Анна андреева андрей Дмитриевич
жүктеу/скачать 0.55 Mb.
|
Анна АНДРЕЕВА Андрей Дмитриевич Горький. Квартира ссыльных - Сахарова и Боннэр. 1983 год. Андрей Дмитриевич за столом. Пишет. Входит с улицы Боннэр. Вид измученный. Андрей Дмитриевич бросается к ней. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Люсенька! Что с тобой!? Боннэр утыкается лицом в грудь Андрея Дмитриевича. Тело сотрясают рыдания. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Тебе плохо? Сердце? «Скорую» вызвать?! БОННЭР. Андрюша, что мы им дурного сделали? Как шакалы накинулись. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Кто? Гэбисты? БОННЭР. Если б гэбисты, я бы так не переживала. Народ. Простой советский народ. Строитель коммунистического общества – самого гуманного в мире. Захожу в магазин. Встаю в очередь. Тут же кто-то прошипел: жидовская морда. Ну, к этому не привыкать. Молчу. Покупаю молоко, картошку. Спрашиваю у продавщицы: а масла сливочного нет? Что тут поднялось! Обступили, глаза живодёров, вопят: «Масла захотелось! А харя не треснет?! Вон из Советского Союза! Повесить вместе с ублюдком Сахаровым!». Адик, третий год мы в ссылке, в этот сраном Горьком. Сослали за то, что мы бились за свободу этого народа. Чтобы человек мог сам определять свою судьбу. Чтобы ему дали возможность говорить. И вот он заговорил. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Люсенька, мы сильные. Вытерпим. А когда народ получит истинную свободу, то раскроются лучшие его… БОННЭР. Не нужна этим тупым рожам свобода! Разве только свобода крушить, ломать, грабить. Народу без свободы замечательно живётся. Нажрётся пролетарий водки, поставит фингал под глазом жене Зинке - и счастлив. И Зинка счастлива: бьёт, значит, любит. (Пауза). Адик, родненький мой, я безумно устала. Устала от травли. Устала от клеветы в советских газетах. Устала от ненависти твоих детей. Не могу выносить постоянную слежку. Опостылела эта казённая квартира. Унизительно быть ссыльной! Все беды мира, все его несчастья, все его трагедии проходят через мое сердце. Адик, во что верить, если жить уже нету сил? АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я верю в тебя. Ты веришь в меня. Этого достаточно. БОННЭР. Философ ты мой лапотный. Как же я люблю тебя. Люблю бесконечно и нежно. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Люся, я начал писать воспоминания. БОННЭР. Неужели?! Ну тогда испеку награду – твою любимую ватрушку. А как упирался! (Передразнивает). «Никому это не нужно… не люблю самокопания, самообнажения…» Ну-ну, хвались, как самообнажался. Андрей Дмитриевич выходит. Возвращается с кипой листков. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Начал с острого момента моей жизни - испытания водородной бомбы. Послушай. (Читает). «В густой синеве неба, оставляя расплывчатый след, возник бомбардировщик - ослепительно белая машина со скошенными к хвосту крыльями, свирепым хищным фюзеляжем. Самолёт нёс термоядерное изделие, сконструированное по моей идее. У меня сжалось сердце: вот и всё! Через 10 минут увижу, как мои расчёты будут подтверждены реальным взрывом…». Испытательный полигон под Семипалатинском. 1955 год. Учёные, Военные. ГОЛОС ИЗ ДИНАМИКА. Внимание! Самолёт на боевом заходе. Готовность номер один! Все ложатся на землю лицом вниз, ногами к взрыву. ГОЛОС ИЗ ДИНАМИКА. Надеть предохранительные очки! Все натягивают круглые чёрные очки. ГОЛОС ИЗ ДИНАМИКА. (В сопровождении метронома). Одна минута!.. Тридцать секунд… Двадцать… десять… пять… четыре… три… два… один… Нуль! Изделие сброшено! Тишина. Раздаётся короткий резкий треск, будто электропровода замкнуло. Потом грохот, но такой что залп пушечной батареи над головой показался бы выстрелом из охотничьего ружья. Горький. Квартира. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. (Читает). «Я увидел ослепительно белый круг, он быстро расширялся. В доли секунды он стал оранжевым, потом ярко-красным. Коснувшись линии горизонта, круг сплющился. Возник гигантский клубящийся серо-белый шар - с багровыми огненными проблесками по всей поверхности. Небо пересекли линии ударных волн, из них возникли молочно-белые полотна, они вытянулись в конус. Постепенно шар оформился в виде шляпки - с землей её соединила ножка, неправдоподобно толстая». БОННЭР. Боже, какая жуть. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. (Продолжает читать). «Меня переполнило чувство восторга. Чувство восхищённого изумления. Чудный воздух! Знал: после ядерного взрыва атмосферу заполняет озон, но не представлял, что воздух становится бодрым и свежим, как поцелуй ребенка». БОННЭР. Да ты поэт! Семипалатинск. Полигон. Зельдич подбегает к Андрею Дмитриевичу, ликуя и пританцовывая. ЗЕЛЬДИЧ. Получилось, Андрей! Взрыв как по нотам, ни одной фальшивой. Ты гений! Обнимает Андрея Дмитриевича. К Андрею Дмитриевичу ринулись Коллеги - обнимают его, говорят что-то бестолково-восхищённое, поздравляют. Восторгу нет конца и края. Появляются маршал Неделин, академик Курчатов, военное, административное и партийное начальство. Курчатов подходит к Андрею Дмитриевичу, склоняется в глубоком поклоне. КУРЧАТОВ. Тебе, спасителю России, благодарность! НЕДЕЛИН. (Торжественно и натужено). Товарищи! Поздравляю вас с успешным испытанием термоядерного изделия. Только что звонил первый секретарь нашей ленинской партии Никита Сергеевич Хрущёв. Он поздравляет всех участников создания водородной бомбы – учёных, инженеров, рабочих. Особо Никита Сергеевич просил меня поздравить, обнять и поцеловать Сахарова за его огромный вклад в дело обороноспособности нашего великого Советского Союза. Неделин обнимает Андрея Дмитриевича, впивается поцелуем в щёку. Горький. Квартира. БОННЭР. Поэтично описал, звучит как «Люблю грозу в начале мая». А должен возникать ужас. Читатель должен содрогнуться. Это же испытание бесчеловечного оружия. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Термоядерная бомба, Люсенька, это не только оружие, это прежде всего красивая физика. БОННЭР. Да что ты говоришь! Не оружие! Бомба – это чудовище. Чудовище красивым не бывает. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Нет, Люся, нет! Физика водородной бомбы божественно красива. БОННЭР. А Бога к чему сюда приплетать? Бомбу придумал ты, а не Бог. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Кто знает, может, и Бог. Идея снизошла свыше. Озарило меня в коммунальной бане. Было это в 1946 году. Ополоснул кипятком каменную лавку, сел, опустил ноги в таз - попарить. Блаженство. И вдруг, не постучавшись, без предупреждения в голове сложилась формула, о которой я и близко не думал. Высветился чёткий эскиз её доказательства. Это просто: пэ равно альфа пи тэ плюс бэ на тэ в четвертой степени. Не правда ли, изящно и просто? БОННЭР. (Смеётся). Элементарно! А изящества немеряно! АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Заворожила красота формулы. Страстно захотелось увидеть, как это будет происходить в реальности. БОННЭР. Где у нормального человека возникает страх, у тебя глупый интерес. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Страха не было. Только радость и восторг. Но радость и восторг смыло на банкете в честь успешного испытания. Маршал Неделин указал мне моё место. Полигон. Банкет в честь успеха. Участники испытаний сидят за столом. НЕДЕЛИН. Андрей Дмитриевич, вы у нас сегодня именинник. Вам и первое слово. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я предлагаю выпить за то, чтобы наши изделия всегда взрывались успешно, как сегодня. Но взрывались на полигонах и никогда - над городами, в которых живут мирные люди. Над столом гробовое молчание, будто Андрей Дмитриевич сказал что-то крайне неприличное. Неделин поднимается, недобро усмехаясь. НЕДЕЛИН. Вот, значит, о чём советские учёные мечтают. Пораженческие настроения. Позвольте рассказать притчу. Деревенская изба. Старик перед иконой молится: «Господи, направь и укрепи, направь и укрепи». А старуха лежит на печке и подаёт оттуда голос: «Ты, старый, молись только об укреплении, направить я сама сумею». (Со сталью в голосе). Так выпьем же за укрепление оборонной мощи нашей великой державы. А уж куда направить – оставьте это решать нам, Сахаров. Настанет день - и наши самолёты с нашими ядерными бомбами поднимутся в воздух и поразят врага в его логове, в Вашингтоне, в Лондоне… (сделал паузу и резко) в Израиле. (Залпом выпивает коньяк). Все выпили. Несколько мгновений молчания. Заговорили - неестественно громко. Зельдич отводит Андрея Дмитриевича в сторону. ЗЕЛЬДИЧ. Ты соображаешь, что глупость ляпнул? АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Сказал, что думал. Не смогу жить, если наши изделия будут убивать людей. ЗЕЛЬДИЧ. Какие дивные слова! Проще надо быть. И умнее. У тебя в голове сумбур вместо мозгов. Мы ученые, наше дело придумать. А как бомбой распорядиться - не нашего ума дело. В Америке, думаешь, иначе? Думаешь, учёные там имеют право на мерехлюндию? У них свои генералы. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я понимаю, понимаю. Не настолько наивен. Но одно дело – понимать, а другое – знать, что моя идея будет убивать людей. ЗЕЛЬДИЧ. Андрей, я дорожу дружбой с тобой. И не хочу, чтобы с тобой что-то нехорошее случилось. Будь осмотрительнее. Подходит Неделин. НЕДЕЛИН. О чем, товарищи учёные, разговор? Андрей Дмитрич, да ты не обижайся. Не обижайся. Разговор-то у нас шутливый. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я не обижаюсь. Только у вас не шутка. НЕДЕЛИН. Ты герой! Такую штуку сообразить – вон какой лбище. Но мысли в голове у тебя неправильные. Твоё дело - придумать. А выбрать цель – в этом, мы, солдафоны, поумнее академиков. Это ж гиблое дело, если учёные полезут в политику. Никогда нигде учёные не правили. А вот военные - да. Александр Македонский, Наполеон… (Задумывается. Зельдичу). Подскажи, Марк Борисыч, кто ещё из военных правил? ЗЕЛЬДИЧ. Генералиссимус Чан Кайши. Женераль Де Голль. Генерал Эйзенхауэр. НЕДЕЛИН. Во! Хороший пример. Эйзенхауэр! Почему из военных сильные руководители государства? Да потому что мыслят стратегически. Они дальновидны. (Резко меняет тему). Как мы в Венгрии свернули бошки контре, а? Без всяких соплей. Вот еще бы на Ближнем Востоке вдарить, чтобы жиды знали свое место. (Зельдичу). Марк Борисыч, это к тебе не относится. Мы лиц еврейской национальности ценим. Вы многое делаете для укрепления обороны страны. (Пауза). У нас все нации равны, но есть одна нация, которая всё на себе тащит - это русские, потому она и выше всех. (Отходит). ЗЕЛЬДИЧ. Солдафон. Но ценит нас, уважает. Слушай, а какую я вчера в столовой официанточку присмотрел. Бомба а не девка. Красивая конструкция. Завтра же займусь ею. Горький. Квартира. БОННЭР. Понимаю: красивая физика… божественная формула… три пи эр в квадрате… Но неужели не соображал, что готовишь ядерную дубину для изуверской системы? АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я не был наивным. Знал об арестах безвинных, пытках, голоде, насилии. Знал, а после смерти Сталина написал в письме жене: «Нахожусь под впечатлением смерти великого человека. Думаю о его человечности». Было такое, было. Затмение что ли? Не знаю, как назвать. (Задумывается). И в то же время… Я легко бы нашёл себе иное поле для теоретических забав. Но в те годы у меня было твёрдое внутреннее убеждение: бомба для страны необходима. Да, ощущал, что дело, которым занимаюсь, нечеловеческое, дьявольское. Но недавно окончилась война с фашистами – тоже нечеловеческое занятие. Я не воевал, потому жаждал сделать всё, чтобы новой войны не было. Термоядерное оружие исключает войну. Я и сейчас убеждён: моя бомба предотвратила третью мировую. (Пауза). Много позже я осознал ненормальность той жизни. Бомбу разрабатывали на сверхсекретном Объекте. Адрес: Арзамас-16. Огромная территория обнесена тремя рядами колючей проволоки. Заключённые строили жилые дома, здания для научных лабораторий. По утрам серые колонны в сопровождении автоматчиков растекались по зонам строительства – тоже за колючей проволокой. Иногда мне казалось: и я получил срок, потому что каждый шаг был под надзором. (Пауза). Среди заключённых была Тася Воронова. У Марка Зельдича бурный роман с ней. Тася - красивая, умная. Попала за язык, анекдоты рассказывала. Она архитектор и художник, занималась на Объекте оформлением помещений. Поэтому имела привилегию – её перевели на положении расконвоированной. Жила с Марком. Объект Арзамас-16. Коттедж Сахаровых. 1952 год. Ночь. Андрей Дмитриевич, его жена Клава спят. Стук в окно. ГОЛОС ЗЕЛЬДИЧА. Андрей! Андрей! ГОЛОС КЛАВЫ. Кто там? Адик, кто-то в окно стучит. ГОЛОС ЗЕЛЬДИЧА. Андрей! Это я! Ты мне срочно нужен! ГОЛОС КЛАВЫ. Адик, это Марк. Может, пожар где. Андрей Дмитриевич поднимается, открывает дверь. ЗЕЛЬДИЧ. Андрей, Андрей! АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Что?! Что случилось? ЗЕЛЬДИЧ. Деньги есть? АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Есть. Сколько? ЗЕЛЬДИЧ. Все, что есть. Давай! Быстрее! Андрей Дмитриевич лезет в тумбочку, достает пачку денег. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Может, мне с тобой? ЗЕЛЬДИЧ. Потом! Потом! (Хватает пачку денег, быстро уходит). Андрей Дмитриевич возвращается к кровати, ложится. ГОЛОС КЛАВЫ. Что там? ГОЛОС АНДРЕЯ ДМИТРИЕВИЧА. Марк деньги попросил. ГОЛОС КЛАВЫ. Деньги?! Марк совсем спятил! Какие могут быть в два ночи деньги. ГОЛОС АНДРЕЯ ДМИТРИЕВИЧА. Спи, Клавинька. Спи. Горький. Квартира. БОННЭР. Ты любил её? Клавдию? АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Не знаю. Больная для меня тема. Мучительно вспоминать. Она была моей женой. Она мать моих детей. Познакомились мы в Ульяновске. Ульяновск. 1943 год. Клава и Андрей Дмитриевич на пригорке. Внизу река. КЛАВА. Красота! Уж в тысячный раз вижу Волгу, а всё будто впервые. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Красиво. КЛАВА. Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так и тянет взлететь. Вот разбежалась бы, подняла руки и полетела. Полетела, полетела. У тебя бывает такое чувство? АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Летать? Это противоречит законам физики. КЛАВА. Не романтичный ты человек, Адик! Андрей Дмитриевич лезет в карман, достаёт свёрнутый листок бумаги, протягивает Клаве. КЛАВА (Удивлённо). Что это? АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Письмо тебе. КЛАВА. Письмо? Как смешно! (Читает). ГОЛОС АНДРЕЯ ДМИТРИЕВИЧА. У меня не хватает смелости, чтобы сказать Вам вслух то, что не могу не сказать… КЛАВА. Адик, а почему на Вы? АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Читай, читай! ГОЛОС АНДРЕЯ ДМИТРИЕВИЧА. …не могу не сказать: я люблю Вас и, как логичный вывод из этого, предлагаю Вам стать моей женой. Не ждите от меня слов, что люблю Вас бурно, пламенно. Надеюсь, за то время, что мы знакомы, Вы хорошо меня узнали, потому знаете, что во мне невозможны страстные и пламенные чувства. Но от этого моя любовь к Вам не становится слабее. Поверьте, человек, сердце которого бьётся от счастья, когда видит Вас, в состоянии любить твёрдо и постоянно. Я готов к любому Вашему ответу. Будь что будет. Ваш ответ должен быть ясен, я жду от вас чёткой определённости. Если скажете «нет», меня ваш отказ не оскорбит. Горький. Квартира. БОННЭР. Ты действительно её любил? АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Не знаю. После университета меня распределили на патронный завод в Ульяновске. Это 1942 год. Клава работала в химической лаборатории. Лаборанткой. Я заходил по делам в лабораторию. Познакомились… Пригласил в театр. Потом в кино. На «Леди Гамильтон»… Катались на лодке по Волге. Я уронил её туфлю в воду… А потом наши отношения неожиданно перешли в другую стадию… БОННЭР. И как человек чести, ты женился. Быстренько провинциалочка тебя охомутала. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Ты несправедлива. Клава была хорошей. Хотя, случалось, нелегко с ней… Резкие перепады настроения. То восторженная, а через минуту плаксивая. То готова летать, то понурая… Ульяновск. Берег реки. Клава аккуратно сворачивает листок, кладёт в карман. Поворачивается к Андрею Дмитриевичу, долго всматривается в него. КЛАВА. Ты лучший на свете. А уууумныыыый. Я таких умных не встречала. С тобой я чувствую себя уверенной, красивой. Счастливой. Гладит его по голове. Он перехватывает руку, прижимается к ней губами. КЛАВА. А почему ты написал письмо? Проще же сказать. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Не проще. Боялся, что скажу невнятно, и ты не сообразишь, о чем, собственно, я говорю. КЛАВА. Какой смешной! Люблю тебя. (Пауза). Адик, а ты не передумал с аспирантурой? Может, не поедешь в Москву? Тебя на заводе ценят. Директор на собрании сказал, что если бы не изобретения технолога Сахарова, патронов столько не выпустили бы. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Клавинька, война вот-вот закончится, патроны не нужны будут. Да и как не ехать? Если б ты знала, какое это наслаждение – заниматься наукой. Сейчас рассчитываю динамику намерзания льда на плоский кусок льда, температура которого ниже нуля градусов Цельсия при температуре воды ноль градусов. Ты представляешь, как важно выяснить эту динамику! Моя теория может изменить взгляд на физическую природу льда. КЛАВА. Какой смешной. Динамика льдины... АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Льда, а не льдины! Клавинька, это не просто интересно, это… это… Как тебе объяснить… Если взять молекулу воды… (Наталкивается на снисходительную улыбку Клавы. Его восторженность мгновенно тает. Упавшим голосом). Вот так. В аспирантуре у меня будет время думать над этим… КЛАВА. Температура льдины - кому это надо? Андрей Дмитриевич молчит. Клава уткнулась ему в плечо. КЛАВА. Ну, не обижайся. Ты у меня замечательный. Я просто ничегошеньки в этом не соображаю. Горький. Квартира. БОННЭР. Она стала первой женщиной у тебя? АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Да. (Помолчав). Но не только эта причина влекла к Клаве. В Ульяновске мне было страшно одиноко. Клава представлялась близкой, родной. Таня родилась. Переехали в Москву. Возникли мучительные сложности с мамой, чего я никак не ожидал. Мама не приняла Клаву. Повела себя с Клавой неласково, можно даже сказать, жестоко. Наша дочь будто ей не внучка. Ни разу не взяла Таню на руки, а уж приласкать... БОННЭР. Она с первого взгляда определила: Клава тебе не пара. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Может, ты и права… Но всё равно нельзя быть такой жестокой – мне было больно. Через месяц стало ясно: вместе с родителями жить невозможно. Снимали комнату то у одних, то у других хозяев. Клава плакала. Требовала вернуться в Ульяновск. Она не понимала, чем я занимаюсь в физике. Думала, что чепухой. Нищета страшная. Подошвы ботинок отваливались, привязывал их верёвочками. Стипендии аспиранта хватало на неделю. Спасало, что папа деньгами помогал. Москва. 1946 год. Комната, которую снимают Сахаровы. Клава гладит бельё на подоконнике. Зельдич просматривает книгу. КЛАВА. Марик, а чем вы, физики, занимаетесь? ЗЕЛЬДИЧ. В каком смысле? КЛАВА. Ну, что конкретно делаете? Вот мы смотрели с Андреем фильм «Весна». Там наука – это такие сложные установки, на которых Любовь Орлова проводит опыты. Спросила Андрея: ты тоже на таких установках работаешь? А он какую-то чепуху понёс. Будто бы вы, физики, читаете книги и думаете о том, что прочитали. Потом собираетесь и пересказываете друг другу, что прочитали. ЗЕЛЬДИЧ. Ну, в общем, Андрей правильно объяснил. Мы разгадываем тайны атомного ядра. И вот когда в эти тайны погружаешься, то испытываешь невероятное чувство приподнятости, воодушевленности. Чувствуешь себя богом. КЛАВА. Боги, значит. А почему бог живёт вот в этом жутком полуподвале? (Обводит взглядом комнату). Если бы ты знал, Марик, как надоели бесконечные переезды из одной мрачной комнату в другую, где нас поджидает точно такая же злобная хозяйка, что и на прежней квартире. Продуктовых карточек хватает на полмесяца, денег нет. ЗЕЛЬДИЧ. Клава, одно могу сказать: береги Андрея. Любого физика я могу понять и соизмерить с собой, с другими. А Андрей – он вне любых рамок. Он, Клава, что-то особенное. Он как лошадь, которая умеет разговаривать. Все поражены: «Лошадь говорит! Лошадь говорит!» А сама лошадь не понимает, чему все удивляются. Поверь, Андрея ждёт великое будущее. И денег он будет получать столько, что ты не сообразишь, как их потратить. Береги Андрея. Он редкое существо. У него тонкая, ранимая натура. Входит Андрей Дмитриевич, в руках сковорода, на которой шипит жаренная картошка. КЛАВА. А вот и говорящая лошадь! АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Какая лошадь? (Ставит сковороду на стол). К столу! Царский ужин готов! Марк, пока жарил картошку, у меня идея родилась. Гениальная! Арзамас 16. Коттедж Сахаровых. Сильный стук в окно. ГОЛОС КЛАВЫ. Опять! Когда это кончится?! Андрей, опять кто-то тарабанит в окно. ГОЛОС АНДРЕЯ ДМИТРИЕВИЧА. А? Что? ГОЛОС КЛАВЫ. Да проснись же! Стук в окно. ГОЛОС КЛАВЫ. Ни днём ни ночью покоя нет. Андрей Дмитриевич встаёт, открывает дверь. На пороге Зельдич. Поникший. В руках бутылка. ЗЕЛЬДИЧ. Андрей, я к тебе. Не могу быть один. Проходят на кухню. Зельдич ставит бутылку на стол. Берёт два стакана. Наполняет их. Пододвигает один Сахарову, другой тут же выпивает. ЗЕЛЬДИЧ. Лимона к коньяку не найдётся? Андрей Дмитриевич поднимает крышки кастрюль, сковородки. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Только картошка. Холодная. ЗЕЛЬДИЧ. Сгодится. Снова наливает полстакана. Выпивает. Садится на табуретку. жүктеу/скачать 0.55 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|