Андрей Геращенко

Гале нездоровилось ещё с понедельника. Бросало то в жар, то в холод. Всё время снились кошмары. А хуже всего было то, что маленький Панасик тоже стал беспокойным и постоянно заходился криком по ночам. Пятро при этом просыпался по нескольку раз за ночь и потом долго не мог уснуть. И теперь он чувствовал усталость и без особой охоты махал топором, хотя обычно ему не то, чтобы нравилось колоть дрова, но делал он это всегда с особенной лихостью и удальством. Завидев шедшую по улице Ганну Блиниху, которая была у них повивальной бабой при родах Панасика, Пятро поспешно поднял со снега несколько непоколотых колодок и зашвырнул их глубоко в снег у забора. Ему хотелось пойти прилечь в хату, но Блиниха уже несколько дней, проходя мимо их дома, напоминала, что нельзя оставлять непоколотые колодки на ночь. Теперь, чтобы она их не увидела в очередной раз, Пятро быстро прикрыл колодки снегом. Успел он как раз вовремя – проходившая мимо плетня Ганна тут же, как он и ожидал, поинтересовалась:

- Колодки все поколол?

- А то?! Все до единой, - кивнул Пятро, про себя посылая Ганну к чёрту: «Успею поколоть и завтра - что за напасть такая?! Буду я ещё глупую бабу слушать, да в разные бабьи сказки верить».

- Ну, бывай, Пятро! Пошла я.

- Бывай, - махнул рукой довольный Пятро и пошёл в хату.

- Кто там был, на улице? – поинтересовалась возившаяся возле печи Галя.

- Ганна Блиниха проходила.

- И чего хотела?

- Так ничего и не хотела. Снова спрашивала, порубил ли я колодки. И что ей до того за дело – вот глупая баба, в самом деле?

- А ты их поколол?

- Возле плетня в снег кинул – ещё поколю. Дров хватает, - отмахнулся Пятро.

- А Блиниха сказала, что нельзя их оставлять, - возразила Галя. – Примета такая. Может, и я через то захворала, и Панасик по ночам места себе не находит?

- При чём тут одно к другому то?! Вот глупые бабы! – с досадой воскликнул Пятро.

- Примета такая, - назидательно заметила Галя.

- Да что б тебя! – разозлился Пятро. – Завтра поколю – там всего пять колодок. А сегодня поздно уже. И что вы, бабы, за такой суеверный народ?!

Пятро и сам уже начал сомневаться в том, правильно ли он поступил, засыпав колодки снегом – в душе появилась какая-то смутная, трудно осознаваемая тревога. От этого крестьянин ещё больше рассердился: «Ну вот – уже и сам в эти бабьи байки верить начинаю», но ничего не сказал Гале и принялся расплетать старую рыбачью сеть, которую уже давно собирался привести в порядок.

Мысль о колодках не оставляла его и ночью. Панасик снова много плакал, и Пятро и Галя едва сомкнули глаза лишь к утру, когда их первенец, наконец, успокоился и уснул.

Едва проснувшись, Пятро увидел, что уже давно светло и поспешил во двор. За ночь намело снега, и Пятро принялся раскапывать припрятанные у забора колодки. Четыре колодки он тут же быстро расколол, но зато нигде не мог найти пятой. Перекопав у плетня весь снег, Пятро так и не обнаружил своей пропажи. Он уже готов был поверить, что вчера оставалось всего четыре колодки, а не пять, но он слишком хорошо помнил одну из них, с торчащим кверху сучком, напоминающим вздёрнутый нос. Именно этой колодки и не было, хотя он бросил её в снег первой и хорошо запомнил место у плетня – там как раз был выдернут один из кольев. Колодки не было. Унести её тоже никто не мог – никаких следов непрошенных гостей не было, да и дворняга на цепи, достававшей как раз до плетня, хоть и не отличалась большой отвагой, но брехала заливисто и громко. Но за всю ночь она не проронила ни звука. Ещё раз обшарив снег у плетня, Пятро развёл руками и понёс наколотые дрова в расположенную неподалёку поленницу, прикрытую навесом из заснеженной соломы.

- Ну что – поколол? – сразу же поинтересовалась Галя, едва Пятро возвратился в хату.

- Поколол. Что там было колоть?! – отмахнулся Пятро, - Только…

- Что «только»?

Пятро уже был не рад, что начал говорить и лишь махнул рукой.

- Ты не маши руками, а говори, раз начал.

- Одной колодки не хватает. Вроде всё обыскал – нигде её нет, - с неохотой пояснил Пятро.

- Говорила я тебе – вчера надо было поколоть. И Блиниха недаром предупреждала. Ой, чует моё сердце, не к добру это.

- Вот глупая баба – заладила своё и всё тут! – плюнул Пятро и тут же у него созрел план, как успокоить жену, - Я, может, и все поколол. Я не считал, сколько оставалось.

- Так чего же ты мне голову дуришь?!

- И в самом деле, все колодки – это я перепутал, наверное. Ту, которую думал, что осталась, я ещё раньше расколол. Да вот забыл, - успокоил Галю Пятро.

- Голову бы свою забыл лучше!

Галя хотела добавить ещё пару «ласковых» слов напугавшему её мужу, но в это время подал голос Панасик и она пошла к люльке с младенцем, висящей в центре хаты на верёвках, прикреплённых к потолку.

«Ну, слава Богу – теперь хоть успокоится. И дёрнул же меня чёрт за язык!», - с облегчением подумал Пятро, но на душе у него всё равно было неспокойно и тревожно.

- Говорила я тебе – поколи колодки. И Блиниха зря говорить не станет. Вишь – поколол и Панасик успокоился. Спи, моё золотко! – улыбнулась Галя и легонько покачала люльку.

- Тише – разбудишь! – предупредил жену Пятро.

- Я сама знаю, что моей кровиночке лучше, - возразила Галя и ещё раз качнула люльку. – Так он будет только крепче спать.

Пятро не стал спорить – в конце концов, мать всегда лучше разберётся в том, чего нужно младенцу.
Глубокой ночью приснился Пятро какой-то страшный, жуткий сон. Будто он стоит перед самой своей хатой, а во дворе какие-то люди, одетые в одинаковые чёрные тулупы. Пятро хотел окликнуть их, узнать, что им нужно, но не удаётся издать ни звука. Хотел перемахнуть через плетень и узнать, кто к нему пожаловал, но ноги сделались, словно ватные, и Пятро не смог ступить ни шагу. Присмотревшись, крестьянин вдруг с ужасом понял, что у него во дворе хозяйничают совсем не люди, а черти – у них были чёрные свиные рыла, а тулупы оказались обыкновенной густой чёрной шерстью. Из-под тулупов позади чертей торчали их тонкие хвосты. Черти принялись рыться в снегу как раз там, где Пятро рубил дрова и вскоре один из нечистых вытащил из-под снега колодку – ту самую, с сучком, которую не мог найти Пятро днём. Чёрт поднял вверх колодку и стал довольно цокать языком, показывая её двум своим спутникам. Те по очереди передавали друг другу суковатую колодку и цокали языками – так уж она им, видно, понравилась. Наконец, один из них посмотрел в сторону Пятро, и они встретились взглядом.

- Вот он! – вскрикнул чёрт и показал на крестьянина остальным.

- Будет тебе подарок, Пятро! От чертей подарок! – закричал ему другой чёрт и закружился на одном месте от радости.

Тут же закружились и другие черти, и поднялась сильная метель. Когда она прекратилась, чертей не было – перед глазами у Пятро был его собственный, засыпанный снегом двор.

Пятро перекрестился и… проснулся. За стенами хаты и в самом деле завывала вьюга. Стены тихо поскрипывали то ли от мороза, то ли ещё от чего, и Пятро порой начинало казаться, что это скрип чьих-то осторожных шагов, доносящийся снаружи хаты. Перед иконами тускло мерцала лампадка, едва озарявшая хату слабым синеватым светом.

Пятро вновь провалился в тягостное полузабытьё, когда ты одно мгновение как бы бодрствуешь и присутствуешь в месте сна, а в другое уносишься в мир сновидений и грёз, причём оба эти состояния чередуются непредсказуемым и непонятным образом, и человек уже не понимает, спит он или же бодрствует.

Вот как бы приоткрылась дверь, и поднявшееся лёгкое движение воздуха погасило слабый, мерцающий огонёк лампадки. В дверном проёме показались размытые, плохо различимые фигуры. Они медленно крались к люльке. Пятро вскочил с лавки, пошарил в поисках лежавшего неподалёку топора и… проснулся. В хате было тихо. Лампадка по-прежнему мерцала синим огоньком. Пятро решил проверить дверь – она была прочно заперта на большую и прочную деревянную щеколду. Открыть её снаружи было невозможно. Всё было, как всегда, но и это странное полузабытьё, и непонятная внутренняя тревога заставляли Пятро быть на чеку. Он отыскал топор, положил его у изголовья и прислушался. На улице продолжала завывать метель…

Пятро проснулся оттого, что стены вновь стали поскрипывать. Крестьянин взглянул на лампадку, и она вновь погасла у него на глазах. По хате потянуло струёй свежего морозного воздуха. Пятро посмотрел в сторону дверей. Они вновь приоткрылись, и повторился прежний кошмар – в хату, осторожно крадучись, проскользнули три тёмные, плохо различимые фигуры. Пятро хотел схватить топор, но не смог даже пошевелиться. Неизвестные зловещие фигуры направились прямо к люльке, в которой спал младенец. Хозяин попытался вскочить и разделаться с непрошенными гостями, но его старания были тщетными – незнакомцы обступили люльку и принялись что-то делать с младенцем. Что именно – Пятро не мог видеть, потому что неожиданные ночные визитёры закрывали от него люльку спинами.

Наконец, они оставили люльку в покое и медленно двинулись в сторону входных дверей. Двое выскользнули наружу, а последний, задержавшись, неожиданно обернулся, посмотрел на Пятро и подошёл к его лавке. Пятро с ужасом увидел, что это один из тех чертей, которые ему приснились.

- Вот тебе подарок, Пятро! От чертей подарок! – хрипло прогнусавил чёрт, довольно подмигнул хозяину с какой-то злобной, торжествующей улыбкой и скрылся в дверях.

Пятро схватил топор и… проснулся. В хате было тихо, лишь за окнами едва слышно завывала пошедшая на спад вьюга. Пятро вскочил с лавки и осторожно пробрался к люльке – Панасик спал безмятежным, спокойным сном. «Приснится же такая дрянь!», - чертыхнулся Пятро и улёгся на лавку.

Вновь он проснулся от жуткого, нечеловеческого вопля Гали:

- Панасик! Дитяко мое! Родненький мой! Панасик!

Пятро вскочил на ноги и бросился к люльке, возле которой стояла Галя. Жена в исступлении трясла Панасика и продолжала кричать на всю хату:

- Проснись, родненький мой! Кровинка моя! Проснись! Что же это?! Пятро!

- Тут я – чего ты?! – Пятро, белый как снег, стоял возле жены, полный нехороших предчувствий.

- Мёртвый наш Панасик! Холодный! Мёртвый наш хлопчик! – закричала Галя и подала Пятро завёрнутого в тряпки младенца.

- Как мёртвый? Что ты такое говоришь, Галя?! – в отчаянии крикнул Пятро и с надеждой провёл ладонью по лбу Панасика.

Лоб был холодным. Младенец не подавал никаких признаков жизни.

- Панасик! Сынок мой! Что же это?! – растерянно повторял Пятро, с ужасом глядя на мёртвого сына, будучи не в силах поверить в произошедшее.

Первым желанием Пятро было выскочить на улицу, побежать по Ректе, позвать на помощь людей, но он лишь в отчаянии смотрел на своего мёртвого сына, понимая, что теперь всё это уже бесполезно. Опустошённые, убитые горем родители молча сидели возле люльки с мёртвым младенцем, не зная, что им делать дальше.
Похороны назначили на третий день, в пятницу. Казалось, что во дворе собралась половина Ректы. Галя почти всё время беззвучно плакала и, казалось, постарела за эти несколько дней лет на десять. Пятро крепился, но и он выглядел неважно. Сельский батюшка отец Андрей прочитал заупокойную, маленький гробик вынесли на улицу, и вся скорбная процессия двинулась к кладбищу.

На кладбище свящённик провёл ещё один молебен, окропил всех присутствующих святой водой и сказал убитым горем родителям, чтобы они прощались. Пятро поцеловал Панасика в холодный лоб, а Галя обхватила гробик и вновь зарыдала. Её с трудом оторвали от тела и усадили на принесённую с собой лавку. Отец Андрей дал сигнал закрывать крышку и два крестьянина быстро поднесли к телу младенца верхнюю часть маленького гроба. Но, странное дело, как они не старались, крышка не закрывалась. Закрывать крышку силой никто не хотел, и её вновь сняли, чтобы посмотреть, в чём дело. Один из крестьян, едва взглянув на гробик, тут же в страхе отшатнулся в сторону. Второй, посмотрев туда же, изумлённо застыл на месте и принялся истово креститься:

- Свят! Свят! Свят! Нечистая сила!

С ближайших деревьев с громким тревожным карканьем в небо поднялась целая туча неизвестно откуда взявшегося воронья.

Галя поднялась на ноги и сделала несколько шагов к гробику. Но ещё раньше там оказался Пятро. Широко раскрытыми глазами он смотрел то на лежащего в гробу сына, то на обступивших его односельчан. Наконец Пятро не выдержал и достал тело из гроба. Народ изумлённо ахнул.

- Что же это, батюшка, а?! Что же это, люди добрые?! – Пятро развернул мёртвого младенца, к ужасу собравшихся сбросил в снег тряпки, и… в его руках оказалась обыкновенная деревянная колодка с торчащим вверху сучком, который и не позволял закрыться крышке гроба.

Все загудели и, крестясь, принялись отступать назад.

- Присыпуш! – выдохнула Ганна Блиниха и, толкнув в бок своего растерявшегося мужа Василя Блина, несколько раз перекрестилась. – Как пить дать – черти присыпуша сделали!

Отец Андрей шагнул назад вместе со всеми, но затем, совладав с собой, остановил пятившихся крестьян:

- Стойте! Не гоже православным людям нечистым поддаваться! Могилу надо зарыть, а колодку разрубить – нечистая она, нечистыми и подброшена!

- Не дам рубить колодку! - неожиданно закричала Галя и, вырвав колодку из рук Пятро, вновь запричитала: - Это мой сынок Панасик! Он просто спит! Он проснётся! Он живой!

У неё хотели отобрать колодку, но отец Андрей махнул рукой и почерневшую от горя женщину на время оставили в покое.

- Присыпуш и есть. А я говорила Пятро, чтобы он колодки рубил. Ещё и спрашивала, все ли порубил. А он отвечает – все. Да не все, видно, раз из гроба колодку достали, - назидательно, с чувством превосходства, заметила Блиниха.

- И откуда ты всё это знаешь? Может, ты ведьма? – беззлобно спросил Василь.

- И не отсохнет твой язык такое спрашивать! Какая же я ведьма, а?! Вот бабка – первая в округе, это точно. Половина детей в Ректе через мои руки прошла. У Старжевских, на что уж паны из панов, и то я бабкой была, панича молодого принимала. Да где я только не была – у самого чёрта разве что?! – с чувством превосходства заявила Ганна.

- Тьфу ты, зачем нечистого не к месту поминать – тем более, после того, что на кладбище было?! – недовольно проворчал Василь.

Помолчали.

- Я слыхал, что из присыпушей русалки получаются. А то ещё говорят, что со скидушей? – спросил Блин, пытаясь вызвать жену на разговор.

- Не молол бы языком про то, про что не знаешь! – хмыкнула Блиниха. – Скидуш – это ребёнок, что до срока родится мёртвым. Никаких русалок из скидушей не бывает – то пустая болтовня одна. Русалки, они из присыпушей. Да только, если присупуши из девочек. Из мальчиков русалок не бывает. А из девочек – да, - Ганна не заметила, как увлеклась разговором. – Если не рубить колодки, их могут украсть черти. А как только украдут, то сразу жди беды, если во дворе дети до года есть. После года – не страшно. А до года – надо в оба смотреть! Украдут черти колодку и смотрят за хатой. Сделают руки и ноги, получится из колодки дитя, и подбросят его ночью в люльку. А хозяйского ребёнка с собой унесут. Вот и присыпуш. Только присыпуш то - не живой. На ребёнка он похож, как две капли воды, но это всё колдовство – живого дитя им не сделать. А как пройдёт срок или же молитву произнесут и водой святой окропят детский гроб, как сегодня отец Андрей на кладбище, тут же присыпуш превращается в обычную колодку. Ту, что черти украли. Говорила я Пятро – руби колодки.

- А что же они с мальчиками украденными делают?

- Того я не знаю. Из девочек – русалок. А про мальчиков ничего сказать не могу, - покачала головой Ганна.

Блиниха и в самом деле была известной на всю округу бабкой и принимала едва ли не все роды, что случались в Ректе и околице. Даже из самого Пропойска звали её к себе роженицы и, поэтому, благодаря Ганне, у Блинов хватало и еды, и сукна на одежду. А порой те, кто побогаче, одаривали Блиниху и деньгами. За всю её многолетнюю практику лишь однажды родился мёртвый младенец, да и то привезли её к роженице лишь тогда, когда та металась в кровати уже в совершенной горячке, и не было никакой надежды на благополучный исход.

- Однако же, что это получается – помер у Пятро с Галей сын или нет? Вроде помер, а тела то нет. Могилы тоже нет? – озадаченно спросил сам у себя Василь. – Хотя и в живых то его вроде нет?!

Ганна лишь пожала плечами, потому что и сама не знала ответа на вопрос мужа. Конечно, она немало слышала разных историй про присыпушей, но насколько они были правдивы и верны, не могла сказать даже она сама. Про колодки она говорила односельчанам скорее по женской привычке опасаться всяких напастей в случае неисполнения тех или иных примет. А про присыпушей ей рассказывала ещё давно помершая бабка. Сама же Блиниха сегодня впервые столкнулась с такими чудесами и была поражена и удивлена не меньше своего мужа, но не подавала вида, чтобы не показать Василю, что она и сама ничего толком не знает и лишь припоминает предостережения и рассказы своей бабки, тоже хорошо знавшей в своё время повивальное дело.

- Что-то Катьки нашей давно нет – пойду, посмотрю, - вспомнил Василь и засобирался на улицу.

- Совсем от рук отбиваться стала. Такой у неё возраст, что смотреть за девкой надо. Говорили мне, что её с каким-то незнакомым хлопцем несколько раз возле берёзовой рощи видели. Возле каменной крушни. Ты сходи туда, да глянь тихонько – что, да как. Сама она молчит, словно воды в рот набрала. Да не зови её, а тихо сходи.

- Снег скрипит – как тут подойдёшь. Но я попробую, - заверил Ганну Василь и взглянул в окно: - Уже темнеть начинает.

Неизвестный хлопец появился месяца два назад. Катьку не раз видели с ним односельчане, но никто не знал, откуда он и где живёт – ни в Ректе, ни в округе никто не видел никогда такого хлопца. На все расспросы родителей Катька, которой уже шёл девятнадцатый год, или отмалчивалась или же и вовсе уверяла, что всё это неправда, наговоры односельчан и никакого хлопца она не знает, и никаких кавалеров у неё отродясь не было. Однажды Ганна, не выдержав, пару раз перетянула Катьку пугой, но та лишь разрыдалась, но так и не выдала свою тайну. Хуже всего было то, что Катька стала сохнуть не по дням, а по часам. Лицо почернело, всё более явственной становилась неожиданная худоба, хотя ещё летом Катька была розовощёкой, плотной девкой. Всё чаще её стало клонить ко сну, а в последнее время - и днём. Блиниха даже заплатила соседям, чтобы те отправляли свою дочку на панщину к Старжевским вместо Катьки, чтобы она больше отдыхала, но та с каждым днём становилось всё хуже. За хороший кумпяк мяса, который Блиниха заработала бабкой в Пропойске, удалось заманить лекаря Старжевского, но тот лишь развёл руками – никакой болезни он у Катьки не обнаружил. Ганна сердцем чувствовала, что не к добру встречи Катьки с неизвестным хлопцем, но пока не могла ничего понять. Сегодня вечером должна была придти ворожея Мария. Ворожила она не всегда хорошо, но всё же к ней ходили не только жители Ректы, но и вся округа, да и никого лучше Марии всё равно не было.
Катька в сопровождении Василя явилась лишь через час. Василь, едва втолкнув Катьку в хату, напустив при этом клубов свежего, морозного воздуха, возмущённо сообщил Ганне:

- С хлопцем стояла! С хлопцем! Возле каменной крушни. Я поначалу вида не подал, хотел его, гада, получше разглядеть – да разве разглядишь в такой темноте. А как они целоваться стали, тут я и не выдержал. Схватил кол и к ним – думаю, огрею его по спине. Да где там! Он тут же отскочил к роще – там у него конь был привязан. Вскочил в седло и был таков. Конь заржал, словно в насмешку. Не догоню же я коня. А Катька, стерва, так и не говорит, с кем была.

Катька молча стояла посреди хаты, потупив взор в пол.

- Ах ты дрянь такая! Так ты скоро, может, в подоле принесёшь нам, а?! Вот бесстыдница! А ну говори, кто это был, а не то! – Ганна с гневом схватила подвернувшуюся ей под горячую руку пугу и уже хотела, было, ударить Катьку, но в это время в дверь постучали.

Ганна отбросила пугу в сторону:

- Скажи спасибо людям. Кто там? Входите.

В хату медленно вошла Мария. «Вот зараза – хоть бы быстрее дверь закрывала за собой – всю хату выстудила!», - недовольно подумал Василь.

Приход Марии избавил на время Катьку от расправы, и она, довольная, что её оставили в покое, скрылась за печкой.

- Слыхали, что в Журавичах случилось? Ко мне только что кум приезжал, рассказывал, - поинтересовалась раздевшаяся Мария, которую так и распирало от желания рассказать какую-то ставшую ей известной историю.

- Ну, уж что у нас в Ректе случилось – почище будет, - махнула рукой Ганна.

- А вот то-то, что и там черти разгулялись, - возразила Мария. – Помнишь, у Гречихи ты мальца три года тому назад принимала?

- У Гречихи. У него ещё дом на самой окраине?

- Про дом не знаю. А мальца ты принимала – мне кум говорил.

- Помню. Дом на окраине. Он ещё лет на двадцать своей жены старше. Так что случилось, говори толком!

- То-то, что старше. Пошла его баба в баню, взяла с собой дитя. Помыть чтобы. Да и говорит этому Гречихе – смотри, мол, старый чёрт, приходи быстрее к бане. Как я позову – возьмёшь мальца и в хату. Она его намного моложе, вот и взяла дурную привычку «старым чёртом» называть. Помылась, вытерла малого и кричит в двери – ты тут, старый чёрт? А из-за дверей отвечают – тут, мол. Пар кругом, ничего не видно. Она мальца в двери подала – вроде мужу. И стала мыться дальше. А тут стук в двери – где, спрашивает муж, наш малец, я за ним, дескать, пришёл. Та ему и говорит – я ж тебе его отдала. Выскочила она, обошли с мужем вокруг бани – а там следы копыт к забору ведут. А после забора и вовсе пропадают, будто кто в небо полетел. Тут только и поняла она, что не мужу мальца отдала, а чёрту. Не надо было мужа старым чёртом обзывать.

- Почему чёрт – может так кто дитя украл? Цыгане какие? – пожал плечами Василь и проворчал: – У нас чуть что, сразу нечистых поминают.

- А то и дело, что самый настоящий чёрт. На снегу следы копыт были, а за забором исчезли. Как пить дать, это был чёрт. Да и у нас черти Пятро и Гале горя наделали. Что-то не так у нас в округе, раз черти так разошлись. Может ещё и не последняя беда.

- Что ты – накаркаешь! – испуганно воскликнула Ганна и перекрестилась на висевшие в углу иконы.

- Ну да ладно – давай про Катьку поговорим. Для того ведь и звала, - махнула рукой Мария.

- Ну, вы тут гадайте, а я в хлев схожу, свиньям есть дам, - предупредил Василь и вышел во двор.

- Ты пока в хату не заходи – я тебя сама позову! – крикнула Ганна мужу вдогонку.

- Ладно! – донёсся едва слышный ответ Василя.

- Боже ж ты мой – до чего исхудала! Одна кожа и кости! – всплеснула руками Ганна.

Она не видела Катьку голой всего несколько дней – совсем недавно они мылись в бане, но теперь ей казалось, что за эти несколько дней дочь ещё больше осунулась и похудела.

Мария поднесла палец к губам, призывая к молчанию, и принялась бормотать вполголоса какие-то заклинания. Ганна с интересом следила за её действиями.

Закончив бормотать, Мария извлекла откуда-то из глубин принесённой с собой торбы пучок сушеной травы. Попросив у Ганны огня, подожгла траву и принялась обкуривать ею Катьку. Девушка закашлялась от дыма, но Мария, успокаивая, ласково погладила её по голову:

- Тихо. Тихо. Дым всё скажет. Это буркун-трава, от её дыма ничего не скроется.