Заметки, эссе, диалоги

Добрым, отзывчивым гидом в этом лабиринте книжной индустрии Америки был известный американский книгоиздатель Роберт Бенш. Покоряя своим интеллектом, он ненавязчиво давал мне возможность сопоставлять литературный и издательский процессы в нашем непредсказуемом, меняющемся мире, находить точки соприкосновения и перспективные ориентиры.

Незадолго до этой встречи Роберт Бенш побывал в Алматы, где провел недельный семинар по книжно-издательскому делу, он не понаслышке знал и понимал проблемы книгоиздания в Казахстане. Все это давало возможность общаться с ним более откровенно и непринужденно, без так называемого «дипломатического этикета».

Во время посещения колумбийского университета я спросил, какие произведения писателей Казахстана имеются в его книгохранилищах? Роберт Бенш, поговорив с сотрудниками библиотеки, показал на мониторе компьютера обширный перечень имен казахских писателей. Видя, что я приятно удивлен, он улыбнулся и повел непосредственно к стеллажам. Их было несколько рядов, и на торце каждого из них висела табличка: «Literature of Kazakhstan». Чтобы не быть многословным, скажу, что большинство персоналий последнего по году издания справочника Союза писателей Казахстана присутствовало своими книгами на этих стеллажах.

– Жаль только, что все эти книги изданы до 1991 года, – проводя меня вдоль стеллажей, сказал сотрудник библиотеки. – Нам хотелось бы иметь произведения последних лет, а также книги молодых авторов.
* * *

Однажды во Франкфурте, во время пересадки в метро, совершенно случайно столкнулся с Робертом Беншем и обрадовался ему, как старшему брату. Он обо всем расспросил, а после обеда подошел к нашему стенду на книжной ярмарке. Беседа продолжалась за чашечкой кофе.

– Чем помочь? – участливо спросил Роберт Бенш, прощаясь.

– Помоги издать книгу в Америке.

Он кивнул и исчез в людском потоке ярмарки.

Не прошло и полгода, как в трех американских издательствах вышла моя поэтическая книжка «Time of the Silens» – «Время тишины» в переводе прекрасного американского поэта Петера Оресика, а одно из этих трех издательств «Tape astry press» распространило эту книгу по трем своим издательским линиям: Бостон, Торонто, Лондон.

Вот сказочная реальность или реальность сказки нашего издательского мира и нашего сотрудничества. Американец немецкого происхождения Роберт Бенш в один из вечеров моего пребывания в Америке познакомил со своей женой-японкой, которая, являясь книжным графиком, искусно оформляет книги. Роберт Бенш прошел тяжелую и прекрасную школу жизни и несмотря на трудности своего детства, сохранил природную доброту своей богатой души.
Писатель и дипломат
Франциско Паскуаль де ла Парте родился в 1952 году. Изучал русский язык в дипломатической школе Мадрида. Часто бывал в Советском Союзе, во время одного из визитов в Санкт-Петербургский Эрмитаж он познакомился со своей будущей супругой.

Работал в Экваториальной Гвинее, Румынии, Перу, Германии, бывшей Югославии и России, будучи на дипломатическом посту, стал непосредственным свидетелем военного конфликта в Словении, Хорватии, Боснии и Герцеговине, а в 1994-1998 годах работал в России. С 1999 года – Чрезвычайный и Полномочный Посол в Республиках Казахстан и Кыргызстан.

Книга, написанная по впечатлениям, полученным во время работы в Посольстве Королевства Испании в Российской Федерации, предоставляет читателям неповторимую возможность взглянуть на Россию глазами иностранного дипломата. Описание жизненных неурядиц российской женщины в период после распада СССР перемежается с отчетами австрийского дипломата о политической и экономической ситуации в России. Роман «Надя» – это детективно-историческое произведение и одновременно история о любви, основанная на реальных событиях.

В романе исследу­ется последнее десятилетие ушедшего в историю двадцатого столетия. Основное событие это, ра­зумеется, распад СССР и становление независи­мых государств, их непростой путь развития, когда в нашем очень уплотненном и быстро меняющем­ся мире исторические стадии перехода из одной формации в другую сжаты до предела, когда, го­воря известной пастернаковской фразой «И доль­ше века длится день».

Необходимо отметить, что построение рома­на и его монтаж идут по законам телеромана. И это я считаю естественным, ибо в эпоху теле­коммуникаций и электронных СМИ художествен­ный язык телевидения, его принципы диктуют свои условия и свои каноны литературному про­изведению, в данном случае роману «Надя». И не случайно то, что роман насыщен, так сказать «информацией к размышлению». Зачастую даже слышны интонации Ефима Копеляна в подаче информационного материала главным героем романа Куртом Майером...

Ритм повествования и развития сюжета смут­но схож с ритмом «Болеро» Мориса Равеля. Иног­да автор, словно спохватившись, переходит на короткие главы, характерные для художественной прозы нашего технократического времени, иногда повествование переходит в плавное течение веч­ной реки жизни, но современный читатель уже увлечен сюжетом и он по принципу логарифмической линейки желает сам определить, чем закончится та или иная глава. И здесь автор, словно бы перемешивая читательские предпо­ложения, выносит элементы детективного жан­ра. Хорошо это или нет – покажет время, однако в будущей телеверсии романа, а это имеет пра­во на осуществление, данная сторона сюжета может стать основной и определяющей успех этого варианта...

Роман заканчивается следующими фразами: «Из года в год, каждую зиму, безразличный к проис­ходящему, над Москвой кружится и падает снег, оседая на высящихся вдоль улиц фонарях и пре­вращая их в белеющие на черном ночном небе огромные вопросительные знаки...» Являясь патриотом своего города Алма-Аты, хотел бы зая­вить, что лучше, чем в Алма-Ате, нигде так не падает ночной снег. Он словно бы бесшумно плы­вет вертикально. И можно даже услышать звук падающего, плывущего снега. Я все это к чему. К тому, что когда-то Пабло Неруда, будучи послом в одной из стран Юго-Восточной Азии, привез оттуда большой цикл новых стихов. Наш Олжас Сулейменов, будучи послом в Италии, привез от­туда фундаментальный труд «Язык письма». Я бы хотел пожелать уважаемому автору, господи­ну Франциско Паскуалю Де Ла Парте написать еще один роман или повесть о жизни в Казахста­не, ибо, поверьте моему опыту, нигде так не пи­шется и творчески не думается, как в благосло­венном городе у подножья гор – Aлмa-Aтe.
Алма-Ата и поэзия
На меня в свое время произвела огромное впечатление строка поэта Абубакара Кайранова, которую можно перевести примерно так: «Мы с детства доверяли свои мечты и помыслы месяцу, луне, и все наши несбывшиеся мечты воплотил месяц над нашим надгробьем». Я ее вновь привожу для того, чтобы стало понятно, как интересна казахстанская поэзия. В ней нашлось место самобытному Жуматаю Жакипбаеву и моему другу, поэту-энциклопедисту Вячеславу Киктенко, большому мастеру поэтической строки Александру Шмидту и верному своему поэтиче-скому слову Улугбеку Есдаулетову.

Мне кажется, что у наших поэтов-алмаатинцев есть что-то общее. Нет, не в творческой манере, а в некоей одухотворенности строки, в том, что их стихи несут в себе живое человеческое тепло. В этом и состоит влияние нашего города. Правда, сейчас оно уже не столь заметно. Уже и имя нашего города вместе с гласной потеряло свое поэтическое звучание.

Конечно, перемены – удел любого большого города. Но чувство грусти по прежней Алма-Ате не становится от этого менее щемящим. Во времена моей юности город прежде всего был интересен людьми. Это отмечали не только сами алмаатинцы, но и приезжие, например, москвичи.

Олжас прекрасно выразил в стихах то время – ауру Алма-Аты 60-70-х годов. А мы остались. Те, чья молодость совпала со временем, когда художников, поэтов, кинематографистов объединял великий и романтический дух. Сейчас этого нет. Есть урбанизация большого города.

Той улочки, где черно-белый снимок

Всплывал из ночи памяти, а в ней

Звон под карнизом родниковых льдинок.

Вот яблоко свисает надо мной,

Вот солнца луч сквозь толщу лет струится,

И в памяти встревоженные птицы

Расправят крылья за моей спиной.

Дальше пришла еще одна идея.

Система календаря – одна из самых универсальных, по которым человечество отсчитывает дни и века своей истории, а люди – годы своей жизни. Поэзия в русле этой системы фиксирует духовный и культурный опыт народов, обозначая динамику жизни и ее мгновенные проявления.

Поэзия возвышается над прозой повседневности и как бы сродни високосным годам в череде обычных лет. Таким образом в календаре нашего поэтического бытия мы можем запечатлеть необычный день – 29 февраля. Этот день – своеобразный венец четырехлетнего цикла и потому таит в себе некий «магический кристалл», быть может, равный смыслу Поэзии. Ведь он «выплывает» раз в четыре года.

Соединение этих двух категорий в единую формулу «29 февраля – Всемирный день Поэзии» является идеей конца ХХ века. Она тождественна, на мой взгляд, идее Олимпийских игр, столетие которых отмечается в этом году. Она сопрягается с принципами Пьера де Кубертена.

Вечера поэзии, которые проходят в поэтической Алма-Ате, являются первыми шагами воплощения моей авторской концепции в нашу поэтическую реальность.

Творческим итогом первого вечера явилось обращение в директорат ЮНЕСКО о проведении раз в четыре года Всемирного дня Поэзии в Алма-Ате с приглашением поэтов пяти континентов, а также ежегодные семинары в разных странах.

Членом движения «29 февраля» может быть любой житель Земли – ценитель и поклонник поэзии.

В 1996 году мы пригласили в этот день Беллу Ахмадулину, Андрея Вознесенского.

P.S. ЮНЕСКО провозгласил 22 марта Всемирный день поэзии – день весеннего равноденствия. Тоже хорошо, но жаль, что наша идея не прошла.
«Над уровнем жизни»
Большой радостью для меня стал выпуск московским издательством «Художественная литература» однотомника моих избранных сочинений «Над уровнем жизни». Во-первых, потому что по нынешним временам выпустить в свет книгу более чем в полтысячи страниц очень трудно. Но второе и главное в другом – здесь собраны строки и строфы моей жизни.

Прежние книги никогда не передавали полностью состояния моей души. Эту книгу я воспринимаю как лоскутное, цветастое одеяло, столь знакомое всем нам, аульным и городским детям, по давным-давно отошедшим в прошлое годам. Оно манило яркими праздничными красками, неизменно означало уют и тепло родного очага. Прибавлю, что книга избранного «Над уровнем жизни» для меня – рубеж, переход из одного душевного состояния в другое.

Как-то меня спросили: может быть, книга «Над уровнем жизни» – расставание с прежним мировидением, которое составляло направляющую моего творчества многие годы? Конечно же, нет! Просто я для себя так определил, коли касаться моей дальнейшей поэтической работы: закрыть книгу и как бы забыть о ней. Источник вдохновения не в том, что ты написал раньше, хорошо или плохо (об этом как раз и судить моим читателям), а в непосредственной действительности, во Вселенной. Той самой, что для каждого малыша начинается с родного очага. Суть поэзии, для которой не существует прописей и рецептов, как раз в том и состоит, чтобы Вселенная не ограничивалась стенами дома, как бы уютен и прочен он не был.
Каникулы кочевья
Эту книгу я посвящаю светлой памяти моего старшего брата Сержана Канапьянова. Он всем сердцем любил поэзию, боготворил ее и сам писал стихи.

Несколько лет тому назад была издана книга его стихов со знаковым названием «Глубинный свет».

Человек высокой культуры, интеллигент от природы, дипломат по духу и образу мыслей, он по роду своей внешнеэкономической деятельности часто бывал во многих странах мира и привозил мне оттуда не только последние литературные новости, но и поэтические сборники того или иного зарубежного поэта.

Однажды, где-то в конце восьмидесятых, мы с ним вместе вылетели в Москву. Он – куда-то дальше, в Европу, я – отдыхать и творить в Переделкино. Четыре часа полета я скрасил одним переводческим опусом и показал ему. Он прочитал и, улыбнувшись, сказал, что переводить надо вне протокола и регламента, когда ты не отягощен никакими сроками, переводить и творить надо так, чтобы это были своеобразные каникулы нашего земного кочевья.

В тот момент я не обратил на эти слова особого внимания, а сейчас, во время подготовки рукописи, это словосочетание, состоящее из, казалось бы, полярных значений, обрело некий глубинный смысл, имя которому – свобода творчества.

О РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
Читая Чехова
Люблю Чехова. Кажется, Микаэл Таривердиев сказал: «Все писатели хотят писать, как Толстой, Достоевский, Тургенев, а походить всем хочется на Чехова».

Почему? Наверное, потому, что именно Чехов воплощает в наших глазах настоящего интеллигента, подделаться под которого абсолютно невозможно. Ты или интеллигентный человек, или нет. Другого не дано.

Мы много знаем о Чехове, почти все, потому что мы читали не только его произведения, но и его письма.

А сколько мы смотрели спектаклей по пьесам Чехова, экранизаций его произведений! В каждом таком спектакле, фильме – свой Чехов. Он везде разнолик, потому что это классика. Лично я больше люблю рассказы Чехова, хотя почти каждый из них развивается по законам драматургии. К Чехову я подошел совсем близко, потому что участвовал в съемках фильма «Мой ласковый и нежный зверь», хотя, по словам самого Чехова, «Драма на охоте» – не самое лучшее его произведение. Но Эмиль Лотяну поставил хороший фильм…

Часто читаю письма А.П. Чехова.

«...Окажите протекцию… Не извиняюсь за беспокойство, ибо сам постоянно оказываю протекцию и уж не раз попадал впросак»...

Делать протекцию считается предосудительным, хотя, на самом деле, Чехов прав: извиняться здесь не за что.

Когда-то мой дядя архитектор Шота Валиханов «оказал мне протекцию» и показал мои стихи Олжасу. А в 1975 году я, не опубликовав ни одной строчки, попал на всесоюзное совещание молодых писателей. Олжас определил меня в семинар Роберта Рождественского. Я сохранил его письмо. «Парень вроде неплохой, пусть послушает. Это для него должно быть полезно». Меня послушали, раскритиковали. Тем не менее семинар сыграл значительную роль в моей будущей поэтической жизни. Самое главное – там разглядели в моих стихах некое вещество поэзии, и это вдохновляло.

В нашей сегодняшней жизни делается по протекции буквально все. Но беда не в том, что кого-то принимают на работу по протекции, беда в том, что человек, возможно, более талантливый, но не имеющий протекции, на эту работу попасть не может. Хотя сейчас общество, в том числе руководители предприятий, стали понимать, что лучше принять человека «с улицы», но умеющего работать, чем своего, работать не умеющего. Все больше и больше теперь востребованы люди знающие, профессионалы. В этом плане рыночная экономика более строга, чем социалистическая.
* * *

Вспомним Д`Артаньяна из «Трех мушкетеров». Он же с рекомендательным письмом своего отца к Тревилю ехал в Париж. Потерял или украли это письмо. Однако в результате чего Д`Артаньян собственно и стал одним из главных персонажей бессмертного творения Александра Дюма. В противном случае исчезла бы начальная интрига повествования. Ну, это я так, к слову.

Как определить, достоин ли человек твоего доверия? Лучше, наверное, все же дать протекцию и ошибиться, попасть впросак, как Чехов, чем отказаться от доброго дела и не помогать вовсе…

Скорее всего, дело тут не в равнодушии, ведь Антон Павлович строил школы, лечил людей, больным совершил поездку на Сахалин… Просто, вероятно, когда ты достигаешь определенного возраста, тебе становится уже решительно все равно, что говорят о твоих произведениях другие. Ты сам себе судья. Ты устал зависеть от суетного света, редакторов, разговоров, получит ли Х премию или ее отдадут Y… Важен сам процесс творчества. Я уже старше Чехова на целых восемь лет…

Вероятно, Чехову в деревне не хватало общения, той самой энергетической подпитки, которая необходима каждому творческому человеку, да и просто человеку, недаром он так зазывал в гости своего друга Суворина…

Чеховские «сестры» стремились в Москву, потому что там видели праздник жизни, хотя, говоря об этом стремлении сестер, Чехов, конечно, говорил о другом… Москва для «сестер» значила гораздо больше, чем просто Москва…

Наверное, у Пушкина была Болдинская осень, потому что она была для него временным явлением… У него был еще Санкт-Петербург, свет, что бы ни говорили, лицейские друзья, союз с которыми прекрасен…

Хорошо остаться наедине с собой и со всем человечеством и писать стихи. Хороши утренние часы, когда тебе никто не мешает, и ты можешь фантазировать, что мусорщик, который убирает твой двор, приносит людям счастье, но человеку необходимо и общение, без которого так скучал Антон Павлович и которое Антуан де Сент Экзюпери назвал роскошью…

«К моему удивлению, к вам стала примешиваться еще маленькая зависть, но, конечно, не гнусная зависть актерская, а зависть лирика».

Есть понятия зависть черная, белая, но зависть в конце концов и есть зависть. И если человек в результате этой зави-сти ожесточается, это ни к чему хорошему не приводит. А вот когда в результате зависти возникает мысль: «И я так могу! И даже лучше! Я думал об этом, а он меня опередил!», – тогда это чувство даже полезное.

В обыденной жизни зависть – сопутствующий элемент в жизни людей искусства. Идеальный образец этого – Моцарт и Сальери. Такой зависти надо сторониться...

Очень много зависти в спорте, хотя спорт, наверное, все же более объективен, чем искусство. Да, в фигурном катании или в художественной гимнастике возможны подтасовки, но если ты быстрее всех пробежал или выше всех прыгнул? Юрий Власов очень тяжело переживал, когда Жаботинский, используя нечестный маневр, стал чемпионом Олимпийских игр в Токио.

От чувства зависти должна спасать самоирония: «И на нашей улице будет праздник!»

Завидовать можно, это не грех. Главное, чтобы твоя зависть не наносила этому человеку удара ниже пояса – это я уже говорю, как бывший боксер. Ну а если пофилософствовать:

Не завидуй ближнему,

Не завидуй дальнему,

Что тебе отмерено,

Быть тому сполна.

Будут дни веселые,

Будут дни печальные,

Будет жизнь долгая…

Холмик. Тишина.

Решением ЮНЕСКО 1999 год был объявлен Международным годом Александра Сергеевича Пушкина. И это, на мой взгляд, добрый знак, ибо, несмотря на все нарастающий прагматизм нашего бытия, предпоследний год двадцатого столетия стал годом поэтическим – Пушкинским годом.

За внешней стороной чисел, за чередой и цикличностью дней и недель мы всегда ищем и не всегда, к сожалению, находим то, из чего, на мой взгляд, состоит наше бытие и наше поэтическое пространство.

«Что есть время?» – вопрошал Ф.М. Достоевский, – время не существует, время есть цифры, время есть отношение бытия к небытию».

Двухтысячный год несет в себе некую завораживающую тайну, которая сродни таинству поэтического вещества.

Николай Гумилев писал: «Солнце останавливали словом, словом разрушали города», но у него в том же стихотворении есть – «а для низкой жизни были числа, как домашний, подъяремный скот, потому что все оттенки смысла умное число передает».

Пусть же нулевое пространство года двухтысячного, пусть же «умные числа» нового столетия и нового тысячелетия несут в себе и ауру поэзии.

Точка, линия, вертикаль, горизонталь, спираль, высота, ширина, длина. Из всего этого создается наше трехмерное пространство. И в нем находится четвертое измерение жизни – время.

переводятся на один час вперед».

Не так давно у нас в стране стали вводить летнее время. Первоапрельские шутки сменялись неразберихой, вызванной передвижением часовых стрелок. По воле Главного управления точного времени первого апреля пропадал целый час на циферблатах, а наш световой день увеличивался на весь шестимесячный период. Противоречие, но факт. Я попробовал использовать этот мертвый час (все одно, он никому не нужен) в этой поэме, заложив в него несбывшиеся помыслы и желания лирического героя. Как мне кажется, образная пропажа часа адекватна исчезновению той раскованности в реальной жизни нашей, которая присуща детству. И – поэтическому мышлению, ибо в стихах зачастую исчезает время как таковое.

Передвигая стрелки, мы как бы ищем свой двадцать пятый, звездный час в объеме наших суток. И этим самым совмещаем плоскость циферблата со световым пространством. Перевод стрелок, быть может, впервые в нашей жизни разрушил догму условной необратимости времени.

Противоречия Декарта, всю жизнь доказывавшего существование внеземного разума, не помешали ему выявить свои начала философии, высказать закон сохранения количества движения, создать пространственную систему координат, которой пользуются и ныне. В нашем пространстве декартовы координаты — икс, игрек, зет, где от причины зависит следствие, или, говоря языком математиков, от переменной икс зависят функции игрек и зет. «Мыслю, следовательно, существую». Декарт сам, с точки зрения философии, объяснил свои координаты.

От причины зависит следствие. Причина влечет за собою диалоги мышления. Одни воспоминания сменяются другими, обрастая потоком информации не только о прошлом и настоящем, но и воспоминанием будущего.

Декарту вторит Спиноза, этот ярый атеист, по утверждению В. Хлебникова, создавший в своей «Этике» закон ассоциативного мышления: – «Если человеческое тело подвергалось однажды воздействию одновременно со стороны двух или нескольких тел, то душа, воображая впоследствии одно из них, тотчас будет вспоминать и о других».

Спиноза, приписав своей субстанции два атрибута – протяженность и мышление, наделил ими всю природу.

Но вернемся к нашему мертвому часу. Не так уж он мертв, этот час. С наступлением осени, когда стрелки часов отведут назад, нам всем дается возможность прожить его повторно, вспоминая и исправляя ошибки судьбы, и частично воплощая, хотя бы в мыслях, невоплощенные мечты.

В поисках нашего «утраченного времени» мы посредством души направляем поток сознания в океан памяти, обретая тем самым бессмертие...

Вспомните то, что дарят нам книжные полки мира. Вспомните то, что дарят нам археологические раскопки и древние памятники человеческого духа. Вспомните себя. Ведь вы прожили не одну жизнь. Во имя этого я дарю вам час своей поэмы.

Когда я описывал свое «летнее время», то жил на границе города и гор. Справа горные вершины, слева город жил в долине. Или наоборот. В одну из ночей с сердцем происходило что-то неладное. Сердечная недостаточность? Аритмия? Может быть. А не вызвано ли это опережением на один час алма-атинским декретным временем, введенным в 1930 году, конкретного времени? Быть может, мы опережаем свое бытие, установленное нам природой? Как знать...
* * *

Спустя годы мое «летнее время» напомнило о себе – реально и зримо.

Дело было так. Я с Гульнар выехал из Баден-Бадена в Рим. В Болонье предстояла пересадка. Очень короткая – две-три минуты. Глубокой ночью, когда проезжали Инсбрук, я с ужасом заметил, что стрелки на вокзальных часах «подпрыгнули» на один час вперед. И не только здесь, но и по всей Европе, которая переходила на летнее время в последнюю ночь с субботы на воскресенье марта, именно эту ночь мы и коротали в экспрессе среди предгорий Альп.

Но как ни странно, как это действительно ни странно, поезд догнал «исчезнувший» час, посредством скорости поглощая конкретное время своего пути. И мы успели на поезд, который следовал в Рим.

Вот вам наглядный пример времени и пространства старушки Европы.