Заметки, эссе, диалоги

Убежден, что, соприкасаясь ежедневно с наследием Пушкина, читатель календаря невольно осознает себя своеобразным потомком великого поэта, чье высказывание для нас всех дорого и значимо: «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие. Бескорыстная мысль, что внуки будут уважены за имя, нами уже переданное, не есть ли благороднейшая надежда человеческого сердца?»

Наш календарь получил престижную премию на открытом конкурсе московской мэрии, был высоко оценен Российским пен-центром, Российским фондом культуры, Андреем Битовым и Никитой Михалковым.

Это главное событие, однако не единственное, связанное с пушкинским годом. В «пушкиниане» «Жибек жолы» есть также книга «Здравствуй, Пушкин» и небольшая книжица, которая, как говорится, «томов премногих тяжелей», – замечательная новелла Дмитрия Федоровича Снегина «Странные сближения, или вокруг Михайловского».

Когда я вновь и вновь перечитываю Пушкина, то думаю, что стихам потому и дарована славная вечная судьба, что поэт – это совесть нации, совесть народа, совесть человечества. А всем, кто берет поэтическое перо в руки после Александра Сергеевича, «его пример – другим наука».

…6 июня 1999 года незабываемый день – 200 лет со дня рождения Пушкина. Поздно вечером мне звонит Таня Фроловская: «Включи ОРТ!» А там выступает председатель Российского фонда культуры Никита Михалков и держит в руках наш календарь…

В календаре Пушкин мне дорог своей прозой. Она актуальна и сегодня. Она всегда была и останется современной: «Мысль о золотом веке сродни всем народам и доказывает только, что люди никогда не довольны настоящим и, по опыту имея мало надежды на будущее, украшают невозвратимое минувшее всеми цветами своего воображения».
Листок календаря
Листок календаря возвращает нам памятные даты. Их можно просто провозгласить, а можно, например, в день рождения Пушкина прочесть еще его стихи. В этом и есть фантазия жизни, дающая нам веру в то, что и двести лет назад ты тоже жил на этой земле и что какая-то часть твоего «я» будет жить на ней и через двести лет.
Юбилейные издания
Памятный календарь был выпущен издательским домом «Жибек жолы» и к 100-летию со дня рождения Каныша Имантаевича Сатпаева – великого сына казахского народа, выдающегося ученого-геолога ХХ века, первого среди казахов горного инженера, первого президента Академии наук Казахстана, первого академика и члена Президиума Академии наук СССР, представляющего республику Востока, крупного организатора науки, общественного и государственного деятеля, лауреата Государственной и Ленинской премий.

Признанием мировой общественностью заслуг академика К. И. Сатпаева как одного из корифеев уходящего века является празднование 100-летия со дня его рождения под эгидой ЮНЕСКО. Это праздник всей казахской науки и всего казахского народа.

Кроме календаря, к этому событию мы издали однотомник статей, написанных им на казахском языке, воспоминания о Каныше Имантаевиче Сатпаеве, книгу-альбом «Родина К. И. Сатпаева», краткую биографию. Скоро читатель получит библиографию и вправе ожидать полную научную биографию академика К. И. Сатпаева. А пока надеюсь, что и подготовленные нами издания принесут свои добрые плоды в дело увековечения памяти академика К. И. Сатпаева.
Русский язык
Москва – центр мировой культуры, и чем ближе духовно мы будем к этому центру, тем благополучнее станет складываться судьба нашей культуры. А я начинаю ее отсчет задолго до нынешних дней. Через русский язык, русскую культуру шел в мировую культуру, в современную цивилизацию путь наших отцов, наш путь. То же самое произойдет с нашими детьми и внуками. Я счастлив, что мое знание русского языка позволяет мне рассказать русскому читателю о моем народе, о наших поэтах. Думаю, не я один так думаю, что подобная связь – столь необходимое звено – не прервется.

Всех нас объединяет великий язык Пушкина, язык великой русской литературы как инструмент выражения своего национального восприятия. Если отбросить все политические и идеологические каноны и постулаты прошлого, то сейчас мы находимся в процессе ренессанса. Нам необходимо это живительное культурное пространство. Оно было, оно есть, оно будет. Русскоязычное пространство заложено в нас генетически. Мы воспитаны не только на Абае и Махамбете, Рудаки, Омаре Хайяме и Хафизе, но и на Пушкине, Марине Цветаевой, Андрее Платонове. Через восприятие русской литературы мы узнавали и европейскую. Мосты этой культуры нам необходимо свести и, как атлантам, держать это небо нашего единого культурного пространства для нас и будущих поколений.

– Саша, может, достаточно?

На что руководитель семинара, видя притихшую аудиторию, только разводил руками.

…Когда летом 1976 года фильм «Зеркало» без афиш и без рекламы впервые показали в Алма-Ате в кинотеатре «Алатау», известный кинооператор Михаил Федорович Аранышев, глядя на многочисленных людей, идущих к дверям кинотеатра, сказал мне:

– Есть некий нерв в нашем обществе, который в мгновение ока дает знать о себе. Даже если бы этот фильм показывали только в каком-нибудь районном центре, люди все одно узнали бы об этом… И устремились бы туда.

Евгений Винокуров
Евгений Михайлович Винокуров заведовал отделом поэзии в журнале «Новый мир». Мне тогда было 25 лет, я работал ассистентом режиссера на «Мосфильме» и приходил к нему со своими первыми стихами. Он же тогда занимался переводами казахских поэтов и со мной советовался. «Как, на ваш взгляд, это получилось? А как – это?» «Все замечательно, – отвечал я, – все классно!» «Нет, – сомневался он, – может, вот эту строку надо чуть-чуть переделать?…»

Однажды он пришел на наш семинар. Когда зашел в аудиторию, оглядел всех и кивнул. Мы сидели в конце комнаты с Сережей Мнацаканяном, было не совсем понятно, кому именно из нас кивнул мэтр, хотя было ясно, что именно нам. Сергей надеялся, что избран он, но я-то не сомневался, что Евгений Михайлович кивнул именно мне…

Винокуров все время боролся с болезненной полнотой. Он то безразмерно полнел, то худел. Был коренным москвичом, мама его была партийным работником. Жизнь его поколения вся пришлась на эпоху соцреализма – от начала до конца. Лучшие его представители были честными и порядочными художниками слова до конца жизни, они передали нам то доброе и вечное, что зовется поэзией. Винокуров был поэтом. Белла Ахмадулина, Евгений Евтушенко, другие гремевшие в то время поэты на него оглядывались…

Евгений Михайлович умер тихо и незаметно в 92-м или 93-м году. Об этом никто не знал, и провожать его пришло мало людей. Когда-то он написал стихотворение о больном, о котором забыли все, и пришла к нему в больницу только двоюродная бабка, которая принесла ему в сетке банку болгарских помидоров. Он как бы предугадал свою кончину.

Мальчишки во дворах с гитарами до сих пор поют песню о Сережке с Малой Бронной и Витьке с Моховой. Песню о его поколении и о нем самом.

Александр Межиров
Александра Межирова на литературных курсах мы за глаза называли Моисеем. Он «ставил руку» многим известным поэтам, в том числе Евтушенко и Ахмадулиной. Межиров был коренным москвичом, очень интеллигентным человеком, говорил, заикаясь, и был готов сгореть со стыда, когда Москва превратилась в базар и пол-России ездили в нее за колбасой.

Межиров был верен Баратынскому и Бунину, золотому и серебряному веку поэзии. У него есть прекрасные стихи, но он понимал, что останется в поэзии одним своим стихотворением – «Коммунисты, вперед!» Он возможно и не был членом партии, но у него была святая вера, и нам следует склонить голову перед этой святостью.

Когда я учился на курсах, то любил экспериментировать. Интересовался переводами. Начал переводить «Кыз Жибек». Некоторые отрывки показал Межирову. Большой мастер перевода, он посоветовал: «Переводи, Бахытжан, только не неси сразу в журнал!»

Так и пошло, год за годом…В последнее время Межиров живет в Нью-Йорке. Трудно сказать, почему он туда уехал, возможно, как Морис Симашко, по семейным обстоятельствам, возможно, испугался российского антисемитизма. Слышал, что он то ли работал в книжном магазине, то ли продавал газеты на Брайтон Бич…

…Я представляю, что сейчас, будучи глубоким стариком, в своей нью-йоркской квартире он открывает один из томиков своих стихов и читает: «Коммунисты, вперед, коммунисты, вперед!»
Именитый корректор

(анекдот)

– Комментарий не надо. Это ясно и так.

Главному редактору «Правды» Поспелову позвонил Сталин:

– Мне что, пойти к вам в газету корректором? Что это за выражение «комментарий не надо»?

Поспелов замер от страха, а Сталин бросил трубку.

Стихотворение было выброшено из уже набранного сборника.

Нас долгие годы учили, что материя первична. Обратите внимание, у маленьких детей глаза всегда открыты добру. Добро первично.

Хотя у поэта А. Межирова есть такие строчки:
«Эта истина слишком стара,

С ней давно примириться пора.

Человек никогда не прощает

Сотворенного кем-то добра.

Потому что добро унижает».
Почему так сказал поэт? Наверное, потому что любой человек по сути своей – созидатель. И он больше нуждается в добром слове, чем в материальной помощи. В материальной помощи есть элемент унизительности, поэтому лучше говорить о добре духовном.
Московская быль
Одно время по Москве ходила то ли легенда, то ли быль, и истинный герой ее не установлен. Может быть, это был поэт Александр Межиров, возможно, Евгений Винокуров.

Западная Украина. Весна. 1944 год. Молодому лейтенанту, командиру взвода, который писал стихи, очень хотелось издать свой поэтический сборник.

Он нашел полуразрушенную типографию, печатника и под дулом автомата заставил его набирать свой сборник. Для молодого лейтенанта стихи тогда значили больше всего на свете – больше войны, больше весны, больше наказания, которое, понятно, он мог получить за свой поступок…

Утром книжка вышла в свет. А еще через несколько лет он поступил в Литературный институт и стал поэтом.

Иногда одна только торопливая запись может разрушить уже с годами сложившееся мнение о человеке. Кто-то из литературоведов рассказывал, что во времена Н. С. Хрущева из архивов КГБ достали дело Демьяна Бедного.

Под таким литературным псевдонимом писал стихи, частушки и агитки поэт Ефим Придворов. По указанию Троцкого или Сталина в его распоряжении был паровоз, который возил поэта с его агитками по всему Союзу. Была огромная квартира в Кремле. А затем, как это часто случалось у нас в стране, все это было изъято, ибо поэт впал в немилость властям.

В последние годы перед смертью он пил и был под негласным надзором НКВД.

К делу был приложен отчет о гульбе Демьяна Бедного с какой-то зазнобой в ресторане ЦДЛ, а также подшита мятая салфетка, на которой неровной рукой поэта было начертано:

Никуда я не сбегу,

Уменя одышка.

Бабу эту ....

И на этом крышка.

Поэт чувствовал, что за ним следят, но, несмотря на страх, остался верен своему поэтическому слову, написав эту частушку.

Он обладал особым даром – умением восхищаться другими, был искренен и влюбчив, умел посмеяться над собой и оставил нам удивительные «Записки нетрезвого человека».

Он родился в 1940 году в Ленинграде. Еще в юности, в 22-23 года от роду, познакомился с Анной Ахматовой, чью дружбу и нравственное влияние пронес через всю свою жизнь «...как некий душевный загар... отсвет сердца».

Был судим, отбыл ссылку. В 1972 году эмигрировал из СССР, куда уже не вернулся. К судьбе Бродского в максимальной степени приложимы слова его любимого поэта Марины Цветаевой:

«Всякий поэт по существу эмигрант, даже в России. Эмигрант Царства Небесного и земного рая природы. На поэте – на всех людях искусства – но на поэте больше всего – особая печать неуюта, по которой даже в его собственном доме – узнаешь поэта. Эмигрант из Бессмертия во время, невозвращенец в свое небо».

Сам же Иосиф Бродский так определил свой дар:

«Поэт – это тот, для кого всякое слово не конец, а начало мысли, кто, произнеся «Рай» или «тот свет», мысленно должен сделать следующий шаг и подобрать к ним рифму. Так возникают «край» и «отсвет» и так продлевается существование тех, чья жизнь прекратилась».

Земная жизнь человека Иосифа Бродского прекратилась. Жизнь Поэта Иосифа Бродского не прекратится никогда – это тот край русской словесности, на котором лежит отсвет бессмертия.
Этот текст некролога опубликовали мы с поэтом Александром Шмидтом на страницах «Казахстанской правды» в те траурные дни января.
Станислав Лесневский
Критик и литературовед Станислав Стефанович Лесневский вместе с поэтом Александром Межировым вел наш поэтиче-ский семинар на Высших литературных курсах.

При нем всегда был большой портфель с поэтическими новинками и с книгами из своей библиотеки, которые он нам, семинаристам, ненавязчиво предлагал прочесть и сделать свой критический анализ.

Нам, приехавшим из разных республик Страны Советов, Станислав Лесневский привил любовь к Некрасову и мы все подписались на полное собрание сочинений Николая Алексеевича Некрасова, первый том которого как раз появился в то время в книжной лавке писателя, а последние тома, по-моему, так и не вышли.

И страны уже той нет, в которой мы жили, и обитаем мы сейчас каждый в своей независимой республике, но у каждого из нас, поэтов, учившихся в Москве, есть в наличии по неполному собранию сочинений русского поэта и издателя. Одним словом, некомплект, виной которому разрыв нашего когда-то единого литературного пространства.

Благодаря Станиславу Лесневскому, благодаря его страстным суждениям о литературе девятнадцатого и начала двадцатого веков, я за время пребывания в Москве более осознанно воспринял и познал творчество Василия Жуковского, Федора Тютчева, не говоря уже об Александре Блоке.

После обсуждения моих стихов на поэтическом семинаре Станислав Стефанович обещал написать свою вступительную статью к моему московскому сборнику.

И двадцать лет спустя сдержал свое слово. В 1999 году в издательстве «Художественная литература» вышел однотомник моего избранного «Над уровнем жизни» с предисловием руководителя нашего поэтического семинара Станислава Лесневского.
Юрий Кузнецов
Умер поэт России. Как написала «Литературка», во сне. Возможно, так и положено поэту уходить из земной жизни вслед за образами своей поэтической души, которые теперь уже облаками бессмертия будут бесконечно плыть во Вселенной нашего мироздания.

Впервые с его творчеством я познакомился в далеком 1975 году на Шестом Всесоюзном совещании молодых писателей и поэтов. Он был одним из его участников.

Стихотворения «Отец», «Сказка об Иване», «Половица» бродили среди делегатов совещания по всем этажам гостиницы «Юность», где целую неделю все мы обитали.

О поэте Юрие Кузнецове рождались легенды в общежитии Литературного института, одна из которых о его прекрасной любви к казахской красавице Батиме, в доказательство любви к которой он прыгнул с верхнего этажа общежития. Он и сам об этом писал в своих воспоминаниях. Поэт Валерий Михайлов на страницах «Казахстанской правды» опубликовал большой очерк о его творчестве и его восточной Музе.

Мы с ним, с Валерием Федоровичем, планировали пригласить Юрия Кузнецова в Астану и в Алма-Ату на вечер его поэзии. Но, увы...

Остались его поэтические книги, остались последователи его, «кузнецовской», школы русской поэзии, и его прекрасные переводы поэзии Абая.

Когда умер Булат Окуджава, мы с Александром Ткаченко находились в Хельсинки на форуме ПЕН-движения. Приехали поездом на следующий день.

Вся Москва оплакивала своего барда летним июньским дождем. Возникала некая аура родства среди людей разных поколений. Они шли по древнему и молодому Арбату, чтобы проститься с певцом их юности, их надежд и ожиданий, которые в большинстве своем не сбылись, не оправдались, но в глубине глаз остался этот огонек светлой печали.

Голос певца плыл из окон Арбата, взлетал нотами москов-ских голубей над разноцветными зонтами.

В такие минуты хочется поделиться последним – и духовно, и материально – тем, что у тебя есть или осталось.

В кармане были остатки от командировочных, долларов сто пятьдесят. Поменял их в обменнике. Вышло миллион деноминированных рублей, который через Русский ПЕН-клуб отдал организаторам похорон.

Как там у Булата Шалвовича?

Дай же ты всем понемногу,

И не забудь про меня.
* * *

Однажды Михаил Павлович Еремин на семинаре, посвященном творчеству Пушкина наглядно показал пример народной смекалки и импровизации на уровне сельского фольклора.

«В одну из деревень средней полосы России заехал заблудившийся по бездорожью приезжий. Увидев сидевших у «Сельпо» скучающих людей, он, открыв дверцу кабины, окликнул:

– Мужики!..

– Покажите языки, – услышал ехидный ответ одного.

– Кто собаку съел, – добавил другой, улыбаясь».

Последнее издание собрания сочинений А. С. Пушкина вышло под наблюдением Михаила Еремина, первый том которого он подписал мне в те далекие восьмидесятые годы прошлого столетия.
Ян Август – поэт XXI века
Эта первая книга Яна Августа могла бы стать двенадцатой книгой Сергея Мнацаканяна, русского поэта, в жилах которого нет ни одной капли русской крови.

Мы подружились на Высших литературных курсах в Москве.

Временами на творческих семинарах он высказывал головокружительные мысли. Его любили за это, уважали и даже восхищались. Для писательской среды такое отношение было редкостью.

Сергей не раз приезжал в Алма-Ату, на землю Казахстана. Здесь у него есть друзья. Космополит по духу, он хорошо чувствовал себя на окраинах империи. Здесь было больше свежего воздуха.

Может быть, поэтому знаменитая фраза Осипа Мандельштама «Халды-балды! Поедем в Алма-Ату…» служила для него и многих моих московских друзей своеобразным паролем при встрече.

В советские годы у поэта выходила книга за книгой. Он не успокаивался, ездил, метался, постигал. Он противостоял многому, человек с мужественной душой. Талантливый и внутренне очень сильный. Его последняя книга вышла в свет к декабрю 1991 года – как раз в момент развала нашей когда-то великой страны. А потом он замолчал надолго.

Эту книгу читать не скучно. Поэт, эссеист, прозаик, он не боится рисковать. Риск – благородное дело!

Книга «Похмелье» вобрала в себя всего несколько стихотворений, написанных в 1992–1997 годах, как он сам говорит, «за время тринадцатой пятилетки»…

Поэзия Сергея Мнацаканяна публицистична, он пытается осмыслить глобальные перемены, произошедшие в бывшей стране под названием СССР, а главное – в умах, душах и судьбах людей, еще недавно называвшихся советскими.

Мне кажется, в отличие от большинства своих коллег, Ян Август станет одним из первых поэтов XXI века.

Произведения нашего друга выходят в свет под новым именем. У творцов Востока подобное имело место: завоевав изве-стность, иные из них добивались ее заново… под новыми именами. А наши страны, которые стали заграницей по отношению друг к другу, всегда остаются Востоком. Поэт не отказывается от прошлого. Просто, как я думаю, он решил переломить и выправить судьбу, когда ему показалось, что она свернула не туда…
Александр Ткаченко
«Халды-балды! Поедем в Алма-Ату...», – этой заклинательной фразой Осипа Мандельштама из его «Четвертой прозы» не раз встречал меня поэт Александр Ткаченко в годы нашей литературной учебы в Москве. С тех пор это стало как бы паролем и начальным ритуалом наших встреч в эпоху бытия двойного стандарта, которого, как мне кажется, многие из моего поколения избежали или, быть может, просто не успели в него окунуться с головой. Надо полагать – к счастью.

Общеизвестно, что поэзия развивается по своим собственным законам и не терпит насилия над своей природой, что накладывает определенную небесную печать на земных носителей этого божественного дара – поэтов; и здесь вряд ли уместны дополнения типа «поэт-строитель» или «поэт-бизнесмен». Многие критики, да и сам Александр Ткаченко не раз проводили некую параллель между его поэзией и футбольным прошлым. Внутренне сопротивляясь этому, я должен, однако, признать, что только он, поэт Александр Ткаченко, неся за спиной прекрасное и трагедийное спортивное прошлое, имел право выдохнуть с горечью: «Судьбу на мыло!» – выдохнуть в своем поэтическом некрологе памяти футбольной команды «Пахтакор», погибшей в авиакатастрофе.

Желание приехать в Алматы, не раз высказанное в шутку Александром Ткаченко, вдруг неожиданным образом обернулось поэтической пропиской в моем городе в виде его книги «Подземный мост». Выход этой книги – итог совместной творческой работы издательского дома «Жибек жолы» и американского поэтического журнала «Пять пальцев».

В потоке классически выстроенных, в силу этого гладких по форме и в большинстве своем безукоризненных стихов многих современных поэтов поэтические вещи Александра Ткаченко по-своему узнаваемы, их не спутаешь, ибо его поэтическая мысль не растворяется в общепринятой строфике, а наоборот, насыщает ту или иную строку, как правило, не только последнюю, насыщает до предела, в результате чего казалось бы привычное словосочетание оборачивается неожиданно свежим звучанием. Все это говорит о мастерстве поэта и несет в себе то, что, по выражению Иосифа Бродского, является «удельным весом поэтического слова». Думаю, что здесь сказалось давнее увлечение Александра Ткаченко высшей математикой и физикой, ибо любая математическая или физическая формула несет в себе, на мой взгляд, поэтический образ и скрытую метафору.

Читатель и без моей подсказки во многих стихах данного сборника найдет тому подтверждение. Даже названия некоторых поэтических книг А. Ткаченко несут начало этой свежести. Например, «По первому свету», «Сотворение мига», «Облом»…

Поэтический взгляд А. Ткаченко полон реалий современного мира, его поэзии присущ конструктивизм, где отдельная человеческая жизнь сопряжена с драмой всего человечества.

Представляя читателю книгу моего друга, я вспомнил, что одна из его поэм «Тень человечества» начиналась так: «Будем нищими, – сказал Бахытжан и уехал в Алма-Ату…» Хочу продолжить эту внешне ничем не примечательную строку: Да, будем нищими, нищими по духу, если прервется наше общение…

Я благодарен поэтам и переводчикам данного издания Роберту Блаю, Даниэлю Вайсборту, Джону Хангу, Бредлею Джордану, Вильяму Смиту, Люси Джилк, Вере Дунхам, Брюсу Конраду, Анастасии Коулз, Томиславу Лонгиновичу, Валентине Синкевич, Алексею Андрееву, Джейсону Виксу, Владимиру Рахманову и др.

Благодарен, что наше общение продолжается – в стихах и жизни.