Е. И. Дмитриева Переписка с М. А. Волошиным 1908-1910 годы 1

Я почему-то не знала, писать Вам или нет. Теперь, когда еще нет от Вас вестей¹; думала — не надо напоминать и многое другое — ненужное, наверно. И для того, чтобы было верно — и честно — пишу. Хотелось давно; старалась привести мысли в порядок — определить связь — не могла; мысли из синего стекла застывали и не двигались, и я перехожу от одной к другой — вспоминаю. Сегодня Вам 31 год² — ведь да; думала об этом вчера и сегодня проснулась с этой мыслью; было нужно что-то сделать, м<ожет> б<ыть>, написать Вам. Потом немного теряются силы, о, не совсем, немного только: п<отому> ч<то> Вы уехали, не вижу Вас и не пью чего-то (?) прохладного в Ваших словах, я не знаю что — это, но в этом есть и вера. Но потому и хорошо, что Вы уехали, п<отому> ч<то> лучше самой, так труднее. Вы когда-то говорили, что этот путь — сперва дает сомненье и долгую тоску, и одиночество. И теперь оно пришло, одиночество — пришло, и я одна, к<а>к Агарь в пустыне³. Только я верю, что так нужно. И потом было так нужно, чтобы Вы прошли мимо, т<ак>, к<ак> Вы и сделали; иногда мне кажется, что Вы оттуда, что Вы проходите мимо всех — только проходите, подходя ко всем близко и не приближаясь ни к кому⁴. Это можно писать? Можно мне писать все, что мне хочется?

И с Вами говорить легко и не страшно.

А о том «пути» я думала много⁶. И в нем, в самом у меня много сомнений, чувство, что скоро я переступлю черту, что потом назад не будет возврата; и не боязнь, а ужас выбора. Как будто все, что было во мне и около меня, ушло, и я одна в свободном выборе. А я еще так мало знаю, так мало — бесконечно.

Учиться! Да, но ведь для этого уже нужен этот выбор. Я так ясно вижу перед собой два пути, серые и холодные, один из них могу оживить. Но уже нет возврата к прошлому, туда, где было и «да», и «нет», и «может быть» — теперь пришло время выбора.

И знаю, что выберу яркий путь, если убью в себе все ненужное, если оправдаю его до уничтожения. Пишите мне, пожалуйста, Макс Александрович, про что-нибудь. Вам хорошо? Уже в Финляндию. А мне странно теперь.

Дмитриева.

Послала о Граале⁸. Есть уже?

О Claudel'e⁹ брат написал в Chefao¹⁰ человеку, кот<орый> его хорошо знал.

Из эпистолярного наследия Дмитриевой сохранились только письма к МА. Волошину (109 писем), к А.М. Петровой (26 писем) и к Е.Я. Архиппову (16 писем).

Письма к Волошину и Петровой хранятся в ИРЛИ (Ф. 562. On. 3. Ед. хр. 317-320, On. 6. Ед. хр. 22), письма к Архиппову в РГАЛИ (Ф.1458. Оп. 2. Ед. хр. 22).

Письма к Волошину интересны тем, что охватывают период с 1908 по 1928 год и обращены к одному из самых близких Дмитриевой людей. Двенадцать из них были опубликованы с некоторыми купюрами Глоцером (Новый мир. 1988. № 12, с. 153-158). Данные двадцать пять писем печатаются по тексту: «Из мира я должна уйти неразгаданной...», письма Е. И. Дмитриевой (Васильевой) М. А. Волошину, Русская литература, 1996, № 1, с.210-235. Публикация В.П. Купченко.

1. Волошин выехал из Петербурга в Европу около 11 (24) мая 1908 года. По пути в Париж навестил в Гамбурге М.В. Сабашникову и встретился с Р. Штейнером.

2. Волошин родился 16 мая 1877 года.

3. Агарь — служанка Авраама, бежавшая от притеснений его жены Сары на родину в Египет через пустыню Сур (Быт. 16).

4. Перифраз некоторых стихотворений Волошина. См., например: «В вашем мире я — прохожий/ Близкий всем, всему чужой» («По ночам когда в тумане...», 1908).

5. Видимо, стихи Дмитриевой.

6. Речь, по-видимому, о теософии.

7. Цитата из стихотворения Волошина «Быть заключенным в темнице мгновенья...» (1905).

8. Грааль — чаша благодати, в которую была собрана кровь Иисуса Христа при распятии. История поисков св. Грааля стала мотивом многочисленных средневековых преданий. Дмитриева, возможно, имеет в виду свое стихотворение 1907 года «Мое сердце — словно чаша...».

9. Волошин интересовался творчеством П. Клоделя, перевел его поэму «Музы» (Аполлон. 1910. № 9) и мистическую драму «Отдых седьмого дня» (не опубл.). В 1895 - 1900 годах Клодель был на дипломатической работе в Пекине; его увлечение Востоком прослежено Волошиным в статье «Клодель в Китае» (Аполлон. 1911. №7).

10. Брат Дмитриевой Дмитриев Валериан Иванович с декабря 1904 года находился на службе в китайском порту Чифу, куда и написал, по просьбе сестры какому-то знакомому.

2

9 июня (1908). Халола¹¹

Понедельник

Дни странно сплетаются, образуют какой-то круг, отдаляют прошлые, шумные дни.

Когда на мой стол ложатся темно-зеленые, Ваши, конверты, мне нужно порвать какую-то паутину, чтобы вглядеться в Ваши буквы. И в то же время я много думаю о Вас, чувствую Вас. И сейчас мне хочется писать Вам что-то страшно важное и красивое, но слова еще не подчинены мне. Но не грустно от этого: знаю — поймете в просветах.

У нас много сирени и яркие, солнечные дни. Посылаю Вам веточку — мне всегда нужно посылать Вам цветы¹² — Вам нельзя иначе — Вы ведь это тоже знаете. Теперь, сейчас я вижу Ваш Париж, и меня тянет туда — я так люблю его; у меня в Париже — другая душа и другая жизнь — в Париже я воспринимаю яркие краски и лучше вижу сумерки... Если можно, то что-нибудь про Париж — из стихотворений, знаете то, где «смотрят морды чудовищ с высоты Notre-Dame», а потом то, где есть «золотые числа Пифагора», и то, где «сапфир испуганный и зрящий»¹³.

Только когда-нибудь, когда захочется писать, когда не скучно и все такое... Все, что есть в В<естнике> Теос<офии>¹⁴, я читала, а «Декламатора»¹⁵ нет; многие из стихотворений, кот<орые> есть у Марго¹⁶, я знаю уже, и они у меня есть.

Да, я слишком много бываю в себе, это выходит непроизвольно; я целую неделю лежала, одна; было страшно жарко, и из города пришли злые вести — у меня хлынула кровь горлом, и я лежала, нельзя было даже двигать пальцами, можно было только думать. Теперь не так: я много занимаюсь и гуляю, читаю все, что не дает мне думать. В моем дне много ритма.

Где же мне жить, как не здесь? Я такая же, как и они. Смерть тоже ходит около меня, но они ее боятся, а я нет — и потому она не властна надо мной. Здесь рядом санатория, и в ней я лечусь — оттого я и здесь.

Здесь страшно и безнадежно.

Здесь не только ждут смерти, здесь еще плачут о жизни, и она сюда приходит, принимая странные, едкие формы. И от невозможности восприятия ее, плачут целые ночи; нужно долго гладить руки и говорить печальные слова о Радости, чтобы перестали. И то ненадолго. Но во мне самой, наряду с тоской, есть Радость, я могу слушать жизнь, и мне не так трудно.

У меня есть книги, сирень, ко мне приходят Ваши письма.

Дмитриева.