Губительная идея узаконенного ограбления

Но, с другой стороны, вообразите, что этот роковой принцип введён: под предлогом организации, регулирования, покровительства или поощрения закон забирает собственность у одного человека и передаёт её другому; закон забирает состояние всех и передаёт его немногим -- фермерам ли, фабрикантам ли, судовладельцам ли, художникам или комедиантам. При этих условиях, согласно логике, каждый класс наверняка будет стремиться подмять закон.

Исключенные классы гневно потребуют своё право на голосование и скорее перевернут общество в случае, если не добьются этого права. Даже нищие и бродяги станут тогда доказывать вам, что они тоже имеют неоспоримое право голосовать. Они скажут вам:

Мы не можем купить вина, табаку или соли, не уплатив налога. А часть налога, который мы платим, даётся законом -- как привилегия или ссуда -- тем, кто богаче нас. Другие пользуются законом, чтобы поднять цены на хлеб, мясо, железо или одежду. Значит, так как каждый использует закон для собственной выгоды, то мы тоже хотели бы использовать закон к нашей выгоде. Мы требуем от закона право на пособие, т.е. на ограбление в пользу бедняков. Для получения этого права нам тоже следует стать избирателями, чтобы организовать Нищету широкого охвата в свой собственный класс, как вы организовали широкомасштабную Защиту вашего класса. Так что не рассказывайте нам, нищим, что вы будете действовать ради нас и бросите нам словно кость, как предлагает г-н Мимерель, 600 000 франков, дабы нас утихомирить. У нас другие притязания. В любом случае мы желаем договориться на свой счёт, раз остальные классы договорились на свой!

И что ответишь на этот довод!

Извращенный закон ведет к конфликту

До тех пор, пока соглашаются с тем, что закон можно отклонить от его истинной цели, и что он может применять насилие к собственности, вместо того, чтобы её защищать -- до тех пор у всех будет желание участвовать в создании закона, чтобы либо оградить себя от хищений, либо использовать его для хищений. Политические вопросы всегда будут пагубными, господствующими и всепоглощающими. Будет драка перед входом в Законодательную Палату, и борьба в ней будет не менее яростной. Чтобы уяснить это, едва ли нужно изучать то, что просачивается во французское или английское законодательство; ведь понимать предмет значит знать ответ.

Есть ли нужда приводить доказательства, что это отвратительное извращение закона -- вечный источник ненависти и разлада, что оно ведёт к гибели самого общества? Если такое доказательство нужно, взгляните на Соединенные Штаты (в 1850 г.). Нет на свете страны, где больше отводится закону его надлежащая область: защита свободы и собственности каждого. Вследствие этого не видно в мире страны, где социальный порядок покоился бы на более прочном фундаменте. Но даже в США два -- и только два -- пункта, которые всегда подвергали опасности мир в обществе.

Рабство и расценки -- это ограбление

Какие же эти два пункта? Это рабство и расценки. Только в этих двух предметах обсуждения закон, вопреки общему духу республики Соединенных Штатов, принял на себя роль грабителя.

Рабство это насилие закона над свободой. Расценка, тариф это насилие закона над собственностью.

Самый замечательный факт состоит в том, что это двойное узаконенное преступление -- прискорбный пережиток Старого Мира -- единственная вещь, которая может привести и, вероятно, приведёт к разрушению Союза Штатов. Действительно, нельзя представить себе в самой сердцевине общества более поразительного явления, чем это: закон выступил в роли орудия несправедливости. А если этот факт вызовет ужасные последствия для США, где надлежащее предназначение закона было извращено только в частных случаях рабства и расценок, то каковы должны быть последствия для Европы, где извращение закона является принципом, системой?

Г-н Монталамбер <политик и писатель>, принимая мысль, содержащуюся в знаменитой прокламации г. Карлие, сказал: "Мы должны воевать против социализма". Cогласно определению социализма, выдвинутому г. Шарлем Дюпеном, он подразумевал: "Мы должны воевать против ограбления".

О каком же ограблении он говорил? Ведь есть два рода ограбления: законное и незаконное. Не думаю, что незаконное ограбление -- такое как кража или мошенничество, которые определяет, предусматривает и карает уголовное уложение -- можно назвать социализмом. Это не тот вид хищения, который систематически угрожает основам общества. Так или иначе, война против этого вида ограбления не ждала приказов со стороны этих господ. Война против незаконного грабежа велась с начала мира. Задолго до Февральской революции 1848 г. , задолго до появления даже самого социализма Франция обзавелась полицией, судьями, жандармами, тюрьмами, темницами и эшафотами с целью борьбы против незаконного ограбления. Сам закон ведет эту войну, и моё пожелание и мнение состоит в том, что следует поддерживать такое отношение к хищениям.

Закон защищает ограбление

Но он не всегда это делает. Порою закон защищает грабёж и участвует в нём. Т. е. бенефициарии [бенефициарий -- лицо, получающее доходы с доверительной собственности или выгоду от собственности, утверждённой в его пользу (прим. перев.)] избавляются от стыда, опасности и угрызений совести, которые в противном случае повлияли бы на их поступки. Порою закон ставит целый аппарат судей, полиции, тюрем и жандармов на службу грабителям и, защищаясь, трактует пострадавшего как преступника. Короче говоря, есть законный грабёж, и это о нём говорит г-н де Монталамбер.

Этот законный грабёж может быть лишь отдельными пятном ржавчины среди законодательных мер народа. А раз так, то лучше всего стереть его с минимумом речей и разоблачений, невзирая на гам со стороны обоснованных интересов.

Как распознать законное ограбление

Как же распознавать это законное ограбление? Достаточно просто. Это происходит тогда, когда закон отбирает у каких-либо лиц то, что им принадлежит и отдаёт другим лицам, которым это не принадлежит. Это происходит тогда, когда закон благоволит одному гражданину за счёт другого, поступая так, как сам гражданин поступить не может, не совершая преступления.

Тогда отмените этот закон без промедления, так как это не просто зло как таковое, но и плодовитый источник дальнейшего зла, ибо он порождает репрессии. Если такой закон, который может быть отдельным случаем, не отменить незамедлительно, то он будет распространяться, множиться и развиваться в систему.

Лицо, которое извлекает выгоду из этого закона, будет только жаловаться, защищая свои благоприобретённые права. Оно будет жаловаться, что государство обязано защищать и поощрять его частный промысел, что такая процедура обогащает государство, поскольку защищённый промысел способен жить дальше и обеспечивать более высоким жалованием бедных работников.

Не слушайте эту софистику обоснованных интересов. Принятие этих доводов превратит законное ограбление в целую систему. Фактически это уже произошло. Современная иллюзия -- это попытка сделать богаче каждого за счёт кого-нибудь другого, сделать грабёж всеобщим под предлогом организации его.

У законного ограбления много названий

Итак, законное ограбление может совершаться бесконечным количеством способов. Следовательно, у нас бесконечное количество планов для его организации: тарифы, протекционизм, пенсии, ссуды, льготы, прогрессивное налогообложение, общественные училища, гарантированные рабочие места, гарантированные прибыли, минимальные оклады, право на пособие, право на орудия труда, безвозмездные кредиты и т.д., и т.д. Все эти планы в целом с их общей целью -- законным грабежом -- учреждают социализм.

Теперь, поскольку при таком определении социализм -- это собрание доктрин, то какую атаку можно провести против социализма, помимо войны доктрин? Если вы найдете эту социалистическую теорию ложной, нелепой и злой, то отвергните её. А чем она более ложна, нелепа и зла, тем легче её отвергнуть. Сверх всего проч., если желаете быть сильным, начинайте выкорчевывать всякую крупицу социализма, которая может прокрасться в ваше законоуложение. Это будет нелёгкая задача.

Социализм -- это узаконенное ограбление

Г-на де Монталамбера обвинили в стремлении бороться против социализма грубой силой. С него следует снять это обвинение, так как он спокойно заявил: "Война, которую нам надо вести против социализма, должна быть в гармонии с законом, честью и справедливостью."

Но почему г-н. де Монталамбер не видит, что поставил себя в порочный круг? Употреблять закон для противостояния социализму? Но сам социализм полагается именно на закон. Социалисты хотят ввести в практику законное ограбление, а не незаконное. Социалисты, подобно прочим монополистам, хотят сделать закон своим оружием. А если в один прекрасный день закон встанет на сторону социализма, то как его можно использовать против социализма? Поскольку ограбление подстрекается законом, он не боится ваших судов, жандармов и тюрем. Скорее он призовет их на помощь.

Чтобы предотвратить это, вы преградили бы социалистам доступ к законотворчеству? Вы не допустили бы социалистов в Законодательную Палату? Вы не добьётесь успеха, предрекаю я, пока законное ограбление продолжает оставаться главным делом законодательства. Поступать иначе -- нелогично, даже абсурдно.

Этот вопрос легального грабежа надо решить раз и навсегда, и есть только три пути сделать это:

1. 
   Немногие обворовывают многих.
   
2. 
   Все обворовывают всех.
   
3. 
   Никто не обворовывает никого.
   

Ну, а будучи вполне искренним, можно ли от закона требовать чего-либо, кроме отсутствия грабежа? Можно ли закон, который с необходимостью требует применения силы, использовать для чего-либо, кроме защиты прав каждого? Ручаюсь,. никому не выйти за рамки этой цели не извращая ее и, следовательно, не поворачивая силу против права. Это самое пагубное и нелогичное социалистическое извращение, которое можно вообразить. Следует согласиться с тем, что истинное решение в области общественных отношений, которое столь долго ищут, содержится в простом девизе: закон есть организованное правосудие.

Значит, следует утверждать: когда правосудие организовано законом, т.е. силой, то это исключает идею использования закона (силы) для налаживания и регулирования какой бы то ни было человеческой деятельности, будь то труд, благотворительность, сельское хозяйство, торговля, промышленность, образование, искусство или религия. Налаживание посредством закона чего угодно неизбежно разрушила бы основополагающую организацию -- правосудие. В самом деле, как можем мы представить себе применение силы против свободы граждан и, следовательно, против справедливости, т.е. против своего надлежащего предназначения?

Соблазнительная привлекательность социализма

Здесь я сталкиваюсь с самым популярным заблуждением нашего времени. То, что закону следовало бы быть справедливым, не считают достаточным; он должен быть филантропическим. Им также недостаточно, чтобы закон гарантировал каждому гражданину непринуждаемое применение своих способностей для физического, умственного и нравственного самосовершенствования. Напротив, требуют, чтобы закон впрямую повышал благосостояние, образование и нравственность всей нации.

В этом соблазнительная привлекательность социализма; и я повторяю вновь: эти два применения закона прямо противоречат одно другому. Нам надо сделать выбор между ними. Гражданин не может в одно и то же время быть свободным и несвободным.

Принудительное братство убивает свободу

Однажды г-н де Ламартин написал мне следующее: "Ваша доктрина -- лишь часть моей программы. Вы остановились на свободе, я иду дальше -- к братству." Я ответил ему: "Вторая половина Вашей программы уничтожает первую."

В самом деле, мне представляется невозможным отделить слово "братство" от слова "добровольное". Мне не понять, как можно легально навязать братство без легального упразднения закона и, следовательно, без легального растаптывания правосудия.

У легального ограбления два корня. Один из них, как я уже сказал, лежит в человеческой алчности, другой -- в ложной филантропии. В этом смысле, думаю, мне следует объяснить точно, что я подразумеваю под словом "ограбление" [во французском оригинале Бастиа употребляет слово "spoliation" (прим. перев.)].

Я не употребляю, как это часто делается, это слово в каком-нибудь смутном, неточном, приблизительном или метафорическом смысле. Я использую его в научно принятом значении: для выражения понятия, обратного понятию собственности (заработная плата, земля, деньги или что угодно). Когда часть имущества передаётся от лица, владеющего им -- без согласия и возмещения, насильно или обманом -- кому-либо, кто им не владеет, то я заявляю, что собственность подверглась насилию; акт ограбления совершён.

Я утверждаю, что это акт -- есть в точности то, что закон, казалось бы, должен подавлять всегда и везде. Когда закон сам совершает акт, который ему полагается подавлять, то я заявляю, что грабёж все-таки произведён и добавляю, что с точки зрения общества и имущества эта агрессия по отношению к правам даже хуже. Однако, в этом случае легального ограбления лицо, получающее выгоды, не отвечает за акт грабежа. Ответственность за этот легальный грабёж лежит на законе, на законодателе и самом обществе. Тут кроется политическая опасность.

Можно сожалеть о напористости слова "грабёж". Я тщетно пытался подобрать нерезкое слово, так как я никогда -- особенно сейчас -- не желаю привносить словами раздражение в наши рассуждения. Т.е., поверят мне или нет, я объявляю, что не намерен подвергать нападкам чьи-либо намерения или мораль. Я скорее нападаю на идею, которая, по-моему, ложна, на систему, которая кажется мне несправедливой, на столь независимую от личных намерений несправедливость, которую каждый из нас невольно питает и от которой страдает не зная причины страдания.

Здесь не ставится вопрос об искренности тех, кто выступает адвокатом протекционизма, социализма и коммунизма. Любой автор, который хотел бы этого, должно быть, пребывает под влиянием политического духа или политического страха. Однако, следует подчеркнуть, что протекционизм, социализм и коммунизм -- в основе одно и то же растение в трёх различных стадиях роста. Всё, что можно сказать: легальный грабёж легче рассмотреть в коммунизме, ибо это полное ограбление, и в протекционизме, ибо там грабёж ограничен специфическими группами и отраслями промышленности. [Если бы монополия, особая привилегия против конкуренции под государственным покровительством предоставлялась какой-то одной группе во Франции, например, литейщикам, то эта акция была бы таким явным легальным ограблением, что не могла бы длиться долго. Именно поэтому мы видим все защищённые покровительством коммерческие предприятия, сведёнными в общее дело. Они даже организовались таким образом, чтобы выступить в роли представителей всех, кто трудится. Они чувствуют инстинктивно, что легальное ограбление не считается больше таковым, когда оно обобщено. ( прим. автора)]

Следовательно, из этих трёх систем социализм -- самая расплывчатая, самая нерешительная и, значит, самая искренняя стадия развития. Однако, намерения личности, искренние или неискренние, здесь не рассматриваются. Фактически я уже сказал, что легальное ограбление отчасти базируется на филантропии, даже если она ложная.

После такого разъяснения рассмотрим же значимость, происхождение и направленность этого популярного страстного желания -- стремиться решить вопрос всеобщего благоденствия путём всеобщего ограбления.

Поскольку закон организует правосудие, то социалисты спрашивают, отчего бы закону не организовать ещё и труд, воспитание и религию.

Отчего бы не употребить закон для этих целей? Оттого, что он не смог бы организовать труд, воспитание и религию без нарушения правосудия. Мы должны помнить, что закон это сила, а, значит свойственная закону функция не может законным образом выходить за рамки функций силы.

Когда закон и сила удерживают человека в рамках правосудия, они не налагают на него ничего, кроме чистого отрицания. Они обязывают его лишь не причинять вреда другим. Они не насилуют ни его личность , ни его собственность. Они охраняют всё это. Они носят оборонительный характер, они обороняют в равной степени права всех.

Безвредность миссии, выполняемой законом и законной защитой самоочевидны, полезность явна, а легитимность неоспорима.

Как однажды заметил один мой друг, заложенная в законе идея отрицания настолько истинна, что утверждение, будто предназначение закона -- обеспечить царствование правосудия, не является строго точным. Следует утверждать, что предназначение закона -- не допускать царства неправосудия.

В самом деле, само по себе существование неправосудия несправедливо. Правосудие возможно лишь при отсутствии неправосудия.

Но когда закон с помощью своего непременного агента -- силы -- предписывает людям регулирование труда, способ или тему образования, религиозную веру или убеждения, тогда закон больше не является отрицанием. Он выступает утверждающей силой по отношению к народу, он заменяет волей законодателя их собственную волю, инициативой законодателя их собственную инициативу. Когда это происходит, то люди больше не нуждаются в обсуждении, сравнении, планировании; все это закон делает за них. Ум становится для людей бесполезным придатком; они перестают быть людьми, они теряют лицо, свободу, собственность.

Попробуйте вообразить регулирование труда, навязанное силой, которое не является насилием над свободой, или передачу имущества, навязанную силой, которая не является насилием над собственностью. Если не сможете примирить эти противоречия, то вам придётся сделать вывод о неспособности закона организовать труд и промышленность без организации правосудия.

Когда политик обозревает общество из своего уединённого кабинета, его ошеломляет зрелище неравенства, которое он видит. Он оплакивает лишения, являющиеся участью многих наших братьев, лишения, которые кажутся ещё более горестными в контрасте с роскошью и богатством других.

Быть может, политик спросил бы себя, не является ли такое положение дел следствием давних завоеваний и разбоя или недавнего легального ограбления. Быть может, он обдумал бы следующее предположение: так как все стремятся ко благосостоянию и совершенству, то не будет ли правосудие достаточным условием для стимулирования наибольших усилий в пользу прогресса и какого только возможно равенства, совместимого с индивидуальной ответственностью? Согласовалось ли бы это с положением об индивидуальной ответственности, которая по Божьей воле дала человечеству возможность выбора между пороком и добродетелью и вытекающими из них карой и вознаграждением?

Но политик никогда не вносит в это философскую мысль. Его рассудок обращается к организациям, комбинациям и договоренностям, законным или по видимости законным. Он пытается исправить зло, увеличивая и увековечивая само явление, вызвавшее зло в первую очередь: легальное ограбление. Мы видели, что правосудие несёт в себе идею отрицания. Есть ли хотя бы одно из этих "законных" действий с идеей утверждения, которое не несёт в себе принципа ограбления?

Вы говорите: "Есть люди, у которых нет денег" -- и обращаетесь к закону. Но закон не грудь, сама наполняющаяся молоком; и у закона нет молочных жил, наливающихся молоком от какого-нибудь источника вне общества. Ничто не поступит в общественную казну в пользу одного гражданина или одного класса, пока остальные граждане или классы не обеспечат такие поступления. Если каждый изымает из кассы ту сумму, которую вложил, то, разумеется, закон ни у кого не крадёт. Но эта процедура ничего не даёт тем, кто не имеет денег. Она не способствует равенству доходов. Закон может стать инструментом уравнения, только когда он берёт у одних лиц и отдаёт другим. Когда закон поступает так, то он -- инструмент грабежа.

Учтя это, рассмотрите покровительственные расценки, ссуды, гарантированные прибыли, гарантированные рабочие места, программы по облегчению быта малообеспеченных, общественное воспитание, прогрессивное налогообложение, безвозмездные кредиты и общественные работы. Вы обнаружите, что это всегда строится на узаконенном ограблении, на организованной несправедливости.

Закон и образование

Вы говорите: "Есть недостаточно образованные люди" -- и обращаетесь к закону. Но сам по себе закон -- не сияющий светоч учения. Закон простирается над обществом, где у одних есть знания , а у других нет, где одним гражданам надо учиться, а другие могут учиться. Для образования в этом смысле закон имеет лишь две альтернативы: Он может разрешить свободные и добровольные взаимоотношения между обучающими и обучаемыми, или поступить против воли людей в этом вопросе, взяв у некоторых из них достаточно для оплаты учителей, которые назначаются правительством с целью бесплатного преподавания.

Вы говорите: "Вот люди, которым не достает нравственности и религиозного чувства" -- и обращаетесь к закону. Но закон есть сила; и надо ли мне говорить о том насколько насильственны и тщетны такие действия как применение силы в отношении нравственности и религии?

Казалось бы, социалисты, даже будучи самоуспокоенными, не могут не видеть этот чудовищный легальный грабёж, который вытекает из таких систем и таких усилий. Но что делают социалисты? Они благоразумно маскируют этот легальный грабёж от других -- и даже от самих себя -- под обольстительными именами братства, единства, организованности и сообщества.

Поскольку мы так мало требуем от закона -- (всего лишь правосудия!), то социалисты в связи с этим заключают, что мы отвергаем братство, единство, организованность и сообщество. Социалисты клеймят нас названием индивидуалисты. Но мы уверяем социалистов, что отказываемся признавать только принудительную организацию, а не естественную. Мы отвергаем те формы объединения, которые созданы принудительно, а не свободно. Мы отвергаем принудительное братство, а не подлинное. Мы отвергаем искусственное единство, избавляющее людей от индивидуальной ответственности, только и всего. Мы не отрицаем естественного единства человечества под рукою Провидения.

Социализм, подобно другим теориям, от которых он происходит, путает понятия "правительство" и "общество". В итоге, всякий раз, когда мы возражаем против того, что делается правительством, социалисты делают вывод, что мы возражаем против таких деяний как таковых. 

Мы порицаем государственное образование. Тогда социалисты говорят, что мы против любого образования. Мы протестуем против государственной религии. Тогда социалисты говорят, что мы не хотим вообще никакой религии. Мы не согласны с равенством по воле государства. Тогда они говорят, что мы против равенства; и т.д., и т.д. Это всё равно, что обвинять нас, будто мы не хотим , чтобы люди питались, потому что мы не хотим, чтобы государство выращивало зерно.