Заметки, эссе, диалоги

Олжаса я у дяди в то время часто видел и при встрече сказал ему, что он, конечно, титан. Олжас Омарович ответил шуткой: «Титан – это кипятильник». Я приносил свои стихи, показывал их Олжасу, он читал. Потом сказал: «Можешь отнести в издательство».

А знаменитая алма-атинская ночная прохлада сейчас еще есть, но уже уходит.

Дома в то время были на уровне деревьев, высоток – единицы…

Майя Плисецкая, приехав Алма-Ату, сказала: «Здесь дома отдыхают в тени деревьев». Сейчас уже деревья пропадают в тени домов – никуда не денешься, город развивается. Мне кажется, от тех времен остался еще тот воздух – воздух поэзии Алма-Аты, особенно в конце августа – в начале сентября, когда изумительно пишется.

Я уже учился на последнем курсе института, у дяди – архитектора Шоты Валиханова – в доме собирались Олжас, Аким Тарази, Асанали Ашимов, Камал Смаилов, Азербайжан Мамбетов. Все эти люди относились к той волне творческих людей, которая появилась в Казахстане после ХХ съезда партии. Разница между ними и мной была лет пятнадцать, но тем не менее именно в те годы я получил очень важную для себя среду общения.

Олжас тогда начинал «Аз и Я» писать. У Азербайжана Мамбетова были успехи на сцене как у режиссера. Асанали Ашимов стал всесоюзно известным актером кино, Камал Смаилов – популярным журналистом и кинематограф возглавлял, Аким Тарази писал талантливую прозу.

Одним из любимейших мест в Алма-Ате у творческих людей в то время был уголок у здания Академии наук.

Сегодня этим людям уже 65-70 лет, они – достояние республики, их надо беречь, сохранять то созидательное, творческое начало, которое они представляют.

Любой творческий человек, который родился в Алма-Ате, в Казахстане, – достояние республики. Многие это понимают, но многие – нет.

Около кафе «Акку», где чаще всего случались наши поэтические посиделки, лебеди плавали, вокруг росли ивы плакучие, а весь потолок в самом кафе был пробит пробками от шампанского. Основным шиком у нас было, чтобы пробка пробила пластмассовый потолок.

Когда полны мы были ожиданья,

Когда цикад еще был полон звон,

На безымянной площади свиданья

Тюльпаном ночь дышала сквозь бутон,

Сочувствуя, гасили окна зданья,

И нам во след вздыхал седой бетон.

Осталась вместе с нами, а точнее в нас его любовь к Алма-Ате, к городу Верному.

Дмитрий Федорович Снегин – из тех людей, которые всю жизнь остаются верны месту своего рождения. Остаются верны и своим призванием, и своим творчеством, и своей реальной жизнью. Он как-то ненавязчиво, но всей глубиной своей прекрасной души любил ландшафты Семиречья и был великим сыном Белого города у подножья Заилийского Алатау. «Мой город во Вселенной знаменит тем, что его ничем не заменить», – написал когда-то Олжас Сулейменов об Алма-Ате. Эти строки часто повторял и Дмитрий Снегин.

О его вечно молодом городе знали во всем мире. В том числе – благодаря многогранному творчеству Дмитрия Федоровича, уроженца города Верного, оставшегося верным городу у гор.

По поэтическому духу среди кинематографистов я все-таки ближе к Сатыбалды Нарымбетову. У него тоже было не все гладко, но он остался чист, порядочен, честен. Я радуюсь его успехам во Франции. Его фильмы, конечно, на любителя, но о своем детстве он хорошо сказал и в книге, и в фильме.

«Конечная остановка» Серика Апрымова для своего времени была очень мощной. Калыкбек Салыков, Рашид Нугманов, Булат Шманов, Сергей Азимов – это хорошая, сильная школа. Лейла Аранышева – все мое кинематографическое развитие происходило у нее на глазах. Она была вторым режиссером, я – ассистентом, она – режиссером, я – вторым режиссером...
Ораз Рымжанов
Недавно от нас ушел Ораз Рымжанов, который снял фильм «Полигон». Когда-то мы с ним работали на кинохронике, чуть ли не весь Казахстан объездили. Он тогда оператором работал. Чтобы показать, какой стремительный бег у колеса, Ораз за­ставлял себя привязывать к машине и в таком положении снимал. Та доброта, которой обладал он, навсегда у меня в памяти. Выть хочется, когда думаешь, что его уже нет.
Мой друг Эмиль Лотяну
Стихи поэта Эмиля Лотяну менее известны, чем знаменитые фильмы кинорежиссера Эмиля Лотяну: «Ждите нас на рассвете», «Это – мгновение», «Красные поляны», «Лаутары», «Табор уходит в небо», «Мой ласковый и нежный зверь», «Анна Павлова».

Начиная с тех самых шестидесятых годов, эти фильмы покорили не один миллион кинозрителей в разных странах мира. Да и сейчас, в эпоху телевидения, достаточно взглянуть на телепрограмму того или иного коммерческого канала, чтобы убедиться: редкая неделя обходится без фильмов этого прекрасного мастера, рыцаря поэтического экрана.

Эмиль Лотяну верен тому индивидуальному авторскому началу, без которого нет поэзии. Для него, поэта милостью божьей, мало создавать поэтические образы и метафоры только на чистом листе бумаги. Эмиль Лотяну во всех своих фильмах и кинокамерой, и музыкой, и игрой актеров творит поэтический мир. Оставаясь верным реалиям времени и человеческой психологии, он преображает их в ту поэтическую правду, которую исповедует как человек и как художник.

Создается впечатление, что образам Эмиля Лотяну тесно жить в каркасе строфы его поэтических книг. Им необходим полет, словно птицам, рвущимся с места своего рождения ввысь, в бездонное пространство нашего общего неба.

И это божественное перевоплощение поэтического духа уже не принадлежит его создателю, это все становится достоянием народа, неотъемлемой частью общекультурного процесса на стыке веков.

Когда-то Эмиль Лотяну обронил фразу, что приходит время прозы. Может быть, это на самом деле так. И все же проза подождет. Особенно после всемирного Года Пушкина, когда вновь стал проявляться живой интерес к поэзии во многих уголках нашей планеты.

Эмиль Лотяну – поэт в кинематографе. Это гораздо лучше, чем просто поэт. Одно дело написать стихотворение на бумаге, а другое дело – фильм поставить. Лотяну переводили прекрасные поэты – Юрий Левитанский, Юнна Мориц, многие другие, но он предпочел раствориться поэтической строкой в своих героях, поставил прекрасные фильмы, которые вечны, которые пережили земную и реальную жизнь своего создателя, впитав его поэтический дух всей тканью экранного полотна.
Алатау и Фудзияма
Хотел бы снять фильм, надо только приобрести пленку «Кодак», но это трудно, почти невозможно, ибо очень дорого.

Проще снять фильм обычной видеокамерой и посвятить его Алма-Ате. Когда мы строили типографию, на дереве старого дома я увидел японские иероглифы. Эти дома, рассказали старожилы, возводили в Алма-Ате еще пленные японцы в 1946 году. Я представил себе японца, волею судьбы оторванного от Родины. Он строил дом, любовался панорамой гор и видел вместо них свою Фудзияму… А возможно, он влюбился в девушку-казашку и написал ей на дереве послание. И оно дошло до сегодняшнего времени… Чем не сюжет?

Прекрасные, неизученные места на южном побережье Иссык-Куля. Как-то я пошел к священному камню с изображением лотоса… Была хорошая погода, с деревьев свисали созревшие абрикосы, в голове возникали только хорошие мысли… Это была почти библейская дорога. К камню я подошел, сняв свои запыленные сандалии. А внизу дышала в дымке синяя чаша Иссык-Куля. Возможно, и этот мотив ляжет в основу фильма… «О! Драгоценный камень, сверкающий в цветке лотоса» или «Драгоценность – в цветке лотоса». Так примерно звучит в переводе с тибетского надпись на камне.
* * *

Я издал две книги энциклопедического характера «Кино Казахстана. Кто есть кто». Первая книга была издана в 2000 году и вызвала исключительный интерес в нашей стране и за рубежом, она стала на сегодня не только настоящей библиографической редкостью, но и одним из самых востребованных пособий по национальному кинематографу для студентов творче-ских вузов и специалистов, занимающихся вопросами казахского кино. Успеху этого издания способствовали одержимость и беззаветная преданность кино автора проекта Тамары Смайловой. Мне доставило большое удовольствие работать с ней над изданием первой книги, а затем и второй.

Вторая книга – это первый в истории казахского кино энциклопедический, биографический и фильмографический справочник, посвященный казахстанским кинематографистам.

Благодаря этой книге в XXI веке можно будет окунуться в кинолетопись прошлого и настоящего. По этой книге потомки будут познавать нас, она к ним придет уникальным кинодокументом нашей эпохи.

Лучше всего, считаю, путешествовать с видеокамерой.

Так были созданы фильмы «Вольный город Франкфурт», «Бессонница: Париж» и «Пуркуа?», «Ландшафты». Я включил в них стихи (в переводе) и музыку известных авторов той страны – получилась как бы видеопоэзия.

Фильмы были представлены на Ялтинском международном телевизионном фестивале. Эти фильмы показали Андрею Вознесенскому, когда он был на вечере поэзии в Алматы. Он очень тепло отозвался, ангажировал один-два фильма. Но это все не самоцель. Мне бы очень хотелось сделать такие же фильмы, посвященные прекрасной природе Казахстана, нашим удивительным местам. Использовать казахский фольклор.

У каждого вида искусства есть нечто общее со всеми остальными, некое связующее звено. Я называю его четвертым измерением воображаемого мира, плазменным состоянием души, когда художественный образ обретает собственную жизнь. Это явление позволяет перекидывать мостик между искусствами, используя, например, в кино поэтические приемы и в литературе – нечто более типичное для кино.

У Чингиза Айтматова, имеющего очень тесные связи с кинематографом, есть образец такого моста в романе «Буранный полустанок», когда похоронная процессия, идущая на родовое кладбище, описывается так, как ее видит парящий в небе орел. Великим мастером соединения искусств был А. Тарковский, который во всех своих фильмах использовал такие приемы воздействия на восприятие зрителя, которые более характерны для поэзии, нежели для кино. А еще до братьев Люмьер Лев Толстой сумел предугадать в «Войне и мире» то, как современный зритель будет воспринимать кинообразы. Более того, он создал их – вспомним хотя бы видения раненого Болконского на поле Аустерлица. В естественном, гармоничном тексте всегда есть видеоряд, а зрительные образы способны породить поэтические ассоциации. Я ощущал за экраном монитора во время работы над своими видеофильмами те же чувства, как когда садился за чистый лист бумаги. Это предчувствие образа, когда еще чуть-чуть – и возникает субстанция, доступная пониманию других людей, несущая в себе объяснение какой-нибудь загадки нашего бытия. Вот такая своеобразная материя оживших образов воображения появляется на стыках искусств. По-моему, подобный синтез станет главной формой творче-ского проявления личности в XXI веке.

Мне пришлось неоднократно бывать во многих странах не в качестве туриста, а в качестве поэта. И во многих странах я использовал для своих поэтических впечатлений не записную книжку или путевой дневник, а простую любительскую видеокамеру. Так возникла идея видеопоэзии, т.е. впечатления о стране сопрягаются с поэзией этой страны и ее поэтами, впитанными тобой ранее при чтении поэтических книг.

Как мне кажется, жанр видеопоэзии – новое явление. Явление не коммерческое, а духовно-гуманитарное. Я не профессионал в кино, но профессионал в литературе и в издательском деле. Мне, как человеку творческому, уже тесно в рамках издания книг и рождения стихов на бумаге.

Я знаком с режиссерским, операторским и монтажным ремеслом, писал когда-то сценарии документального кино, по некоторым из них сняты фильмы. Но это все суета сует. За видеопоэзией будущее. И это будущее может воплотить только поэт.
* * *

Вероятно, есть любители «мыльных опер», но это не то. Мыльные оперы убивают своей плоскостью. В них нет глубины. В фильме в глубине кадра должен «дышать дымок», а в сериалах «дымка» нет.

* * *

Не забыть последний день февраля 1989 года – День рождения и в мыслях, и в последующих действиях всенародного антиядерного движения «Невада-Семей».

Народ, который по первому же зову поэта Олжаса Сулейменова собрался здесь, чтобы вместе со своим кумиром заявить: «Нет атомным испытаниям в Казахстане».

В 1999 году я издал книгу начинающих поэтов «Я – жизнь».

Многие из авторов этого поэтического сборника были в тот исторический день там, вместе со своим народом-читателем. И поэтому закономерно, что этот сборник, эта поэтическая книга посвящена десятилетию движения «Невада-Семей». Сами стихи, возможно, напрямую не связаны с антиядерной темой, но в том, что и авторы, и их творчество освобождены от парализующего страха перед грядущей атомной катастрофой, освобождены благодаря последнему дню февраля 1989 года, есть глубинная, генетическая связь между поэтической книгой «Я – жизнь» и жизнеутверждающими принципами движения «Невада-Семей».

И эти принципы в канун третьего тысячелетия берут верх над цепной реакцией разрушения.
СТЕПНАЯ ЗЕМЛЯ И ЛИТЕРАТУРА
* * *
«Степная земля бесконечна, как время», – сказал казахский поэт Казтуган в начале ХV века. Казахская степь вбирает в себя философские понятия Пространства и Времени.

В этом «космосе жизни кочевника» поэтическому образу всегда отводилось достойное место. Рождению этого образа, на века запечатленного в памяти казахской души, способствовало развитие национальной культуры: петроглифы, народные легенды, мелодии и песни, айтысы – состязания между поэтами – акынами. Дух Великой Степи и сама природа, воспетая мастерами слова, – вот тот базис, на котором из века в век, из поколения в поколение рождались поэтические образы.

В орнаменте ковра есть что-то от арабской

книжной вязи,

И в памяти встают потомками разорванные связи,

И на Великом шелковом пути не стерты города,

И дервиш у костра, купается в глазах его звезда.

Орнаментом ковра эпох связующая нить проведена –

Как будто за орнаментом бетонная раздвинута стена.

Ничто не дальше вчерашнего дня,

Ничто не ближе завтрашнего дня.

Казахская пословица
Репрессии
XX век внес свои «коррективы» в поэзию Казахстана. В годы сталинских репрессий погибли многие казахские поэты – Шакарим, Магжан Жумабаев, Миржакып Дулатов, Ахмет Байтурсынов, Сакен Сейфуллин, Ильяс Жансугуров, Беймбет Майлин и другие. Упоминание их имен – дань уважения и преклонения перед их поэтическим подвигом. Необходимо отметить, что многие из этих поэтов были по разные стороны революционной баррикады. Однако исход их был один – смерть в результате репрессий.

Мне об этом трудно говорить, потому что я не понимаю, почему погибли эти прекрасные люди, за что погиб мой дед в 1932 году. За то, что совершил хадж в Мекку? Открыл школу в родном ауле? За то, что был зажиточным человеком? Да, сегодня он реабилитирован, но я не признаю самого слова – реабилитация. За что реабилитировать моего деда, если никаких преступлений он не совершил? Должны же быть какие-то человеческие ценности, которые не подчинены государственному строю любого режима и любого периода.

Недаром Мухтар Ауэзов предвидел и угадал многое из наших дней, то, что определит нашу жизнь в XXI веке.

Пришла мысль: перевести слова Абая в стихах. А почему бы и нет? Шакарим перевел повесть Пушкина «Дубровский» в стихах и сделал это хорошо. Абай не только перевел письмо Татьяны Онегину, но и сочинил музыку на эти стихи. Абай интуитивно понимал, что такой перевод будет лучше воспринят читателями. Поэты вообще склонны к экспериментам. Я подумал: а почему бы и мне не попробовать изложить слова Абая в сонетах, тем более что они близки к восточной поэзии, к рубаи. Перевел пять слов, три опубликовал. Но я не рискнул свои стихи назвать переводами – назвал их мотивами по произведениям Абая.

Мне приятно, что в книге Абая, выпущенной издательством «Мектеп» в 2003 году, дали эти мои произведения. Герольд Бельгер в предисловии сказал, что и такая форма перевода имеет право на существование.
Не знаю, как я жил до нынешнего дня,

И пройдено, и видено немало.

В любви и в спорах сердце отпылало,

Покой в душе моей. Былого нет огня.

Что в этой жизни остается для меня?

Мне, грешному поэту, не пристало

Себя аллаху посвятить, стихи кляня;

Аллаха мое сердце не искало.

Приумножать стада, увольте, не хочу.

И степью управлять, увы, не по плечу.

Не облегчить людские мне страданья.

И свои мысли, и живую свою речь –

Все это в СЛОВО остается мне облечь.

Тебе, о человек, мои признанья!..

Я переводил Магжана, Шакарима, других репрессированных поэтов, потому что мною двигало не только чувство справедливости, но и желание открыть их творчество для русского читателя.

Сдал в типографию готовую рукопись стихов Магжана Жумабаева «Пророк». Работал над ней несколько лет и, наконец, исполнил свой долг перед этим поэтом. Он впервые в таком объеме выходит на русском языке.
Рукописи не горят...
Если говорить о казахской литературе, то ХХ век в казахской поэзии – это Магжан и только Магжан, хотя он прожил всего 45 лет. Рукописи не горят, я согласен с Михаилом Булгаковым. Все, что талантливо, когда-нибудь выйдет в свет, как бы это не скрывали от народа. «Я не уверен, – писал Мухтар Ауэзов, – и очень сомневаюсь в том, что каждый из нас, кроме него, останется в литературе».

Магжан – поэт, достигший высот европейской культуры, поэт от Бога, свои поэтические университеты он проходил легко и скрупулезно. Владея в совершенстве казахским, арабским, персидским, турецким языками, а также многими диалектами тюркских народностей, он, еще юношей пройдя школу поэзии Абая и Махамбета, в своем поэтическом развитии не останавливался на достигнутом.

Его творчество было запрещено, в 1938 году поэта расстреляли, до этого десять лет сидел в лагерях на Беломорканале, в Соловках… Легендарная Зылиха апай отвезла письмо в его защиту Екатерине Пешковой, ссылку сократили, он вернулся в Казахстан в 35-36 году, но через год его снова арестовали. Как можно за стихи расстреливать? Но Магжан, мы знаем, был не единственным, такая же участь постигла Осипа Мандельштама, Павла Васильева, Сакена Сейфуллина, Ильяса Джансугурова, Беимбета Майлина и многих других.

Переводили Магжана известные поэты Казахстана и России: покойный Александр Жовтис, Руфь Тамарина, Сергей Мнацаканян, Валерий Антонов, Надежда Чернова, Татьяна Васильченко, Кайрат Бакбергенов, Берик Джилкибаев, Любовь Шашкова,

Изданные на казахском языке арабским шрифтом, эти две книги и открывают, на мой взгляд, эпоху современной казахской поэзии, которая во многом совпала с бурным и прогрессивным началом двадцатого столетия.

Для чего мы создаем переводы? Чтобы читателю из любой страны было понятно то, что близко и понятно пока только на родине поэта.