Глава 2. Религиозные стороны жизни

Практика: для себя, для других и ещё для Кого-то

О чувстве веры и о религиозных переживаниях нам ещё придётся говорить достаточно. Эти ощущения, постижения, озарения и другие внутренние события составляют главный слой религиозной жизни. Из них рождается внутренняя энергия практического религиозного поведения.

Традиция старается организовать эту энергию, способствовать чистоте и силе её источников. Тех источников, без которых прекращается энергетическое обеспечение традиции: огни гаснут, моторы глохнут, жизнь замирает. Вся религиозная практика питается внутренними переживаниями, и поэтому должна поддерживать их на нужном уровне.

Религия всегда очень практична. Это проявляется во всём, начиная с прагматики магических усилий: действий, направленных на то, чтобы получить желаемое в обход естественного хода вещей. Практичны и социальные устремления религии – от оздоровления межчеловеческих отношений до политического воздействия на общество и государство. Но куда более значительную роль для человека и человечества играет психологическая (и даже психофизиологическая) религиозная практика. Исторически она намного опередила психологию, физиологию и психотерапию, да и сейчас остаётся недосягаемой в лучших своих достижениях.

И, наверное, самой важной сферой практического приложения религиозных учений является именно человеческая душа. Ведь в житейских своих формах религиозная деятельность не очень отличается от деятельности других разнообразных объединений. Трудно назвать чрезвычайно эффективной и магическую сторону религиозной жизни.

В любом случае через внутренний мир проходят и социальные устремления, и тяга к магическим силам, и различные другие "прикладные" направления религиозной жизни.

Внутреннюю религиозную практику поддерживает традиция. Ритуалы прокладывают русло для сосредоточенности в нужном направлении, создают определённые условия для развития сознания. Многие из этих условий важны для внутренней гармонии, для решения конфликтов между чувствами, для выработки цельного мировоззрения.

Но это не всё.

Кроме урегулирования внутреннего опыта, становится возможным его принципиальное расширение.

Практика созерцания, медитации, предстояния позволяет человеку пробиться к важнейшим для него ощущениям и переживаниям, связанным с восприятием высшей реальности, Высшего. Иногда человек за одно мгновение может получить такой духовный опыт, который ляжет в основу всей его жизненной ориентации. Это случается редко – в масштабе человеческой жизни. Но в масштабе жизни человечества это случается часто.

Впрочем, даже если не говорить о таких особых озарениях, очень многие люди, знающие вкус повседневной молитвенной практики, могут уверенно подтвердить, что она расширяет их жизнь не меньше, чем деловые или дружеские встречи.

Тот, кому это чуждо, должен или подозревать в лицемерии огромное количество не самых плохих людей – или признать, что они располагают опытом, находящимся вне его восприятия.

Внутренний религиозный опыт нередко подвигает человека к образу жизни, связанному со служением другим людям. Хочется выделить именно служение (а не отшельничество, например, продолжающее линию чисто внутренней практики), так как оно наиболее явно расширяет внутренний опыт до внешнего.

Религиозное служение отличается от осуществления чувства долга или других чувств, потому что исходит из особой предпосылки. Человек служит другим не просто по собственной склонности, преданности или обязанности (хотя и это замечательно, нечего спорить), и зачастую даже не в рамках некоторой общественной идеологии, а в силу именно внутреннего религиозного опыта. Некоторым образом человек узнал для себя, как вернее всего жить, чтобы увязать обыденную реальность с высшей реальностью, и старается этому следовать.

Опыт внутренней и внешней религиозной жизни обычно воздействует на любое чувство призвания, даже если его и не назовёшь именно служением людям. Но служением оно всё-таки является: тем служением, призыв к которому человек почувствовал, прислушиваясь к Высшему. Отсюда и само слово "призвание". Может быть, развитое чувство призвания как раз и является для верующего человека высшей формой религиозной практики.

Теория: оправдание и утверждение

Накопление и обобщение религиозного опыта (как и всякого другого) постепенно приводит к созданию определённых картин мира. Все они основаны на опыте одних людей и на доверии других к этому опыту.

Первоначально такие картины имеют образную структуру. Её можно называть мифологией, но это обычно означает лишь то, что исследователь берётся за изучение образов, а не самого опыта, лежащего в их основе. Тогда он пытается реконструировать мифологию, исходя из собственного мировоззрения. В результате грандиозные символические образы, когда-то вобравшие в себя многовековой опыт религиозной ориентации, превращаются в надувные раскрашенные игрушки. В любой момент можно вытащить затычку и показать, что внутри пусто.

Считаем ли мы миф сказкой или сказанием ? Если это сказка , то сказка-притча, передающая важный элемент мировосприятия. Если сказание , то к притчевой стороне добавляется историческая информация, также облечённая в образы. В любом случае нельзя рационально исследовать миф. Можно лишь осваивать его.

Если определённый пласт религиозного опыта оказался особенно значительным для людей, со временем возникает потребность в его логическом осмыслении, в переходе от образа к суждению. Это может происходить в рамках какого-либо философского учения, а может составить предмет и чисто религиозной теории – теологии. Обычно различные философские и теологические подходы сосуществуют одновременно, соперничая друг с другом за освоение важной для них сферы знания. При этом философия более свободна в трактовке опыта, зато теология более углублена в его содержание.

Особую роль в теологии играют догматы веры. Это тоже обобщение опыта, только не абстрактно-теоретическое, а кристаллизованное в процессе длительного общего освоения этого опыта. Догматы становятся такими же устоями теологии, как в науке – законы природы, сформулированные с помощью опыта, экспериментов и логики.

Догматы не только соединяют верующих людей, но и разъединяют их. Именно они становятся главными знаками размежевания церквей и поддерживающих их учений. Поэтому основной проблемой теологии является свобода мысли: она необходима для верной ориентации, но ограничена догматами вероисповедания. Здесь возникают трудности и для мыслителя, и для тех, к кому он обращается, – по обе стороны конфессиональной границы.

Чем крупнее масштаб личности, тем больше шансов преодолеть эти трудности. Самый надёжный рецепт: будь гениальным мыслителем или гениальным читателем!

Большое внимание теология и религиозная философия уделяют проблеме достоверности и логической оправданности догматов и других ориентиров – начиная с основных представлений о Высшем. Здесь тоже есть свои особенности по сравнению с научной теорией. Ведь опыт веры, с которым имеет дело религия, заметно отличается от опыта "познания природы", с которым имеет дело наука.

Опыт веры единичен, потому что это всегда опыт личности (и потому он особенно важен для человека), а главным критерием науки служит воспроизводимость результата. Опыт веры относится к внутреннему миру и поэтому не может дать тех соблазнительных плодов, которыми тешит нас наука в мире материальном. Он даёт совсем другие плоды, и тут уж дело в том, насколько мы в них нуждаемся. Наконец, опыт веры выходит за рамки той логической стилистики, которую применяют в своих моделях точные науки.

Развитому чувству логики вполне естественно пытаться приложить свои силы и к религиозной сфере. Но поскольку главные подтверждения существования высшей реальности человек может найти только в опыте собственных переживаний, доказательства здесь всегда остаются как бы незавершёнными. Они всегда нуждаются в замыкании на личность. Вот почему религиозная теория склоняется больше к доказательствам непротиворечивости своих утверждений, чем к выведению одних фактов из других. Больше тяготеет к оправданию веры, чем к рациональному её утверждению.

Религиозная теория не создаёт веру, она её укрепляет. Она помогает сбалансировать интересы чувства веры с интересами чувства логики – помогает прежде всего тем, у кого развиты оба эти чувства. На тех, кто не возьмётся самостоятельно разбираться в логическом плетении аргументов, теология действует скорее магически, чем логически, скорее эмоционально, чем рационально: вызывая благоговение у верующего и отторжение у скептика.

Религиозная теория необходима интеллекту. Не для того, чтобы рациональными аргументами убедить весь мир в своей правоте. Она способствует душевной цельности интеллектуального верующего человека. В этом её сила и достоинство.

Сказка про непогодников

Далеко ли, близко ли, в одной долине, окружённой горами да холмами, жили люди. Ничего удивительного, люди всюду живут. А уж тем более как им было не жить в такой уютной долине, среди таких живописных гор и холмов. Но на самом деле жить там было очень неуютно.

Круглый год в этом месте царила непогода. Разнообразная непогода, ничего не скажешь, но покоя она никому не давала. Зимой снег выше головы за один день нападает, а на другой день – раз, и растает. Ну, это ладно, так на третий день всё заледенеет, а на четвёртый – настоящая пурга дует. Утром морозище, а к вечеру уже оттепель. Летом солнце палит, жарища, сушь – и вдруг тучи набежали, гром загрохотал, град по крышам застучал. Про весну и осень что уж говорить: день и ночь сплошная карусель. Ветры дуют куда хотят, новый барометр через неделю выбрасывать можно, а на термометре столбик скачет, словно рвётся на свободу. Даже все гвозди здесь были магнитными бурями намагничены.

Конечно, ко всему в жизни привыкаешь. Вот и жители этой долины к своей верной непогоде притерпелись. Только им очень обидно было, что все вокруг их непогодниками прозвали. Очень уж на негодников похоже. И гости у них не задерживались. Местному человеку ещё ничего, а у заезжего уже через пару дней голова гудит и кости ноют. Нет, говорит гость, у вас, непогодников, трудно жить. И уезжает побыстрее.

Взяли непогодники, да и вызвали к себе специалистов из Международного центра непогоды. Чтобы те посмотрели, разобрались и посоветовали, как бы им жизнь улучшить.

Приехали к ним два научных работника. Один высокий, другой низенький.

– Скорее нам помогите, – говорят непогодники. – Очень надоело, что нас непогодниками зовут.

– Ну и что? – удивляется низенький. – Нас, кстати, точно так же прозвали: непогодниками. Мы не обижаемся. Ничего нет интереснее хорошей непогоды.

А высокий предупредил:

– Вы нас не торопите. Нам здесь пожить надо, всё изучить как следует.

Так и поселились научные непогодники у обычных непогодников. И прожили у них ровно год. Высокий всё сидел у компьютера, таблицы и графики составлял, а низенький бродил повсюду, хоть в грозу, хоть в снег, – словно с каждым ветерком подружиться хотел.

Через год высокий сказал:

– Вот теперь мы во всём разобрались. Необычное у вас место. В вашей долине циклоны друг с другом сцепляются и никак расцепиться не могут.

– Жалко даже такое замечательное место изменять, – добавил низенький. – Но если хотите от непогоды избавиться, вам нужно только путь для циклонов проложить, мы покажем где. Они своей дорогой будут пролетать и перестанут здесь задерживаться.

Обрадовались непогодники, взялись за работу. Раз-два – и открыли дорогу циклонам. Настали у них погожие деньки и совершенно курортная жизнь.

Правда, все вокруг по привычке так и звали их непогодниками. Зато теперь к ним приезжали такие толпы народа, что они не раз уже подумывали, не сделать ли снова всё, как было.

Этика: компас и полюс

Этическое чувство значительно для человека само по себе. Как бы мне ни объясняли его происхождение и смысл, главное для меня, что оно реально существует. Существует – и определяет тем самым некоторое внутреннее этическое поле, вроде магнитного поля между положительным и отрицательным полюсом. Вроде силы тяжести, заставляющей ощутить верх и низ.

Поправка для любителей точности: верх и низ мы ощущаем с помощью вестибулярного аппарата. Чувство этики и является нашим вестибулярным аппаратом в поле этического тяготения.

Религиозный опыт не может не затронуть это чувство. Он взаимодействует с ним, развивает его и дополняет своим смыслом. Религиозная традиция предлагает мне испытанные пути решения этических противоречий. Религиозная теория вплетает этику в свою модель мироустройства. Религиозная практика открывает простор для этического творчества.

Но разве не то же самое происходит и вне религиозного опыта?

Так же действуют и просто житейские традиции. Так же даёт свою трактовку этике обычная философия, не связанная с религией. И разве мало простора для этического творчества в любом обществе?…

Разница не сразу заметна, но разница есть.

Если я нахожу представление о верхе и низе, критерий добра и зла исключительно в себе самом, в своём этическом чувстве, то рано или поздно я приду к возможности управлять этими понятиями. К соблазну не столько ощущать верх и низ, сколько определять их для себя.

Если же для меня существует высшая реальность, этический "верх" уже не во мне. Он уходит в небо и перестаёт быть потолком, который можно переоборудовать по своему усмотрению. Тогда моё чувство воспринимает поле этического тяготения, но не претендует на то, чтобы заведовать им.

Это может показаться чисто субъективной позицией: мол, выбирай что больше нравится. Но ведь вестибулярный аппарат тоже, казалось бы, чисто индивидуален. Зато тяготение существует реально, "объективно". Точно так же этическое чувство действует не само по себе: здесь тоже существует своё реальное поле притяжения – к Высшему.

Второе существенное отличие – в том, что Высшее может стать для меня не только источником этических критериев, но также источником помощи по их воплощению в жизнь. Возможна помощь в различении добра и зла, помощь в выборе верного шага, помощь в практическом его осуществлении.

Попытки изолировать этическое чувство от религиозного опыта могут привести к пустоватому этическому релятивизму: мол, всё в мире относительно. Это естественное следствие этического САМОопределения. Оно не даёт человеку ничего, кроме растущей удовлетворённости собой.

Другой вариант – абсолютизация этического чувства, возведение его на пьедестал, на котором оно могло бы сойти за Высшее. Этим усердно занимается гуманизм, никак не уживающийся с религией: он изо всех сил старается построить на её месте своё маленькое "высшее" – рациональное, понятное и удобное.

Имеется в виду, разумеется, гуманизм как философское течение, а не просто благородная человечность.

Этический опыт – это прежде всего опыт ориентирующий. Пока у человека религиозный опыт мал, этическое чувство служит ему и само по себе. Оно помогает выбирать линию поведения в различных жизненных ситуациях. Но взаимодействие с чувством веры одухотворяет и усиливает этическое чувство. И мы начинаем понимать, что ориентирующая сила магнитной стрелки заключена не в ней самой, а в её способности показывать в сторону полюса.

Эстетика: помощь красоты

Мифология – это первоначальное суммирование религиозного опыта, о котором уже шла речь, – замешана не столько на логике, сколько на чувстве прекрасного. И если в том, что касается логики, эстафету у мифологии перенимает теологическая теория, то чувство прекрасного вовсе не собирается прощаться с мифологическим подходом. Оно неутомимо облекает новые человеческие переживания в прежние или в новые образы, которые со временем обретают достоинство самостоятельной реальности. Мифологический образ, как и всякое достижение искусства, становится важной общностью для людей, соединяя их значительно сильнее, чем индивидуальные переживания.

Внерелигиозную мифологию мы здесь не затрагиваем. Да и может ли мифология быть полностью внерелигиозной?…

Чувство прекрасного оказывается весьма органичным для восприятия переживаний, связанных с высшей реальностью. Эмоции этого чувства настолько близки эмоциям чувства веры, что иногда невозможно отделить их друг от друга. Поэтому религия зачастую так тесно переплетена с искусством.

Поэзия религиозных текстов, пение и музыка, архитектура храмов, символика иконописи… Расходящиеся от религиозного искусства волны искусства общечеловеческого… Озарения веры, приводящие художника или поэта к подлинно религиозному творчеству… Образ – это крылья мысли, и образное восприятие помогает человеку ощутить высшую реальность лучше и точнее, чем рациональные рассуждения о ней.

Искусство усиливает всякое личное переживание, ставшее импульсом к творчеству. Оно позволяет зафиксировать его, сделать предметом общего переживания и общего осмысления. Для религиозного переживания такая возможность ничуть не менее важна, чем для любого другого. Может быть, даже больше.

Возможно даже, что эстетическое чувство возникло не параллельно с религиозным, а отпочковалось от него. И для них естественно снова стремиться к соединению.

Но чувство прекрасного, само по себе или усиленное искусством, занято и ещё одним видом творчества. Оно помогает человеку создавать и развивать собственную мифологию, осваивать свой мистический мир, строить свой внутренний храм, настраивать чувство веры.

То есть утверждать своё представление о Высшем, своё отношение к нему.

Под мифологией иногда понимают изучение вымысла. Мне бы хотелось использовать это слово ближе к его исходному значению (от греческого mythos : слово, сказание, предание) – как собрание образов, как особый мир представлений о том, что важно для нас и вместе с тем углублено в тайну. Если говорить в этом смысле, общество и человек пользуются многими разными мифологиями одновременно. Есть своя мифология у науки, своя мифология у всякой национальной жизни, своя мифология у каждой семьи, у каждого творческого человека, да и у самого обычного тоже. Религиозная мифология охватывает лишь свою сторону жизни. Но искусство и чувство прекрасного взаимодействуют с нею особенно чутко, создают и воссоздают её снова и снова.

Впрочем, переживания, свойственные чувству прекрасного, гораздо шире, чем искусство даже в самом широком понимании. Настолько же шире их взаимодействие с чувством веры.

Лес, горы, море, степь, тундра, пустыня могут породить в нас ощущения, близкие к религиозным, или совпасть с ними, побуждая душу отзываться внешней красоте и величию природы. Угадывая в ней присутствие другой Природы, насыщающей земную жизнь глубинной красотой и величием.

Прекрасное и религиозное сближаются для нас и в мире человеческих отношений, и в мире мысли, и, наверное, во всех прочих сферах духовной жизни. Если же такого сближения не происходит, это говорит скорее о том, что нам просто не всегда хватает остроты восприятия.

Здесь имеется в виду религиозное прежде всего как личное отношение к Высшему. Это не всё, но разве этого мало?

Сказка про ледяное чудо

На самой обычной городской окраине жил самый обычный мальчик. Звали его Айс. Больше всего на свете он любил строить дворцы и замки. Летом он строил их из земли, камней, веток, а лучше всего они получались из песка на берегу речного залива, до которого было всего-то десять минут быстрым бегом.

Зимой Айс строил замки из снега. Они получались у него очень красивыми, но стоило ему уйти домой, как на эту красоту налетали другие мальчишки и бомбили её снежками, пока замок не превращался в бесформенную груду снега.

Однажды в конце зимы Айс отправился на залив рано утром, чтобы было побольше времени и поменьше гуляющего народа.

Действительно, в это время там сидели только рыболовы у прорубей, но они были такие неподвижные и нелюбопытные, что ничему не мешали. Зато в самой глубине залива, где рыбаков уже не было и где Айс любил сооружать свои замки, кто-то уже занимался этим замечательным делом.

О, это был настоящий мастер! Айс даже не огорчился, что его место занято. Высокий, быстрый, с чёрной бородкой, но совсем ещё молодой, мастер одним взмахом руки поднимал вихри снега, и они послушно ложились туда, куда ему было нужно. На глазах поднимались высокие стены и замысловатые башенки.

– А, вот и ты! – покосился мастер в сторону Айса. – Давай помогай, а то скоро солнце здесь будет.

И не успел Айс задуматься, почему мастер так к нему обратился, как уже они вместе трудились над снежным дворцом. Сколько он ни занимался этим раньше, но такого шедевра и вообразить не мог.

Только они закончили и отступили подальше, чтобы полюбоваться сделанным, как солнце вынырнуло из-за прибрежных деревьев и брызнуло золотистым светом на дворец. И вдруг дворец под его лучами за несколько мгновений стал из снежного ледяным – прозрачным и сверкающим.

– Хотел бы жить в таком дворце? – спросил мастер Айса.

Айс подумал – и молча кивнул.

– Тогда постарайся стать таким же прозрачным, – шепнул мастер на ухо Айсу.

И исчез.

А ледяное чудо, перед которым стоял Айс, становилось всё прозрачнее, пока совсем не растворилось в воздухе и в солнечном свете.

Вот и вся сказка.

Ведь Айс остался жить в самом обычном мире. Только никак не мог позабыть ледяное чудо. И когда ему приходилось выбирать что сделать да как поступить, он всегда подумывал: а годится ли это для прозрачной жизни.

Время от времени ему снился мастер. Иногда он огорчённо покачивал головой, и Айс сразу понимал, что же он сделал не так. А иногда мастер весело кивал Айсу: "Молодец, неплохо у тебя получается".

И надо сказать, Айсу в конце концов удалось оказаться в чудесном дворце. Но об этом вы могли бы услышать, наверное, только от него самого.

Общество: обособление и объединение

Общество, наверное, всегда в той или иной степени религиозно. Те или иные верования (мистические или рациональные) соединяют людей вместе. Иногда такое соединение служит лишь фоном практической жизни, иногда оказывается сильнее многих других связей между людьми. Если нет религиозности как отношения к высшей реальности, её заменяют другие, псевдорелигиозные отношения, играющие похожую социальную роль.

Сложность в том, что религиозность общества неоднородна. Отдельные люди и отдельные сообщества в обществе имеют свои верования, свои традиции, свою религиозную практику. Единое чувство веры сближает одних людей друг с другом – и в то же время обособляет их среди других людей. Здесь берут начало религиозная корпоративность и вытекающее из неё корпоративное противоборство.

Любое объединение людей, религиозное в частности, обычно развивается по известной схеме. Рост объединения приводит к созданию доверенного руководства; руководство обеспечивает доверенные ему корпоративные интересы объединения; оно борется с еретическими расколами изнутри и вступает в политические отношения с другими объединениями. В этом отношении религиозные организации мало чем отличаются от прочих ассоциаций и корпораций. Каждая из них является неким социальным существом, с которым приходится иметь дело человеку как существу индивидуальному.

У меня есть небольшая работа о "копсах" – корпоративных псевдосуществах. Она не затрагивает религиозную тему, но во многом приложима к религиозным корпорациям. Впрочем, о церкви как корпорации мы поговорим ниже и в этой книге.

Однако религиозное объединение затрагивает не просто экономические или житейские интересы, а самые глубинные пласты мировосприятия. Поэтому у него в обществе своя особая роль – иногда очень скромная, иногда определяющая государственную политику, но всегда уходящая корнями во внутреннюю ориентацию людей, соединённых общими переживаниями.

Конечно, всякое крупное религиозное объединение обрастает и прорастает всевозможными чисто политическими образованиями, играющими в свои игры, которые зачастую имеют мало общего с чувством веры и восприятием высшей реальности. Но в том-то и дело, что политика стремится к использованию реальных сил, действующих в обществе, стараясь направить их нужным для себя образом. Человеку, не занятому этими играми, приходится быть осторожным. Ему необходимо отделить ориентацию, которую ему задают чувство веры и религиозная культура окружения, от той дорожки, которую вымостили для него политики, подталкивающие социальную жизнь в нужном для себя направлении.

Политики – и "внешние" относительно религиозного объединения, и "внутренние", воплощающие корпоративные интересы самого объединения, – используют религиозные чувства так же, как чувства национальные, патриотические. Но роль национальных чувств для политики достаточно естественна: ведь политика и возникла как механизм ведения национальных интересов. Другое дело – религиозные чувства. Сами по себе они внеполитичны, ведь они обращены к той реальности, которая, к счастью, недостижима для политики. Но поддержание религиозных традиций, осуществление религиозной практики, воплощение в жизнь религиозных идеалов – для всего этого нужна определённая свобода на житейском уровне. А свобода эта во многом зависит от политики.

Чем свободнее страна, тем меньше политика затрагивает религиозную сферу. То же самое можно сказать и о человеке: чем свободнее он внутренне, тем меньше социальные отношения воздействуют на его чувство веры. Но если чувство веры в нём развито, то оно не может не влиять на его социальное чувство.

Такие лихие формулировки, конечно, слишком упрощают реальность. Психолог-атеист мог бы настаивать на прямо противоположном подходе. Что ж, вот один из случаев для читателя обдумать эту тему самостоятельно.

Личность: пути спасения

Великие храмы тянутся к небу и поражают своей красотой входящего. Пышные или трогательные церемонии наполняют сердца волнением. Грандиозные книги полны мудрейших размышлений о высшей реальности. Но главные события религиозной жизни всё-таки разворачиваются в человеческой душе.

А чудеса? А другие события религиозных преданий? Для подавляющего большинства верующих людей, не оказавшихся их свидетелями, эти события совершаются в их душе. И это немало!

Какие ориентиры помогает найти человеку чувство веры? К чему оно его зовёт, от чего удерживает? Или даже спасает?…

Наверное, первое, от чего спасает человека вера, – это от легкомыслия. От незадумчивости, от неприметчивости, от нечувствительности к чужому страданию (своё-то чувствуется само по себе). Первое, к чему располагает человека вера, – это к поиску жизненного пути. Не к поиску денег или карьеры, к чему располагает слишком многое другое, но к духовному самоопределению.

Вера спасает не столько от страдания, сколько от неверного восприятия страдания. Не спасает от смерти, но спасает от страха смерти. Не спасает от заблуждений, но спасает от равнодушия к истине.

Деятельность чувства веры в человеке прежде всего возбуждает у него стремление к верной ориентации. К переходу от ложных ориентиров, ложных представлений о жизни – к истинным. Именно этот внутренний импульс лежит в основе религии, какими бы дополнительными побуждениями она ни обрастала. Чувство веры ищет ориентиры среди людей и традиций, в практике и в теории – всюду, где признаётся существование высшей реальности и наша связь с ней.

Чувству веры очень важно: как же устроена жизнь на самом деле. Но это не мешает ему признавать и уважать тайну.

С поиском верных представлений о жизни для верующего человека неразрывно связан и поиск верных представлений о смерти. Ведь именно в восприятии смерти религиозное сознание особенно расходится с тем сознанием, для которого не существует реальности, стоящей над жизнью и смертью. Это проблема не только страха смерти. Это проблема всей ориентации сознания, всего строя чувств, всей практической жизни, её житейских и мировоззренческих ценностей.

То силовое поле, которое создают наши представления о жизни и смерти, постепенно приводит к преобразованию самой нашей личности. Это уже не частное дело чувства веры, отстаивающего себя среди многих других чувств: вера становится камертоном, определяющим внутреннюю тональность бытия. Начиная догадываться о том, какова на самом деле жизнь и что на самом деле представляет собой смерть, человек начинает догадываться и о том, каким быть ему самому. А чувство веры подсказывает ему, что существуют не только догадки, но и отгадки.

Сказка про дом на перекрёстке

Один человек по имени Шемун всю жизнь странствовал по свету.

Характер у него был неплохой. Куда ни придёт, где ни остановится, со всеми уживётся, с кем-то и сдружится, кому-то чем-то поможет, а потом всё-таки соберётся – и дальше пойдёт. Такая вот натура у него была: что-то он хотел найти, да и сам не знал что.

Странствовал Шемун, странствовал и пришёл однажды к удивительному перекрёстку. Много дорог здесь пересекалось, и прямо посреди перекрёстка стоял дом. Уютный, нарядный – и дверь приоткрыта!

Дом Шемуну понравился. Да и многим, он, наверное, нравился: на всех дорогах и дорожках, которые к нему сходились, следы только к дому вели, а из дома следов вовсе не было.

"Ну и компания там, должно быть, собралась! – подумал Шемун. – Зайду-ка и я в этот дом на перекрёстке".

Зашёл в дом: что такое? Никого нет. Ни одного человека.

Внутри дом тоже оказался красивым и уютным. "Прямо жить бы здесь и жить, – подумал Шемун. – Нельзя же всё время путешествовать."

Смотрит: стол накрыт, кровать постелена. Подождал Шемун, не придёт ли кто, но никого не было. Поел он и спать лёг.

Проснулся Шемун рано утром. Солнышко светит, птички поют. Вышел он на крыльцо, осматривается. Пригляделся внимательнее – что такое! На всех дорогах и дорожках, которые к дому сходятся, все следы от него ведут, а к дому следов как не бывало.

Шемун спустился с крыльца, осмотрел одну дорогу, другую… Вот и – его собственные следы. Только не на той дороге, по которой он вчера пришёл, а на другой, и тоже от дома ведут.

"Ну что ж, – подумал Шемун, – значит надо дальше отправляться. Тоже верно: на перекрёстке только передохнуть можно, новых сил набраться."

И пошёл по своим собственным следам. Интересно ведь, куда они приведут…

Практические замечания

o (Традиция: наблюдение и погружение) Познавательное отношение к религиозной традиции похоже всего лишь на туристическую экскурсию к местной достопримечательности. Только тогда, когда мы принимаем традицию в свою жизнь, а она принимает нас в свою, только тогда мы начинаем раскрывать её значение для себя. Поэтому не будем увлекаться суждениями о многочисленных конкретных традициях. Будем искать ту традицию, которая ближе всего нам самим.

o (Практика: для себя, для других и ещё для Кого-то) В основе религиозной жизни лежат внутренние переживания, но они постоянно выводят человека в практические области. По религиозной практике можно составить более глубокое представление о религии, чем по её теоретическим концепциям. Религия – это скорее спецовка, чем праздничный наряд. Об этом полезно помнить, когда пытаешься понять, имеешь ли ты дело с подлинно религиозным человеком. Об этом необходимо помнить, когда сам входишь в религиозную жизнь.

o (Теория: оправдание и утверждение) В отличие от научных теорий, постепенно выводящих человека к тем или иным прагматичным результатам, религиозная теория в большей степени является кристаллизацией практических духовных постижений, чем их источником. Теология и религиозная философия послужат нам скорее для укрепления чувства веры, нежели для его формирования на пустом месте. Но для логического мышления их работа особенно ценна: она служит для увязывания различных внутренних ориентиров друг с другом.

o (Этика: компас и полюс) Этическое чувство до поры до времени может служить нам само по себе. Чувство веры взаимодействует с ним и одухотворяет его, выводя представление об этическом магнитном полюсе за пределы индивидуальности. Если этого не происходит, стоит быть настороже. С одной стороны нам грозит этический релятивизм, с другой – чрезмерное возвеличивание этического чувства. Хотим ли мы сами придавать направление стрелке компаса?… Хотим ли сделать сам компас целью своих стремлений?…

o (Эстетика: помощь красоты) Чувство прекрасного во многом резонирует с религиозными переживаниями, и мы должны знать о его возможностях. Мифологические образы (общие или индивидуальные) обычно содержат в себе насыщенный внутренний опыт – религиозный или близкий к религиозному. Эстетические импульсы, порождённые искусством или природой, могут стать для нас приметами пути, ведущего к Высшему. Требуется лишь наше внимание и уважение, чтобы не пропустить эти приметы, чтобы уловить их смысл.

o (Общество: обособление и объединение) И с точки зрения понимания окружающих, и с точки зрения собственной ориентации, нам необходимо овладевать искусством различения социальных проявлений религиозности и религиоподобных проявлений социальности. Опираясь на внеполитичность чувства веры, религиозный человек может участвовать и в политической жизни. Но когда политика норовит путём идеологического внушения участвовать в нашей внутренней жизни, приходится держать оборону.

o (Личность: пути спасения) Не будем торопиться с рыночным подходом: а что нам даст религия в обмен на наши усилия по её освоению? Сколь бы ни было мало в нас чувство веры, оно может понемногу вывести нас из разнообразных лабиринтов, тупиков и ловушек, которыми испещрена жизнь, отгороженная от представлений о Высшем. Главное его достоинство – в этой спасительной путеводной способности. На это и будем поначалу опираться. А дальше, наверное, мы увидим всё то, на что хватит нашего зрения.

жүктеу/скачать 0.99 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: