ЧУДОМ УЦЕЛЕВШИЕ СТРАНИЧКИ

ЧУДОМ УЦЕЛЕВШИЕ СТРАНИЧКИ

По сути дела такое же клеймо стояло и на имени Джалиля. Но Мустафину удалось совершить не­возможное - именем Джа­лиля, его подвигом реабили­тировать саму 2-ю Ударную, очистить от клеветы доброе имя десятков тысяч солдат, погибших и выживших в вол­ховских болотах.

Долгое время не удавалось найти свидетелей, которые могли бы подробнее расска­зать о жизни Джалиля в ре­дакции армейской газеты «Отвага». Отрывочные дан­ные из воспоминаний сотруд­ников редакции Е. Вучетича, Л. Обыденой не давали пол­ной картины. Правда, Муста­фин знал о существовании «некоего капитана Черных» и ответственного секретаря редакции В.А. Кузнецова.

В 1981 г. отряд студентов филфака КГУ «Снежный десант» на­чал совершать экспедиции по местам боев 2-й Ударной армии. На похоронах сол­дат, найденных в лесу, уда­лось познакомиться с быв­шей медсестрой, воевавшей в Долине смерти Ниной Марьяновной Карабановой. Она рас­сказала ребятам о том, что в Москве живет тот самый полковник Кузнецов, который работал в редакции вместе с Джалилем и сохранил це­лый архив.

Вскоре состоялась наша встреча с Виктором Алек­сандровичем. Поразило обилие докумен­тов, которые он сохранил. Здесь были не только номе­ра газеты «Отвага» с публи­кациями Джалиля, но и гра­нки номера, который гото­вился к печати 24 июня 1942 г. (последний день сра­жения армии в кольце). Здесь были фотографии, чер­новые записи, эпиграммы со­трудников редакции, рисун­ки и самое главное - дневник Кузнецова. Вел его Вик­тор Александрович с начала до конца Любанской опера­ции. Именно в этом ценность дневниковых записей - впе­чатления очевидца.

Нас в этих записях заин­тересовали прежде всего две личности – Джалиля и Власова. Две наи­более известные фигуры, свя­занные со 2-й Ударной арми­ей. В судьбах этих людей есть что-то общее, но как отличается итог жизни! И тот, и другой до войны, до направления на Волховский фронт были известными в стране людьми. Поэт, пред­седатель правления Союза писателей Татарии, депутат, служивший в звании стар­шего политрука при штабе Волховского фронта, М. Залилов 6 апреля 1942 г. вошел в состав редакции ар­мейской газеты. Генерал-лей­тенант, командовавший 20-й армией, разгромившей нем­цев под Волоколамском и Солнечногорском, А.А. Власов 19 апреля был по приказу Ставки назначен командующим 2-й Ударной.

И тот, и другой в конце июня - в июле 1942 г. по­падают под Мясным Бором в плен. Оба соглашаются со­трудничать с немцами в сос­таве национальных форми­рований, созданных из чис­ла военнопленных. Оба име­ют возможность относитель­но свободного передвижения по лагерям военнопленных, располагавшимся в Европе. Беседуют с соотечественни­ками. Выступают в печати с призывами к военнопленным землякам. Только Джалиль делает все для того, чтобы осуществлять подпольную ра­боту в татаро-башкирском легионе, и фашисты пригова­ривают поэта к казни на гильотине. У Власова же сов­сем иная цель: на немецких штыках ворваться в Россию, чтобы ликвидировать ста­линский строй, установить демократию европейского об­разца. (Во всяком случае такова официальная версия его выступлений). Повесили Власова по приговору совет­ского трибунала как преда­теля №1.
Из интервью В.А. Кузнецова

После войны я несколько раз получал письма от Мустафина с просьбой расска­зать о том, что я помню о Мусе. Но если все, что я помню, написать - нужно довольно много времени, ко­торого у меня до самого по­следнего момента было не­много. Я первый год, как вы­шел на пенсию, и потому раньше у меня не доходили руки.

Прежде всего, хочется ска­зать несколько слов о кни­ге Мустафина «По следам поэта-героя», которую он мне прислал. (...) Конечно, его выводы основаны на рас­сказах очевидцев, но многие из них преувеличивают. Например, Мерецков, Вучетич в свое время подтверж­дали версию, что Муса в сос­таве 2-й Ударной армии был зажигательным поэтом, что его стихами зачитывались бойцы, что все ждали его га­зетных выступлений. Это преувеличение. Я помню только одно стихотворение Мусы, написанное на русском языке, - «Весенние резер­вы Гитлера». Оно было опуб­ликовано в «Отваге». Может быть, было еще два-три, но тогда особого впечатления они не произвели. Дело в том, что переводить его стихи с татарского было некому. Мне кажется, главное, что Муса славится не своей деятель­ностью в редакции «Отвага», а своей последующей судь­бой моабитского пленника. И добавлять к этому ничего не надо.

Муса Залилов был немно­го постарше нас. Это был скромный, сдер­жанный в проявлении своих эмоций человек. Он редко сердился: не могу припомнить ни одного слу­чая, чтобы его что-то особен­но раздражало, чем-то он был недоволен. У нас в редакции всякие люди были - и очень веселые, и язви­тельные. Он к числу их не относился. Производил впе­чатление человека сдержанного, замкнутого. В сущности, он в тех условиях таким и был, он не относил­ся к числу людей, которые быстро сходятся с окружаю­щими. Держался в основном особняком. Наверное, пото­му, что был старше нас. Не помню, чтобы он близко схо­дился даже с теми людьми, с кем жил в одной землянке. Даже с Львом Моисеевым, заместителем редактора, который привел его из Малой Вишеры, у них не было особой дружбы. И мы, в свою очередь, тоже отно­сились к нему, как старше­му товарищу.

Несмотря на свою замкнутость, он был че­ловеком положительным во всех отношениях. Он всегда был вместе с коллективом, хотя особенно в нем не вы­делялся, как, например, ве­селый и общительный Миха­ил Яковлевич Каминер, ко­торый очень скрашивал наши особо трагические минуты. Джалиль на правах старшего снисходительно к нам при­глядывался, был очень тол­ковым членом коллектива и относился ко всем очень доб­рожелательно. В на­шем коллективе сложилась атмосфера исключительной доброжела­тельности во взаимоотноше­ниях друг с другом, в отно­шении к делу, к работе, к тем обязанностям, которые у каждого были. Так что Муса был достойным членом коллектива, и мне дума­ется, что эта обстановка дру­жбы, взаимоотношений, кото­рая у нас сложилась, в ка­кой-то мере предопределила дальнейшую судьбу нашего Мусы Джалиля.

Первое время он присмат­ривался к делам. Одним из первых его заданий было по­сещение штаба, политотдела. Редактор Николай Дмитри­евич Румянцев, учитывая, что он новичок, пору­чил Мусе ознакомиться с об­становкой, с сотрудниками газеты, с работниками полит­управления армии. Кроме этого, Муса любил по­сещать госпитали. И Румян­цев поощрял это. В госпиталях на­ходились интересные люди, которые только что вышли из боя. Они могли рассказать много подробнос­тей, о которых даже на передовой не всегда узнаешь - там не до этого. Как это ни странно, но иногда наибо­лее интересную информацию мы получали не из частей, а именно от очевидцев событий, которые оказывались в госпитале. Многие из заметок Джалиля посвяще­ны именно таким людям. Встречались рассказы о мед­работниках, о госпитале.

Хорошо помню, что у Му­сы были записные книжки, очень похожие на те, которые теперь всем известны. В них он постоянно делал какие-то записи. Не исключено, что некоторые из стихов Моабитского цикла он написал еще будучи в редакции. Свидетельство то­му я нашел в самих стихах. Например, взять стихотворе­ние о том, как мальчишка-шалун не мог дотянуться до звонка и попросил позво­нить прохожего дядю. Когда же тот помог, мальчишка зо­вет его удирать вместе с ним. Так вот я помню случай, который мог послу­жить поводом для написания этого произведения. Подобный анекдот рассказал как-то в редакции Каминер. Это был заводной парень, служил у нас притчей во языцех. Никогда ни на что не обижался, был остроумным. И вот он-то рассказал о том, как мальчишка обманул взросло­го человека, заставив его позвонить в чужую квартиру. Джалиль присутст­вовал, и ему, как и нам всем, очень понравился этот рас­сказ. Все мы тогда долго смеялись. Видимо, тогда Му­са и написал свое стихотво­рение.

Надо сказать, что многие из датировок, стоящих под стихами Джалиля, у меня вызывают сомнение. Так, на­пример, некоторые датирова­ны июлем 1942 г. Если учесть, что Муса попал в плен после 25 июня, будучи раненым, ясно, что в таком состоянии он не мог писать стихов. Позднее это было или раньше, до пленения.

Среди материалов послед­него номера «Отваги», кото­рый так и не увидел свет, у меня сохранилась послед­няя заметка Джалиля, кото­рую он написал на свободе. Написана она уже в послед­ние часы до выхода нашей армии из окружения. Замет­ка о связистах. Муса был в одном из штабных подразде­лений связи, которые до са­мого последнего момента под­держивали связь между армейскими подразделениями, а также со штабом фронта. Вот он и описывает, как в та­ких тяжелых условиях в рай­оне Мясного Бора, в самом перешейке, связисты обес­печивают боевую связь. За­метка сохранилась у меня от­печатанной на машинке. Не исключено, что Джалиль сам ее напечатал или про­диктовал прямо из блокнота машинистке Вале Старченко. Обрабатывать ее было уже некогда - вражеские автоматчики прорвались в рас­положение редакции. Заметка не была набрана, как не­которые из последнего но­мера, на ней не осталось от­печатков пальцев наборщи­ка.

В ней названо много имен: командир подразделения связи майор Айзенберг, стар­ший политрук Темин, стар­ший лейтенант Черкас, крас­ноармейцы Лунев, Пастухов, Стерликов, Швыдкин, Мильцаев, Лосев, Мифтеев. Под заметкой поставлена подпись капитана Кубасова, от имени которого Залилов ведет рас­сказ.

Обыкновенная вроде бы за­метка. Обыкновенная, да не очень! Как старательно пере­числяет Джалиль новые для него имена, словно опасаясь оставить кого-то неотмечен­ным. С каким вниманием присматривается он к тем, кто творит повседневный рат­ный подвиг. Как знать, может быть, выжил в крошеве вой­ны кто-нибудь из тех, кого называл Джалиль в своей по­следней заметке, кто в ту трагическую минуту и не по­дозревал о соприкосновении с человеком, которому суж­дено было самому превратиться в сверкающую ле­генду...
Из дневника В.А. Кузнецова
28 марта 1942 г. Мне довелось побывать в дерев­не Дубовик. Здесь месяц назад, 26 февраля, погиб наш товарищ - Всеволод Эдуардович Багрицкий. Впрочем, Эдуардовичем он еще и не успел стать. Для всех он был просто Все­володом, а сам любил назы­вать себя Севкой. Всеволод Багрицкий - первая жерт­ва, понесенная редакцией в этой войне.

В деревне - следы разру­шительной бомбежки, той самой, в которой погиб поэт. Я разыскал дом, в котором произошла трагедия. Он уце­лел, но насквозь прошит мно­жеством осколков крупной авиабомбы. Этими же оскол­ками был насквозь пронизан и Всеволод. В тот день Баг­рицкий торопился в Дубовик, чтобы побеседовать с летчи­ком, сбившим накануне в не­равном единоборстве два не­мецких истребителя. К большому своему сожалению, я не нашел в своих записках фамилии летчика-героя. Он погиб во время беседы вмес­те с Багрицким. Когда над деревней появились немецкие бомбардировщики, Багриц­кий и летчик отошли от ок­на и сели на пол в простен­ке. Это была единственная мера предосторожности с их стороны. Мгновенная смерть так и настигла их в этом по­ложении. На бледном лице Всеволода навек застыло вы­ражение удивления или, по­жалуй, недоумения, словно в последний миг своей жизни он произнес негромко: «О!»

На сохранившейся у меня карте тех лет крестиком от­мечено место могилы Баг­рицкого. Гроб мы соорудили из во­рот крестьянского сарая. Ни­каких других материалов в выжженных немцами окрест­ных деревнях найти не удалось.

Скорбная группа «отважников» собралась в тот день у могилы. Легкий снег падал на землю, оседал на ветвях елей, ложился на лицо поэ­та и не таял. Это последний чистый дар земли, который Всеволод уносил с собой в могилу. Коротко прозвучал в морозном воздухе нестрой­ный залп наших выстрелов.

Эти немного перефразиро­ванные стихи Марины Цветаевой, которые любил пов­торять Всеволод Багрицкий, вырезал на куске фанеры Ев­гений Викторович Вучетич.

В газете особое место принадлежит боевому отделу. Возглавляет этот отдел Ни­колай Никитович Лихачев. Все материалы о боевой де­ятельности войск армии про­ходят, как правило, через него. А наиболее ответствен­ный материал в газете - опе­ративная сводка «На нашем участке фронта» - готовит­ся лично им. Составляя свод­ку, Никитич долго изучает карту, сопоставляет данные, полученные в штабе, с за­метками наших корреспон­дентов. Ди­намику боя, своеобразную пульсацию фронта на нашем участке он знает и чувству­ет не хуже любого штабиста. Материал Никитича наши редакционные шутники име­нуют «Малой сводкой Совинформбюро, впрочем, име­нуют с достаточной долей почтительности, так как зна­ют свою полную зависимость от Никитича, когда несут ему свои материалы. Бесе­ды с Никитичем для наших газетчиков - самое изнури­тельное испытание, которого они страшатся, пожалуй, пу­ще, чем вражеских бомбе­жек. (...).

В обязанностях наших «отважников» все как-то перепутано, все не по штату, почти каждый может заменить каждого. «Налет гражданской шелухи», как когда-то в самом начале су­ществования нашей ополчен­ской дивизионки определил наш редакционный сатирик Марк Геллер, так и не сле­тает с нас. Профессор-фило­соф Борис Бархаш охотно едет к авиаторам, чтобы рас­сказать о подвигах летчиков. Филолог Лазарь Борисович Перльмуттер чаще других усаживается по ночам при­нимать по радио официаль­ные материалы для газеты: его поразитель­ная пунктуальность оберега­ет нас от каких-либо досад­ных промахов при приеме важных сведений. Он же нередко исполняет и обязанности корректора. А наш штатный корректор Же­ня Желтова, в недавнем про­шлом студентка Ленинград­ского университета, неред­ко выпрашивает у меня раз­решение на поездку в часть, и тогда в газете появляется корреспонденция, которой могли бы позавидовать мно­гие наши газетчики, но не делают этого лишь из про­фессиональной гордости.

Вот тихим ранним утром наша дружная редакционная семейка живописно располо­жилась возле редакционных машин, спрятавшихся под деревьями и замаскированных хвойными ветками. Послед­нее время нам редко удает­ся встречаться всем вместе. Большую часть вре­мени наши корреспонденты находятся в частях, ненадол­го возвращаются в редакцию, чтобы освободиться от своих блокнотных записей, и снова разъезжаются по частям.

Хорошая погода выманила из землянок даже наборщи­ков. Они пристроили свои на­борные кассы на самодель­ных козлах под деревьями. Завязывается неторопливая общая беседа. В какой-то связи Муса Джалиль упомина­ет Омара Хаяма. Вспомина­ется другие великие имена древности. Виталий Черных не упускает случая затеять очередную дискуссию, на этот раз имеющую явно вос­точную окраску.

Мирный спор неожиданно прерывается вражеским воз­душным налетом.

Но как же тяжело остав­лять мысль о наступлении. Мы были так близки к цели. «Остался еще один стреми­тельный бросок вперед на крупный узел сопротивления немцев, и выстрелы наших орудий, пулеметов, винтовок сольются в единый победный хор с героическими залпами бойцов города Ленина. В на­шей воле, в наших силах ус­корить соединение с героями-ленинградцами».

Так писала наша армейская газета не­сколько дней назад. И это не были простые слова. Ар­тиллеристы подполковника М.Б. Фридланда (18-й арт­полк РГК) уже обстрелива­ли Любань из своих восьми­тонных 152-мм гаубиц. На­ши разведчики разглядыва­ли в стереотрубу окраины Любани. До нас доносились звуки артиллерийской стрель­бы федюнинцев, атакующих Любань с северо-востока, увы, тоже безуспешно...

После падения Красной Горки наша редакция, оказавшаяся в Озерье слишком близко к передовой, верну­лась на прежнее место в рай­оне Огорели.

На днях Перльмуттер и Муса Джалиль присутствова­ли на до­просе пленных. Ла­зарь Борисович, хорошо зна­ющий немецкий, спросил пленного летчика, каких классиков немецкой литера­туры тот больше всего лю­бит. Словно не поняв вопро­са, летчик недоуменно пожал плечами. «Гете, Гейне, Шил­лер?» - подсказывает Джа­лиль. Пустое дело! Взгляд гитлеровца совершенно рав­нодушен. Летчик только что переброшен на Волховский фронт из Франции и знает только одно: убивать. Неко­торые из пленных также но­вички на нашем фронте, при­были сюда из Европы и сос­тавляют весенние резервы Гитлера.

Муса Джалиль, словно бы даже огорчившийся за духов­ное убожество гитлеровцев, написал злую сатиру, кото­рую мы даем в сегодняшнем номере. Стихи так и назва­ны - «Весенние резервы Гитлера». Вот несколько строк из них:

- Когда-то его отец по­мог мне поверить в себя.

И Муса тихо прочел стихи, прозвучавшие неожиданным диссонансом в эту невесе­лую минуту:

Ну как мне не радоваться и не петь,

Как можно грустить, когда день - как звон,

Как песня, как музыка и как мед!

- Это мои давнишние сти­хи, - говорит Джалиль, за­метив наше недоумение, - их перевел на русский Эду­ард Багрицкий. В 1929 году...

Пришел регулировщик с дороги. Просит мобилизовать весь народ на ремонт раз­бомбленной жердевки. Отправились все, кто не был за­нят на выпуске газеты.

Сейчас только 6 часов вечера, а уже девятый налет вражеской авиации, начав­шей полеты с 4 утра. Сколько еще? Пленные лет­чики показывают карты, ис­черченные вдоль всей нашей дороги квадратами-секторами бомбежки. Они получили ин­струкцию - не бояться зениток, у русских нет боеприпасов. Зенитки и правда мол­чат. Берлинское радио объ­явило о полной ликвидации Волховского фронта. К 11 вечера я потерял счет бомбежкам.

25 июня. На другой день после выхода из окружения я рапортом докладывал началь­нику отдела пропаганды и агитации политуправления фронта бригадному комиссару Златкину о судьбе редакции. У меня сохранился черновик этого документа:

«Группа сотрудников газе­ты 2-й Ударной армии «От­вага», вышедшая из окруже­ния в ночь с 24 на 25 июня, сообщает Вам следующее.

Газета «Отвага» выходила в окружении ежедневно до самого последнего дня. По­следний номер вышел 23 ию­ня. Номер за 24 июня был уже почти готов (оттиски гра­нок сохранены), когда в рас­положение редакции прорва­лись вражеские автоматчики. Редакция находилась в это время в 3-3,5 км от Новой Керести по жердевке. Гвар­дейцы 19-й дивизии Буланова занимали оборону в 800 мет­рах от нас на дороге Новая Кересть-Малое Замошье. Продвинуться вперед в рас­положение КП армии (на Дровяное Поле) мы не име­ли возможности, так как до­рога была разбита бомбежка­ми с воздуха и забита маши­нами, вышедшими из райо­на Н. Керести.

Вся материальная часть нашей типографии была уничтожена вечером 24 июня по устному приказанию начполита Гаруса, полученному редактором Румянцевым. Машины мы уничтожили лишь тогда, когда были унич­тожены все стоящие впереди нас машины.

Вечером 24 июня весь лич­ный состав редакции и типографии присоединился к штабу армии, находившемуся в расположении КП 57-й стрелковой бригады. Отсюда мы отправились на прорыв. Группа редакции шла вместе с группой зенитчиков 100-го ОЗАД».

На отдельном листочке, сохранившемся у меня вместе с черновиком донесения, пе­речислены вышедшие и не вышедшие из окружения сот­рудники газеты и типогра­фии. Два неравных столбца в этом скорбном списке: в левом, очень коротеньком, названы имена вышедших:

Холоднов И.Л., Черных В.И., Кузнецов В.А., Каминер И.Я., Летюшкин А., Ра­попорт М.М., Левин С.

Вна­чале этот столбец замыкала фамилия Залилова, постав­ленная, правда, под вопро­сом: кто-то говорил мне в тот день, что Мусу Джалиля якобы видели вышедшим из окружения. Но это, увы, ока­залось не так.

В правом столбце списка указаны и перечеркнуты имена тех, кому не суждено было вернуться. Вот имена моих товарищей, которых я потерял в эту ночь: Румян­цев Н.Д., Бархаш Б.П., Лихачев Н.Н., Чазов Г., Перльмуттер Л.Б., Разумиенко Е.Д.¹, Ермакович В.С., Желтова Е.Ф., Старченко В.Н., Голубев И.И., Купорев, Жестов, Смолин, Холодов Н.И., Лычагин, Кочет­ков Н.А., Бритов, Жуликов, Лакин С.М., Елизаров К.Н., Субботин В.А., Юлин, Ятаев, Ятин, Мачнев Г.В., Корочкин А.И. - наши журналисты, наборщики, печат­ники, корректоры, шоферы…
¹ Как удалось выяснить позднее, Емельян Дмитриевич Розумиенко попал в плен, сотрудничал с газетой украинского легиона. За подпольную антифашистскую деятельность приговорен к смерти, но в лагере смертников заболел тифом и... выжил. После войны сослан НКВД в Казахстан. Реабилитации так и не дождался, умер в 1981 г.

К 100-летию поэта-героя
В ЧЕМ ЗАКЛЮЧАЛСЯ ПОДВИГ Джалиля?
2006 г.
Доклад на Международной научной конференции в КГУ «Муса Джалиль: творчество и подвиг. Взгляд из XXI века».
100-летие поэта-героя Мусы Джалиля - событие всероссийского масштаба. Не только потому, что его имя стало символом мужества для всех цивилизованных людей, живущих как на территории бывшего СССР, так и за ее пределами. Мировому сообществу Джалиль известен прежде всего как автор цикла «Моабитских тетрадей» - творческого подвига, свидетельства патриотизма. Но только ли за поэтическое творчество награжден Джалиль Золотой звездой Героя? Имел ли его подвиг еще какое-то значение, кроме литературно-воспитательного? Да, результаты деятельности политрука Залилова в плену гораздо более значимы, широкомасштабны и имеют огромное историческое значение и для всего татарского народа, и для России в целом. Юбилей поэта-подпольщика - важный повод напомнить об этом не только школьникам Республики Татарстан, но и всему цивилизованному миру.

В биографии Мусы Джалиля есть немало страниц, которые подвергаются либо гиперболической героизации, либо скепсису, граничащему с клеветой. Находятся исследователи жизни поэта, «открывающие» либо очередной «подвиг Геракла», которого Залилов не совершал, либо компромат, бросающий тень и на его творчество, и на личность. Горячие споры идут, в частности, о том, стал ли старший политрук - убежденный коммунист - идеологическим националистом, а перед смертью еще и верующим мусульманином? Сознательно он пошел на службу в национальный легион вермахта, стал служащим гитлеровского Министерства оккупированных восточных областей в Берлине или это был лишь тактический ход патриота-подпольщика?

Наконец, в печати появилось немало кривотолков о том, стоило ли вообще Джалилю и всем нашим землякам принимать активное участие в антифашистском Сопротивлении? Ведь в отличие от Сталина, который всегда считал татар своими идеологическими противниками (и жертвами его политических репрессий стало около 200 тысяч жителей Татарии), Гитлер назвал этот народ первым среди тюркских народов, которым он всецело доверял и даже намеревался стать «ханом у татар». «Кто знает, - восклицают новоявленные историки от националистов, - окажись тогда Залилов мудрее, и стала бы реальностью извечная мечта народа об истинном суверенитете, появилось бы Великое государство «Идель-Урал»!

Эти размышления и оценки иллюстрируются воспоминаниями живых свидетелей - бывших солдат легиона «Идель-Урал», который был создан гитлеровцами из военно­пленных для борьбы с Красной Армией и партизанами. Многие из них видели Мусу Джалиля-Гумерова выступающим в лагерях с националистическими стихами, призывающим служить в вермахте «ради свободы татарского народа при помощи немецких освободителей».

Не буду пересказывать обстоятельства создания легиона «Идель-Урал», о них подробно и убедительно написали в своих книгах Р. Мустафин («По следам оборванной песни», 2004) и И. Гилязов («Легион «Идель-Урал», 2005). Напомню лишь главный вопрос, который ставят перед собой и перед нами авторы исследований: что двигало политруком Залиловым и другими офицерами-коммунистами, нашими земляками в 1942-1943 гг., когда они соглашались на сотрудничество с гитлеровцами? Был ли это коллаборационизм (идейное предательство), стремление спасти свою жизнь или реализация хорошо продуманной задачи по разложению вражеского воинского формирования изнутри?

Р.Мустафин и профессор А.Ахтамзян в результате многолетних исследований приходят к выводу, что только появление М.Джалиля в легионе «Идель-Урал» стало причиной массового участия военнопленных татар в движении Сопротивления. В заслугу Джалилю они приписывают и появление в легионе коммунистической ячейки, и переход татарских батальонов на сторону партизан, и выпуск листовок с сообщением Совинформбюро.

Остановимся на этом подробнее. В октябре 1942 г. оправившегося от ранения политрука Залилова переводят из Прибалтики в польскую крепость Демблин, лагерь, где находились военнопленные-татары, которых фашисты стремились завербовать в легион. А в декабре того же года гитлеровцы раскрыли подпольную коммунистическую ячейку в 825 батальоне легиона «Идель-Урал».

Если появление ячейки - результат деятельности М.Джалиля, то это свидетельствует лишь о некомпетентности его руководства. Такие «приписки» только компрометируют Джалиля. К счастью, джалилеведы не правы, у поэта железное алиби. Во-первых, ячейку разоблачили совершенно в другом лагере - в Радоме, куда Гумеров тогда еще не имел доступа. Во-вторых, участниками ячейки были бывшие офицеры РККА, занимавшие в батальоне должности командира роты, его заместителя и командира взвода. И действовали они не в течение месяца, а гораздо дольше. Бывший военнопленный Т.Гимранов рассказал, что еще осенью 1942 г. в легионе появились листовки с призывом «не запятнать честь Родины». В-третьих, только в штрафном лагере Остров-Мазовецкий (Поль­ша) 14 января 1943 г. за участие в саботаже и другие провинности находилось 10 тысяч легионеров. Уверен, что тогда ни один из них не знал о появлении в Демблине будущего автора «Моабитских тетрадей» и в Сопротивлении они участвовали по другим причинам.

Об эффективности подпольной работы в течение 1942 г. свидетельствует и факт перехода 825 батальона в феврале 1943 г. к белорусским партизанам под Витебском. Правда, в литературе зафиксировано разное количество легионеров, которым удалось перейти к партизанам. По данным Р.Мустафина - 930 человек, а по документам немецкого архива и донесению комиссара партизанского отряда И.Григорьева - чуть более 500. Суть не в этом. Она в том, что руководители этого антифашистского заговора в 825 батальоне известны. Троих фашистам удалось арестовать по доносу провокатора еще до восстания.

Это командир хозвзвода штабной роты Рахимов, врач батальона Жуков и фельдшер Таджиев. Но уничтожение немецких офицеров в батальоне и переход к партизанам возглавили другие кадровые военные - командир штабной роты Хусаин Мухаммедов и командир взвода Гари Галеев.

Могли они действовать в батальоне задолго до появления в соседнем лагере Джалиля, без его руководства? Несомненно. И потому заслуга политрука Залилова не в этом.

Наоборот, именно факт успешного восстания укрепил Джалиля в решении подключиться к важной и опасной работе подпольщиков, а не только писать стихи о своей любви к Родине, сидя в бараке лагеря. И убедили его в этом довоенные друзья: кадровый лейтенант, заброшенный с особым заданием в тыл врага еще в начале 1942 г., Гайнан Курмаш и начальник рации 250 воздушно-десантного полка, таким же путем оказавшийся в тылу врага Ахмет Симаев. И того, и другого принято считать всего лишь «соратниками» поэта-героя, его «крыльями». Серьезный же исследователь не может не обратить внимания на давно опубликованные свидетельства, что организатором подпольной работы в легионе был именно Г.Курмаш. И пусть вас не смущает тот факт, что Гайнан был на 13 лет моложе Мусы. Несмотря на это, именно он принимал присягу у новых членов группы и руководил «пятерками» в других лагерях.

Я.Габдуллин в сентябре 1943 г. сообщил в ЦК ВКП(б): «Член ВКП(б) Курмашев из парторганизации Демблинского лагеря организовал подпольную группу в Едлино и при редакции «Идель-Урал» в Берлине». Какие еще нужны доказательства роли Гайнана?

Этот факт подтвержден и в ходе следствия, проведенного фашистами после ареста нескольких десятков легионеров в августе 1943 г. Стоит напомнить, что казнены «джалильцы» по приговору Импер­ского суда, который рассмотрел дело под названием «Курмашев и десять других».

Но арест группы Курмашева, в которой был и Джалиль, не помешал распространению движения Сопротивления в рядах легионеров. Напротив, оно принимало все больший размах.

Материалы, найденные в архиве КГБ РТ и опубликованные автором этих строк в журнале «Татарстан» (№10, 1993) и подтвержденные полковником КГБ Р.Кашаповым в газете «Республика Татарстан» (13.8.1994), свидетельствуют о том, что несколько тысяч наших земляков-легионеров при первой возможности перешли на сторону французских партизан. Было это в конце 1943 г. и в течение всего 1944 г.

Более того, один из руководителей французского Сопротивления подполковник Запальский так охарактеризовал деятельность татарских легионеров: «Отряд Утяшева всегда был готов биться до последней капли крови и своей храбростью служил примером для французских партизан».

Может быть, легионы не имели большого значения в битве фашизма с Красной Армией? И.Гилязов нашел в архивах Германии подтверждение, что создание национальных легионов вермахта было явлением масштабным и весьма опасным для СССР в начале войны. Если учесть, что около миллиона бывших советских граждан так или иначе сотрудничало с оккупантами в составе воинских и трудовых формирований - понимаешь, что это не был всего лишь «плод фашист­ской пропаганды». Гилязов установил, что по данным гитлеровского командования в 1943-44 гг. перешло на сторону партизан и к союзникам около 30 тысяч легионеров.

А вот это уже повод для того, чтобы вспомнить роль Мусы Джалиля в истории легиона и всего татарского народа.

Нужно признать, что ни в одном документе или свидетельстве очевидцев времен войны ничего не сказано о «руководящей роли» М.Джалиля. Это началось в 1956 г., когда ему присвоили звание Героя. Любой бывший легионер старался подчеркнуть свою причастность к награде поэта и называл себя его соратником. Их можно понять.

Так поступил и украинский писатель Еемельян Дмитриевич Розумиенко, который был секретарем писательской организации до войны (только в Харькове). Вместе с Джалилем они работали в редакции армейской газеты 2-й Ударной армии «Отвага». В один день попали в плен, там же, под Мясным Бором. Только Розумиенко позднее оказался в украинском легионе, в котором также был переводчиком. Так же, как Джалиль, он не только распространял листовки, но и сам писал их на украин­ском языке. Эта листовка называлась «Будем вместе!» Он призывал украинцев вспомнить, что немцы всегда были врагами славян. Арестовали его тоже «за предательство интересов Рейха». Но приговоренный к смерти Розумиенко не был казнен. Он заболел тифом и лежал в бараке смертников, когда в лагерь пришли американцы.

В 1946 г. писатель вернулся в Харьков и... получил от трибунала 25 лет. Отправили его в Казахстан. Оттуда-то он и писал письма с просьбой о реабилитации на имя Хрущева, когда прочел в газете о награждении Джалиля. До 1982 г. (до смерти) так и не дождался.

Не такая ли судьба ждала и Джалиля, если бы его не казнили фашисты?

Но пора сказать о главном.

На мой взгляд, изучение всех свидетельств и документов доказывает, что деятельность Мусы Джалиля в плену действительно имеет историческое значение. И прежде всего для народов Татарстана.

Его имя и авторитет действительно имели вес не только среди военнопленных, но и в кругах татарских националистов, предложивших свои услуги немцам в организации татарских легионов. Их целью было создание именно антисоветского формирования с надеждой заиметь посты в правительстве будущего эфемерного государства «Идель-Урал».

Была реальная опасность создания легионов по принципу мусульман­ского фанатизма. К чему это может привести, мы знаем не понаслышке.

Именно вмешательство М.Джалиля позволило выбить из рук Шафи Алмаса и других лидеров национальную карту. Политрук Залилов хотя и призывал в легион, но при личных беседах отбирал туда только тех, кто стремился вырваться из плена, патриотично настроенных граждан.

Главный результат его деятельности в том, что поволж­ских татар не постигла участь калмыков, ингушей, чеченцев и крымских татар. В их легионах не оказалось своих Залиловых, Курмашевых и Симаевых.


Глава 3

О ЛЕГИОНЕ «ИДЕЛЬ-УРАЛ»