Основные положения диссертации, выносимые на защиту

1. 
   Новейшая терминосистема литературоведения (архетип, мифологема, мифема, мифообраз, концепт, интертекст, интертекстема, прототекст, культурологема и др.) с ее единой антропоцентрической установкой составила оптимальный, оперативный инструментарий для анализа историософского дискурса кумыкской литературы Нового времени.
   
2. 
   Проанализированный в работе фольклорный и художественно-литературный, исторический и историко-культурный, архивный и археографический материал, охватывающий более чем тысячелетний – от раннего средневековья до начала ХХ века – хронологический период, с точки зрения функционировавшей в полиэтнической и поликонфессиональной синкретической среде эпистолографической и архитектонической традиции, позволяет сделать вывод, что выбранный автором настоящего исследования историософский этноментальный дискурс кумыкской литературы Нового времени вполне дает основание рассмотреть и воспринимать ее как единый динамический мегатекст, в котором находит отражение целостная картина мировидения.
   
3. 
   Анализ этноментальной основы общественной и творческой деятельности кумыкских поэтов, писателей, просветителей, общественно-политических деятелей (Микаил Башту(гипотетично), Умму Камал, Абдурахман из Какашуры, Ю.Аксаевский, Х.Уцмиев, Д.Шихалиев, Й.Казак, М.-Э.Османов, М.Алибеков, Н.Батырмурзаев, Ш.Эрпелинский(Байболатов), А.Акаев, З.Батырмурзаев и др.) доказывает, что литература любого народа представляет собой не только высшую форму бытования языка, но опосредованное отображение всей суммы представлений о мире внутри данной традиции. При этом важнейшее значение имеет модель этносреды, выполняющей роль срединного, посреднического звена между универсальным макрокосмосом и индивидуальным микрокосмосом человека.
   

5. Выбранный автором в своей диссертации историософский аспект изучения и осмысления национальной литературы является свидетельством совершающейся сегодня демократизации научной методологии, преодоления односторонне социологических трактовок, заметного усиления ин­тереса к конкретному, разностороннему исследованию исторических фактов и событий.

6. Поэзия обеспечивает наибольший доступ к системе миропонимания народа. Этноисториософский анализ (с элементами текстологии) произведений А.Какашуринского, Ю.Аксаевского, Д.М.Шихалиева, Х.Уцмиева, Й.Казака, М.-Э.Османова, М.Алибекова, Н.Батырмурзаева, А.Акаева и других позволяет выявить архетипы художественного мышления, свойственные данной этнокультуре, независимо от творческой индивидуальности автора. Архетипы обнаруживают себя в форме устойчивых базовых образов и мотивов, мифологем, стилистических фигур, несущих на себе яркий отпечаток национального своеобразия.

7. На данном этапе развития национальной историософии, тесно связанной с этноонтологической наукой, один из главных выводов, который мы сделали после завершения работы, сводится к тому, что любая национальная поэзия старше «самой себя» на несколько тысячелетий, если учесть, что её этноимперативно заданный мыслительный аппарат складывается не тогда, когда первая творческая единица берет в руки перо и бумагу, а в глубокой древности, во времена самозарождения архетипических первообразов сознания.

Сын Шамса Микаиль служил секретарем сына Айдара – Габдуллы Джилки и одновременно занимался миссионерской деятельностью. Около 865 г. он начал писать поэму «Шан кызы дастаны» - «Сказание о дочери Шана» - по мотивам старобулгарского героического эпоса под одноименным названием. По месту своего рождения – Киеву – он стал называться «Башту» («Киевлянин»).

В 882 г. Микаиль завершает главный труд своей жизни – поэму «Шан кызы дастаны» и посвящает её вступившему на булгарский престол Бат-Угору. Поэт был величайшим подвижником просветительства. Ещё при Джилки он придает общетюркскому литературному языку «тюрки» значение литературного языка, разрабатывает на основе арабской графики булгарский алфавит и создает булгарскую образовательную сеть из нескольких десятков мусульманских школ – мектебов. Так что его поэму – первое известное нам булгарское литературное произведение на «тюрки» и на арабской графике – могли прочесть уже тысячи хорошо образованных булгар.

В диссертации отмечается, что и «Тюркский словарь» Махмуда Кашгарского, и «Слово о полку Игореве», и «Витязь в тигровой шкуре» Шота Руставели, и «Искандер-наме» Низами Гянджеви учитывали опыт «Сказания о дочери Шана». Наконец, немаловажным представляется и тот факт, что имя автора «Сказания…» связано с Семендером - столицей Хазарии, Северным Кавказом, с древнебулгарским прототюркским языком, к которому восходят современные кумыкский, балкарский, татарский, карачаевский, чувашский и ряд других языков тюркского мира. Микаэль Башту, кажется, первый из просвещенных людей раннего средневековья, использовавших, вместо рунического письма, арабскую графику, что не могло не играть огромной роли в возникновении письменности современных кумыков, балкарцев, карачаевцев, татар…

По мнению диссертанта, «Сказание…» требует самостоятельного и фундаментального исследования. В то же время бесспорно и то, что уже сейчас есть необходимость в историко-культурных уточнениях и, возможно, коррективах в истоках художественных культур наших народов, в истоках евразийского диалога культур.

Второй раздел – «К вопросу о культурно-историческом значении и художественно-литературных предпосылках «Слова о полку Игореве» в средневековом северокавказском полиэтническом и поликультурном пространстве».

Привлекаемый в этом разделе к анализу бессмертный и величайший памятник древней русской культуры, на наш взгляд, знаменателен не только в узком, специальном, научном и историко-культурном отношениях.

Несмотря на то, что этот уникальный памятник русской и мировой литературы изучен и исследован многими поколениями отечественных и зарубежных ученых самых различных областей наук и знаний, как говорится, «вдоль и поперек», автор диссертации акцентирует внимание на одной до настоящего времени не ставшей объектом научных интересов ученых, без всяких исторических или иных доказательств не замечаемой наукой проблеме или предмете полиэтнического и поликонфессионального симбиоза современного Южного федерального округа России в геополитическом пространстве с Древней (Киевской) Русью, отраженного в выдающемся раннесредневековом памятнике русской литературы – в «Слове о полку Игореве». При этом автор в качестве объекта осмысления апеллирует к опубликованной Андреем Никитиным в 1988 г. в трех номерах журнала «Наука и религия» (9 – С.44-48; 10 – С.13-15; 12 – С.10-13) статье «Лебеди» Великой Степи», которая, к сожалению, осталась почти не замеченной в науке. По мнению диссертанта, оригинальная историко-культурная концепция писателя и историка А.Никитина написана, как бы предвосхищая некоторые современные (в том числе – евразийскую, полиэтническую, поликонфессиональную и т.д.) концепции российской ментальности: «Почти два века эти люди жили бок о бок с Древней Русью, иногда – среди русских. Вместе с русскими дружинами они участвовали в княжеских усобицах, ходили в помощь русским князьям на Венгрию, Польшу, Волжскую Булгарию, выдавали за них своих дочерей; вместе с русскими встали против монголов и бежали, разбитые, чтобы снова возникнуть на исторической арене Восточной Европы под именем кипчаков, оказавшись впоследствии одними из предков казанских, астраханских и крымских «татар» (мы добавили бы и кумыков, и балкарцев, и карачаевцев – Р.А.). Это – половцы. О них упоминают все учебники русской истории. Их можно встретить на страницах исторических романов и на сцене оперных театров. И всегда оказывается, что половцы – исчадия ада, злейшие враги Руси, коварные и алчные, косоглазые и меднолицые…Так ли это? Не оказались ли мы в плену искусственных концепций, не поняв летописцев или поздних редакторов летописей, смотревших на степных соседей сквозь призму русско-ордынских отношений?»

Это – преамбула публикации. Ключевым моментом работы А.Никитина является характеристика половцев, данная монахом-летописцем, что они «…самому Богу враги!»: «Того же лета (6686 – А.Н.), месяца августа, придоша иноплеменницы на Рускую землю, безбожнии измаильтяне, окаянные агаряне, нечистые исчадия делом и нравом сотониным, именем Концак, злу начальник, правоверным христианам, паче же всем црквам, идеже имя Божье славится, сими же погаными хулится, то не реку единым крестьяном, но и самому Богу враги: то аще кто любит враги Божья, то сами что примут от бога?..» Представленный А.Никитиным комментарий этого отрывка из летописи имеет концептуально важное значение для нашего исследования: «Лебеди» Великой Степи» проясняют многие вопросы этнокультурных и культурно-исторических традиций, унаследованных литературами народов Северного Кавказа, в том числе и кумыков. Но в данном конкретном случае осмысление автором «конфессиональной» ситуации приобретает особую актуальность и теоретическую значимость: представленное А.Никитиным новое, свободное от стереотипов прочтение «Слова о полку Игореве» помогает разобраться в сложном лабиринте межэтнических общений раннего средневековья. Они чрезвычайно важны при объяснении «евразийской» ментальности содержания «Сказания…», «Слова…», «Искандер-наме» Низами, «Витязя в тигровой шкуре» Руставели...

Третий раздел главы - «Средневековая эпистолографическая традиция как системообразующий принцип в формировании национальной художественной литературы».

Настоящий раздел работы, по ее концепции, посвящен изучению и научному осмыслению эпистолографических памятников кумыкского происхождения (деловая и частная переписка, грамоты, жалобы, заявления и т.п.) под специфическим углом зрения – отражения в них унаследованных литературных и публицистических традиций. Однако при этом существует ряд трудностей как методологического, так и методического характера. Дело в том, что в дагестанском литературоведении и – шире – культурологии, как нам представляется, еще не накоплен достаточный опыт в этом направлении. Апелляции к архивным материалам, как правило, носят прикладной характер: они, в большинстве случаев, используются для решения конкретных, локальных, исследовательских задач. Работ же, в которых архивные и другие археографические материалы рассматривались бы в комплексе их содержания и формы, явно недостаточно. Нам, в частности, пока известна только одна монография, специально посвященная данной проблеме. Это изданная Институтом истории, археологии и этнографии ДНЦ РАН книга Г.М.-Р. Оразаева «Памятники тюркоязычной деловой переписки в Дагестане ХVIII в. (Опыт историко-филологического исследования документов фонда «Кизлярский комендант». Махачкала, 2002).

В диссертации отмечается, что документы фонда «Кизлярский комендант» в подавляющем большинстве являются письмами, т.е. памятниками эпистолярного жанра. Наукой или специальной дисциплиной, изучающей письма в качестве своеобразных исторических источников, является эпистолография…Несмотря на то, что в науке еще недостаточно разработаны эпистолографические методы исследования, Г.М.-Р.Оразаев провел, как нам представляется, аргументированный научный анализ документов, рассматривая их в контексте с традициями и канонами известных еще с античного мира письмовников. Согласно существующим на сегодня теориям, эпистолография изучает историю развития письма древнего мира и средних веков, включающую в себе теорию и практику эпистолярного стиля, архитектонику писем, средства для написания писем, способы их запечатывания и доставки и, по важности не последнее, конкретно-историческое содержание эпистолярного наследия. Таким образом, привлекаемые в настоящем исследовании для анализа материалы или литературные памятники уместно рассматривать с точки зрения «типологической близости с составом литературы», согласно концепции академика Н.И.Конрада, «складывающегося у народов, проходящих одинаковую по общественно-экономическому и культурному уровню стадию своей истории». (1) Как показывает специальное исследование Г.Оразаева,

документы «Кизлярского коменданта» написаны с довольно четким соблюдением внутренней структуры, архитектоники, сложившейся еще в древности, естественно трансформируясь в соответствии с историческим развитием общей культуры с социальными, политическими и другими изменениями, происходившими в жизни общества. В этом плане Г.Оразаев отмечает концептуально важную особенность рассматриваемых писем: по наблюдениям автора, в своем абсолютном большинстве они напоминают архитектонику античного письма, которая включала в себя в основном три составные части: прескрипт (начальная часть), собственно главная часть письма и заключительная клаузула или просто клаузула. Для ясности поясним: начальная часть состояла из инвокации (богословская преамбула, призыв, обращение, лозунг), инскрипции (обозначение адресата, включающее в себя традиционные формулы восхваления в адрес получателя, с упоминанием его должности и чина, имени и отчества), интитуляции (обозначение адресанта), приветствия и пожелания здоровья, а также обозначения вида корреспонденции. Подчеркнем важные для нашего исследования обобщения автора, к которым он пришел на основе эпистолографического анализа архивных документов. Во-первых, нужно отметить, что в целом письма, образующие специальный фонд «Кизлярского коменданта» и исчисляющиеся многими тысячами единиц хранения, составлены в канонах распространенных еще в глубокой древности в Европе и на Востоке письмовников. Этот научный результат является достаточно сильным и убедительным аргументом бытования у народов Северного Кавказа многовековых письменных (в том числе и литературных) традиций с общетипологическими признаками.

Основная часть рассмотренных в диссертации писем имеет характерное начало (преамбулу): конец прескрипта и начало основной части, как правило, выделяется в письмах выражениями типа ва гене, ва дахы, эмди, ва эмди дахы, сонгра, которые в буквальном смысле означают: «а затем», «а теперь», «и далее», «впредь». Эти выражения употребляются альтернативно, так как являются почти синонимичными друг к другу и особенных стилистических различий между ними нет. Они выполняют в письмах роль вводных слов, служат как бы формулой перехода от начальной части к основной части письма. Затем следует наррация. Данный компонент представляет тот раздел текста письма, в котором адресант излагает обстоятельства дела. Это один из главных компонентов в структуре рассматриваемых документов, именно он в основном определяет их содержание. Тут, естественно, не может идти речь о готовых формулах данного компонента: каждая из писем имеет свое оригинальное содержание, сообразное целям его отправителя. В подавляющем большинстве случаев текст наррации (повествования) занимает
1. История всемирной литературы. В 9 томах. - Т.1. М.: 1983. С.15

основной объем текста документа. Следующим одним из важнейших компонентов в рассматриваемых документах является петиция, т.е. изложение адресантом своей просьбы – то, ради чего и было составлено данное письмо. Из сказанного следует, что наррация и петиция составляют главнейшие компоненты эпистолярного жанра и входят в основную часть структуры письма. Вслед за ними идет заключительная часть письма, важнейшим компонентом которой является формула богославия, как правило, имеющая множество вариаций, обычно выраженная на арабском языке и, кстати, представляющая собой одну из ходячих формул богославия у мусульман. По наблюдениям Г.Оразаева, такого рода формулы были настолько популярны, что в письмах обычно обозначались скорописью и без всяких диакритических знаков. Наконец укажем на, возможно, самый важный в вопросах атрибуции текстов (в том числе и устнопоэтических, а также и литературных) компонент заключительной части писем – обозначение отправителя, то есть автора корреспонденции. При этом следует отметить, что по изначальной функциональной направленности или, как принято сейчас говорить, по целеполаганию, присутствие данного компонента составляло непременное условие, так как составленный отправителем текст заключал в себе конкретную цель: быть понятым, определенным образом воздействовать на адресата, вызвать в нем ожидаемые ответные чувства, настроение, сострадание, участие и т.д. А достичь всего этого без указания своего имени, так сказать, анкетных данных, естественно, не видится никакой возможности.

Четвертый раздел главы - Полиэтническое и поликонфессиональное пространство памятников тюркоязычной деловой переписки в Дагестане и на Северном Кавказе ХVIII века в контексте диалога культур и толерантности.

Вместе с этим нам представляется важным акцентировать внимание на аспекте царского конвоя, который в науке еще не стал объектом специальных исследований: осмысление имеющейся по этому вопросу литературы позво­ляет говорить о том, что конвой вполне мог и, возможно, полностью в себе поглотил известный и хорошо себя зарекомендовавший еще с XV-XVI веков институт аманатства. Одновременно с этим следует отметить важное значение конвоя и как государственно-военной структуры, в которой духовно-культурное воспитание занимало один из важнейших поли­тических приоритетов правительства.

Вместе с этим автор диссертации акцентирует внимание на том, какую деятель­ность вели отслужившие в конвое свой «четырехлетний термин». Это в ос­новном - старшины, переводчики, адъютанты, муллы, кадии, адвокаты, ста­росты и другие чиновники среднего звена. Многие же получали перевод в канцелярию Кавказского корпуса, как это случилось, например, с X. Уцмие-вым, Д. Шихалиевым, Ю. Клычевым и др. По возвращении на родину многие из них объединились в благотворительное общество, включились в практи­ческую деятельность по открытию различных товариществ, ссудносберега-тельных касс и прочих форм организации и оказания материальной и интел­лектуально-образовательной поддержки населению, особенно неимущему его слою. Все это, повторимся, означало, что конвой объективно формирова­л, воспитывал совершенно новое поколение - национально-патриотическую интеллигенцию - народов Северного Кавказа и Дагестана.

Одним из просвещенных кумыков, кто составлял «первую волну» императорского конвоя, был известный в середине XIX в. ученый, поэт, про­светитель Хаджи Юсуф-эфенди Клычев-Аксаевский. Несмот­ря на то, что Юсуф-эфенди Аксаевский в свое время пользовался большой, почти легендарной популярностью, в то же время следует отметить скуд­ность наших знаний и представлений о его жизни и многогранной просвети­тельской деятельности. Существующая на сегодня та же скудность критиче­ской литературы, к сожалению, не позволяет воспроизвести его творческий и гражданский портрет. Известная оппозиционность Ю.-Э. Аксаевского по от­ношению к мюридизму в дальнейшем осмыслении его биографии сыграла, мягко говоря, противоречивую роль. В то же время, возможно, первое библиографическое слово о нем было высказано секретарем Шамиля Маго-меддибиром Карахским и известным просветителем Гасаном Алкадарским, политические взгляды и пристрастия которого совпадали с русско-кавказской концепцией поэта-просветителя из Аксая. Прокомментированное и опубликованное Г. Алкадарским в «Асари Дагестана» стихотворное посла­ние Ю.Э. Аксаевского к мюридам стало «вещественным доказательством», «аргументом», «картой», разыгрываемой той или иной политической ориен­тацией. При этом служба Ю.Э. Аксаевского в конвое в должности его эфен-дия также интерпретировалась в зависимости от идеологических установок.

Как отмечается в работе, исследуемый в ней историко-культурный материал о конвое и ранее привлекал внимание многих ученых – историков, философов, литературоведов, краеведов. Между тем новый – историософский – аспект его рассмотрения, который здесь предпринимается впервые в науке, по мнению диссертанта, требует подобных уточнений, так как угол зрения, другими словами, предмет исследований наших уважаемых предшественников в принципе отличается от стратегии настоящей работы. Интересующий нас историософский аспект предполагает более специфичные категориальные или научные акценты, в большей степени связанные с сочетаниями понятий культуры и власти, личности и власти, художника и власти, литературы и власти и т.д. в контексте полиэтнической, поликультурной и многоконфессиональной характерностей самоидентификации народов не только современной, но и исторической России (Руси), демонстрирующих собой ядро евразийской культурно-исторической идентичности.

Второй раздел главы - Xасайбек Уцмиев(1808-1867) – посвящен освещению и научному осмысле­нию биографии одного из выдающихся и ярких представителей национально-патриотической интеллигенции народов Северного Кавказа.

Как отмечается в диссертации, среди известной исследовательской литературы о X. Уцмиеве особен­но ценны работы С.Ш.Гаджиевой, Ч.Гусейнова, Г.Б. Мусахановой, З.Н.Акавова и З.З. Акавова, которые содержат много интересного, познавательного о связях нашего земляка с интеллигенцией 40-60-х годов XIX века. В результате создан довольно широкий и богатый соци­ально-культурный фон, на котором развертывалась поистине исторического значения, полная творческих подъемов и драматических поворотов общест­венная и интеллектуальная жизнь Хасайбека Уцмиева; зять карабахского ха­на, генерал, потомственный князь, всесторонне и глубоко эрудирован, имеет завидные связи с российской и зарубежной научной и литературно-художественной интеллигенцией, из которой один только перечень зна­комств (А. Пушкин. М. Лермонтов, А.А. Бестужев-Марлинский, П. Бестужев, П. Каменский, М.Ф. Ахундов, барон Розен, А.К. Бакиханов. X. Абовян, И. Куткашенский, А. Дюма. Эр. Ренан, Йырчи Казак, Магомед Османов и др.) выдвигает X. Уцмиева в самые передние ее ряды.

По мнению диссертанта, изучение и осмысление биографии X. Уцмиева актуально, глав­ным образом, в плане освещения и оценки его социально-политической, ми­ровоззренческой эволюции, установления ее органической связи с освободи­тельным движением в России, в частности народов Северного Кавказа и Да­гестана в XIX в.

В отмеченном плане именно история фамилии, биография Уцмиевых представляется весьма любопытной и поучительной: жизнь многих поколе­ний этой фамилии сложилась и эволюционировала таким образом, словно являла собой показательный пример, иллюстрацию зарождения и последую­щего развития самого феномена просветительства. В историографической литературе еще в XIX веке, в частности в трудах А. Берже, В. Потто, Н. Дуб­ровина, Д. М. Шихалиева и др. за главным приставом Кумыкского владения Мусой Уцмиевым закрепилось представление как о «деятеле времен Ермоло­ва», которого сам генерал характеризовал как «усерднейшего российского чиновника». (М. Мансуров. Засулакская Кумыкия. - Махачкала, 1994, с. 23). А вот личность, облик и образ его сына - Хасайбека Уцмиева - в народе и светском обществе (в частности, по свидетельству М. Ф. Ахундова, И. Казака, графа Воронцова, Ал. Дюма, с одной стороны, а с другой - на­чальника Терской области Лорис-Меликова, главноуправляющего канцеля­рией Кавказского корпуса Карцева) еще при жизни приобрела черты леген­дарности.

В работе омечается значение личных взаимоот­ношений М. Уцмиева с А. П. Ермоловым в связи с трагическими событиями, имевшими место летом 1825 года в с. Аксай и повлекшими гибель генералов Грекова и Лисаневича.

Несмотря на то, что князь М. Уцмиев своей усердной службой в армии доказывал личную верность присяге, в чем Ермолов не сомневался, однако, предусмотрительный во всем и умудренный многолетним военно-политическим опытом генерал, чтобы и в будущем ис­ключить даже гипотетически возможные колебания и изменения в настроениях Уцмиева, после «разбирательства» с аксаевцами, уезжая в Тифлис, взял с собой семнадцатилетнего сына князя - Хасайбека - в аманаты.

С момента прибытия в Тифлис X. Уцмиев считается состоящим на службе и оказался под непосредственной опекой, заботой и вниманием А. С. Грибоедова, который, судя по его переписке после отмеченных собы­тий, живо интересовался у молодого князя историей его родины, обычаями, нравами, словом, всем тем, что составляет, по современной терминологии, национальный менталитет.

Хасайбек Уцмиев, находившийся в штабе Кавказского корпуса в Тифлисе, как выше отмечалось, проживал вместе с ссыльными де­кабристами П. Бестужевым, П. Каменским, куда к своему брату часто приез­жал другой декабрист А. А. Бестужев-Марлинский.

Однако вскоре, в 1832 году, поручик лейб-гвардии гренадерского полка X. Уцмиев едет в Петербург, в императорский конвой, службу в котором со­четает с обучением в кадетском корпусе.

После окончания с отличием в 1838 г. кадетского корпуса в звании корнета X. Уцмиев был зачислен штаб-ротмистром Лейб-гвардии Кавказско-горского полуэскадрона императорского конвоя. Но уже вскоре канцелярией штаба войск Кавказской линии и Черногории X. Уцмиев при­влекается для сбора сведений по обычному праву Кавказских горцев. Так, еще с 1842 г. он выполняет поручения канцелярии по управлению мирными горцами по сбору и систематизации адатов, а также занимается переводами с арабского языка книг по шариату. В диссертации особо подчеркивается важность функциони­рование в штабе Кавказского корпуса такого структурного подразделения как специальная служба - канцелярия по управлению мирными горцами, вы­полнявшей важные для населения региона просветительские задачи. При этом на X. Уцмиева делается особая ставка, на него возлагается обязанность организации этой большой исследовательской деятельности специально для этой цели сформированной группы. 18 декабря 1842 г. за подписью заве­дующего канцелярией подполковника Бибикова и резолюцией командующе­го войсками Кавказской линии генерал Головина издается распоряжение, по которому «... сбор сведений об адате, кроме господ частных начальников, поручить на Левом фланге гвардии штабс-ротмистру князю Хасаю Уцмие-ву...». В эту «экспедиционную» группу вхо­дили также «майор Шарданов, штабс-капитан Шора Ногмов, поручик Маго­мед Дударов, флигель-адъютант полковник Хан-Гирей, кумыки - капитан Касим Курумов, находящийся на службе в Кавказско-горском полуэскадроне, аксайский кадий Юсуп Клычев, «знающий хорошо арабский язык», и штабс-капитан Девлетмурза Шихалиев». (С. Ш. Гаджиева. Д.-М. М. Шихалиев и его труд «Рассказ кумыка о кумыках». - Д.-М. Шихалиев. Рассказ кумыка о ку­мыках. - Махачкала, 1993, с. 10-11)

По мнению автора диссертации, «звездными» периодами жизни и деятельности X. Уцмиева можно на­звать те времена, когда он находился на службе в штабе кавказской армии при наместничестве М. Воронцова и Н. Муравьева. В исторической литературе достаточно полно и убедительно освещена позитивная роль Н. Н. Муравьева по стабилизации русско-кавказских отно­шений в свою бытность командующим войсками на Кавказе, деятельность которого, по всеобщему признанию, отличалась либеральностью и лояльным отношением к населению и народам этого края. Из такой его общественной позиции, вполне открытой, понятной и ясной в равной мере народу и вла­стям, само собой следует мысль о привлечении состоящих при нем в качест­ве ведущих экспертов по кавказской проблематике X. Уцмиева, Д. Шихалиева, М. Ф. Ахундова и других к разработке наиболее приемлемых предложе­ний и рекомендаций для готовящейся встречи с имамом Шамилем.

Несмотря на то, что достигнутый Муравьевым отмеченный дипломати­ческий прорыв был санкционирован и Петербургом, в то же время нашлись ярые противники мирного исхода, в частности в лице князя Барятинского, давно метившего в командующего войсками на Кавказе и, движимый исклю­чительно карьеристскими вожделениями, регулярно отправлявшего в Петер­бург докладные, в которых содержались обвинения в адрес наместника за его мягкость, лояльность в отношении к кавказским народам. В результате Н. Н. Муравьев в 1856 г. был отстранен и с занятием его места Барятинским договор был нарушен, вместе с этим и команда Муравьева, в том числе и X. Уцмиев попали в немилость к оному. Для X. Уцмиева отставка Н. Н. Муравьева оказалась началом и его постепенного отстранения начальством от участия в разрешении вопросов, связанных с жизнью народов Северного Кавказа. Началась травля, вносится разлад в отношения с женой. Но X. Уцмиев не желает так легко отстраняться, пытается доказать ошибочность выбранной начальством национальной поли­тики. Однако к его словам никто из начальства уже не прислушивается. Ба­рятинский занят вопросами создания на базе существовавших национально-территориальных образований Дагестанской и Терской областей, реформи­ровании системы управления и под этим «соусом» устранением неугодных ему офицеров и штабистов, в том числе и X. Уцмиева.

Между тем, как видно из приведенных данных, Хасайбек Уцмиев был в обществе, в среде, в окружении подобных себе патриотов своего народа. По своим взглядам он так же, как и его единомышленники, был типичным про­светителем, убежденным сторонником концепций развития своего народа как субъекта российской государственности.