«я строил автомобили»

«Пожалуйста, трезво обдумайте сегодняшнее происшествие, разрыв шины на горной дороге может случиться с каждым. Возможно это не будет мне стоить больших штрафов?»

Старший лейтенант нахмурил брови, долго думал, а потом произнес:

«Это есть… хорошо, господин инженер… Я просить извинения, однако, имеется параграф 17 пункт 3: все шины должны быть с пневматик. Та шина, которая уезжать в ущелье, не есть шина с пневматик. Вы ставить шину без воздух!»

Граумюллер должен был проявить все свое красноречие:

«Я очень прошу, господин офицер, отнестись к этому серьезно. Все шины были одинаковы. Все с камерами и надувными… Не заставите же вы меня возвращаться назад и извлекать из ущелья обрывки той шины, чтобы доказать свою правоту…».

Старший лейтенант погрузился в долгие размышления. Его грызли сомнения, он допускал что мог ошибиться, но пресловутые пункты и параграфы сверлили его мозг…

«Хорошо, я готов рассматривать эту спорную шину, как воздушную…» - сказал он медленно, почти по слогам. И проблема со спорными штрафными очками была снята.

На следующий год, в порядке жеребьевки, старший лейтенант вновь оказался в машине Граумюллера. Произошло следующее: во время следования по маршруту господину офицеру потребовалась срочная остановка по причинам физиологического характера. Люде есть люди. Он попросил водителя сделать короткую остановку. Граумюллер улыбнулся, вспомнил прошлогодний случай, и сказал – согласно параграфу такому-то, пункту номер… вы должны предупреждать об этом за пять минут. Они весело рассмеялись! Остановка была сделана тотчас и они остались добрыми друзьями.

«Я, - рассказывал мне позже Граумюллер, - однажды во Франции столкнулся с таким прелестным случаем… Это была гонка на 10 тысяч километров, которую я выиграл на «Audi» с мотором в 10 л.с. Мы ехали по побережью Средиземного моря. Было раннее утро. Что-то около 4 часов утра. Я уже несколько часов шел в плотном тумане. Это было очень утомительно и я беспредельно устал. Очередная остановка должна была быть только в Сан-Себастьяне, и до финиша еще оставалось много километров.

Когда я заметил, что в тумане промелькнула бензоколонка, я решал заправиться на всякий случай, хотя имел еще достаточно бензина. Я остановился, подошел к дому и позвонил. Почти сразу на втором этаже распахнулось окно. Человечек невысокого роста, облаченный, не смотря на столь ранний час, в костюм, выглянул и поинтересовался, что мне нужно. Через минуту из дверей показался совсем другой человек. На нем были только брюки. Руки он держал в карманах. Шел немного вразвалку. Он подошел к моей машине, осмотрел ее и произнес на саксонском диалекте: « Прекрасная машина… Она проехала слишком много километров. От самой Саксонии…»

Я озадаченно поинтересовался: «Вы саксонец?»

Ответ был для меня малопонятен: «Аха-ха… Замечательно… Интересно… Вы-саксонец.»

Оказалось, что мужчина был французом. Некоторое время назад он бывал в Кенигсбрюке и немного учил там немецкий язык. Он не имел никакого представления о наших диалектах, и считал что он обладает хорошим знанием немецкого языка. Но слов, к сожалению, он знал не так уж и много.

Я вспоминаю еще о других случаях, происходивших в других – более ранних – поездках. Иногда попадались люди благовоспитанные, иногда полные дураки. В отелях, например, в которых мы жили во время наших гонок, по утрам создавалось впечатление, что ты оказался в психиатрической больнице. Старт начинался всегда очень рано утром, и кто не приходил во время, получал штрафные очки или вовсе снимался с соревнований. Каждый, естественно, старался спать до последней минуты. Затем, опаздывая, поднимал страшный шум, скандалил, кричал, что он опаздывает на старт… По всем этажам, комнатам и в коридора царил настоящий гвалт. В зале для завтрака каждый хотел быть первым – при посадке за стол, при получении чашки кофе, при оплате счета… Зал ресторана сотрясали крики, мольбы и проклятия.

Увидев однажды эту сцену, я привел все в систему. Мы оплачивали все наши счета еще с вечера. Также заказывали загодя завтрак. И никогда не оставляли нашу обувь за дверью комнат. Это давало определенный эффект – мы спокойно уходили на старт. С достоинством. Иначе и быть не могло – мы были людьми «Audi»!

А вокруг нас по-прежнему сновала куча растрепанных людей, похожих больше на квохчущих кур во дворе. Впрочем, нам очень помогала моя жена, которая неизменно сопровождала меня во время всех наших поездок: она заведовала нашим продовольственным снабжением. Все водители, отправляясь на маршрут, получали из ее рук хлеб, бутерброды и воду… Они в дороге уже не испытывали ни в чем нужды.

Но отели, честно говоря, все походили на сумасшедшие дома…Например в Триесте место старта находилось очень далеко от гостиницы. Водителей доставляли к месту соревнований на автобусах. Автобус, в котором мы сидели, как раз уже отправлялся – в салон последним протиснулся один мужчина. Он был в рубашке, в кальсонах и с чемоданом в руке.

«Дамы и господа! – торжественно произнес он, едва ему удалось плюхнуться в кресло. – Вы можете думать обо мне что угодно… Я приношу свои извинения…Но у меня не было иного выхода…»

Дамы целомудренно отворачивали от него свои лица, а представители сильного пола сгибались в три погибели, умирая от смеха. Впрочем, мужчина облачился в одежду, молниеносно. Чаще всего так себя вели не водители, а контролеры.

В 1914 году я имел в качестве контролера очень симпатичного мне, приятного во всех отношениях, одного австрийского князя. Тот был настоящим «кофеманом». Он постоянно испытывал недостаток в кофе. Часто он меня не просил, а просто умолял:

«Господин Хорьх, ну пожалуйста, я очень вас прошу… В следующем городе… В любом трактире… Я могу быстро выпить одну крохотную чашечку кофе?»

Наверное не нужно объяснять, что я не мог удовлетворить его просьбу. По правилам соревнований я не имел права на промежуточные остановки. Мы должны были ехать беспрерывно. И остановить нас могли только из ряда вон выходящие обстоятельства. Кофе к этим обстоятельствам никак не относилось…

Я проскакивал один город, за ним другой, а сзади в мою спину летели упреки:

«Господин Хорьх, вы совсем не имеет сердца… Вот сейчас, скоро, будет Шварцен…»

Я проскакивал мимо.

«Вот сейчас будет Лойбпасс…»

Я проезжал дальше.

Князь становился все более и более раздраженным:

«Ну, если и в следующем городе вы не сделаете остановку, то я…»

В следующем городе остановка была плановая. И князь напился своего кофе до одурения.

Также в «альпийских гонках» участвовал граф Коловрат. Он был известным шутником. Однажды он прибыл на предстартовый осмотр, в автомобиле, украшенном большим количеством кукол. При этом он гордо ходил рядом с ним и позировал перед объективами фотоаппаратов. Можно было подумать, что он директор цирка. Его поведение вызывало восторг у зрителей.

Нам всегда было очень интересно, какую шутку выкинет Коловрат в очередной раз. Через год он украсил машину гирляндами картофеля. Еще через год посадил в салон большую жирную свинью, которая сидя в кресле довольно похрюкивала, в то время как комиссия осматривала его машину. В четвертый раз он пригласил трех трубочистов. Они сидели на капоте, стояли на подножках, изображая разные смешные сцены. В общем, это был театр. Граф был чрезвычайно потешным господином, который не мог прожить и дня без шутки.

Коловрат имел еще одно необыкновенное качество – он мог имитировать звуки любого автомобиля. Любой шум – от работающего мотора, до щелчков открывающихся дверей. При всем при этом он был превосходным водителем.

Вот например, какая история произошла с ним, с контролером, а еще с моим другом – пастором Максом.

Один контролер во время следования по трассе вел себя довольно бесцеремонно. Относился к водителю очень строго и постоянно записывал что-то в своем штрафном блокноте. Воцарилось напряженное ожидание – было совершенно не понятно, чем эта писанина может закончиться. Несчастный водитель ждал лишь подходящего момента. Наконец он его дождался! Контролер попросил сделать короткую остановку. Ему нужно было срочно отлучиться по нужде.

Водитель, очень обиженный на своего спутника, был чрезвычайно тверд в своем решении:

«Нет! Согласно положению о гонках, машина должна идти без остановки – от старта до финиша! Остановка грозит наложением штрафа!»

Тогда контролер, подождав некоторое время, поинтересовался у водителя: «Простите, а вам самому еще не приспичило?»

«Нет!» - совершенно категорично прозвучало в машине, шофер даже не обернулся в его сторону.

«Однако, мы обязательно должны сделать остановку… Я уже больше не могу и я… я… сейчас наложу в вашу машину! Остановите, пожалуйста!»

«Как вам могло прийти такое на ум?! Какое безобразие – обгадить машину. И не думайте! Думать вам нужно было раньше, когда вы чиркали в своем блокнотике. Тогда мы как-то могли договориться, а сейчас нет.»

Контролер молил о пощаде:

«Остановите, ради Бога! Я не дам вам ни одного штрафного очка за эту остановку. Поймите, я больше не могу…»

«Не может быть и разговора. Это совершенно исключается правилами. Вы можете пробраться в самый конец салона, свесить свой толстый зад за борт и справить нужду. Это единственное, что я могу вам позволить…»

Контролеру не оставалось ничего другого, как сделать все именно таким образом. Он пробрался в конец салона, свесил задницу за борт и приступил к естественному процессу.

Водитель в этот момент старался ехать немного спокойнее и не делать резких поворотов.

И все бы тем и окончилось, если бы в задней машине за рулем не сидел господин Коловрат, а с ним - мой друг пастор Макс. Оба известные шутники! Коловрат имел в машине и фото- и кинокамеры. Макс поочередно работал то одним, то другим аппаратом, и все происходившее в передней машине было запечатлено на пленке. Бедняге-контролеру было ни до чего. Он даже не обратил внимания, что расстояние между машинами было минимальным. Коловрат помогал Максу сделать кадр крупнее.

К месту промежуточного финиша прибыли засветло. Оставалось время для проявки пластинок и печати карточек. К ужину фотографии тайком передавались под столами. Хохот стоял приличный.

Впрочем, сцены подобные этой, попавшей на фото, можно было видеть на трассе достаточно часто. При подобных правилах соревнований ничего иного придумать было нельзя. В кадр объектива чужие задницы, попадали редко. Во-первых, в салонах многих машин, пардон, сидели дамы, а во-вторых, тут нужно было быть Коловратом или Максом.

В 1911 году прошла последняя предвоенная выставка в Германии. Она проводилась в выставочном комплексе зоопарка. Павильоны были маленькими и мы могли демонстрировать там только легковушки. О экспозиции грузового транспорта нечего было и думать.

«Audi» продемонстрировала свои автомобили в первый раз. Посетителей было много. Но конструкторы из других фирм цокали языками:

«Хорошо продуманная конструкция!» - говорили они мне украдкой.

На этой выставке многие интересовались бесклапанными двигателями. Я также много внимания в свое время уделил этим конструкциям. Но я считал, что подобные моторы хороши только в руках специалистов, а для дилетантов они не могут принести ничего, кроме головной боли. Мне казалось, что за ними вообще нет никакого будущего…

После этой выставки многие поняли – что польза от них большая и нужно их проводить как можно чаще. Также не правильно, когда не представлены грузовики. Тогда грузовой автотранспорт выходил на первое место. Испытывалась большая необходимость в обеспечении грузоперевозок. Естественно, в то время еще никто не предполагал, что начнется война, и именно она, даст большой стартовый импульс производству грузовиков.

Союз немецких автопроизводителей совместно с Императорским автоклубом принял решение построить свой собственный, постоянно действующий, выставочный павильон.

Весной 1914 года начиналась стройка. Для этого был приобретен приличный кусок земли в районе вокзала Витцлебен, что у Кайзердамма. Первую выставку запланировали на сентябрь. Началась война и этим планам не суждено было сбыться. В недостроенном павильоне началось производство аэропланов.

***

28 июня ударил первый разряд молнии. Австрия объявила Сербии войну. Мы сидели совершенно оглушенные этими новостями. Конечно нечто подобное ожидалось, но так, чтобы все произошло столь стремительно, нет

29 июля моего деверя подозвали к телефону. Его срочно вызывали на службу. Он вернулся в чрезвычайно огорченном состоянии:

«Я должен ехать в Кёльн!»

Через час он уже уехал.

Дирижабль, в изготовлении которого он принимал самое непосредственное участие, был обстрелян где-то над территорией Бельгии. К счастью, никто не пострадал и воздушное судно успешно вернулось назад в гавань.

Я могу говорить об этом достаточно квалифицированно, так как мой деверь Ноак за время войны семь раз попадал в катастрофы на дирижаблях. Последний его полет состоялся в Турцию. Там дирижабль был сбит и весь его экипаж был арестован французами.

Я решался также сразу уезжать в Цвиккау. Мне было совершенно ясно, что война принимает такие обороты, что мое присутствие на фабрике просто необходимо.

Я сидел как на углях, так как обещал моему товарищу - владельцу фабрики Винсельманну в Альтенбурге попутно прихватить из Виннингена его супругу. Также я ждал еще и господина Цейдлера, который отдыхал в Виннингене вместе с супругой. А они отчего-то никак не приезжали…

Госпожа Винсельманн должна была приехать 30-го вечером, но прибыла только на следующий день в 10 утра. Она сообщила, что все поезда ходят уже с большими опозданиями. Расписание не соблюдается. В общем, неприятности начались.

Я хотел до объявления всеобщей мобилизации быть уже дома – в Цвиккау. Мы смогли отправиться лишь 1 августа. Перед отъездом я попытался навести справки – какая обстановка по дороге на Цвиккау. Мне ответили, что на дорогах царит настоящий хаос. Я хотел обязательно быть в Цвикау до начала всеобщей мобилизации. Пришлось выбирать окружной путь. Он проходил в непосредственной близости от границы.

Итак я поехал по не раз езженой дороге - из Виннинга на Броденбах, затем на Хунсрюк, на Сен-Гоар… Но в Сен-Гоаре нас остановили. Немецкие офицеры начали придирчиво с явной неприязнью изучать наши паспорта.

«Так-с… Вы немцы?»

Мы ответили утвердительно. Ни на какие наши вопросы они уже не отвечали. Взгляды были недружелюбными. Очевидно, им всюду мерещились шпионы. Нас они пропустили.

Точно такая же сцена повторилась в Бахарахе. В Бингене – снова. Я принялся ругать наших офицеров – мол, совсем все свихнулись, в каждом мерещится шпион. Проверьте хоть всю машину – в ней вы не найдете ни золота, ни секретных документов, ни французских агентов, ни русских генералов…

Но на мои выпады никто не стал отвечать. Они вообще перестали обращать внимания на людей в цивильном.

До меня медленно начало доходить, что если в районе города-крепости Майнца подобное было бы объяснимым – там были какие-то заводы военного назначения, то здесь – в районе Мозеля, где издревле люди жили весело и пили много вина, нет. И если начали ловить шпионов в этом сельском районе, то дело обстоит не совсем хорошо. Вернее, совсем не хорошо.

В Висбадене мы попали снова в автомобильную пробку. Едва ее преодолев, мы не рискнули ехать через Франкфурт и пошли объездным путем на Ханау.

Шел беспрестанный проливной дождь. Мы выехав из одной пробки и тотчас попали в другую – еще больше. Там мы увидели первый настоящий серьезный контрольный пост. Проверяли всех и очень основательно. Дело в том, что в этом районе было много фабрик по производству пороха.

Там же, на этом контрольном пункте мы услышали, что император объявил всеобщую мобилизацию. Все надежды на мирное решение проблемы умерли окончательно. Мне очень хотелось узнать, о чем сказал император в своей речи. В глубине души я от всего сердца желал ему и всем немцам победы не только на словах, но и на полях сражений…

Вечером в 10 часов мы прибывали в Вюрцбург. Здесь радовало то, что в глубинных районах Германии никакого такого особого контроля уже не было. В полночь мы преспокойно добрались до отеля, усталые завалились спать, а в три часа ночи я уже будил моих попутчиков, чтобы спешно продолжить путь. Мое нетерпение быть скорее дома доходило уже до предела.

Перед Бамбергом нам повстречалась длинная вереница крестьянских телег. Они медленно в полной тишине двигались куда-то вперед, в беспросветную темень… Я спросил одного пожилого крестьянина:

«Что вы будете делать, если всех ваших лошадей мобилизуют?»

Старик бросил на меня донельзя уставший взгляд:

«Сами потянем плуг и борону…»

Этот разговор произвел на меня гнетущее впечатление. Я не понимал, что теперь будет делать все гражданское население, когда у них мобилизуют все транспортные средства. Гужевой и автомобильный транспорт. Все вернется во времена минувших тысячелетий… Только на своих двоих!

В Бамберге повсюду стояли колонны автомобилей, а улицы были запружены призывниками. Все дороги были забиты лошадьми и телегами. Они не ехали, а стояли по обочинам. Крестьяне, сбившись в кучки, обсуждали что-то про «французские миллионы». Во многих местах дороги были перекрыты наспех сооруженными шлагбаумами.

В одной из деревушек нас почему-то приняли за французских шпионов… Из домов выбегали с индейским улюлюканьем старые и молодые мужчины, они окружили машину, и размахивая в воздухе старыми винтовками, саблями, цепями и дубинами, орали все наперебой. Их интересовало: сколько миллионов французских франков мы везем, какую должность мы имеем в русской армии, какое задание получили от французов? Кроме того они все наперебой кричали, что отвечать мы должны быстро и честно, а то они нас сейчас же и без промедления расстреляют или повесят...

На их ругань можно было отвечать лишь подобной же руганью. Их приходилось отгонять палками от машины, так как они непременно хотели превратить транспортное средство в утиль. Оторвать от машины все, что не было надежно прикреплено к кузову.

Когда такое нападение начало происходить в каждой деревне, и в каждом городке, мое терпение лопнуло. В одном населенном пункте я пошел искать хоть какое-то начальство. Я не присел ни на минуту до тех пор, пока его не разыскал. Там выяснилась причина подобного поведения жителей.

Среди населения распространился слух, что по дороге идет машина, в которой из Берлина тайно вывозят французские миллионы. Очевидно предполагалось, что это были деньги французской дипломатической миссии, которые нужно срочно перевезти в Париж. Крестьяне проявляли редкостное усердие, но это становилось опасным для наших жизней.

В Кобурге в баках закончился бензин. Мы шли от аптеки к аптеке, но нам никто не хотел продать ни грамма. Мне показалось, что все аптекари также заболели шпиономанией. В общем продавать нам бензин они не желали ни за какие деньги.

Отец господина Цедлера, возвращавшийся домой в нашей машине вместе с сыном, очень кстати вспомнил, что он является почетным гражданином этого города. У него даже оказалась на этот случай некая бумажка. Нам в очень скрытной обстановке продали немного бензина – происходило это на заднем дворе какой-то периферийной аптеки – мы смогли продолжить путь. Наконец мы добрались до Роннебурга. Здесь господин Винсельманн встретил нас, находясь в большом волнении. Он никак не мог дождаться приезда супруги. Она выбежала из машины и тотчас попала в его крепкие объятья. Он долго с большой нежностью, обнимал ее, приподнимал над землей, и целовал, целовал, целовал. На нем уже была военная форма и в самом ближайшем времени двум любящим сердцам предстояла разлука…

По дороге на Цвиккау нам встретилось еще несколько шлагбаумов, но мы их преодолели с куда меньшим трудом. Здесь нас – победителей альпийских гонок - уже все таки многие знали в лицо.

Рано утром следующего дня я был на фабрике. Меня сопровождал господин Ланге. Это было донельзя грустное зрелище. Большинства рабочих уже не было – они ушли на фронт. Пустовало много мест и в офисах, в конструкторских бюро…

Я называл фамилии. Ланге отвечал: мобилизован, мобилизован, мобилизован… Я еще как бы отчетливо видел их лица, как будто слышал их голоса, но никого из них уже не было. Я не мог представить себе моих рабочих в солдатской форме. Мне было очень грустно и я не знал, доведется ли мне когда-нибудь их снова увидеть.

Фабрика с началом войны оказалась в совершенно дурацком положении: легковые машины не были никому нужны, из грузовиков мы могли делать только двухтонники, а они , не обладая достаточной грузоподъемностью, также никому не требовались… Грузовиков солиднее этих, мы никогда не делали. На фабрике осталось очень мало рабочих, но она не стояла а потихоньку продолжала действовать. Мы делали все те же легковые автомобили. Нас немного утешала мысль, что современная война не может длиться долго и через 2-3 месяца все вернется в свое русло.

Очень неожиданным было среди нашего запустения и грустного ожидания услышать однажды в цеху веселый беззаботный смех. Из Дрездена вернулись двое наших водителей, куда они доставляли запчасти к автомобилям. На обратном пути с ними произошла забавная история.

Когда они в Дрездене разгрузились, то на обратном пути покидали в кузов в качестве балласта, чтобы немного загрузить заднюю ось, несколько мешков с золой от кочегарки. Вблизи Хемница их остановили в одной из деревень бдительные крестьяне – со старыми ружьями, саблями и кольями:

«Что везете?»

«Мешки с золой!» - ответили водители.

«Зачем вам зола?»

«Для балласта…»

Слово балласт крестьяне видимо не знали. Посовещавшись они решили что это какая-то отрава. Они потребовали от водителей съесть по горсти этого порошка. Те противились. Тогда их заставили сделать это силой. Делать было нечего и они засунули эту дрянь в рот и несколько минут демонстративно жевали. Убедившись, что это и впрямь самая обычная зола, крестьяне потеряли к водителям всяческий интерес. Они смогли ехать дальше. Этими водителями были Эрих Вильм и Себулла. Рассказав про этот случай оставшимся в цехе рабочим, они смогли хоть не на долго поднять им настроение.

Вскоре поступил приказ: всем водителям предъявить, принадлежавшие им транспортные средства, с целью определения – годятся они, или нет, для использования в армии. На дорогах были выставлены соответствующие полицейские кордоны. Машины отлавливались и изымались. Я, услышав об этом, запретил выезд за территорию фабрики новых и тестируемых машин.

Так мы могли лишиться последнего транспорта, после чего о возрождении производства автомобилей, по окончании войны, можно было лишь мечтать. К тому же изъятия происходили в столь бесцеремонной обстановке, что многие водители просто рисковали жизнью.

Мой брат, который работал на соседней фабрике инженером, ушел на фронт. Четыре сына нашего коммерческого директора Вильма, ушли на поля сражений добровольцами. Также поступили сыновья нашего Председателя наблюдательного совета - господина Фикентшера.

Фабрика работала как могла. Недостаток рабочей силы еще не испытывался очень остро. Требований же к нам – производить какое либо оружие – перед нами никто не ставил. Почти каждый вечер я прогуливался возле вокзала. Один за другим шли транспортные составы. В них было много солдат, а иногда слышались и песни. Поезда уходили вдаль. На сердце было очень тревожно. Дальнейшая участь страны терялась в неизвестности. Представлялось так, что вокруг нее выросла большая стена. И всюду царила смерть…

Все же реальная жизнь довольно быстро возвращала из царства грез. Продукты питания поглощались в несметных количествах. Это было видно даже по железнодорожным путям. Это было похоже на туристский бивак, с которого все неожиданно ушли: на рельсах лежали куски хлеба, обветрившиеся куски колбасы, мясные объедки и кости… В голове крутилась тревожная мысль, что что-то не так. Нельзя во время войны столь небрежно относиться к продуктам питания. Но недостатка в них пока ни какого не ощущалось.