Забавы эрота: любовные истории из жизни царей, полководцев и мудрецов во власти эроса

Из Диогена:

Римский историк IV века (н.э.) Евтропий создал оригинальный труд – «Бревиарий от основания Города», заслуживающий внимание тем, что в нем в сжатой форме дается жизнеописания всех римских царей и императоров: «…до года тысяча сто восемнадцатого от его основания». Из первых царей Рима привлекает внимание имя Тарквиния Гордого, седьмого по счету – «от основания Рима», и последнего царя римлян. Его восшествие на престол связано с женщиной, и женщина стала причиной его отставки по воле римлян – об этом пойдет речь…

…После загадочного исчезновения Ромула на Козьем болоте (говорили, его забрали боги в огнедышащую колесницу, спустившуюся в тот день на землю) римляне причислили своего первого царя в сонм богов, позднее отождествленным с Квирином. Затем пригласили царствовать сабинянина Нуму Помпилия, человека мудрого и «полезного Риму не меньше, чем Ромул». При нем Рим 40 лет подряд не воевал, но упрочил доверие среди соседних племен и народов. Умер Нума Помпилий на сорок третьем году своего правления.

…Престол Нумы Помпилия наследовал Тулл Гостилий («Чужеземец»), он вернул римлян в прежнее состояние народа-задиры, сам храбро сражался. Процарствовал Тулл тридцать два года, но умер не на поле брани, а сгорел при пожаре в собственном доме, в который ударила молния.

…После Гостилия царскую власть над Римом принял Анк Манций, внук Нумы по дочери. Он сражался с могущественными племенами аборигенов, латинами, отобрал у них Авентинский и Яникульский холмы, которые присоединил к Городу. Умер от болезни на двадцать четвертом году правления.

…Затем царскую власть получил Приск, он был из древнего этрусского рода Тарквиниев. Римляне во главе с Приском одержали победу в борьбе с сабинянами и латинами, после чего к Риму присоединились новые плодородные земли и выпасы для скота. Приск установил «Римские игры», в том виде, каком они находились потом еще 500 лет. Построил в Риме Большой сточный канал (Cloaca Maxima), храм Юпитера и Большой цирк (Circus Maximus) – всеобщую гордость всех римлян. При нем вокруг Города возвели высокие стены из камня, начато строительство храма на Капитолийском холме. На тридцать восьмом году правления Приска убили сыновья Анка Манция, в борьбе за власть.

…После Приска Тарквиния царствовал Сервий Туллий, рожденный знатной женщиной, но попавшей в плен и ставшей служанкой у царя. При нем Рим отобрал у соседних сабинских общин еще три стратегически важных холма – Квиринал, Виминал и Эсквилин, а вокруг крепостных стен появились глубокие оборонительные рвы. Этот царь знаменит еще тем, что впервые в римской истории устроил всеобщую перепись населения. В Риме оказалось 83 000 свободных граждан, способных носить оружие, плюс женщины, дети и старики, еще один-два раба в семье – предположительно, около 300 000 римлян.

Погиб Сервий Туллий от руки собственного зятя, Луция Тарквиния, сына того царя, которому он наследовал. К убийству царя была причастна и его собственная дочь Сервия, жена Луция.

Итак, Луций Тарквиний, прозванный римлянами «Гордый», стал седьмым и последним царем Рима. Он незаконно захватил римский престол и правил народом двадцать четыре года. Мог бы еще столько же царствовать, если бы не подвел его собственный сын Секст, распущенный нравами молодой человек. Секст совершил преступление против свободной гражданки Лукреции, отчего в 507 году до н.э. римляне прогнали Тарквиния Гордого из своего Города.

Таким образом, судя по «Бревиарию» Евтропия, в течение двухсот сорока трех лет «от основания Города» в нем царствовали семь царей, хотя «… к концу этого времени расстояние от Рима до самой удаленной точки его владений едва ли доходило до пятнадцати миль»…

Пришел к власти Луций Тарквиний, зять царя Сервия Туллия, по прихоти собственной жены Луции, царской дочери, которой не терпелось самой стать «Первой Дамой» Рима. Она день и ночь «грызла» нерасторопного мужа, понуждая его добиваться царской власти правдами и неправдами. И Луций, в конце концов, постарался: поначалу он везде очернял действия царя, своего тестя, в народных собраниях и среди сенаторов, сколачивая вокруг себя недовольных сторонников. Давая непомерные общения сенаторам и плебеям, он сумел всех убедить, что Сервий – «никчемный старик, не способный осуществлять обязанности царя». Затем Луций Тарквиний «созрел» для мятежа: с вооруженными до зубов людьми он ворвался на форум, где заседали сенаторы, вытолкал из курии Сервия и сам уселся в царское кресло. Вдогонку за Сервием Луций тайно послал убийцу, который зарезал старого человека прямо на улице.

Заняв римский трон «без народного волеизъявления», Луций Тарквиний не рассчитывал на людскую любовь, и даже больше – он постарался внушить народу дикий страх. Он теперь правил Городом один, не беспокоя сенат своим присутствием, не спрашивая советов у старейшин. Тарквиний, римляне стали еще называть его «Гордый», единолично привлекал к суду любого, кто вызывал у него подозрение в лояльности, выносил смертные приговоры по своему разумению, убирая с пути неугодных ему оппозиционеров. Не раз он осуждал на погибель граждан, «виновных только в собственном богатстве», ради того, чтобы незаконно присвоить их имущество.

Тарквиний Гордый замыслил ознаменовать свое царствование строительством грандиозного храма в Риме, общей площадью в 3300 кв. метров. Для этого надо было найти подходящее место. Выбрали высокий холм с легендарной Тарпейской скалой, откуда когда-то сбрасывали осужденных на смерть преступников. Здесь расположились святыни древних богов, алтари и кумиры, почитаемые окрестными жителями. Никто не знал, как отнесутся боги-старожилы к появлению храма нового бога, Сатурна – спросили гадателя-гаруспика. Тот успокоил: «старые боги смирятся перед величием замысла царя», и тогда Тарквиний приказал решительно очистить Тарпей от «дряхлых богов и их обветшавших святынь». Приказ исполнили, только не посмели тронуть алтари Термина и Ювенты, богини юности, установленные еще Нумой Помпилием. А мудрец предупреждал: если святыни кто осмелится побеспокоить, будет большая беда!

Тарквиний не стал рисковать, оставил все, как было, но настоял, чтобы храм построили на этом самом месте. Вот только название холма, «Тарпейский», его не устраивало. Помог случай…

Когда строители приступили к земляным работам, в котловане вдруг кто-то откопал зарытую голову человека, без тела - «несоразмерно большую и похожую на белый кочан капусты». Рабочие разом все закричали: «Сaput Oli! Caput Oli!» - и в ужасе бросились бежать прочь. Оказывается, существовало поверие, что великан по имени Оли, людоед, проказил в этих местах, и рабочие подумали, что нашли его отрезанную кем-то голову. Строительство храма по этой причине приостановили, а жрецы стали срочно искать разумное объяснение неожиданной находке. «Да, это голова Оли, - чуть погодя отвечали они, - но боги дали нам хороший знак: храм будет самый главный из всех римских храмов, «головной», поскольку в нём будет жить главный бог Рима». С тех пор храм тот называли Capitolium, «Капутоли», или «Капитолий», вместе с холмом, на котором он возведен. А этимология слова «капуста» также имеет отношение к лат. сaput – «голова».

Тарквиний Гордый завоевал и присоединил к Риму несколько италийских городов, среди которых Габий и Свесса Помеция. Что же касается методов управления, о них мы уже говорили - правил он по собственному разумению: «плебейские» законы, которые успел записать Сервий Туллий, Тарквиний Гордый приказал забыть, а медные таблицы, где были выбиты тексты, и которые читал народ на Форуме, сняли и отправили на переплавку в оружейные мастерские. Правда, «Комментарии к законам» царя Сервия, которые он оставил после себя, Тарквиний тронуть не посмел, но под страхом смерти запретил их кому-либо показывать. Вместо налогов узурпатор ввёл обременительную подушную подать, заставил римлян отбывать бесплатную строительную повинность. Он запретил народные сборища, даже обычные торги и многие культовые мероприятия. Без советов с сенаторами объявлял войну и мир соседним народам и племенам, по собственному настроению.

И вот в самый разгар беззакония, который творил Тарквиний Гордый, гласит легенда, ему доложили, что у ворот дворца стоит скромно одетая женщина, старая и седая: она хотела видеть царя. Он распорядился ее прогнать, кинув кусок хлеба. Слуга вернулся и сказал, что женщина очень странно себя ведет: её грубо прогоняют, а она не уходит и говорит, что принесла царю «сокровища, которые очень пригодятся ему и его сыновьям»... Тарквиний удивился, велел привести старуху. Когда она вошла, в руке она держала потрёпанную холщевую суму: раскрыв ее женщина вытащила девять пожелтевших пергаментных свитков. Положив их на стол, она не проронила ни слова. «Что это? – с раздражением в голосе спросил царь. – Это ли твоё сокровище?». «Да, повелитель, - отвечала женщина, - это не простые свитки: в них сокрыто будущее Рима, твоё счастье и счастье твоих наследников. Эти свитки написаны богами. Боги спрятали их в глубокой пещере близ Авернского озера, где они пролежали не одно столетие. Ни человек не может там находиться, ни даже птица не перелететь это озеро – упадёт мёртвой от испарений, не достигнув и середины... Мне дано теми богами повеление: отдать эти девять свитков тебе, властителю Рима. Но я не могу отдать их даром – заплати!»

Неожиданное предложение старухи развеселило царя, хотя перед е появлением он находился в ужасном настроении. Царь сказал: «Какова же твоя цена, старуха, если не шутишь?» - «Вот в эту сумку насыплешь золота, - спокойно ответила женщина. Царь откровенно расхохотался: «Ты безумная, если просишь столько!» - и приказал прогнать её. «Постой, царь!» - воскликнула женщина, взяла три свитка и… бросила их в открытый очаг, возле которого грелся царь. Тарквиний остановил слуг, задумался, потом, улыбнулся и спросил: «Ну, ладно! Теперь-то ты запросишь на треть меньше?» - «Сумку золота!» - «Сколько-сколько?» - удивился царь. «Сумку золота!» - «Но разве справедливо требовать такую цену за оставшиеся шесть довольно странных свитков, тем более, неясного содержания?» - упорствовал Тарквиний. Женщина молча взяла ещё три свитка и бросила их в огонь. «Остановись, женщина! – раздраженно воскликнул царь. - Позволь мне посоветоваться со знающими людьми!», - и вышел, озадаченный тем странным поведением неуступчивой старухи.

Жрецы-гадатели выслушали Тарквиния очень внимательно, обрадовались его сообщению: оказывается, боги давно предсказывали появление этой женщины. Им ее Сивилла, и она - пророк по воле богов. Это означает, что царь должен смиренно следовать их повелению: «свитки бесценны - в них записан порядок, по которому следует жить римлянам и их царям»... Пусть царь купит у неё эти три свитка, сколько бы они не стоили. Так царь и поступил: вернулся к женщине, велел насыпать ей в суму столько золота, сколько вместилось, а потом спросил, как же она, немощная старуха, поднимет такую тяжесть? Женщина не ответила, будто и не было к ней вопроса – но случилось чудо: «как только сума наполнилась доверху золотом, женщина вдруг исчезла с глаз долой вместе с сумой - будто облачко растаяло...

Если бы не три свитка в руках, Тарквиний никогда бы не поверил, что это странное явление ему не причудилась. Дрожащими от нетерпения руками он разгладил пожелтевшие пергаменты, долго вчитывался в не четкие древние начертания знаков на них... Прочитал. И вдруг осознал, какой важный смысл заложен в божественных писаниях, явно «не для всякого ума предназначенных»... Прочитал и устрашился чудовищной силы, одновременно созидательной и разрушительной, что хранилась в тех свитках. Задумался, куда припрятать понадёжней, нежданное драгоценное приобретение: «и решился царь сохранить «свитки Сивиллы» в тайном хранилище Капитолийского храма».

Что означали «свитки» пророчицы Сивиллы? Вероятное всего, такие свитки действительно существовали в античной истории: они составляли изречения, написанные гекзаметром на греческом языке, - ибо все последующие правители Рима в самые ответственные для государства моменты прибегали к их чтению и осмыслению. Но какие именно пергаменты передала «та самая Сивилла» Тарквинию Гордому – неизвестно, поскольку пророчиц «Сивилл» за всю античную историю насчитывалось до десятка. А пришли они в Италию, утверждают легенды, с Востока, как доказательство человеческой мудрости. В различных текстах тех или иных «свитков» обычно содержались мрачные предсказания в отношении Рима, в связи агрессивностью настроений его обитателей, но при этом давались «рецепты» его оздоровления римского общества – «мир и доброта».

Такова была часть античной языческой религии, окруженной священными санкциями и торжественными ритуалами. В храмовых «библиотеках» Рима специальные жрецы, только из сословия патрициев, в строжайшем секрете читали древние тексты предсказаний, осмысливали их и толковали своим правителям уже как «обожествленные» правила и поведения царей и простых смертных. По этой причине, используя монопольное положение и ритуальную обусловленность тайного права, они, безусловно, препятствовали развитию в обществе социальных перемен, реализуя господствующее положение религии над умами и действиями сограждан. Именно по этой причине в 400 году н.э. Флавий Стилихон, римский полководец и государственный деятель из романизированных вандалов, приказал изъять из царских сокровищниц и храмов все хранимые «Сивиллины свитки», изъять и сжечь, как противоестественные нормам действующего римского права. Но даже после их сожжения таинственные полуистлевшие пергаменты появлялись, то тут, то там, как «подлинные» старинные законы, которые могли бы обеспечить римлянам пришествие нового «золотого века»...

Покинул Тарквиний царский трон Рима самым неожиданным образом.

Однажды римский царь затеял войну против рутулов: их город Ардей римляне осадили и стали ждать удобного для приступа времени. Сын Тарквиния Секст находился в военном лагере вместе с братьями и еще с одним царским родственником Луцием Тарквинием Коллатином. У походного костра все изрядно выпили и затеяли нетрезвый разговор о женской добродетели и супружеской неверности. По мнению Секста, все замужние римлянки только и мечтали о блуде, хотя сам был женат и верил в добропорядочность собственной супруги. Коллатин, отхлебывая вино из кубка, ответил: «Я не буду восхвалять свою Лукрецию, ибо последнее дело делиться со всеми тайной двоих. Но готов с вами, друзья, поспорить, что моя Лукреция лучше всех женщин. До Рима далеко, но я готов навестить ваших жен, а потом отправиться в твой дом, Секст. Затем мы отправимся ко мне в Коллацию – проверим, кто из нас проспорил».

Молодые люди не стали ожидать рассвета, вскочили на коней и помчались в сторону Рима. По дороге Секст неожиданно предложил Коллатину завернуть вначале к нему, проведать Лукрецию, а потом уже - по остальным женам. Коллатин пожал плечами, но согласился. Когда нежданные гости глубокой ночью нагрянули в Коллаций, свет на женской половине господского дома горел: их встретила удивленная Лукреция, красивая женщина - она с вечера ткала с рабынями пряжу. Глядя на Лукрецию, озаренную женским счастьем, Секст откровенно очаровался чистотой и скромностью молодой супруги Коллатина. Но задумал он потом недоброе …

На следующую ночь царский сын оставил родственника в палатке, тайно от всех покинул лагерь под Ардеем и вновь появился в доме у Коллатина. Встревоженная Лукреция, не ожидавшая визитера, встретила его, забросала вопросами о мужу, а он соврал, будто загнал своего коня и вынужден потому проситься заночевать. Хозяйка, не заподозрив недоброе, вынуждена была принять высокого гостя – она сделала это с радушием, - рыбы умыли царского сына с дороги, подали гостю поесть и выпить вина.

А тем временем Сексту приготовили отдельную комнату. Когда в доме все стихло на ночь, и домашние рабы крепко уснули, царский сын с обнаженным мечом пробрался в спальню Лукреции. Страшно испугав ее, он бросился на колени перед супружеским ложем, клялся в страстной любви, говорил, будто полюбил ее, как только увидел вчера… А потом он настойчиво стал домогаться ее так желанного ему тела.

Женщина вначале не поверила своим глазам и ушам, пыталась образумить царского отпрыска, а Секст продолжал свои ужасные речи. Потом он попытался силой добиться своего, но она ответила ему решительным отпором. Тогда Секст, поняв, что ему не добиться желаемого, пригрозил, что заколет одного из рабов и скажет мужу, что застал этого раба у нее в постели – потому, мол, убил раба, защищая честь семьи… Лукреция разрыдалась и от безысходности уступила негодяю…
Когда Секст, сделав свое черное дело, исчез из дому Коллатина, Лукреция пришла немного в себя; потом велела одному из рабов позвать отца, который жил в Риме, а другого раба послала за мужем. «Пусть явятся немедленно, - сказал женщина. – И каждого пусть сопровождает самый близкий из друзей». Когда все собрались, встревоженные неожиданным приглашением, рабыня открыла дверь в спальню Лукреции. Она сидела очень бледная, одетая во все черное, а когда начала говорить, слезы хлынули из глаз: Лукреция рассказала о произошедшем, назвала имя совратителя – Секст Тарквиний, - и потребовала от мужа отомстить за оскорбление. Когда близкие принялись утешать Лукрецию, она выхватила острый узкий кинжал, спрятанный заранее в складках одежды, …вонзила его себе в грудь и умерла.

Среди присутствующих в доме Коллатина был Юний Брут, латинянин, сын давно скончавшейся сестры царя Тарквиния Гордого. При царе он исполнял роль «простачка», поскольку многие считали его «больным на голову». Как оказалось, Брут был вовсе не глупец – ему пришлось скрывать свои истинные настроения во избежание смерти от рук царя, которому везде мерещились заговоры. В тот день он понял, что «пришел его день»… Брут вынул кинжал из глубокой раны Лукреции, поднял его над своей головой, сказал твердым голосом: «Я клянусь кровью обесчещенной Лукреции отомстить семье Тарквиниев! Все Тарквинии – враги римлян, Рим должен освободиться от власти царей!»

Окровавленный кинжал передавали из рук в руки, каждый поднимал его над головой и повторял слова клятвы, произнесенной Брутом. Затем тело мертвой Лукреции завернули в черную ткань, положили на носилки, и мужчины семьи Коллатинов бережно понесли носилки на Форум, где Брут призвал молодежь к оружию. Вскоре собралась огромная толпа возбужденных речами юных римлян, которые с проклятиями и воинственными песнями направились к царскому дворцу, в котором, правда, отсутствовал Тарквиний Гордый: он в то время стоял с войском у стен Ардей.

Поначалу Рим замер в ожидании погромов и прочих неожиданностей, обычно сопровождавших подобные всплески народного гнева. Но Брут сумел обуздать низменные страсти, призвал своих сторонников к порядку, а затем созвал чрезвычайное народное собрание на Форуме. Там он рассказал римлянам о случившемся, назвав «преступлением против чести и достоинстве свободной гражданки Лукреции», раскрыл придворные тайны «гнусного царя» Тарквиния Гордого, который виноват еще в убийстве законного царя Сервия Туллия: он незаконно захватил власть над Римом и правит теперь, как тиран. Брут произнес такую захватывающую речь против своеволия и жестокости Тарквиния, позволившие ему поработить римлян, что народ взбунтовался. При этом собравшиеся на Форуме граждане слушали Брута и удивлялись – тот самый ли «дурачок» говорит нам? А Брут, пользуясь всеобщим вниманием, закончил словами: «Оставим слезы женщинам! Римляне, давайте вооружаться, но выступим мы не против царя – против деспотии, позора рода человеческого!» Его слов упали на благодатную почву – зерна гнева проросли народной революцией…

О событиях в Риме услышали римские воины под Ардей – они все были свободные граждане Рима: и тогда войско отказалось подчиняться своему царю Тарквинию Гордому - все разошлись по домам. Когда Тарквиний прискакал к Риму, ворота оказались для него заперты. Со стен кричали: «Тарквиний! Ты плохой царь и отец, ты больше нам не нужен, как царь. Ищи себе другую державу!» Его сын, Секст Тарквиний, спрятался у себя в Габии, но был убит своими же людьми, которым он всегда строил козни и притеснения.

Брут, на которого теперь свалилась ответственность за сохранение власти в Риме, разыскал в царском кабинете среди бумаг Тарквиния Гордого «Записки» Сервия Туллия – о государственном устройстве. Справедливый и мудрый царь, жестоко убитый Тарквинием, писал: «Справедливее будет, если общее дело будет передано не одному, а двум царям, а власть их будет ограничена одним городом и возможностью накладывать одному царю запрет на действия другого. И поскольку слово «царь» может стать ненавистным народу, лучше называть правителей как-нибудь иначе».

Ознакомив римлян с мудрыми мыслями Сервия Туллия, Брут предложил впредь не избирать царей, а назначать для управления Городом двух должностных лиц, назвав их консулами, от слова consulare – «совещаться, обсуждать, обдумывать, просить совета, принимать меры».

Первыми в истории Рима консулами народ избрал Луция Юния Брута и Луция Тарквиния Коллатина, хотя последний позже был вынужден отправиться в изгнание - «из-за родовой фамилии». Римское же государство было названо «Res publicum» или «Общее дело», как совокупность прав и интересов римских граждан.

Постепенно понятие «Республика» персонифицировалось, став политически ценностным понятием. Однако оно никогда не выступало в роли государственных правовых функций: с одной стороны - тесно связано с понятием права, закона и свободы, с другой – с государственными органами, такими, как Народное собрание, Сенат или городские советы, магистраты.

В позднеантичный период истории Рима «Республика» стало синонимом понятия «империя» или «государство».

Такова история царя Тарквиния, который тиранил римский народ по вине женщины, собственной супруги, и перестал быть царем тоже из-за женщины…

ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ ПОЗОРА

Эта история из жизни древних римлян, когда у них уже не было царей, но ещё они не додумались до императоров.

Полвека боролись между собой за власть над Римом патриции и плебеи и, наконец, в 451 году до н.э. пришли к общему мнению, что управление государством следует отдать децемвирам – десятку доблестных мужей, всенародно избираемых на год. Выбирали их не для власти, а более для составления и записи законов, по которым следовало жить в дальнейшем всем римлянам: до этого в обществе существовало только право сильного, вернее, «беззаконие»...

Каждый из децемвиров имел консульские полномочия, но пользовались ими они очень осторожно, не злоупотребляя. Поначалу комиссия из трёх децемвиров отправилась в Грецию, где они знакомились с государственным опытом у спартанцев – изучали пресловутые «Законы Ликурга»*, потом посетили Афины, где сильны были ещё последствия правовых реформ неистового законодателя Солона*. Возвратившись в Рим, децемвиры засели сочинять собственные правила, по которым впредь надлежало вести себя римлянам. Так появились знаменитые Римские «Десять таблиц» - «и тогда в Риме воцарились Закон и Порядок, а с ними Спокойствие»...

Аппий послал своего помощника, коих было немало у него за государственный счёт, узнать, кто она такая и откуда, а порученец, смышленый и наглый малый, быстро выяснил, что красивую юную римлянку звали Виргинией: она дочь Луция Виргиния, храброго воина и свободного гражданина, из незнатного плебейского рода.

Виргиния шла с няней в школу, где она обучалась основам писания и счёта. После встречи на улице Аппий подослал к ней снова своего помощника, уже с поручением: обещать богатый подарок за одну ночь любви - так сильно она ему понравилась! Но девушка возмутилась, решительно отвергла грязные предложения!

Отказываться от неё Аппий не собирался - не просто было остановиться ему в низменных своих желаниях. Наоборот, его ещё больше раззадорил отказ, распалил до предела плотскую страсть. Он узнал, что отец девушки и жених - жениха звали Ициллий, находились в тот момент за городом в армейских лагерях, на сборах: и тогда Аппий призвал к себе своего клиента* по имени Марк Клавдий, поручив ему назавтра подстеречь Виргинию на Форуме, схватить её за руку и кричать, что она дочь его собственной рабыни, давно похищенной. А потом, когда соберётся народ, ещё раз подтвердить свои слова и приказать следовать к нему в дом: если она не пойдёт добром – тащить силой...

Так всё и случилось бы на другой день, только девушка и няня сильно кричали, что это ложь, а люди вокруг поверили женщинам и отбили их от Марка Клавдия и его людей. Прошло несколько дней. Клиент Марк пришёл к Аппию Клавдию, уже как к официальному лицу – консулу, и, по его же наущению, стал жаловаться ему: у него, мол, была рабыня с дочерью, и рабыню злые люди похитили, а дочь её малолетнюю подбросили Луцию Виргинию; Луций Виргиний воспитал дочь чужой рабыни, скрыв настоящую причину, и теперь еще выдаёт девушку за свою родную дочь... Помоги, мол, Аппий Клавдий, устранить произвол!

Консул тут же послал за свидетелями со стороны отца девушки, Луция Виргиния, но все они в один голос заявили, что знают эту девушку с малого детства, и она – точно, дочь Луция Виргиния, а не какой-то рабыни. И просили не рассматривать такое странное дело без участия ее отца.

И был суд с участием Аппия Клавдия, на который явился Виргиний и был с ним Ициллий, жених девушки. Аппий Клавдий заявили судье, что он решил этот вопрос в пользу своего клиента Марка. Но девушка не подчинилась воле «хозяина», и тогда судья - тоже «свой человек» - объявил девушку рабыней, собственностью Марка Клавдия. Аппий тут же приказал сопроводить девушку в дом своего клиента Марка, откуда потом намеревался воспользоваться своей «удачной» придумкой.

Среди присутствующих на суде нашлось много римлян, не поверивших рассказам ни Марка, ни Аппия, послышались недовольные выкрики, шум. Отец Виргинии, заслушав приговор суда, не отдавал ее ликторам, а они пытались оторвать девушку из его сильных рук; в какой-то момент Луций в отчаянии вдруг выхватил нож из-за пояса стоящего рядом мясника и со словами: «Да падет проклятие за эти злодеяния на твою голову, Аппий!» - пронзил грудь своей дочери...

Римляне оцепенели, воцарилась звенящая тишина: все с ужасом молча наблюдали, как угасает жизнь девушки на руках рыдающего от горя отца. Здесь же метался Ициллий, выкрикивая угрозы в лицо Аппию до тех пор, пока консул не приказал ликторам схватить их обоих: Луция – за убийство дочери, а Ициллия – за оскорбление высшего должностного лица, и препроводить их в темницу до очередного суда.

Но римлян, до предела возмущённых увиденным и услышанным, уже невозможно было остановить - народ не дал их в обиду! Ициллий подхватил мёртвую девушку на руки и понёс из зала суда к выходу, с ним Луций, несчастный отец - в руке окровавленный нож. Следом потянулись люди; толпа по дороге обрастала: узнав подробности, что произошло на суде и до него, римляне стали призывать друг друга к оружию, послышались возгласы с требованиями расправы над Аппием, Марком, судьей и, заодно, с остальными децемвирами, ставшими ненавистными для честных римлян. Шествие, растянувшееся по многим улицам Рима, направилось в сторону городских ворот, за которыми был разбит лагерь римского ополчения.

Узнав о неслыханном до сей поры злодеянии, воины, такие же римляне, присоединились к возмущенным гражданам; стали формироваться в боевые колонны, какие отправились назад в город походным маршем - разыскать и расправиться со злодеями...

К вечеру все децемвиры, а заодно, богатые патриции разбежались, кто куда смог, побросав свои дома на разграбление...

Наутро мятежная буря улеглась, римляне немного успокоились, собравшись на форуме. Здесь они срочно провели новые выборы в городскую власть, куда избрали достойных римлян, «слуг народных».

Аппия Клавдия вскоре всё же отловили, и Луций Виргиний, отец несчастной девушки, привлёк его к суду. Бывший децемвир пытался оправдаться, он униженно просил прощения у Луция, но строгий суд из новых судей, не приняв во внимание его безумный от страха лепет, признал его вину. Аппия Клавдия отвели в тюрьму, где он дрожал всю ночь в ожидании, когда поутру раб-палач приведет приговор в исполнение. Не дожидаясь такого бесславного конца, бывший консул и децемвир, «слуга народа» Аппий Клавдий покончил с собой, как только забрезжил рассвет...

Древнегреческий историк Геродот сообщает, что сиракузский тиран Дионисий имел одновременно двух официальных жен, Аристомаху, дочь Гиппарина, приходившейся сестрой богатого сановника Диона, и Дориду из Локр.

Он делил с ними супружеское ложе по-очереди, обоих любил безумно, но никогда не обнимал прежде, чем они не сбросят одежд – боялся острых предметов. Перед своей спальней он повелел соорудить деревянный мост, переброшенный через глубокую канаву с водой: когда Дионисий находился в спальне, мост поднимался. Одна из супруг сопровождала его в походах, а другая встречала при возвращении. В верности обеих супруг он всегда сомневался, хотя беспричинно, лишь потому, что разделял Еврипида, который высказывался о женщине следующим образом:

«Женщин губительный род от нее (Пандоры) на земле происходит нам на великое горе,

Они меж мужчин обитают, в бедности горькой не спутницы, - спутницы только в богатстве.

Женщин беги вертихвосток, манящих речей их не слушай,

Ум тебе женщина вскружит и живо амбары обчистит.

Верит, поистине, вору ночному, кто женщине верит!»
Или: «Ужасен гнев валов средь моря пенного,

Ужасен натиск рек и буйство пламени,

Ужасна бедность, много в мире ужасов,

Но нет ужасней зла, чем злая женщина».
Ещё тиран Сиракуз страшно боялся доверить своё лицо брадобрею - он разрешал это делать собственным дочерям, но запрещал пользоваться бритвой, велел лишь выжигать ему волоски раскаленными угольками… Чего не придумаешь, ради сохранения собственной жизни!

Примечательно было то, что жена Дорида родила Дионисию сына-наследника, младшего Дионисия, затем Гермокрита и дочь Дикеосину. А Аристомаха долгое время не рожала, несмотря на желание мужа, а потом она подарила ему двух сыновей подряд – Гиппарина и Нисея, и двух дочерей, Арету и Сафросину. Все дети Дионисия женились и были выданы замуж внутри большой родни – чтобы никакая семья, кроме их собственной, не могла бы возвыситься больше над всеми знатными сиракузскими семьями.

Историю о Дионисии I начнем, пожалуй, с известной легенды о «дамоклове мече» - она прекрасно характеризует могущественного властителя Сиракуз.

Однажды придворный сановник по имени Дамокл неосторожно позавидовал ему в присутствии свиты, восхваляя всё, что окружало всесильного тирана: шикарный дворец, дорогую мебель, ценную посуду, парадные царские одежды, еду и напитки - словом, всё, чем безраздельно владел Дионисий. Тиран не запретил говорить сладкие для его ушей льстивые речи - ему было интересно узнать, к чему клонит льстец, - а сановник продолжал петь дифирамбы. Наконец, правитель прервал его: «Тебе действительно нравится царская жизнь? И ты хотел бы изведать её сполна сам?

- «Так я могу тебе позволить испытать на себе всю эту радость!» - улыбаясь предложил Дионисий и хлопнул в ладоши. Позвал дворцовую прислугу, всех министров и сказал им: «Вот теперь ваш царь - служите ему верой и правдой!» Потом ласковым жестом пригласил Дамокла занять трон, что сделан был из чистого золота, затем уступил ему царское место за пиршественным столом, а сам стал прислуживать ему. При этом Дионисий велел своим рабам по-настоящему угождать «новому» царю, словно как и ему, выполнять любую волю и прихоть Дамокла...

И для нового «царя» Дамокла Сиракузского началась воистину благодать: на столах изысканейшие яства и дорогие напитки, нежная завораживающая душу музыка услаждала слух, в сладострастном танце извивались обнаженные рабыни и приставленные к нему слуги ловили каждый его взгляд, ждали дальнейших указаний... Так он ощутил себя, если не в раю, то на верху блаженства! Оглядев тронный зал, Дамокл обратил внимание на высокий разукрашенный драгоценными тканями потолок и вдруг заметил высоко над головой... меч, висевший на конском волосе: он тускло мерцал в свете факелов и чуть раскачивался от колеблющего воздуха. «Что это?» – в ужасе спросил Дамокл Дионисия, вскакивая с места, а Дионисий спокойно ответил: «Не волнуйся, царь Дамокл, это всего-навсего то, с чем нам, царям, приходится сталкиваться ежедневно! Но мы настолько свыклись со своим положением, что стараемся не обращать внимания на такие мелочи, - и ты тоже не обращай!»… Было бы сказано! Дамокла уже ничто не прельщало: он не замечал ни красоту царского дворца и окружающую его роскошь, ни красивых женщин рядом, не притронулся больше к вину и вкусной еде, не отдавал приказы слугам - ему вдруг ужасно расхотелось быть царём! Дамокл стал униженно умолять Дионисия простить его за свой необдуманный проступок, освободить его от обязанностей царя ... А тиран, насмеявшись вволю над неразумным льстецом, великодушно простил его... Такова легенда о Дионисии I из рода Дионисидов.

Среди греческих правителей Дионисий I считался «долгожителем» на троне: к власти пришел он в 405 году и с тех пор 37 лет единолично правил Сиракузами, основав мощное государство по обеим сторонам Мессинского пролива. Из них 13 лет он потратил на войну с Карфагеном, также претендовавшим на Сицилию, а остальное время укреплял собственную диктатуру власти.

Дионисий происходил из обычной, правда, зажиточной семьи, рос без отца и начал свою деловую карьеру мелким клерком в городской канцелярии. В подборе друзей Дионисий был осторожен и привередлив, сближался не с каждым, но более всех его интересовали люди, стремящиеся к власти. Таким другом оказался известный демагог* Гермократ, который не раз делился с ним мыслями о тирании. В 408 году Гермократ с единомышленниками попытался захватить власть в Сиракузах, но был убит в уличных боях. Дионисия с ним не было - он в тот момент лежал больной дома, и только это обстоятельство спасло его от последовавших затем репрессий со стороны разгневанного народа. Сиракузы жили тогда в большой тревоге: на Сицилию нападали то афиняне, то карфагеняне, и вот в 406 году последние овладели мощной цитаделью в Акраганте, чем ввергли в уныние сиракузян – они теперь ожидали беды в собственном городе.

Когда горожане собрались вместе, чтобы обсудить создавшееся положение, Дионисий умелым ораторским приемом овладел их вниманием и стал поносить всех сиракузских военачальников, стратегов, за их пораженческие настроения, обвиняя их попутно в подкупе врагами и неумении сражаться достойно. Хотя многие видели, куда клонит Дионисий, что ему очень хочется во власть, его почти единодушно назначили главным стратегом или автократором, что теперь означало - верховный главнокомандующий сиракузскими войсками без ограничения полномочий на время военных действий с Карфагеном. Ему было тогда только 25 лет! Показав умелым демагогом, спекулируя на патриотическом настроении, он смог увлечь за собой своих перепуганных страшной неизвестностью сограждан! Сразу после назначения, автократор добился от народного Собрания разрешения на личную охрану из наемников, объяснив это боязнью за свою жизнь в результате заговора обиженной знати. Легко получил «добро» и тут же набрал 600 головорезов, а вскоре в его распоряжении уже находилось 2000 пехоты и 400 конников. С такой силой он ... не пошел на карфагенян, захвативших сицилийские города, а стал укреплять собственную власть в Сиракузах.

Начал он с казней тех граждан Сиракуз, которые вызывали у него подозрения как потенциальная оппозиция его абсолютной власти. Но в результате более всего пострадали самые богатые. Конфисковав их имущество, Дионисий легко рассчитался со своими головорезами - «за усердие», а отобранные земли он раздал офицерам из близкого окружения. Он и в дальнейшем не скупился, щедро делясь подобным образом, награбленным, со своими верными сторонниками.

Дионисий обладал всеми качествами, необходимыми человеку, чтобы его считали тираном: беззастенчивым вероломством и мстительным коварством, болезненной подозрительностью и преувеличенной недоверчивостью, еще тщеславием, изворотливостью и хитростью плюс, правда, смелостью, отвагой на полях сражений и решительностью в намеченных действиях – вот неполный набор его личностных характеристик. При этом невозможно не отметить его гениальность в принятии административных решений. Когда, к примеру, не хватило денег на продолжение войны с карфагенянами, а их всегда недоставало, он однажды велел собрать всех сиракузских женщин в храме Деметры, обещав устроить им праздник.

Женщины послушно пришли, почти все, разнаряженные в дорогие одежды, в ценных украшениях, а он объявил им, что ночью ему явилась сама богиня и сказала, чтобы женщины сложили все наряды и драгоценности здесь же в храме... «Я повинуюсь богине, а вы – мне» - завершил тиран, ограбив, таким образом, своих согражданок.

В другой раз он приказал чеканить вместо серебряных монет оловянные, также и медные с оловянным покрытием - по минимальной стоимости серебряных монет. А если чеканили серебряные монеты, то на них ставили двойную курсовую стоимость! Когда угроза нападения карфагенян на Сиракузы стала реальной, Дионисий блестяще проявил свой организаторский талант, призвав горожан к возведению заградительных стен. При этом он грамотно распределил сиракузян на строительные отряды, определил транспортные потоки с материалами, камнем и связующим, вел себя как настоящий инженер. И результат не преминул сказаться: в кратчайший срок было возведено 27 км крепостных стен, из них большая часть появилась за 20 дней!

Во время военных действий Дионисий невероятно обогатился за счет откровенного грабежа побежденных врагов, карфагенян и греков, распродажи и выкупа пленных, продажи захваченных «новобретенных» земель. При этом выручку от военной добычи, а также контрибуцию он честно отдавал в городскую кассу, если победный результат достигался гражданским ополчением Сиракуз. Такая политика позволила в кратчайшие сроки сделать Сиракузы красивейшим городом греческого мира, в котором все восхищало: монументальные храмы и великолепный крытый рынок, общественные здания, питьевые портики и фонтаны, канализованное жилье и просторные площади и улицы. Здесь были необыкновенные солнечные часы, видимые отовсюду, поражающие чужеземцев диковинным устройством. Повседневно думая о могуществе Сиракуз, он добился в итоге своего, оставив в конце жизни сыну, наследнику трона Дионисию II, победоносную армию наемников в 130 000 человек и 400 военных судов, господствующих по всему Средиземноморью...

Дионисий не хотел, чтобы его считали тираном. Прилюдно он всегда осуждал тиранию, говоря, что она – «мать великой несправедливости»... Его нельзя было обвинить в чревоугодии и пристрастии к пирам, или распущенности нравов. Он не стремился к излишествам в отношениях с женщинами, среди «своих» был общителен и даже доброжелателен, отличался остроумием, любил играть в мяч. Важные решения принимал после посещения народного Собрания, где сидел на безопасном отдалении от «толпы» и на возвышении, в окружении телохранителей. Часто прислушивался к тому, что говорит ему «совет друзей» - что-то вроде общественного совета из близких ему людей. Переписывался он с Исократом* из Афин, который предлагал ему стать вождем всех эллинов в противостоянии с варварами, персами.

У него во дворце гостями были философы Платон и Аристипп, аттический оратор Андокид и поэт Филоксен из Киферы, трагик Антифон. Всех приютил на время Дионисий, пытаясь душевно сблизиться со знаменитостями, но быстро и без сожаления с ними расстался: Платон оказался на невольничьем рынке, Аристипп сбежал, Филоксена, из творческой ревности, Дионисий бросил в тюрьму, несчастного трагика казнил, а оратора очень плохо принял. Причина тому – неприятие гостями дионисиевой тирании!

Дионисий приказал однажды схватить некоего Эвефена, пифагорейца, забредшего на Сицилию в поисках Истины. Тирану донесли сикофанты*, что Эвефен бродит от города к городу, от селения к селению и везде говорит, что плохо, а что хорошо... За эти разговоры, возбуждавшие местное население, метапонтийцев, против Дионисия и других италиотов, препроводили к нему мудреца. Тиран решил устроить суд «по закону»: собрал свой «совет друзей», рассказал им и судьям о «кознях» Эвефена и затребовал для него смертную казнь.

Совет поддержал своего правителя и судьи вынесли тоже свое решение – смертная казнь... Мудрец спокойно выслушал жестокий приговор, сказал: «Я ничего не имею против такого решения, если у тебя нет сомнений. Но у меня есть последняя просьба, и я бы хотел, чтобы ты её разрешил». Дионисий спросил, какая, а Эвефен рассказал, что у него есть родная сестра, она живёт в Парии, и что она выходит замуж. Он должен быть обязательно на её свадьбе вместо давно умершего отца. «Разреши мне исполнить свой долг старшего брата, - попросил мудрец, - после того я вернусь и приму свою смерть как ты хочешь»... Тиран откровенно рассмеялся: «Неужели ты подумал, что я могу поверить тебе и отпустить, как ты уверяешь меня, на эту свадьбу? Не для того тебя изловили мои слуги, чтобы я поступил так!» - «Но тогда у меня есть поручитель, - настаивал Эвефен, - он будет у тебя в залоге, пока я не вернусь»... Это еще больше развеселило Дионисия, но он согласился «если найдётся ненормальный, что вместо него примет мучительную смерть»...

Мудрец привёл своего поручителя, тоже пифагорейца. Между Дионисием и пифагорейцами составили договор, со свидетелями, что Эвефен вернётся не позднее шести месяцев, а если он не вернётся ко сроку, то его поручителя казнят... На том порешили: Эвефен отбыл на родину, а поручитель остался ждать в сиракузской тюрьме. Каково же было удивление тирана, когда ещё до истечения назначенного срока во дворце появился Эвефен – он успел выдать сестру замуж и вернуться по своему обязательству к Дионисию. Освободив поручителя от неминуемой смерти – если бы что с ним случилось в дороге! Видя такую добродетель в лице мудреца, Дионис не стал препятствовать уходу поручителя, а Эвефену предложил остаться у него - делить с ним заботу о государстве, досуг и жизненные блага. Но мудрец поблагодарил тирана и ушёл, попросив лишь на прощанье не чинить препятствий по пути ни ему, ни поручителю. С тех пор, говорили, Дионисий задумался о своей жизни, стал мягче во власти, обратив внимание впредь на учение великого мудреца Пифагора.

Самое удивительное, что находясь все 37 лет у власти, Дионисий оставался на выборной народом должности, которая называлась стратег - автократор. Несмотря на то, что ситуация в Сиракузах и вокруг здорово изменилась после того памятного дня, когда ему было только 25 лет. Уже давно завершились, и успешно, война с карфагенянами, подавлены два восстания против его тирании, он окружил себя головорезами из гвардейцев... А все еще считался стратегом – защитником сиракузцев! Ему бы сложить полномочия, объявить себя во всеуслышание тираном – да привык, притерся к должности, сохраняющей еще видимость демократических свобод!

Но более всех врагов тиран боялся внутренних заговоров. Он потому превратил небольшой остров Ортигий в неприступную крепость, где разместил собственную резиденцию. Она сделалась еще неприступнее, когда поперек дамбы, соединяющей Ортигий с материковой частью, выстроили высоченную каменную стену, а вдоль дамбы по его приказу разместили солдатское жилье. Помимо доносителей и ябедников, которые щедро содержались за счет казны, тиран мечтал найти какое-нибудь эффективное средство против заговорщиков.

И потому, когда однажды во дворце появился чужеземец, который намекнул ему, что у него имеется тайное средство от заговоров, Дионисий заинтересовался... Этот человек, оказавшийся халдеем*, действительно обещал выдать такое средство, от которого все заговорщики сразу разбегутся, как узнают, что Дионисий его имеет. Но взамен просил значительную сумму денег, в золотых монетах, разумеется. И ставил условие, что при передаче этого загадочного средства они с Дионисием останутся без свидетелей, тет-а-тет... Тирану ничего не оставалось делать, как пообещать затребованную плату, а когда они остались наедине, незнакомец неожиданно сказал, что у него такого средства нет! «О, всесильный царь! – сказал халдей. - Неужели ты действительно поверил, что есть на свете такое средство против заговоров? Его, конечно же, нет - оттого и у меня никакого секрета нет, да и быть ни у кого не может!»…

От такой наглости Дионисий обомлел, а человек, честно смотря ему в глаза, продолжил шепотом, чтобы он не гневался и сильно не расстраивался. И не спешил бы снести ему голову. «А лучше позови обратно своих придворных и отдай мне при всех обещанное вознаграждение, - заявил он, - да ещё добавь сверх того - вроде бы ты очень доволен моим секретом… Люди тогда подумают, что ты действительно получил от меня такое средство! Никто тогда не посмеет против тебя что-либо замышлять злое... Вот и проживешь подольше без опаски, - я в этом уверен!» ... Дионисий намеревался наказать дерзкого жулика, да потом расхохотался и поступил так, как ему посоветовал этот ловкий пройдоха…

Помогла эта встреча Дионисию или нет, но он ещё долго царствовал и «умер он естественно» в 63 года. Правда, смерть его была не совсем обычной: он увлекался поэзией, и когда в 367 году его трагедия «Выкуп Гектора» получила Первую награду на Афинских Ленеях*, страшно обрадовался. Собрав друзей во дворец, он устроил грандиозную попойку: выпил лишнего, заболел и умер в лихорадке...
ФИЛОСОФИЯ ЛЮБВИ

В конце IV века до н.э. в Афинах был знаменит киник Кратет, родом и Фив, ученик Диогена Синопского, учитель Зенона Китионского. Выходец из богатой аристократической семьи, Кратет получил отличное образование, но вел почти нищенскую жизнь пилигрима, странствующего мудреца, что соответствовало его философскому мировоззрению. Переход от благополучной и размеренной жизни к беспокойной, киника, прошел у Кратета однажды резко и бесповоротно: он вдруг объявил близким родственникам и друзьям, что «только бедность - идеал добродетели, к которой стремится нормальный человек», и потому жить ему в роскоши дальше невозможно. Он ушел из дому, «подальше от суеты, в темноту и бедность» - искать свою Истину. Но прославился Кратет среди философов не этим решительным поступком - мало ли странствовало по Элладе философов, софистов и нищих мудрецов. Он был действительно великим, и настолько популярный, что когда другой не менее известный греческий философ Зенон узнал о существовании в Афинах его школы, он бросил в Элиде нажитое имущество и перебрался поближе к Кратету, оставшись навсегда его верным учеником. Кратет находил время писать труды об искусстве, комедии и даже судебные речи, но более он стал известен своим отрицанием некоторых религиозных верований, отстаивая монотеизм - учение о едином боге. В античности монистические тенденции встречались только у Платона, чьи идеи были очень близки Кратету, и позднее у Плотина.

Но речь дальше пойдет не о Кратете или Зеноне - о женщине с необычной для Древней Греции судьбой.

Среди многочисленных учеников Кратета ярко выделялась одна серьёзная девушка по имени Гиппархия. Она была любимой дочерью очень богатых родителей, считавшие занятия философией сугубо мужским делом, и потому они возражали, чтобы Гиппархия отвлекалась на эти «пустяки». Конечно же, в таких случаях в каждой зажиточной семье предпочитали поскорее выдать строптивую дочь замуж за человека из их же круга. Но, несмотря на предложения достойных женихов, юная Гиппархия всем отказывала, так как она полюбила своего учителя Кратета и готова была пойти за ним, куда угодно. А он, уже пожилой человек, мудро осознавая глубокие чувства своей поклонницы, терпеливо отговаривал девушку отказаться вверять свою судьбу ему и философии, не расстраивать родителей. «Философия, - убеждал он Гиппархию, - не приносит материальных благ ее носителю, а лишь очищает испорченную обществом душу… А что я, бедный философ, могу дать тебе, красивой и к тому же богатой, взамен твоей любви?»… Для убедительности Кратет однажды бросил к ее ногам свое скромное рубище, сказав при этом: «Если хочешь видеть во мне своего мужа, то прежде подумай - вот это всё мое добро!». После небольшой паузы, заглядывая ей в глаза, спросил: «И ты все-таки хочешь стать такой же, как и я?»

И хотя философ еще некоторое время продолжал упорствовать, отказывая Гиппархии во внимании, отважную девушку уже ничего не могло остановить. Она-таки сумела убедить Кратета, размякшего немного сердцем в результате длительной любовной осады Гиппархии, что «именно она – его судьба, а её присутствие в его жизни – воля божья, и отныне они должны быть вместе»... После таких доводов никакой мужчина уже не упорствует: убедившись в искренности её чувств, Кратет ответил нормальной человеческой взаимностью, и они стали жить вместе, одной семьей.

Гиппархия не только удивила родственников своим выбором – они разгневались и отказали ей в приличном содержании. А она с тех пор делила с мужем все тяготы этой необыкновенной семейной жизни: сопровождала его в странствиях по городам Греции, встречалась с единоверцами по философии, давала уроки своими ученикам и участвовала в диспутах, получая за это слабую, но все же материальную поддержку от поклонников ее философского таланта для устройства семейного быта. У них не было собственного дома или даже постоянного угла – обычно они ночевали в домах друзей, но это не омрачало их взаимной любви. Гиппархия для Кратета стала не только любящей женой, но ещё авторитетом в философии, в которой они духовно обогащали друг друга. Как сообщают античные источники, Гиппархия не раз сокрушала на философских диспутах не одну знаменитость (сохранилось имя известного спорщика Феодора). Так что слава о ее неженской мудрости сохранилась в веках!

Если ты – философ, и в тебе не угас мужчина, в какой степени женщины и любовь к ним могут влиять на твою жизнь? Этот вопрос задаём Сократу, хотя заранее знаем ответ, который он дал своей жизнью...

Его современники говорили, что он нередко уступал своим плотским чувствам во имя поиска истины, обновляя собственные душевные впечатления - такое возможно! Как философу Сократу очень повезло – ведь его учителями были такие знаменитости как Архелай и Анаксагор. А в «философии любви» он стал разбираться, когда уроки в познании Эрота ему стала давать не менее известная в Афинах, чем вышеназванные мэтры, гетера Диотима.

Великолепно образованная и деликатная в общении, она симпатизировала Сократу, почти нищему философу, имевшему к тому же невыразительную мужскую внешность - по стандартам эллинской красоты. Как никто другой, опытная в любовных утехах продажная женщина с пониманием относилась к его странным выходкам и причудам, коих было немало у него, тонко поддавалась влечению, что испытывал Сократ по отношению к ней. И что самое удивительное, популярная среди богачей гетера дарила ему свою пылкую любовь абсолютно безвозмездно, чем немало занимала внимание окружающих. А он, в свою очередь, находил в её милом гнёздышке тихую гавань, где можно было укрыться от его двух своих мегер, как он называл собственных сварливых жён, Ксантиппы и Мирто.

Надо сказать, что гетеры в Греции были частью античного общества, присутствие которых было таким же естественным, как, к примеру, гейш в Японии. А знатные жрицы любви пользовались невероятной открытой популярностью. Незамужнюю гречанку или иностранку, в совершенстве владеющую искусством составлять достойную компанию развлекающимся мужчинам, называли гетерой. Поскольку замужние гречанки проводили почти всю свою жизнь в стенах собственного дома, в кругу семьи, их мужчины, мужья и взрослые дети, традиционно проводили свободное время, досуг, вне дома, в основном в обществе гетер, которые становились для некоторых любимыми «подругами». Эти женщины вели свободный и, главное, независимый образ жизни (не путать с женщинами «лёгкого» поведения), предпочитая замужеству (такие предложения были нередки) возможность владеть сердцами (и кошельками) безумно влюблённых в них мужчин. Гетерой могла стать рабыня или свободная женщина, но чтобы стать знаменитой, она должна была много уметь: читать стихи, красиво петь, соблазнительно танцевать и, обязательно, играть на нескольких музыкальных инструментах. Владение иностранными языками позволяло гетере общаться с богатыми иноземными клиентами, купцами и политиками. При необходимости гетеры умели на равных поддержать беседу с известными философами и даже царями, не говоря уже о любовном мастерстве, о котором ходили легенды. Без участия гетер в Греции не проходило ни одно общественное празднество, не говоря уже о частном собрании или дружеской пирушке. Многие из гетер своё немалое, а порой, немыслимо огромное состояние нажили благодаря не только собственной красоте и обаянию, но ласковой обходительности и уму. Самые известные гетеры, как правило, получали «образование» в древнейших храмах любви, которых было немало в любом крупном или портовом античном городе. Особенно ценились женщины из Вавилона, славящегося распущенностью нравов.

Гетеры играли заметную роль в греческом обществе. Почти каждый знатный римлянин или поэт, оратор или политический деятель заводил себе обворожительную гетеру, общение с которой он не только не скрывал от знакомых и родни, но даже гордился и хвастался, при случае. А продажные женщины, вероятнее всего, считали, что общение с такими людьми может принести им не только средства для безбедного существования, но и славу, порою бессмертную - если дело казалось людей от искусства.

Гордая афинянка Таис, предполагают, была участницей памятного пиршества с царём Александром Македонским в Персеполе, где Таис легко уговорила его «отомстить персам за позор Греции» - сжечь чудо-дворец. Другая греческая «знаменитость», гетера Аспасия из Милета, одна из красивейших женщин своего времени, была верной подругой афинского правителя Перикла, а затем его второй женой. Многие свидетельства говорят о том, что благодаря её моральной поддержке и уму, Перикл смог достичь многих политических высот. Красавица и умница Фрина долгое время считалась подругой знаменитого ваятеля Праксителя, вдохновляя его на творчество, а гетера Гликера стала возлюбленной знаменитого комедиографа Менандра из греческой провинции Аттика, богача и аристократа древнейшего рода. Менандр чувствами настолько привязался к любовнице, что отказался от лестного приглашения в Египет царя Птолемея, объясняя свой не очень разумный поступок тем, что не сможет прожить вдали от «сладких восторгов любви». Он рекомендовал Птолемею вместо себя молодого поэта Филемона: «У Филемона ведь нет Гликеры!» У Менандра была еще одна любовница, куртизанка Ламия, но она покинула поэта, как только познакомилась с Деметрием Полиоркетом, о котором у нас речь впереди…

Платон сочинил стихи с посвящением любимой женщине – Аркеанас из Колофона (Малая Азия). Софокл* на старости лет сподобился иметь двух гетер на содержании – Архиппу и Феорис, причем последнюю многие считали колдуньей, способной приворожить любого мужчину при помощи «любовного» зелья. Софокл прожил остаток лет жизни в полной гармонии с этой любвеобильной женщиной, умер в столетнем возрасте, оставив Феорис все свое многомиллионное состояние.

Так что, Сократ был не одинок в своем влечении к Диотиме. Тем более, что у него еще были женщины, к которым он чувствовал огромное эротическое влечение. Одну из них звали Теодот – «Подарок Божий», женщина необыкновенной красоты: она училась у философа не столько ораторскому искусству, ради чего пришла поначалу, а «мудрости в вопросах любви». И, говорят, была без ума от его безобразно толстого носа, огромного лба (у эллинов – признак некрасивости), лысины и прочих отступлений от канонов эллинской мужской красоты. Сократ отвечал взаимностью на любовные приставания Теодоты, буквально, приручил ее. Она отказала в любви Аристофану, выдающемуся комедиографу своего времени, другу Сократа. Судя по всему, философ возражал против сближения любимой гетеры с Аристофаном, он узнал об этом и, что главное, обиделся на Сократа! Специально по такому случаю, зловредный поэт сочинил знаменитую комедию «Облака», в которой изобразил философа, бывшего друга, в ужасном свете. Комедия была показана афинянам, которые восприняли обличения Сократа всерьез и потребовали расправы над известным философом. Нашлись доносчики и свидетели в совращении Сократом молодежи и неуважении официальных богов – в итоге, суд Афин над Сократом, осуждение на смерть.

Еще с одной афинской гетерой был знаком Сократ через своего друга Алкивиада. У того была возлюбленная, соблазнительная Феодота, хорошо известная состоятельным мужчинам Афин. Иногда она приходила к одному модному ваятелю в мастерскую, позировать за приличные деньги. Однажды обольстительная откровенной обнаженностью и уверенная в собственной неотразимости, красавица лукаво взглянула на Сократа, который зашел сюда впервые, откликнувшись на приглашение друга: он хотел посмотреть, как работает ваятель с обнаженной натурой.

Философ увидел гетеру впервые, а она, узнав его, кокетливо прищурилась и сказала: «Готова принять благодарность от нескромных созерцателей моего тела»... Сократ тут же парировал: «Навряд ли нас следует благодарить, блистательная Феодота, за показ своей красоты и ценимых прелестей! Скорее, наоборот, ты должна сама благодарить нас за то, что мы смотрим на тебя». Выдержав паузу, заметив изумление на лице гетеры, философ продолжал: «Если же полезно показывать свою красоту, то в этом случае ты должна быть благодарна нам; если же красоту созерцать полезно для нас, то мы должны благодарить тебя. Не так ли?». Озадаченная мудрыми словами, непривычными для ума избалованной красавицы, Феодота молча кивнула в ответ, как бы соглашаясь. «Таким образом, женщина, ты получаешь пользу от нашей похвалы, - продолжал Сократ. - Но когда мы о красоте твоей расскажем многим, то это будет для тебя ещё полезнее. Кроме того, мы испытываем желание быть причастными к тому, на что смотрим, испытываем тревожное нам томление. Так что выходит, что ты нами повелеваешь, а мы тебе служим. А если так, то с тебя причитается плата проявлением благодарности нам!»... Прекрасная гетера, в ответ на такую изящную словесность, смогла только произнести: «Конечно! Если это так, то я действительно должна вас благодарить за то, что вы смотрите на меня»...

Это был лишь один небольшой, но прекрасный эпизод общения Сократа с афинскими женщинами.

У Сократа было две жены. Биографы утверждали, что первую жену его звали Мирто - от неё сыновья Сафроникс и Менексен, а с Ксантиппой, «рыжей бестией», от которой сын Лампрокл, он жил открыто, считая её также своей законной женой. Впрочем, у некоторых античных авторов первой или даже единственной женой была всё та же Ксантиппа. Если о Мирте сохранилось совсем немного сведений – она малоприметная для историков женщина, то Ксантиппа для Сократа - героиня многих философских притч о нём. Благодаря своей неуёмной скандальности, она попала в исторические анекдоты вместе со своим знаменитым мужем.

К примеру, благодарные ученики философа нередко предлагали ему подарки, а он неизменно отказывался, на что Ксантиппа всегда сердилась. Сократ на это говорил ей улыбаясь: «Если бы мы брали всё, что нам дают, нам бы ничего не давали, даже если бы мы просили». Она всегда упрекала мужа, что ей и детям «людей стыдно из-за бедности...» - и это была правда, - а он неизменно отвечал: «Если люди разумные, то им все равно; а если неразумные, то нам все равно»…

Почему Сократ оказался «двоеженцем», становится понятным после разъяснений историка Иеронима Родосского. Оказывается, была веская тому причина. В результате почти непрерывных междоусобиц и гражданских войн Афины лишились большей части своих активных мужчин: по настоянию женщин-афинянок, Народное Собрание приняло временный закон «О возмещении убыли населения», по которому «каждый оставшийся в живых здоровый мужчина обязан был жениться, и даже не на одной женщине, или взять на содержание другую или нескольких с целью иметь от них детей»... Неизбалованный женским вниманием, как мы знаем, некрасивый Сократ посчитал себя законопослушным гражданином – вот таким образом при нём оказалось две его женщины.

Но малоимущий философ явно просчитался: с тех пор он потерял покой и былую уверенность в себе, когда попадал под их «перекрестный» обстрел: Мирто и Ксантиппа жили хотя и разными домами, неподалеку друг от друга, но часто не ладили меж собой. А если им выпадала удача видеть своего муженька рядом, они переключали своё внимание на Сократа: громко кричали на него, обвиняя в никчемности и отсутствии «хозяйского глаза» в доме, за то, что не умеет обеспечить достойное содержание своих женщин и детей. А если философ, к тому же, приходил выпивший – а это случалось нередко, на его несчастную голову сыпались оскорбления, и даже выливалась вода из кувшинов. К чести общего супруга женщин, Сократ с иронической мужественностью переносил семейные скандалы, с юмором парируя нападки, на радость любопытных соседей и прохожих зевак.

Судя по всему, Сократ чувствовал себя не только «свободным» философом, но и мужчиной, не отягощенным особыми заботами о доме, жене и сыновьях и прочими бытовыми проблемами. В кругу умных оппонентов и слушателей он забывал обо всём, помимо любимой философии, и потому считал себя все-таки «счастливейшим человеком». Ксантиппа и Мирто не смогли приручить Сократа, привязать его к быту, а он тяготился семейными и супружескими обязанностями, скучая дома. Его совсем не радовало общение со своими детьми, которых, к сожалению, природа не наделила большим умом, а совсем наоборот – они были слабоумные.

Но зато Сократ умел хорошо развлекаться в кругу друзей. Он любил посещать театральные представления и симпосии, обожал пирушки и застолье, часто сам напрашивался к кому-либо в гости, предпочитая там остаться заночевать, чем принимать на свою мудрую голову «громы и молнии» разгневанной Ксантиппы. Иногда так он пропадал сутками.

Его замечали в Олимпии, когда там проходили Панэллинские состязания атлетов. По этому поводу есть одно свидетельство из античного источника. Из Афин он добирался в Олимпию целую неделю, пешком, разумеется, а когда один афинянин побеспокоился за его здоровье, проявив участие, спросил, не устал ли он в дороге, Сократ ответил: «Чему ты, собственно, удивляешься? Разве ты не ходишь целый день по Афинам и по своему дому? Так и в путешествии: ты погуляешь, потом пообедаешь, ещё погуляешь, поужинаешь, поспишь, а через пять-шесть дней таких прогулок ты уже дойдёшь до Олимпии»...

Сократ всегда чему-нибудь учился, и даже будучи стариком, вдруг захотел играть на кифаре, древнем струнном инструменте, и, знаете – выучился! Философ к тому же неплохо плясал, убеждая других, что... «это полезно для тела и души». Молодым людям советовал, чтобы они следили за собой (имея в виду гигиену тела) и смотрелись чаще в зеркало: «красивым - чтобы не срамить своей красоты, а безобразным – чтобы воспитанием скрасить безобразие». Именно такое его отношение к своим женам, а жен – к нему, дало повод ответить однажды на вопрос любопытствующего юноши, «нужно ли вообще жениться». Философ не задумываясь, отвечал: «Брак – это зло, но зло необходимое. Но тебе лучше жениться». – «Это почему? – удивился юноша. - Вы меня озадачили!» - «В этом нет ничего удивительного, всё предельно просто: если тебе достанется такая фурия, как моя Ксантиппа, то ты, возможно, станешь великим философом. А если тебе достанется хорошая жена, то будешь счастлив. Выходит, в обоих случаях ты останешься в выигрыше. Женись!» - уверенно завершил разговор Сократ. А потом все же добавил: «На всякий случай, знай: женишься ты или не женишься – всё равно раскаешься!».

Хотя Сократ имел неказистую внешность (и это, по словам его современников, мягко сказано), в молодости он не чуждался женского общества. Такие выводы можно сделать из разговора с одним его другом, когда Сократ делился с ним приятными впечатлениями о своей любовном влечении к красавице гетере Аспасии (о ней выше шла речь). Скорее всего, Сократ посещал ее школу ораторского искусства, которую она вела в Афинах, поскольку он называл ее ласково «великой умницей и учительницей в постановке ораторской речи»... Но Диотима из Мантиней была для него больше, чем любовница.

В мирных беседах с ней после бурных амурных баталий философ, проницательно заглядывая ей в глаза, пытался выяснить для себя очередную истину: кто есть кто в любви? Диотима, будучи женщиной волевой, со сложным характером, носила в себе оккультизм древних жриц любви с сильной изотерической основой. Согласно её убеждениям, «…только женщина есть воплощение эротической чувственности, это она хранительница любовного творческого потенциала. Каждый человек рождается в лоне женщины - потому каждый мужчина так естественно стремится вновь попасть туда же, но уже в ином качестве»...

Добрая по натуре гетера взялась обучить неискушенного в любви молодого Сократа таинствам вечного искусства любви, и постепенно «урок за уроком она погружала его в не поверхностные ощущения эротики и наслаждения возникающими при этом чувствами»... Именно Диотима, опытная гетера и умная женщина, внушила своему возлюбленному Сократу, что «в любви двух партнеров важна не столько их физическая красота, но и духовная сущность». Она на плодотворной любовной ниве дала возможность ему осознать, что именно «женщина вначале стимулирует мужчину физически, так как способна на это по природе своей, а затем переводит возвышенную страсть из чувственного состояния в духовный план»... В итоге начинающий любовник, пройдя у гетеры «курс молодого возлюбленного», оставил для последующих поколений мужчин свои потрясающие воображение выводы:
- «Некоторые утверждают, что любить – значит искать свою половину. А я утверждаю, что ни половина, ни целое не вызовет любви, если они не представляют собой какого-то блага… Ведь ценят люди только хорошее…

- Хотя физическая красота женщины ценится мужчинами довольно высоко, её недостаточно самой по себе - власть и значимость красоты душевной превосходит поверхностную красоту...

Хорошо бы запомнить эту вечную истину Любви!

Повзрослев, Сократ не раз возвращался к этому предмету философского исследования. Например, известно, что мужчин всех племен и народов и во все времена затрагивала