Аммиан фон Бек Гунны Трилогия: книга III аттила – хан гуннов

5.Сенгир Аттила у сабиров

– У меня утонул на водовороте конь и меня унесло на Гипанисе далеко вниз по течению. Я не смог найти то место на берегу, где оставил свою одежду и оружие, и потому пришел в таком непотребном виде.

И уже когда все остальные (мать, какие-то близкие родственники с материнской стороны, слуги и служанки) ушли по юртам спать и у ночного неярко тлеющего костерка остались он сам и его аба Айбарс, то он глубоко вздохнул и шепотом сказал:

– Меня хотели убить, кто не знаю.

Шаман Айбарс осмотрелся вокруг, не подслушивает ли кто-либо в темноте, и также шепотом ответил:

– Подозревать мы можем только двух человек: сенгира Беледу и сенгира Атакама. Только им выгодна твоя смерть. Но ты абсолютно правильно повел себя, не выказывая никому ничего о произошедшем покушении. Ведь подозревать всегда легко, а вот доказать свои подозрения – неимоверно тяжело. Нужны свидетели и очевидцы, а здесь их нет. Но с этого дня, мой дорогой племянник, будь очень осторожен. Твоя жизнь нужна не только тебе, но и всем твоим друзьям и верным тебе людям. Нам объявили тайную войну. И кто объявил, мы с тобой хорошо осведомлены. И потому пусть рядом с тобой постоянно будет охрана из преданных и храбрых нукеров.

Туменбаши Аттила задержался в материнском кочевье еще одну новую луну, пока лето катилось к своему завершению. За это время ближайшие родственники со стороны матери, возглавляемые шаманом Айбарсом, развернули энергичную деятельность по созыву племенного курултая с целью поднятия на ханские белые войлоки родича-сенгира. Со стороны сабиров не было никаких возражений; напротив, все они единодушно были согласны избрать в свои предводители хуннагура Аттилу. Сабирский курултай с большим воодушевлением голосовал за своего нового молодого хана. Тому способствовали несколько причин. Во-первых, то, что мать этого сенгира была по крови сабиркой. Во-вторых, сам претендент обладал большим военным авторитетом и считался достойным человеком. В-третьих, уже много лет сабиры жили после гибели их любимого вождя туменбаши Назара⁶⁵ без племенного хана и это обстоятельство их немного удручало. В-четвертых, они прекрасно осознавали, что эта должность является лишь промежуточной для достижения общегуннского ханского престола, а если их хана племени изберут верховным гуннским каганом, то им светит много приятных, почетных и важных преимуществ в союзе степных народов, племен и родов. И, в-пятых, самое деятельное участие в избрании сенгира Аттилы сабирским вождем принял шаман Айбарс, слово которого было намного важнее для неудержимых сабиров, славящихся по всей Великой гуннской степи своей безграничной отвагой и дерзостью, чем все другие ранее обозначенные причины.

Ни на одно мгновение здесь, в сабирском стойбище, не оставляли без присмотра молодого сенгира Аттилу воины-хуннагуры из его охранной полусотни. К ним добавилась полусотня черноглазых сабиров, долгом чести которых было – чтобы с головы родича Аттилы не упал бы ни один волос. Молодой начальник хуннагурской стражи каринжи Стака, высокий, широкоплечий, кареглазый и русоволосый воин, днем и ночью сопровождал здесь, в сабирских владениях, своего высокородного подопечного. Он ясно осознавал, что тогда на реке произошло нечто очень нехорошее и ужасное, но тоже не подавал виду, словно бы ничего не случилось, и продолжал исполнять свою обычную походную боевую службу. Но его шешке был остро отточен, кинжал находился всегда под рукой, а трехсоставный тяжелый лук с натянутой тетивой в боевом положении – в налучье за спиной. И постоянно и днем, и ночью вокруг был выставлен воинский караул, а рядом с любимым командующим туменом дежурила пятерка зоркоглазых, не знающих сна джигитов. Начальник охраны Стака к тому же всегда первым снимал незаметно пробу с подаваемых к дастархану блюд, чтобы подозрением не обидеть поваров матушки-ханышы.

Месяц, проведенный на родине матери, был для молодого сенгира Аттилы сплошным отдыхом. Поскольку он не мог из-за незнания сабиров и их порядков вмешиваться в процесс своего избрания на высокую должность племенного хана и всем этим занимались родственники ханышы Чури во главе с абой Айбарсом, постольку весь этот месяц он оставался без никаких конкретных дел и проводил все это время праздно. Вставал рано, выпивал пару чаш свежего кумыса – саамала и в сопровождении свободных от ночного дежурства хуннагурских нукеров уезжал в степь пострелять из лука на холмах жирных тарбаганов⁶⁶ и сууров⁶⁷, или же в воздухе взлетающих дроф и фазанов. Уже через пару румийских часов он возвращался в стойбище с небольшой охотничьей добычей. Потом он до пополудни сидел над пергаментной картой с зарисовками земель Западной и Восточной румийских империй; эти карты, рисованные темно-красными несмываемыми чернилами, изготовленными из густой бычьей желчи и свинцовых белил, он изучал постоянно в свободную минуту вот уже двенадцать лет подряд. Он знал наизусть, что Западная империя состоит из тридцати шести провинций, а Восточная – из пятидесяти восьми, выучил также названия главных провинциальных городов. Ведомо ему было и то, какие территории по Дунаю, на Балканах, на Теплом внутреннем море⁶⁸ и в Африке являются до сих пор предметом ожесточенных споров между двумя великими державами, промеж которых изредка там на местах возникали вооруженные столкновения.

В обед он сытно завтракал за материнской изобильной скатертью, ел вареную баранину, пил румийское вино, закусывал хрустящими масляными хлебцами, заедал жареным тарбаганьим мясом и репчатым луком, кушал длинную пшеничную лапшу, запивал выдержанной серой хорзой, изготовленной из выстоявшего кумыса, полоскал рот и руки теплой водой и, сходив по нужде в недалекую рощицу, ложился почивать. Сладко поспав в материнской юрте на мягких шерстяных одеялах, он быстро и резво подымался, умывался, пил коровий холодный айран и уезжал на близкую речушку под охраной своих неизменных джигитов. Там он раздевался донага, купался, плескался сам, купал и мыл своего саврасого иноходца. Уже с закатом солнца, когда красный диск его соприкасался где-то на северо-западе с окраиной земли, он быстро иноходью возвращался назад в стойбище и выслушивал своего абу Айбарса, который ежедневно докладывал молодому сенгиру – претенденту на сабирскую ханскую должность о выполненных прошедшей ночью и сегодняшним днем очередных выборных делах. После этого Айбарс-аба снова скакал куда-то в темноту в сопровождении своих сабирских стражников: у него было очень много еще незавершенных дел. Достопочтенная матушка Чури приглашала к вечернему костру каждый вечер все новых и новых сказителей – бахши, оленерчи и ашугов, которые услаждали слух ее сына-туменбаши сказаниями и песнями о великих деяниях геройских степных жителей-гуннов.

И так продолжалось почти одну новую луну. Все было бы хорошо, но давно забытое чувство какого-то непонятного тоскливого одиночества грызло душу сенгира. Это чувство сочетало в себе не только неясную печаль, но и полное бессилие перед свершающимися вокруг действиями, на которые он никак не мог повлиять ни словом, ни делом. Ему почему-то думалось, что такое горестно-безвольное восприятие окружающей реальности он некогда уже испытывал. Да, он такое точно переживал. Это было тринадцать зим назад, когда он впервые в качестве заложника попал в прославленный на весь белый свет город Рум. Ему было тогда восемнадцать лет, он жил вдвоем с одним молодым безликим тайчи⁶⁹ из Галлии, имя которого в его памяти не сохранилось. Они проживали с ним в государственном дворце на Целиевой улице у подножия Целиевого холма около Большого рынка, на юго-восточной окраине огромного Вечного города. Их резиденция состояла из десятка больших помещений, имелись бассейны, фонтаны, сад и клумбы с цветами во дворе. Они получали отменное питание, им выдавали также на руки два раза в месяц в начале, в календы, и в середине, в иды, по два серебряно-медных денария и одному ассу, этого едва тогда хватало на секстарий⁷⁰ самого слабого вина из отжимок текущего года. Но у всех знакомых Аттиле аманатов-заложников имелись свои собственные денежки, привезенные с собой, и они все весело проводили время в трактирах, харчевнях и в банях-термах достославного города.

Аманату Аттиле такая праздно-разгульная жизнь была не по душе. Он вспомнил совет своего отца, хана левого восточного крыла Мундзука, что для гуннов нужен ученый человек, знающий географию – науку о расположении дальних стран и расселении богатых народов, и с согласия своего куратора-управляющего дворцом, старого седоволосого галла, имя которого его память также не сохранила, записался в Большой педагогикум на Целиевом холме – школу для взрослых вольноотпущенников и грамотных рабов. Это было единственное на весь огромный Рум учебное заведение, специализирующееся на науке географии, да и к тому же оно располагалось недалеко от жилища юного заложника. Грамотные рабы, которые там обучались, впоследствии должны были стать учителями-педагогами по географии во многочисленных грамматических школах для детей в различных провинциях, это были большей частью государственные невольники, уделом которых было стать на всю свою оставшуюся жизнь низкооплачиваемыми учителями-наставниками в государственных школах для детей.

Ровно один год проучился молодой аманат Аттила в этом педагогикуме и познал основы науки географии; он мог долгими часами читать и пересказывать по-латински слушателям все семнадцать томов бессмертного труда «География» Страбона, который жил 16 поколений тому назад в Восточном Руме – в южных эллинских землях.

Это было, в сущности, неплохое время для молодого заложника. Он был сыт, обут, одет, не болела голова заботами сегодняшнего и завтрашнего дня, ежедневно занимался любимой учебой. Но тоска по родным широким и зеленым степям, глубоким и сладкоструйным ручьям глодала тогда его печень. К этой тоске примешивалось чувство безысходности, что он, молодой тайчи Аттила, не в силах самолично решать свою судьбу, конец аркана которой (решение его личной проблемы свободы и несвободы, выбора жизненного пути и отсутствие такого выбора) находился в чужих руках и в чужой власти.

И вот это печально-тоскливое чувство, соединяющее в себе осязание легкой горести и ощущения зависимости от чужой воли, вновь всколыхнулось в груди, захватило легкие и прочно осело в печени. Осязание горести исходило из осознания того, что он не является первым в негласной иерархии всех гуннских сенгиров, и окружающим его сабирам это четко ведомо. Ощущение непрогнозируемости происходящих вокруг него деяний было обусловлено тем, что он как сын своего отца – хуннагура не имел полновесных прав претендовать на какие-либо привилегии в сабирской среде, а был зависим от доброго отношения к себе ближайших родичей своей матери. И это тягостное чувство безысходности угнетало его душу и причиняло тяжеловесность существованию тела.

Наконец, долгожданный день настал, собравшиеся двадцать четыре бека, этельбера и тархана⁷¹ сабирских родов избрали молодого сенгира-хуннагура действующим ханом племени и туменбаши сабирского войска. Сразу же после племенного курултая и после небольшого пиршества с обильным поеданием мяса и возлиянием кобыльего кумыса, новоизбранный сабирский хан Аттила в сопровождении своего абы Айбарса отбыл в главную гуннскую орду в Паннонию. Кончилось короткое счастье матери, ханышы Чури, быть постоянно рядом со своим сыном-первенцем.