Вот уже свыше полутора столетий Бородинское поле для народов нашей страны является символом преданности Родине, символом мужества и отваги

Иванов никогда не имел предчувствий. Он был убежден, что солдат – не старая баба и предчувствий иметь не должен, но в утро Бородинской битвы, увидев громадные массы вооруженных до предела людей, он понял, что, может быть, все они или половина из них здесь, на земле, где жили их прадеды и откуда они бежали почти две сотни лет назад, лягут мертвыми и даже похоронить их будет некому. Представив себе всех этих людей в зеленых и синих мундирах мертвыми, Иванов содрогнулся от ужаса и задал себе все тот же самый вопрос, который волновал его весь этот страшный, героический, сумасшедший теплый осенний день: «Последняя ли это война?»

Александр Иванов оказался одним из тех счастливцев, которые не только сумели, победив врага на Бородинском поле, остаться в живых, но и прошли до победного конца всю Отечественную войну 1812 года.

Шел драгун Иванов от битвы к битве, шел по заснеженной родной земле, шел по земле польской, немецкой, французской, шел и не мог уже сосчитать, сколько же верст пройдено им, сколько же боев выдержано, сколько побед, громких и тихих, одержано. Даже степи алтайские стали забываться драгуну, даже милая Бия-озорница вспоминалась ему не бурной красавицей, а ленивой равнинной рекой, которой нет дела до буйного весеннего половодья, до порогов.

Полковой писарь хладнокровно начертал в «Отпускном билете» Иванова: «Принимал участие в деле при Тарутине, под Малоярославцем, да под Красным, да на реке Березине,да…»

Был летом 1812 года драгун Иванов в арьергарде со своим славным полком, был драгун Иванов в авангарде при наступлении.

На чужой европейской земле много пришлось воевать Иванову. Блокировал он крепость Модлин в Польше. Было это в 1813 году. Брал в Богемии город Вальдбург, принимал участие в «битве народов» под Лейпцигом, изгонял наполеоновские гарнизоны из немецких городков Венигфельса и Неймарка. Атаковал неприятеля у деревень Тотлебен и Кедлебен и гнался за ним аж до Эрфурта. После взятия Эрфурта осаждал Магдебург, пока не влетел в него на своем лихом скакуне.

И думал он одно и то же: «А последняя ли это война, злее войны быть не может. Раз чужие земли от края до края освободили, не с кем будет больше воевать». Он имел право думать так. На Бородинском поле сын его пропал без вести. А это значило одно: погиб. Ведь никто из Томского полка в плен французам не попал. Томичи – это знал Иванов – не понимали, что такое ретирада, а сын его не мог быть хуже других. Имел право драгун Иванов думать, что война с Наполеоном – последняя на земле война.

Для Иванова война закончилась под Гамбургом. Только 15 декабря 1814 года отправился он на Родину. Границу России переступил его конь 1-го января 1815 года, ровно через 26 лет с того далекого дня, когда одели его в солдатский мундир.

Не зря драгун Иванов-старший и стрелок Томского пехотного полка Иванов-младший двигались летом 1808 года из далекой и милой Сибири в края незнакомые, прародительские. Нужны они оказались Родине. Землю прадедов пришлось им защищать, как никто до них не защищал ее.

Бой за Багратионовы флеши, продолжавшийся с небольшими паузами в течение почти семи часов, был наиболее жестокой и решительной схваткой из всех имевших место на Бородинском поле. Восемь раз отражали воины 20-й армии генерала от инфантерии П. И. Багратиона атаки французской кавалерии и пехоты.

Во время четвертой атаки, начавшейся в девять часов тридцать минут, три пехотные корпуса Наполеона своей численностью подавили защитников флешей. А дивизия Фриана сумела прорваться даже к деревне Семеновское. Но успех Фриана не был закреплен. Подошедшие к Багратиону из резерва полки второй гренадерской дивизии во главе с генерал-майором Бороздиным бросились навстречу противнику. Вместе с ними активно действовали стрелки третьей дивизии под командованием отважного генерала П. П. Коновницына. Единым порывом русские полки не только разгромили дивизию Фриана, но на ее плечах ворвались на захваченные французами флеши и вмиг очистили их от противника. Громовое «ура» сотрясало воздух над Бородинским полем, заглушая залпы сотен орудий.

Во второй гренадерской дивизии самозабвенно шли в атаку солдаты Сибирского гренадерского полка и рядом с ними пехотинцы Селенгинского полка. Генерал П. П. Коновницын докладывал М. И. Кутузову об этой контратаке таким образом: «Полки, презирая всю жестокость неприятельского огня, пошли на штыки и, со словом «ура» опрокинув превосходного неприятеля, привели в крайнее замешательство его колонны и заняли высоту, с самого начала сражения упорно защищаемую» (Бородино, Советская Россия, М., 1962, стр. 168).

В результате сражения Сибирский гренадерский полк потерял до 60-ти процентов своего состава, а селенгинцы – одну четверть.

Сибиряки служили и воевали не только в тех полках, которые были сформированы на их земле. Немало сынов Сибири участвовало в войне 1812 года, неся службу в несибирских полках. В государственном архиве Алтайского края сохранился ряд интересных документов, рассказывающих о сибиряках-бородинцах. О драгуне из Сибирского драгунского полка Иванове Александре Николаевиче рассказано выше. «Отпускные билеты» Максима Жаркова и Гурьяна Неклюева повествуют о судьбе двух сибиряков-пехотинцев. Максим Жарков – уроженец Кузнецкого уезда, деревни Притымкиной. Служил он в Брестском пехотном полку. Гурьян Неклюев – уроженец Барнаульского уезда. Его служба проходила в Алексопольском пехотном полку. Есть и еще один документ, отличающийся от двух предыдущих тем, что он называется «формуляром» и касается уже не рядового солдата, а рассказывает о деятельности лекаря Флегонта Дмитриевича Ложникова, бывшего участником Бородинской битвы и всей войны с Наполеоном.

Брестскому пехотному полку, в котором служил кузнечанин Максим Жарков, еще в 1809 году пришлось пройти суровое военное испытание – участвовать в войне со Швецией в суровых условиях Севера. Брестский полк в эту войну превращался даже в морскую пехоту, когда с мая по ноябрь его солдаты прикрывали Аландские острова, находясь на судах русской гребной флотилии. Но солдаты Брестского полка до войны со Швецией многое знали о наполеоновской армии, так как в 1807 году воевали с Францией. Правда, Брестский полк воевал на чужой земле, воевал, когда велели, без особого азарта воевал. Максим Жарков и его друзья по полку никак не могли понять, зачем на чужой земле надо им, солдатам, проливать кровь других солдат, находящихся тоже на чужой земле. Максим Жарков, хоть и был неграмотным, понимал сердцем, что ни славы, ни чести ни его полк, ни его армия завоевать не смогут на австрийской, да польской, да немецкой земле, сражаясь с французами. Для Жаркова, родная деревня которого лежала в пяти – шести тысячах километров от Центральной Европы, были безразличны хитроумные расчеты Наполеона и его противников просто потому, что о них, то есть расчетах, он не имел никакого понятия, да если бы и имел, то не понял бы их, как не понимает всякий здоровый человек алкоголика, стремящегося во что бы то ни стало рано утром найти рюмку водки и хлестануть ее на голодный желудок.

Ротному командиру казался в 1807 году Максим Жарков солдатом так себе, скорее ленивым, чем расторопным. Но Максим Жарков за войну 1812 года имел медаль. Не был он ленивым при защите родной земли, изменил о нем мнение и ротный командир.

Брестский пехотный полк в Бородинском сражении защищал Багратионовы флеши в составе бригады генерала Ивелича-четвертого. Полк участвовал в отражении седьмой атаки французских корпусов на флеши. Генерал Багговут отмечал, что Ивелич-четвертый «с четырьмя ротами Брестского пехотного полка пошел на неприятельскую колонну, сделал залп из ружей, бросился со штыками (на неприятеля, имевшего огромное численное превосходство – В. Ш.)» В бою за Багратионовы флеши Максим Жарков «ранен пулей насквозь навылет». Рана эта, хоть и оказалась болезненной, но зажила быстро.

В конце двенадцатого года Максим Жарков уже в герцогстве Варшавском догоняет свой полк и принимает участие в освобождении Европы, теперь уже считая, видимо, себя и своих друзей-солдат обязанными разгромить Наполеона с тем, чтобы он не посмел никогда больше покушаться на независимость их великой Родины – России.

Максим Жарков принимает участие в десятках крупных боев и в сотнях незначительных схваток, каждая их которых могла стать последней. Он освобождает родной город Карла Маркса Трир, изгоняет французов из Кобленца. Уже на территории собственно Франции осаждает крепость Мец.

После капитуляции Наполеона сибиряк Максим Жарков отправляется в дальний путь, в Россию. Следует он со своим полком через княжество Баден-Вюртембергское, Саксонское королевство, через Силезию и Герцогство Варшавское.

Брестский полк еще не успевает как следует оглядеться на родной земле, как походная труба зовет опять шагать на запад. Весной 1815 года вновь на французском троне воцаряется Наполеон. И шагает Максим Жарков с 7-го апреля 1815 года до самой середины лета через австрийские и немецкие владения. Надо помочь союзникам усмирить Наполеона. Но на это раз штык Максима Жаркова не понадобился. Сумели-таки англичане да немцы ослабевшую наполеоновскую армию разбить при бельгийской деревне Ватерлоо. Сумели разбить армию, которая мало чем походила на «Великую армию» Наполеона, разбитую русским народом и русской армией в незабываемом Жарковым 1812 году.

И все-таки дошагал Максим Жарков со своим Брестским полком до Вердена. Здесь дали солдатам отдохнуть несколько дней, а потом снова приказ «шагом марш», и пошли воины опять в Россию. Три раза пересек Европу почти из конца в конец кузнечанин Максим Жарков и, как сказано в его «Отпускном билете», «в свои границы вступил 1815 года декабря 21 дня» (Государственный архив Алтайского края, ф. 117, оп. 1, д. 14, л. 66).

А у рядового Алексопольского полка Гурьяна Неклюева военная судьба еще более интересна, чем у Жаркова. Неклюев при отступлении русской армии в 1812 году находился в армии Багратиона. В тяжелом бою под Салтановкой Неклюев «был ранен в правую ногу навылет». А через десять дней он уже в строю. В «Отпускном билете» не сказано, почему так быстро выздоровел сибиряк, но написано, что в Смоленском сражении он уже участвовал. Видимо, Неклюев из лазарета попросту сбежал в свой полк (Государственный архив Алтайского края, там же).

На Бородинском поле Алексопольский полк теряет больше половины своего состава. Рядовой Неклюев остается невредимым.

После разгрома наполеоновской Франции Гурьян Неклюев вступает в Париж. «На край света притопали, братцы,» – не то шутя, не то всерьез говорят со смешком солдаты. Только в 1818 году Гурьян Неклюев покинул Францию. А в свою деревню Малую Убинку Барнаульского уезда Томской губернии возвращается он только через год. В «Отпускном билете» отмечено: «Неклюев Гурьян Кириллович в память двенадцатого года имеет медаль».

В четырнадцать лет сын сибирского солдата Флегонт Ложников стал лекарским учеником. А через девять лет, в 1812 году, он получает одно за другим повышения по службе. 9 марта Ложников – лекарь третьего класса, а с 29-го числа того же месяца – он уже лекарь второго класса. И, наконец, в декабре того же двенадцатого года ему присваивают звание лекаря первого класса. В апреле 1814 года он становится штаб-лекарем.

Это быстрое продвижение по службе Флегонта Ложникова, падающее на тяжелые 1812 – 1814 годы, объясняется прежде всего тем, что Ложников, видимо, был отличным лекарем. Он не опозорил имя Петербургской императорской медико-хирургической академии, в которую он прибыл из Барнаульской аптеки в 1806 году для «усовершенствования врачебной науки».

В двенадцатом году Флегонта Ложникова направляют в армию. Он становится лекарем 17-й артиллерийской бригады. Через руки Ложникова, видимо, прошли не только раненые артиллеристы. Возможно, именно он под Салтановкой перевязывал своего земляка Неклюева, а на Бородинском поле – Максима Жаркова. В день Бородинской битвы Ложников работает, не покладая рук. Он первязывает раны, оперирует солдат. Снаряды и пули достигают лазарета. Но идут и идут в лазарет раненые: и свои – артиллеристы, и «чужие» – кавалеристы, пехотинцы, егеря, и действительно чужие – раненые и попавшие в плен солдаты и офицеры Наполеона. Колдует над ними Ложников с таким же старанием, как и над своими ранеными.

После Бородинской битвы знающего и толкового лекаря первого класса командируют «в главное дежурство при князе Голенищеве-Кутузове-Смоленском». Но тихая жизнь при штабе главнокомандующего не по душе двадцатитрехлетнему Ложникову. Он просится в авангардные части, туда, где трудно, где много работы. В конце октября Ложников расстается со штабом Кутузова и служит в авангарде, которым командовал генерал Милорадович.

Зимой и весной 1813 года Флегонт Дмитриевич Ложников участвует в заграничном походе. Его ценит сам генерал штаб-лекарь Яворский. Летом Яворский отправляет Ложникова в Петербург с каким-то важным поручением. Некоторое время лекарь первого класса работает в Петербургской «Военно-временной гошпитали».

И вновь армия. Ложников мечтает после войны о службе армейского лекаря. И, казалось бы, ничто не могло помешать осуществлению его мечты. И все-таки мечта его не осуществилась. А все началось с того, что Флегонт в одном из небольших немецких городков познакомился с молодой и красивой немкой Фредерикой. Не знай Ложников немецкого языка, все, может быть, кончилось бы парой взглядов и нежных улыбок.

Однако Флегонт еще в Академии в совершенстве овладел этим языком. И в минуты отдыха читал в подлиннике Шиллера и Гете.

Фредерика любила этих же поэтов. Так что молодые люди имели возможность обмениваться мнениями о поэзии. Лазарет Ложникова находился в городе чуть ли не целый месяц. Этого времени было вполне достаточно, чтобы выяснить окончательно отношения между любящими сердцами. Родители Фредерики протестовали, ходили к русским начальникам жаловаться на их любвеобильного господина лекаря, убедили местного священника ни в коем случае не веняать православного Ложникова и лютеранку Фредерику. Однако все это никак не действовало на влюбленных. Ложников в Бога не верил. Перестала верить и Фредерика. Слух дошел до генерала Яворского. Старик был старого закала и, не входя в подробности, отдал приказ заблудшего лекаря из армии уволить.

И Флегонт с Фредерикой прибыли из старого немецкого города в Россию. Попытка обвенчаться в Москве ни к чему не привела. Тогда влюбленные махнули на все рукой и поехали в Сибирь, где никто не помешал бы им обвенчаться и жить, как хотят. Венчанье состоялось в Барнауле. В «Формуляре» Ложникова сказано: «имеет жену Фредерику Федоровну. Купеческая дочь, 22-х лет, лютеранского закона». (Государственный архив Алтайского края, ф. 1, оп. 2, д. 2318, л. 34).

Всю остальную жизнь связал штаб-лекарь Ложников с Сибирью. Служил он в Змеиногорском госпитале, в Барнауле, на Салаирском руднике. Видимо, Флегонт Дмитриевич был первым на кузнецкой земле врачом, имевшим высшее академическое образование. А это в те времена многое значило.

Процитируем часть «формуляра» боевого лекаря-сибиряка, касающуюся его боевого пути: «В походах был во время вторжения неприятеля в Россию при 1-й армии и в сражениях: Витебском и Смоленском, Бородинском и Тарутинском, под Малым Ярославцем и Вязьмой, под Дорогобужем, Красным и на реке Березине» (Государственный архив Алтайского края, ф. 1, оп. 2, д. 2318, л. 34). Боевой лекарь!

В те минуты нам казалось, что мы

стоим перед лицом истории, и

она властно повелевает: не посра-

мите славу тех, кто пал здесь

смертью храбрых… Множьте их

доблесть новыми подвигами,

стойте насмерть, но преградите

врагу путь к Москве!

Генерал армии П. П. Лелю-

шенко, из книги «Москва –

Сталинград – Берлин – Пра-

га», стр. 72.

Глава вторая

ПЕРЕД ЛИЦОМ ИСТОРИИ

ВРАГИ
Сто двадцать девять лет отделяют Бородинское сражение 1812 года от октябрьских боев на Бородинских позициях героического сорок первого года.

Несоизмеримы ни по значению, ни по размаху эти два события. Бородинская битва, воспетая Лермонтовым и Львом Толстым, принесла русской армии победу, в результате которой армия Наполеона просто перестала существовать. Бородинские же бои сорок первого года были эпизодом, хотя и значительным, в великом сражении за Москву. Если Кутузов на Бородинском поле выставил против Наполеона практически все наиболее боеспособные свои силы, то в разгар битвы за Москву, в октябре сорок первого года, здесь сражалась только одна 32-я Краснознаменная стрелковая дивизия и приданные ей немногочисленные части и подразделения.

Гитлер и его стратеги, помешанные на «клиньях» и «клещах», считали, что Москву необходимо обойти с севера и юга танковыми ударными группировками («клинья») и окружить ее («взять в клещи»). Можайскому направлению гитлеровское командование хотя и придавало большое значение, но не считало его главным. И все-таки гитлеровцы готовились бросить через Можайск на Москву довольно крупные силы. Возможно, гитлеровцы рассчитывали взять молниеносно (как же еще?) Можайск и, открыв таким образом себе наикратчайший путь к Москве, превратить данное направление из вспомогательного в главное, перерокировав с юга и севера сюда, в район восточнее Можайска, крупные силы. Хорошо развитая в Западном Подмосковье сеть шоссейных и грунтовых дорог способствовала бы этому маневру. Только этим можно объяснить тот факт, что на Можайское направление был выдвинут эсэсовский 40-й моторизованный корпус (архив МОСССР, ф. 500, оп. 12462, д. 118, л. 4).

В состав его, помимо двух танковых номерных дивизий (5-й и 10-й), входила моторизованная дивизия СС «Рейх», состоявшая из отборных головорезов.

Эсэсовцам 40-го моторизованного корпуса предстояло 15-го – 16-го октября овладеть Можайском и как можно быстрее двигаться на Москву. Советское Верховное Главнокомандование на 18-е октября не имело под Можайском крупных соединений, кроме 32-й Краснознаменной стрелковой дивизии, которая входила в состав только что формируемой 5-й армии. Армия, состоящая из одной дивизии… Такое случается редко. Но именно так было в середине октября сорок первого года на Можайском направлении, где 32-я Краснознаменная стрелковая дивизия под командованием полковника Виктора Ивановича Полосухина приняла всю армейскую полосу обороны, составлявшую около сорока пяти километров. В центре оборонительной линии находилось Бородинское поле. Враг мог ворваться в Можайск, обойдя Бородино с юга по автостраде Минск – Москва или через само Бородинское поле. Таким образом, 40-му моторизованному фашистскому корпусу предстояло нащупать в обороне полосухинской дивизии наиболее слабое место и сотнями своих танков при поддержке с воздуха протаранить оборону дивизии, прикатить в Можайск и оттуда через два – три часа добраться до Москвы. Командованию корпуса такая перспектива казалась реальной. Разведка корпуса, как выяснилось значительно позднее из архивных немецких документов, даже не знала, что Бородинские позиции с 11 октября стали занимать части и подразделения 32-й Краснознаменной стрелковой дивизии. Оставшиеся до Москвы сто двадцать километров пьянили гитлеровских генералов крепче французских коньяков, имевшихся у них в изобилии в октябре сорок первого года.

Если бы полосухинская дивизия в течение 13-го – 18-го октября не смогла удержать Бородинского рубежа, командование группы армий «Центр» и, конечно же, генералы из 40-го моторизованного корпуса какое-то время могли торжествовать. В данном случае Можайск, не имевший собственного гарнизона, мог бы пасть уже 14-го или 15-го октября, что повлекло бы за собой усложнение обстановки во всем центре Западного фронта.

Трое суток было приказано командиру 32-й Краснознаменной стрелковой дивизии удерживать Бородинские позиции. Воины дивизии и приданных ей частей дрались здесь в течение шести суток. За это время Ставка Верховного Главнокомандования и Командующий Западным фронтом генерал армии Г. К. Жуков сумели подтянуть на Можайское направление необходимые силы и средства, обеспечивающие оборону подступов к Москве восточнее Можайска.

Заслуга воинов дивизии и ее командира Виктора Ивановича Полосухина, приданных дивизии частей и подразделений заключается не только в том, что ими в решающий момент был остановлен враг, превосходящий их собственные силы в несколько раз; заслуга дивизии, каждого воина ее, каждого бородинца состоит еще и в том, что не уронили они на Бородинском поле славу героических предков своих, а, как сказал через многие годы маршал Г. К. Жуков, «приумножили эту славу». Воины полковника В. И. Полосухина оказались достойными наследниками славы богатырей М. И. Кутузова.

Сибирь и Дальний Восток могут гордиться тем, что Бородинская 32-я Краснознаменная стрелковая дивизия полковника Полосухина в основном состояла из сибиряков и дальневосточников.

Как в 1812 году сибирские полки в жестоком бою за Багратионовы флеши, в схватке за батарею Раевского стояли насмерть, так в сорок первом враг был не в состоянии заставить богатырей 32-й дивизии отступить или поднять руки вверх. И предки, и потомки не знали и не хотели знать, что такое ретирада.

По степени ожесточения, по накалу страстей, по политическому значению Московскую битву 1941 года нельзя сопоставить с Бородинским сражением 1812 года, как нельзя сравнить «век нынешний и век минувший». Но есть все-таки и в том, и в этом веках, и в той, и в этой битвах вещи, которые нельзя не сопоставить. Это священное чувство беззаветной любви к Родине и безграничной ненависти к ее врагам. Чувства сопоставимы, чувства сравнимы. Если драгун Александр Иванов, пехотинцы Максим Жарков и Гурьян Неклюев да лекарь первого класса Флегонт Ложников не жалели себя в Бородинском сражении, то и земляк Максима Жаркова кузнечанин Виктор Иванович Полосухин, и земляк Александра Иванова Василий Кузьмич Чевгус, и земляк Гурьяна Неклюева Аким Николаевич Никитин тоже не раздумывали о том, что им делать и как им быть, если фашистский танк вдруг окажется в десятке метров от кого-либо из них, если толпа фашистских автоматчиков вдруг окружит плотным кольцом. Танк – сжечь, автоматчиков – уничтожить, вот единственное решение; других они не принимали даже тогда, когда оружие не соответствовало какому-либо заданию, исполнить которое необходимо ради Родины, ради жизни товарищей.

В боях на Бородинских позициях и на самом Бородинском поле в октябре сорок первого года воины-сибиряки показали такую силу духа, что враг, превосходивший полосухинцев и по численности, и по вооружению в три-четыре раза, несмотря на свое воинское искусство и звериную жестокость, был разгромлен. Был разгромлен морально, был разгромлен материально. Эти два поражения всегда следуют одно за другим. Уже на второй день боев противник, несмотря на небольшой успех в центре Бородинских позиций, показал свою духовную надломленность, пытаясь прорваться в тыл дивизии не традиционно нахальным способом - по асфальту, с открытыми люками танков,- а используя неровности поверхности Бородинских позиций, прячась в лесах и оврагах. Полосухинцы в один день сумели заставить фашистских солдат и офицеров уважать противостоящее советское соединение. Сбили с немцев спесь, заставили их почувствовать неминуемую гибель в недалеком будущем. А за этой моральной победой последовала и материальная. В шестидневном сражении на Бородинском поле и в его районе фашисты потеряли около десяти тысяч солдат и офицеров, свыше сотни танков и много другой военной техники. Но главное, что было потеряно немецко-фашистским командованием – время. Ведь октябрь приближался к концу, а «Тайфун» (немецкое название операции по захвату Москвы) уже напоминал бриз, хотя и довольно шумливый, но не способный рвать крыши с домов, вырывать с корнями могучие деревья. 32-я Краснознаменная была одной из могучих укротительниц страшного фашистского «Тайфуна». Ее бойцам и командирам принадлежит выдающаяся роль в окончательном его успокоении.

Было бы несправедливым, рассказывая о боевой деятельности бородинцев-сибиряков, искусственно выделять только их, не упоминая о сыновьях других краев великой нашей Родины, стоявших насмерть вместе с сибиряками на Бородинском поле. Хотя 32-я Краснознаменная дивизия и состояла в основном из уроженцев Сибири, Урала и Дальнего Востока, в ней было немало сыновей и дочерей Поволжья и Центральных областей России, парней с Украины и Кавказа, Средней Азии и Казахстана. Вместе они дрались на Бородинском поле, считая его своей национальной святыней, все вместе они ковали будущую победу над врагом.