителем, а не тираном природы. То же самое думал, вероятно, знаменитый французский писатель XVI века Монтэнь, говоря по поводу охоты, столь же по­пулярной в его дни, как и в наше время: "Что касается меня, то я никогда не мог видеть равнодушно, как преследуют и убивают невинное и беззащитное животное. Мне всегда больно видеть, когда загнанный, выбившийся из сил олень, не находя спасения, бросается на землю и сдается своим преследователям, моля о пощаде глазами, полными слез".

И однако, в двести с лишком лет с тех пор, как были выражены эти благородная чувства, они так мало распространились в обществе, что и ныне, во время охотничьего сезона, мы каждую неделю читаем в газетах об отвратительном избиении зайцев, фазанов, тетеревов и прочей дичи, сберегаемой для этих удовольствий в парках благородных лордов. В назидание себе, мы читаем, как "его королевское высочество" или "его светлость герцог" "на­били свой мешок" (как будто речь идет о зеленщике) таким-то числом голов дичи. В Герлингэме и других местах, где высшая английская аристократия занимается мясницким делом, истребляя не­счетное число ручных беззащитных голубей, законами спорта вос­прещается дважды стрелять в одну и ту же птицу. Поэтому, если стрелок недовольно искусен, чтобы положить свою жертву с первого выстрела, несчастная подстреленная птица бьется на траве до тех пор, пока ей ни удастся разделаться с жизнью. А нарядные женщины в то время, когда окровавленные птицы падают к их ногам, смеются, болтают и расточают нежные улыбки их убийцам.

Существуют забавы еще более дикие и ужасные по своим подробностям, чем "охота" на голубей; здесь также присутствуют женщины. Народный голос давно уже осудил травлю медведей, бой быков и петушиные бои, но дух этих варварских забав сохра­няется в Герлингэме и в парках благородных лордов.

Скажем в заключение несколько слов о способах ловли животных. Фермеры, садовники, владельцы кроличьих садков, управляющие большими имениями и проч. имеют обыкновение устраивать для вредных полевых животных ловушки и капканы, отличающиеся та­кою изощренной жестокостью, что одно описание их возбуждает омерзение. Дверца или рамка при помощи пружины захлопывается и прищемляет ногу животного, изрезывая ее, нередко переламывая и очень часто совсем срывая с кости мягкие покровы. У всех пойманных этим способом кроликов, которых мне случалось видеть, ноги были более чем наполовину отрезаны и раны воспалены вследствие того, что прищемленное животное билось в продолжение нескольких часов. Попав в ловушку, обыкновенно с вечера, оно висит, израненное, испуганное, на зубцах пружины вплоть до утра, когда сторож делает обход, — и бьется, расширяя свои раны, в отчаянных усилиях освободиться. "Печальнее всего то, замечает по этому поводу газета "Lancet", что все эти страдания причиняются без вся­кой надобности. Такую бесполезную жестокость можно объяснить разве только тем, что люди, ставящие эти ловушки, неспособны понять, как жестоко мучаются пойманные зверьки. Было бы трудно впасть в преувеличение, описывая их страдания".

Не меньше страдает и птица, попав в силок. Она обыкно­венно запутывается в нем ногами и висит вниз головою дня че­тыре или пять, пока ни околеет от голода или от истощения.

Все это такие вещи, которые и вместе и в отдельности вполне возможно было бы устранить. Здесь мы упомянули о них только по­тому, что они находятся в тесном родстве с теми заблуждениями ума и чувства, характеристическими примерами которых служат бойни, охота, травля, вивисекции и т. п., — наклонностью к жестокости и разрушению, — наклонностью, идущей прямо вразрез с инстинк­тами и прогрессом просвещенного человечества.

Как мы надеемся, для читателя выяснилось, что учение, за ко­торое мы стоим, имеет твердую научную основу. Оно опирается на факты сравнительной анатомии, физиологии, истории, химии, поли­тической экономии; в его пользу говорит повседневный опыт целых народов, свидетельство практической медицины и, наконец, сознание наших нравственных обязанностей по отношению к людям и животным.

Необходимо помнить, что никакая социальная или философская система не может считаться полною и научною, если она опускает из вида нравственную природу человека. Высокое развитие чувств, чести, любви, справедливости, великодушия, — ведь это именно и отличает человека от животного, человека просвещенного от ди­каря и злодея.

Если б для подтверждения взглядов, изложенных на этих страницах, оказалась желательною ссылка на мнение авторитетных лиц, то я могла бы привести целый ряд имен наиболее выдающихся мы­слителей разных времен, которые высказывались в пользу воздержания человека от мясной пищи. Но не стану здесь делать этого, в виду того, что г-н X. Вильямс в своей замечательной книге "Этика пищи" собрал краткие жизнеописания таких мыслителей и привел из их сочинений наиболее любопытные выдержки, касающиеся этого предмета. К его книге и отсылаю я читателя, интересующегося этою стороною вопроса. Сама же я ограничусь тем, что приведу, в заключение, древнюю оду, в которой Овидий красноречиво излагает проповедь мудреца Пифагора, направленную против мясоедения.
Полно вам, люди, себя осквернять недозволенной пищей!

Есть у вас хлебные злаки; под тяжестью ноши богатой

Сочных, румяных плодов преклоняются ветви деревьев;

Гроздья на лозах висят наливные; коренья и травы

Нежные, вкусные зреют в полях; а другие,

Те, что грубее, огонь умягчает и делает слаще;

Чистая влага молочная и благовонные соты

Сладкого меда, что пахнет душистой травой — тимианом,

Не запрещаются вам. Расточительно-щедро все блага

Вам предлагает земля; без жестоких убийств и без крови

Вкусные блюда она вам готовит.
Лишь дикие звери

Голод свой мясом живым утоляют; и то — не все звери:

Лошади, овцы, быки — ведь травою питаются мирно,

Только породы свирепые хищников: лютые тигры,

Львы беспощадно жестокие, жадные волки, медведи

Рады пролитию крови...

Что за ужасная мерзость: кишками кишок поглощенье!

Можно ль откармливать мясом и кровью существ нам подобных

Жадное тело свое и убийством другого созданья, —

Смертью чужою —

поддерживать жизнь?

Нам, окруженным так щедро дарами земли благодатной

Матери нашей кормилицы, - нам, — не животным, а людям,

Жадно зубами жестокими рвать и терзать с наслажденьем

Клочья израненных трупов, как лютые дикие звери?

Разве нельзя утолить, не пожертвовав жизнью чужою,

Был, сохранилось преданье – Век Золотой, — не напрасно

Названный так: жили люди счастливые, кроткие — просто;

Были довольны и сыты одними плодами земными,

Кровью уста не сквернили. И птицы тогда безопасно

Воздух кругом рассекали; и робкие зайцы бесстрашно

В поле бродили; на удочке рыбка тогда не висела

Жертвой доверия; не было хитрых силков и капканов;

Страха, предательства, злобы не ведал никто. И повсюду

Царствовал мир…

Вы, безобидные овцы,

незлобные, смирные твари,

Людям на благо рожденные? Вы, что нас поите щедро

Влагой сосцов благодатных и греете мягкой волною,

Вы, чья счастливая жизнь нам полезней, чем смерть ваша злая?

Ты, безответно-покорный товарищ и друг хлебопашца?

Как благодарность забыть, как решиться жестокой рукою

Острый топор опустить на послушную кроткую шею,

Стертую тяжким ярмом? Обагрить мать-кормилицу землю

Кровью горячей работника, давшего ей урожай?

Страшен ваш гнусный обычай и скользок ваш путь к преступленьям,

Люди! Убить человека нетрудно тому, кто, внимая

Жалким предсмертным хрипеньям, режет телят неповинных,

Кто убивает ягненка, чьи слабые вопли подобны

Плачу дитяти; кто птицу небесную бьет для забавы

Или, — нарочно, своею рукою вскормив, — пожирает!

С вашей привычной жестокостью рядом стоит людоедство!
О, воздержитесь, опомнитесь, я заклинаю вас, братья!

Не отрывайте убийством от плуга вола-земледельца; —

Пусть он, служивший вам верно, умрет не насильственной смертью;

Не истребляйте стада беззащитные: пусть одевают,

Греют вас мягким руном и поят молоком своим щедро,

Мирно живя, умирая спокойно на пастбищах ваших.

Бросьте силки и капканы! Не трогайте пташек небесных; —

Пусть, беззаботно порхая, поют нам о счастье и воле.

Хитросплетенные сети, крючки с смертоносной наживой

Бросьте! Доверчивых рыб не ловите обманом коварным,

Уст человеческих кровью созданий живых не скверните;

Смертные — смертных щадите!

Питайтесь дозволенной пищей, —

Пищей пригодной для любящей, чистой души человека!