Антуан Венгер рим и москва

СОЕДИНЕННЫМИ ШТАТАМИ

Молитвенный крестовый поход, объявленный Пием XI 9 февраля 1930 года, не смог повлиять на Божественный промысел. Положение католиков в России так и не улучшилось. Ловко чередуя моменты временного затишья с очередными волнами репрессий, Сталин продолжал осуществлять свой план во внутренней политике, основными составляющими которого были коллективизация и антирелигиозная борьба. Было освобождено около пятисот православных священников, возобновились богослужения в некоторых церквах. Но Невё полагал, что "наши ребята, вынужденные уступить под давлением извне, готовятся к новым беззакониям и насилиям" (14 апреля 1930 года). В Пинеге в то время находилось несколько тысяч русских мужиков — жертв коллективизации. Им сохранили жизнь, тогда как "большое число грузинских и осетинских кулаков было расстреляно" (23 июня 1930 года).

28 октября 1929 года Невё с грустью отмечал: "Крестьяне не протестовали, когда убивали священников, когда грабили и закрывали церкви, сами они с огромным удовольствием принимали участие в грабеже имущества бывших хозяев — их домов, земель. И только теперь, когда правительство, которого они так хотели, стало грабить их самих, отнимая хлеб, они взялись за ружья, чтобы убить какого-нибудь рядового коммуниста, не несущего ответственности за политику своей партии".

Коллективизация и трагедия крестьянства
Письма Невё за 1930 год повествуют об ужасах коллективизации^ccxlii. В Рязанской губернии к платформе подходил поезд: крестьян агитировали вступать в колхоз. Тех, кто отказывался, вместе с женами и детьми сажали в поезд. Их имущество передавалось колхозу. Когда поезд наполнялся людьми, "он отправлялся на север, на запад или в Сибирь, где новым кулакам предстояло познакомиться с "не принудительными" работами или смертью от голода и холода". 21 ноября 1930 года Невё писал: "Крестьян ссылают на север. Но сопротивление пока не подавлено. В подмосковном селе Крылатском, что к северу от Кунцева — там служит о. Александр Васильев, — существуют следующие порядки: если к кому-нибудь из крестьян-единоличников применяют насилие, в тот же вечер убивают колхозника, которого считают в этом насилии виновным. Об этом многим известно, и появилась даже поговорка: "Жаль, что мы не в Крылатском" — ее произносят в случае явной несправедливости". От доктора Титова, жившего в Химках, что в сорока пяти километрах к северо-западу от Москвы по ленинградской железной дороге, Невё узнал, что крестьян используют на рытье тридцатиметровой траншеи. Они приехали туда, вместе с женами и детьми, "в своих последних колымагах, запряженных своими последними клячами". Они умирают или совершают побеги. В результате ГПУ приходится изыскивать новый человеческий материал для принудительных работ (26 октября 1932 года).

Невё с болью пишет о непоследовательности в международной политике: Советы предоставляют концессии, и капиталистические страны посылают своих инженеров и техников, чтобы помочь тем, кто только ждет удобного случая, чтобы растерзать эти страны, уничтожить их интеллектуальный потенциал. Французы прислали специалиста по авиационным двигателям, Италия продает гидросамолеты, Англия — танки^ccxliii и т.д. Европа готовит себе весьма неприятное пробуждение (10 июня 1930)! Китай, Индокитай, Индия уже дали весьма наглядный пример. В Европе считают, что коммунистическая опасность очень далеко. "А мы находимся здесь и прекрасно понимаем, что это самый настоящий пожар и что он уже начался" (23 июня 1930 года).

На XVI съезде коммунистической партии (26 июня — 13 июля 1930 года), который вошел в историю как съезд, провозгласивший "наступление социализма по всему фронту", Сталин усилил свои позиции и "по просьбе трудящихся" был представлен к награде! В своем обличительном докладе он заклеймил позором Францию как "страну-поджигательницу", умолчав при этом о политике Италии и о Рапалльском договоре. Вместе со Сталиным отличились его сподвижники Каганович, Орджоникидзе, Ярославский. Бухарин отсутствовал по болезни (?). Рыков, Томский, Угланов попали в опалу. Сталин побеждает по всему фронту (7 июля 1930 года).

29 сентября 1930 года Невё продолжил описание несчастий, происходивших в "Стултополисе, или Безумной Москве". 22 сентября состоялся процесс саботажников, в результате которого 48 человек были приговорены к расстрелу. "Известия" опубликовали "признания" этих несчастных. Потом приговор одобряли на фабриках и в школах. У детей спрашивали: что надо сделать с этими людьми? "Расстрелять!" — дружно кричали в ответ дети.

Именно в такой атмосфере летом 1930 года из отпуска, который он провел на родине, возвратился в Москву Эрбетт. Ходили слухи, что посол не вернется в Россию. В "Вечерней Москве" за 19 мая была опубликована резкая заметка, посвященная возвращению посла в СССР: "Торговля антиквариатом может быть продолжена". В этой статье г-жу Эрбетт обвиняли в том, что она "коллекционирует" иконы. Вернувшись в Москву 24 июля, Эрбетт продолжил посылать во Францию депеши, в которых давал реалистическую оценку обстановке в Советском Союзе. 31 июля он писал, что так называемая "религиозная разрядка" оказалась на самом деле сплошной фикцией. Из двадцати семи священников, живших в немецких поселениях в Поволжье, продолжали служение только четверо. В Проскуровской области, в которой насчитывалось около 80 000 католиков, не осталось ни одного католического священника. Информация от 7 сентября: пятнадцать священнослужителей из Киевской, Житомирской и Проскуровской областей, арестованных в разное время, начиная с 1929 года, переведены в ярославский изолятор.

Эрбетта часто обвиняли в том, что он настраивал правительство Франции на разрыв отношений с Советами. На самом деле посол хотел репатриации всех находившихся в СССР французов. В начале 1931 года он был вызван в Париж для консультаций. Генеральный секретарь Кэ-д'Орсэ Филипп Бертло сообщил Пайяру, новому консулу, что Эрбетту придется оставить пост посла в Москве. Назначенный первым послом Франции в Испанской республике, 14 марта он покинул Москву. 20 апреля 1931 года д'Эрбиньи встретился с ним в Париже, чтобы поблагодарить за все, что он сделал, и "поддержать тех, кто благодаря влиянию Эрбетта остался в меньшинстве, но не пожелал пойти на союз с Советами". 4 июля 1931 года президент комиссии "Про Руссиа" от лица Пия XI вручил Эрбетту большую ленту и большой крест ордена Пия IX за помощь, оказанную Невё и католикам России.

Его преемником стал граф Франсуа-де-Саль Дежан. Назначенный послом в Советском Союзе 11 июня 1931 года, он прибыл в Москву только 20 ноября и пробыл там только до марта 1933 года. До этого Дежан работал в Константинополе, Токио, Лиме, Вашингтоне, с 1928 года был послом в Бразилии. На московском вокзале его встречал начальник протокольного отдела Флоринский, "с которым, — писал Невё, — мы обменялись любезными поклонами". В воскресенье, 22 числа, он был на мессе. Впрочем, дождаться ее конца он так и не смог, поскольку должен был идти в Наркомат иностранных дел. Граф Дежан, человек неженатый, продолжал оказывать Невё, Амудрю и другим католикам помощь, давая понять, что Франция покровительствует им.

Тем временем Пий XI, желая продолжить молитвы за Россию, 30 июня 1930 года объявил в ходе консистории, что молитвы в конце мессы следует посвящать России. 9 июля 1930 года д'Эрбиньи написал об этом Невё: "Возможно, это самое необходимое дело для спасения русских душ: молитвы Льва XIII в конце святой мессы, моление святому архангелу Михаилу о низвержении в ад князя демонов и его приспешников будут произноситься во всем мире — священниками и мирянами — с мольбой о гонимых в России. Священники должны будут достаточно часто объяснять смысл этой интенции".

Коллективизация в СССР продолжалась, унося жизни миллионов людей. Карательные органы повсеместно предпринимали изъятие золота у бывших представителей буржуазии, экспроприировались последние частные дома. Продолжались процессы саботажников. Уже состоялись суды над инженерами, юристами, и теперь — слух об этом прошел по Москве в мае 1931 года — готовился процесс католических священников, которых обвиняли в шпионаже и измене. Тем, кто признал бы все эти обвинения и сложил бы с себя священный сан, обещали сохранить жизнь. В течение последних месяцев почти повсюду были произведены аресты католических священников. К Пасхе Амудрю в Ленинграде и Невё в Москве почувствовали, что угроза нависла и над ними.
Д'Эрбиньи —

"вдохновитель антифашистской энциклики"

После того как конфликт между Муссолини и папой завершился 2 сентября 1931 года подписанием соглашения, д'Эрбиньи стал мечтать о том, что Невё, произнеся нужные слова, сможет способствовать изменению политики Советов по отношению к Церкви и религии. "Ваши благожелательные слова будут повторяться, разноситься по стране... может быть, когда-нибудь появятся новые Никодимы и Лонгины"^ccxlv (5 сентября 1931 года). Д'Эрбиньи рассказал поверенному в делах Франции Жанти, что ему нанес визит один итальянский журналист, вернувшийся из Москвы, куда его посылал дуче. Советское правительство очень хотело, чтобы кампании, организованные Ватиканом, наконец завершились, и уполномочило этого журналиста вести переговоры об урегулировании конфликтной ситуации на следующих основаниях: Москва обязывалась освободить 80% арестованных иерархов и священников, а Святой Престол должен был прекратить антисоветские кампании. Не веря своим ушам, д'Эрбиньи тем не менее сопоставил эти обещания с освобождением матери Абрикосовой и с объявлением об освобождении в сентябре-октябре 1931 года арестованных священников.

Заставило ли окончание конфликта между Ватиканом и фашистским режимом Италии монсеньора д'Эрбиньи изменить свое отношение к Москве? Или это была уступка Муссолини, который был весьма недоволен антисоветскими кампаниями д'Эрбиньи, не способствовавшими установлению хороших отношений между Италией и СССР? Как бы то ни было, д'Эрбиньи постоянно советовал Невё пойти навстречу большевикам, чем несказанно удивлял последнего, остававшегося верным своей позиции: с Советами говорить не о чем и никаких надежд на изменение к лучшему быть не может. Время идет, их власть постоянно укрепляется: крестьянская оппозиция подверглась уничтожению, комсомольцы полностью находятся под их контролем, Церковь как организация находится в процессе ликвидации. Начать переговоры с коммунистами — значит подставить себя под неминуемый коварный удар. Конечно, если Риму очень хочется начать эти переговоры, Невё готов пожертвовать собой. Но он считает, что сами коммунисты не пойдут на такие переговоры — они убеждены в том, что религии в СССР настал конец.

Поскольку д'Эрбиньи продолжал на этом настаивать, Невё произнес похвальное слово в адрес советской власти в своей проповеди на заупокойной службе по двум погибшим французским летчикам Ле Бри и Месмену (см. с. 330). Мы не нашли ту фразу, о которой д'Эрбиньи сказал, что "она кажется ему вполне подходящей, хотя, конечно, не надо строить иллюзий по поводу ее немедленного эффекта в нынешней обстановке — это семя, которое гораздо позже сможет принести плод в головах самых умных людей". "С нашей стороны, — сказал Пий XI, — не стоит пренебрегать возможностью посеять доброе семя, которое сможет однажды прорасти в сердце Никодима или Савла"^ccxlvi (31 октября 1931 года).

28 февраля 1932 года посол Франции при Святом Престоле де Фонтенуа передал своему правительству, что папа весьма недоволен согласием генерала Нобиле принять участие в инструктаже командного состава Красной Армии. "Больше всего расстроило Пия XI то, что еще недавно он был практически единственным, кто оправдывал и поддерживал этого итальянского летчика, впавшего в немилость в собственной стране после катастрофы дирижабля "Италия" И вот теперь Святой Отец с глубоким прискорбием видел, что Нобиле завербовался в советскую армию, которой его огромный опыт может принести значительную пользу".

В сентябре 1932 года итальянское правительство сообщило о речи Ворошилова, в которой он от имени армии высказался за прекращение гонений за веру. "В связи с этим они потребовали, чтобы Святой Престол, учитывая это проявление доброй воли, воздержался отныне от всякой критики в адрес Советов, чтобы таким образом не спровоцировать их на возобновление преследований, — писал д'Эрбиньи Невё. — Действительно ли имела место такая речь? Может быть, это просто очередной блеф, рассчитанный на внешний эффект? Вы понимаете, как важно это узнать. Святой Отец подготовил очередной документ, который должен быть опубликован в конце месяца, — возможно, именно его публикации пытаются помешать". Итальянское правительство сослалось на статью из одной кенигсбергской газеты, в которой сообщалось, что во время заседания политбюро Ворошилов потребовал от лица верующих коммунистов Красной Армии прекратить антирелигиозную кампанию. Газета добавляла, что при таких условиях отношение Святого Престола к Советам может измениться. Невё ответил, что, как бы то ни было на самом деле, в советской печати не было опубликовано ни слова об этой речи (26 сентября 1932 года).

Призыв к молитве за Россию, с которым выступил Ватикан в феврале-марте 1930 года, практически не дал никакого эффекта — было ли действительно необходимо публиковать еще один подобный текст в 1932 году, когда Советский Союз дал понять, что готов мирно сосуществовать со своими соседями? Действительно, в 1932 году по случаю подписания пакта о ненападении Польша попросила советское правительство об амнистии для священников польского происхождения. Граф Понинский сообщил Невё, что 3 августа он подписал с большевиками конвенцию об обмене заключенными: в ней упоминались имена примерно сорока заключенных, семнадцать из которых были священниками — в том числе Скальский, Пшишембель, Свидерский, Наскренский, Юзвик, Новицкий. Обмен был намечен на 15 сентября 1932 года^ccxlviii. Поскольку в этом списке не было имен Малецкого и Слосканса, Невё составил для советника Понинского более подробный список, в который вошли имена ста двадцати человек.

Граф Дежан и польский посланник Патек поспешили телеграфировать в Рим о прогрессе в переговорах об обмене заключенными, так как, по словам д'Эрбиньи, Пий XI все еще собирался опубликовать свой очередной призыв. Но 16 сентября 1932 года папа получил благодарственную телеграмму от лица двадцати двух выпущенных на свободу заключенных и тотчас же сообщил об этом д'Эрбиньи. "Я ответил, что эта цифра меня беспокоит, поскольку речь шла об обмене сорока заключенных, из которых семнадцать человек — священники". Вечером 17 сентября, в субботу, пришла новая телеграмма, сообщавшая об освобождении восемнадцати священников. В итоге документ, который папа собирался обнародовать 29 сентября 1932 года, в праздник св. Михаила, опубликован не был. Святой Престол не хотел проявлять особую жесткость по отношению к СССР в то время, когда положение Церкви в Мексике, Китае было ничуть не лучше, когда серьезное беспокойство вызывала религиозная политика испанского республиканского правительства, да и в Италии возникали определенные проблемы в отношениях Церкви с государством. "Но если амнистия задержится — именно амнистия, а не обмен польских заключенных, — письмо будет опубликовано", — писал д'Эрбиньи 29 октября 1932 года. "Дело продвигается медленно, — свидетельствует Невё 21 ноября 1932 года. — Граф Понинский разговаривал с двумя влиятельными евреями из наркомата иностранных дел — Раевским и Карлом Радеком. Радек сказал: «Вам уже не стоит так беспокоиться»".

По словам д'Эрбиньи, основное содержание письма папы было обнародовано другим способом — 27 ноября 1932 года в Папском Восточном институте состоялся большой доклад самого д'Эрбиньи, посвященный методам коммунизма в борьбе с религией во всем мире. В Советском Союзе, сказал оратор, конец религии запланирован на 1937 год. И вот уже теперь подготавливаются агитаторы для Азии и Африки. Нужно сделать выбор между Римом и Москвой, ибо между ними идет борьба не на жизнь а на смерть. Mors et vita duello conflixere mirando — смерть и жизнь сошлись в странном поединке (секвенция Пасхи). Текст доклада был опубликован в "Revue des deux mondes" за 1 —15 февраля 1933 года.

В числе приглашенных заслушать это выступление находился посол Шарль-Ру, который сменил де Фонтенуа 6 мая 1932 года. Он сурово осудил д'Эрбиньи и комиссию "Про Руссиа", считая, что Святой Престол преувеличивает опасность. Тем не менее посол признавал, что комиссия "Про Руссиа", возглавляемая д'Эрбиньи, "получает много интересной информации не только о внутреннем положении России, но и о форме и методах большевистской пропаганды во всем мире, в торговых и военных флотах, в экзотических странах, в азиатских и африканских колониях европейских государств". "Наконец мне стало ясно, — продолжал Шарль-Ру, — что ватиканская комиссия по русским делам считает, что многие революционные движения, возникшие в последнее время во всех уголках света, и, в частности, в Южной Америке, являются плодом большевистской пропаганды".

Граф Дежан тоже считал, что этим выступлением д'Эрбиньи только скомпрометировал себя. Встает старая проблема, ответил Невё: какая политика лучше? Действительно, ведь если бы не было газеты "La Croix", во Франции не были бы запрещены конгрегации; но с другой стороны, без "La Croix" все было бы еще хуже. Во всяком случае д'Эрбиньи взял на себя всю ответственность вполне осознанно. В письме от 19 декабря 1932 года он писал, что энциклика была даже напечатана, но так и не вышла в свет: 1) потому что Невё считал, что время для ее публикации было неподходящим (?); 2) потому что в его докладе практически полностью пересказывалось ее содержание.

19 декабря 1932 года Невё сообщал, что граф Понинский, так ничего и не добившись, собирается уезжать из Москвы. Енукидзе сказал отправлявшейся за границу Пешковой, что ЦИК не согласен объявить амнистию — к тому же подходящая для такого дела дата уже прошла (имелась в виду пятнадцатая годовщина Октябрьской революции). "Итак, ждать больше нечего, тем более что и за другие преступления (?), кроме веры в Бога, амнистии так и не было".

Тем временем произошел еще целый ряд обменов. Монсеньор Слосканс, как уже упоминалось, был освобожден 21 января 1933 года. Заключенные служили товаром. 26 сентября 1933 года Невё послал в письме список тринадцати католических священников, обменянных благодаря усилиям литовской миссии^ccxlix: Величко, Матуланис — "совсем не сумасшедший, но тяжело больной", Ильгин. Был разрешен вопрос о судьбе Малецкого, который писал, что ему трудно ходить и говорить. Малецкий вскоре был освобожден и отправлен до границы 26 апреля 1934 года.

Дипломатические отношения

между Соединенными Штатами и СССР
8 ноября 1932 года президентом США был избран кандидат от демократической партии Франклин Делано Рузвельт. 4 марта 1933 года он вступил в свои права. 30 января 1933 года президент Германии Гинденбург назначил рейхсканцлером Адольфа Гитлера, желая таким образом достичь национального примирения и согласия. Почти одновременный приход к власти Рузвельта и Гитлера привел к новому раскладу в политической игре: США решили признать СССР, Гитлер же, напротив, заявлял о своей решимости бороться с коммунизмом. Каким должно было быть отношение ко всему этому Святого Престола и Франции, политика которой по отношению к СССР играла немаловажную роль в положении католиков в России?

13 марта 1933 года, выступая на заседании консистории, папа подверг резкой критике коммунизм. Как писал 11 марта в послании, адресованном "лично министру", польский посол, папа собирался одобрить антикоммунистическую ориентацию канцлера Гитлера — единственного, кто кроме него самого понимал, что большевизм — не просто один из противников. "Именно это — настоящий враг"^ccl.

Столь ярко выраженная антикоммунистическая позиция привела Ватикан к заключению конкордата с Германией (20 июля 1933 года), в результате которого была принесена в жертву центристская католическая партия. Уместно вспомнить, что в 1929 году, подписывая Латеранские соглашения, Ватикан пожертвовал всем тем, что оставалось к тому времени от итальянских демохристиан. 6 мая 1932 года в Париже революционер Горгулов убил президента Франции Думе. В результате выборов, состоявшихся в июне 1932 года, победу одержали левые силы. 29 ноября 1932 года председатель совета министров и министр иностранных дел Эдуар Эррио подписал с Советским Союзом пакт о ненападении. Обмен ратификационными грамотами состоялся в Москве 15 февраля 1933 года. Тогда Эррио назначил послом в Советском Союзе управляющего делами своего кабинета Шарля Альфана. Перед отъездом в Москву он встретился в Париже с д'Эрбиньи, который попросил его не обойти своим вниманием Невё. "Я ответил монсеньеру д'Эрбиньи, что, продолжая добрые традиции моих предшественников, предоставлю монсеньеру Невё жилище либо в самом посольстве, либо в здании канцелярии и позволю ему по-прежнему пользоваться дипломатической почтой". Д'Эрбиньи заверил Альфана, что Пий XI собирается смягчить свои нападки на антирелигиозную политику СССР и надеется на мирное урегулирование этого вопроса. Он также сказал послу, что от его деятельности на этом посту будет во многом зависеть, сможет ли именно Франция, а не Польша или Италия, способствовать примирению.

Действительно, большевики очень старательно обхаживали итальянского посла Бернардо Аттолико, а в беседах с его супругой донной Элеонорой женам Литвинова, Бубнова и Луначарского удалось убедить ее в том, что большевики говорили в оскорбительном тоне о папе лишь потому, что он сам не хотел вступать с ними ни в какие отношения.

Тем не менее Аттолико, присланный в Москву, чтобы способствовать сближению фашистской Италии с Советским Союзом, довольно быстро разобрался в истинном положении дел. Но, несмотря ни на что, Италия оставалась — вместе с Германией — в положении лучшего друга СССР. На приеме в итальянском посольстве в мае 1933 года, свидетельствует Невё, "был этот паршивый Карл Радек, которому, однако, не откажешь в остроумии". Он сказал Элеоноре Аттолико:

— У меня есть старинное, очень редкое издание "Подражания Иисусу Христу" на русском языке. Я хотел бы вам его подарить.

— Лучше прочтите эту книгу, — отвечала г-жа Аттолико. — Это пойдет вам на пользу. Когда вы обратитесь к вере, я порекомендую вас в Риме. У меня родственники в высшем свете. (Она была урожденной Пьетромарки.)

— Это решит все мои проблемы, — ответил Радек. — Я всю жизнь мечтал стать советским послом в Ватикане.

Невё в недоумении добавляет: "Неужели они и вправду хотят установить контакты?"

Альфан вовсе не собирался спокойно смотреть на то, как Италия обходит Францию в переговорах с Советами. Он поделился своими соображениями на этот счет с Невё, который 17 июля 1933 года писал д'Эрбиньи, что посол сообщил ему следующее: "У меня есть целая программа действий, которую я собираюсь выполнить; последний пункт этой программы — последний, но для меня очень важный — это установить мирные отношения между Святым Престолом и большевиками. Я считаю, что в этом нет ничего невозможного".

Незадолго до отъезда из Франции Альфан встретился с о. Жерве и рассказал ему, что собирается убедить Советы наладить контакты с Ватиканом, моральный авторитет которого признается во всем мире. Франция лучше всего подходит на роль посредника в этом деле. В итоге о. Жерве призвал Невё быть более сдержанным и осторожным в оценках. "Возможное урегулирование отношений предполагает ряд взаимных уступок — это относится и к публикациям в "Osservatore romano" и к той информации, которую вы будете предоставлять".

В ответ на эти советы быть осторожнее 31 июля 1933 года Невё писал: "Что бы я ни делал, я все время помнил о возможной разрядке в отношениях между Советами и Святым Престолом — разрядке, на которую пока еще ничто не указывает, но которую все же нужно ожидать от Божественного Промысла. Большевики, если только они не прибегнут к явной клевете, никак не могут обвинить меня в том, что я использовал свое официальное положение, чтобы очернить их режим. Я всегда старался не выставляться напоказ, оставаться по возможности в тени, чтобы не раздражать их и не спровоцировать новые жестокости по отношению к верующим. Но я считаю своим долгом частным образом сообщать кому следует обо всем, что мне становится известно: и я считаю, что это нужно делать непременно — что бы они ни считали по этому поводу".

Далее Невё делает приписку, из которой становится ясно, что он беспокоился не только за католиков, но и за православных: "Надо учитывать и тот факт, что если мы начнем заигрывать с Советами, это моментально настроит против нас тех, кто остается по-настоящему православными: мое положение весьма сложно. Если разрядка станет действительно возможной, я сделаю все от меня зависящее, чтобы верующие обрели хотя бы минимальную безопасность и свободу и чтобы Церковь могла заниматься душепастырством — причем в первую очередь это относится к Церкви православной". "Подождем и посмотрим, как будут развиваться события", — высказывается он в заключение. И вот вскоре состоялся визит в СССР Эдуара Эррио.

Эррио в России.

Трубка и табак "капораль"
В первый раз Эррио побывал в России осенью 1922 года. Именно он в значительной степени способствовал признанию Францией СССР де-юре. Когда осенью 1933 года Эррио снова посетил Советский Союз, этот визит расценивался как важное событие. В Одессе Эррио встречал посол Альфан — бывший управляющий делами его кабинета.

По свидетельству монсеньора Невё, поездка высокого гостя по югу страны принесла некоторые блага местным жителям. Все было как при Потемкине, демонстрировавшем Екатерине Новороссию и Крым. 1 сентября Эррио прибыл на Октябрьский вокзал Москвы. Здесь в полном составе его ожидал персонал посольства. Невё присутствовал на вокзале в качестве старейшины французской колонии. С советской стороны Эррио встречали Литвинов, Рубинин, Крестинский, Карахан. Двое последних поздоровались с г-жой Альфан и шедшим рядом с ней Невё. "Странное зрелище! Никто не кричал "виват" — одни только кинооператоры суетились вокруг". Когда Альфан представил его, Невё сказал: "Приветствую вас от имени французской колонии, господин Председатель". — "Рад познакомиться с вами, сударь". И больше ни слова.

Приглашенный к семи вечера в канцелярию посольства, которая находилась в Гранатном переулке, Невё подумал, что Эррио хочет поговорить с ним о чем-то важном. Но оказалось, что премьер-министр хотел просто поболтать. "Прежде чем отправиться в театр, — сказал он, — мне хочется выкурить трубку. Кстати, в Анкаре я виделся с вашим собратом — с мужественным о. Людовиком Марсейем, — который много говорил мне о вас, Монсеньор, и просил меня угостить вас табаком. Кажется, вы были вместе в Константинополе?

— Да, действительно, господин премьер, но я никогда не ношу с собой табак и трубку; моя трубка совсем как турецкие старухи, которые никогда не выходят из дому.

— Пожалуйста, вот трубка и табак.

— О, это "капораль". Я вновь чувствую запах Франции". Эррио рассмеялся и сказал, что во время своих визитов делает путевые заметки; он считает, что со времени его первой поездки в Россию произошли большие перемены к лучшему. Пострадал ли монсеньор Невё от первого голода? Премьер-министр пообещал епископу, что после улучшения отношений он сможет спокойно съездить в отпуск во Францию и так же спокойно возвратиться в Москву. "Все не так просто, как вам кажется". — "Почему?" — "Потому что существует такая организация, как ГПУ". — "Но неужели у "органов" такое большое влияние?" — "На этом стержне держится весь режим". "Я был ошеломлен беседой с этим человеком. Он вообще ничего не понимает и готов петь дифирамбы большевикам. Похоже, он принимает банду палачей во главе со Сталиным за ватагу славных деревенских ребят".

9 сентября Эррио уехал из СССР. С Невё он больше не встречался. Г-жа Дейбнер слышала от своей родственницы, пламенной "нашей Клары" (Клары Цеткин), такие слова об Эррио: "Но ведь он же дурак". "Вы знаете, к какому кругу принадлежит эта дама", — добавляет Невё. Сестра о. Иоанна Дейбнера, исповедника веры, вышла замуж за сына известной немецкой коммунистки Клары Цеткин, перебравшейся после прихода к власти Гитлера поближе к Кремлю. Она скончалась 20 июня 1933 года в подмосковном Архангельском. Коминтерн устроил ей пышные похороны^ccli.

Вскоре после окончания визита Эррио, 18 сентября, в СССР прибыл французский министр авиации Пьер Ко. "Мне известно все о вашей деятельности в этой стране", — сказал Ко Невё. Но он ни разу не побеседовал с епископом. Ни один из членов этой делегации не побывал в церкви на воскресной службе 19 сентября. Пьер Ко много раз посещал посольство, но "никто не хочет узнать всю правду от человека, который живет в России уже двадцать семь лет".

Восемь лет подряд Невё слушал разговоры о заключении конкордата со Святым Престолом, о начале переговоров. Но надежды не оправдывались. Поэтому он в весьма резком тоне отзывался о тех, кто подобным иллюзиям верил. После визита Эррио и ко времени признания СССР Соединенными Штатами (ноябрь 1933 года) версии эти стали вновь активно распространяться. "Появились тенденциозные слухи, явно советского происхождения, — писал д'Эрбиньи Невё 19 сентября 1933 года, — говорят о договоре со Святым Престолом, о конкордате (!). Думаю, они хотят найти путь к примирению, но что могут они предложить со своей стороны? Освобождение священников? Свободу совершения богослужения? Открытие церквей, недавно ими же закрытых? Свободу исповедания католической веры независимо от обряда? Разрешение осуществлять подготовку будущих священников? Свободу избрания епископов? Невмешательство в осуществление епископами руководства епархиями? Помогите прояснить ситуацию — для достижения договоренности нужны реальные сдвиги, эти пункты являются лишь минимумом".

Всего за несколько дней до своей опалы и удаления из Рима, 26 сентября 1933 года, д'Эрбиньи вновь вернулся к этому вопросу: "Очень активно распространяется слух о готовящемся конкордате между Святым Престолом и СССР. Об этом пишут в газетах. Оснований никаких, но тут собираются целые толпы журналистов. Думаю, что слухи эти распускают сами Советы — возможно, для того, чтобы обратить внимание на очередное лицемерное "смягчение" гонений на христианство в их стране (недавно Советы заявили, что согласны "вернуть" Литве полтора десятка литовских священников в обмен на коммунистов), но вероятнее всего, для того, чтобы сломить сопротивление общественности США — особенно католической — признанию их власти".

27 сентября 1933 года председатель "Про Руссии" писал в постскриптуме: "Слухи продолжают распространяться; журналисты буквально осаждают меня — из газеты "Temps", из Голландии, Англии, Соединенных Штатов. Советы говорят о своем намерении обменять литовских священников, но главная их задача — сломить сопротивление католиков США установлению дипломатических отношений с их страной". Невё не строил по этому поводу никаких иллюзий. 25 сентября 1933 года, в самый разгар публикаций о конкордате, он писал: "Газета "Le Matin" поместила информацию о том, что Италия возьмет на себя инициативу по организации переговоров между Ватиканом и Москвой. Это чистой воды газетная утка. Все введены в заблуждение, и в первую очередь — наше правительство". "Osservatore romano" за 30 сентября 1933 года (этот номер был датирован 1 октября) опубликовал краткое опровержение по поводу появившейся в газете "L'Avvenire d'ltalia" статьи, утверждавшей, что Ватикан готов заключить дипломатические отношения с любым правительством при условии подтверждения последним свободы совести и отправления культа.

Письмо нашего посла в Москве от 10 октября (EU/286) сообщает о личном письме, полученном послом от д'Эрбиньи (который предчувствовал скорую опалу). В письме говорится, что в Ватикане существуют две тенденции: сторонником первой, жесткой, был папа, веривший в возможность падения коммунистического режима — пусть даже ценой войны; вторую тенденцию представляли иезуиты, которые, напротив, полагали, что с Советами полезно будет пойти на переговоры. Тон письма Альфана позволяет предположить, что сам он был, скорее, сторонником второй линии. Посол допускал, что настал подходящий момент для заключения если не конкордата, то по крайней мере "пакта о ненападении".

В таком же духе были написаны заметки в "Temps" и "L'Echo de Paris" — вскоре в "Osservatore romano" появились опровержения на этот счет. Альфан предполагал, что публикации эти инспирированы Советами. "Как бы то ни было, заметки должны были произвести в Риме плохое впечатление. Монсеньеру Невё стало известно, что папа позволил монсеньору д'Эрбиньи, который уже долгое время собирался лечь в больницу на операцию, заняться наконец своим здоровьем. Причем, дабы избежать возможных лишних вопросов со стороны журналистов, ему посоветовали лечиться не в Риме и не в Париже. Операцию предполагается сделать в Брюсселе, и в течение двух месяцев д'Эрбиньи будет отсутствовать. Что это: окончательная опала? Упразднение комиссии "Про Руссиа"? Не знаю. Поговаривают о возвращении в Рим для временного выполнения обязанностей д'Эрбиньи монсеньора Константини — нынешнего апостольского делегата в Турции". Очевидно, что Невё был обеспокоен отстранением д'Эрбиньи. Оставалось только желать, чтобы "Про Руссиа" не стала монополией Италии или Польши.

В "Osservatore romano" за 11 октября говорилось: "Считаем, что пора наконец положить конец этой безответственной болтовне, в основе которой лежат предположения столь же фантастические, сколь абсурдные". Слухи продолжали распространяться. В депеше поверенного в делах Франции Трюэлля от 5 октября сообщалось, что, будучи в гостях у одного дипломата, имевшего тесные контакты с советским посольством, д'Эрбиньи высказался очень терпимо по отношению к Советам. Эти слова епископа были переданы советскому послу в Риме Потемкину.

Примерно в это же время Литвинов отправился в Вашингтон для подписания соглашения о заключении дипломатических отношений между СССР и США. На обратном пути он побывал в Риме. В связи с этим статс-секретариат Ватикана сообщил дипломатам, что Святой Престол считает неуместным вести переговоры с советским наркомом: ватиканские архивы полны доказательств того, как "осуществляется" в СССР право на свободу совести. Переговоры с СССР должны иметь основой не советское законодательство о религии, но совершенно иные юридические принципы. Что касается Шарль-Ру, он и без дополнительных разъяснений понимал, как относится папа к Советам. В депеше французскому правительству он писал: "Представителям дипломатического корпуса, аккредитованным при Пии XI, совершенно очевидно, что большевизм для него — кошмар, а организации, способствующие его распространению, — жупел".

После встречи Литвинова с Муссолини советское посольство в Риме заявило 2 декабря журналистам: "Поскольку атеизм остается одной из основ строя, Литвинов не стал обсуждать с Муссолини положение верующих в России". Шарль-Ру предупреждал свое правительство, что Ватикан ничего не ожидает от этого визита. Пий XI настроен весьма враждебно по отношению к коммунизму. Большое впечатление произвело на него установление дипломатических отношений между СССР и США. "Папа и статс-секретариат не строят иллюзий по поводу возможности улучшения положения католического духовенства в России; они настроены более скептически, чем иезуиты и члены комиссии «Про Руссиа»". Враждебное отношение Ватикана к Советам отражалось на страницах "Osservatore romano". В то время, когда мировые державы одна за другой признавали СССР, можно было ожидать, что визит Литвинова в Рим будет способствовать сближению Советского Союза с Ватиканом. "Но папа не собирается следовать примеру других; возможно, Ватикан останется единственной державой, отказывающейся признать Москву" (EU/468, 30 ноября 1933 года). В "Osservatore romano" от 19 января 1934 года вышла статья за подписью "Т" (далла Торре), которая окончательно поставила точку во всех разговорах на эту тему. Всем уверениям Литвинова об улучшении положения в СССР статья противопоставляет факты антирелигиозных кампаний на Дону и Украине: "Запад верит, что блудный сын придет на пир цивилизации и провозгласит здравицу за окончание гонений за веру". Посол Шарль-Ру заключает, что враждебность Ватикана по отношению к СССР была основана на той весьма подробной информации о положении верующих в России, которую Ватикан регулярно получал.

Трудно найти более высокое признание деятельности монсеньора Невё, поскольку Святой Престол получал эту информацию именно от него.

Договор Рузвельт—Литвинов

Правительство Соединенных Штатов ожидает поэтому, что гражданам Соединенных Штатов Америки на территории Союза Советских Социалистических Республик будет разрешено совершать без каких-либо помех или препятствий богослужебные и религиозные обряды, включая крестины, конфирмацию, причастие, брак и похороны, на английском или любом другом языке, которым они обычно пользуются при отправлении обрядов того культа, к которому они принадлежат, в церквах, домах или иных помещениях, пригодных для такого богослужения, с предоставлением права и возможности аренды, постройки или содержания их в удобных местах расположения.

Мы надеемся, что граждане Соединенных Штатов будут иметь право собирать со своих единоверцев и получать из-за границы добровольные пожертвования на религиозные цели; что они будут иметь право без ограничения проводить религиозное обучение своих детей как в индивидуальном порядке или в группах или обеспечивать, чтобы такое обучение осуществлялось лицами, которых они могут нанять с этой целью.<...>

Мы ожидаем, что религиозным группам или конгрегациям, состоящим из граждан Соединенных Штатов Америки, на территории Союза Советских Социалистических Республик будет предоставлено право на удовлетворение их духовных потребностей священниками, пасторами, раввинами или иными священнослужителями, являющимися гражданами Соединенных Штатов Америки, и что такие священники, пасторы, раввины или иные священнослужители будут обеспечены защитой от любых ограничений в правах или преследований, и что им не будет отказываться во въезде на территорию Советского Союза по причине их духовно-

Литвинов дал ответ на это письмо в тот же день, прямо в Вашингтоне. Он процитировал статьи советской Конституции, гарантирующие свободу совести и отправления культа, декрет об отделении Церкви от государства, предоставляющий Церквам или иным конфессиям полную свободу во внутренних делах, различные декреты, относящиеся к положению культовых зданий и т.д. Конечно, Литвинов прекрасно знал, что все эти документы ставили Церковь и государство в неравные условия, давая последнему огромные преимущества, и содержали целый арсенал административных мер против служителей культа и верующих. Не мог не знать об этом и Рузвельт.

Касаясь вопроса о религиозном образовании, которое было совершенно однозначно запрещено официальными документами, Литвинов писал: "Советское правительство готово включить в консульскую конвенцию, подлежащую обсуждению немедленно после установления отношений между нашими обеими странами, постановление, в котором гражданам Соединенных Штатов в отношении свободы совести и свободного отправления религии будут предоставлены права, которые будут не менее благоприятны, чем те права, которыми пользуются в Союзе Советских Социалистических Республик граждане наиболее благоприятствуемой в этом отношении нации. В этой связи я имею честь обратить Ваше внимание на статью 9 Договора между Германией и Союзом Советских Социалистических Республик, подписанного в Москве 12 октября 1925 года, имеющую следующее содержание:

"Граждане каждой из договаривающихся сторон пользуются... свободой совести и отправления религиозного культа, при условии, что их учение и обряды не противны законам.

Они вправе в церквах, домах или иных помещениях, наем которых должен происходить согласно законам страны, совершать богослужения, как на своем родном, так и на ином, соответствующем их религиозным обрядам языке, и погребать по своим религиозным обрядам своих покойников на кладбищах, устроенных и содержимых ими с разрешения надлежащих властей, поскольку они соблюдают строительные и санитарные правила другой страны".

Особое значение для нашей истории имеет заключительная фраза этого документа:

"Наконец, я имею честь сообщить Вам, что Правительство СССР, оставляя за собой право отказа по персональным причинам в визах американцам, желающим отправиться в Союз Советских Социалистических Республик, не намеревается обосновывать подобные отказы тем, что подобные лица имеют духовное звание".

Прибытие в Москву о. Брауна
Во время переговоров, предшествующих установлению дипломатических отношений между США и СССР, находившийся в Москве Невё понял, что неожиданно открывается возможность прислать в Советский Союз еще одного ассумпционистского священника — в качестве капеллана американского посольства^ccliii.

Он поспешил поделиться своими соображениями с о. Армане, провинциальным викарием Америки, который был близко знаком с министром связи Фарли, другом президента Рузвельта. Принял участие в реализации планов Невё и Альфан, списавшийся с французским послом в США де Лабулайем и попросивший его поддержать этот проект. Именно таким образом президент Рузвельт был подведен к мысли о необходимости требовать от Литвинова подписания договора, гарантирующего американским гражданам в СССР религиозную свободу.

О. Армане предложил назначить на пост католического капеллана американского посольства о. Леопольда Брауна. Он родился 13 августа 1903 года в Нью-Бедфорде, родителями его были американские граждане Лео Браун и Лора Рой. Но дед его был родом из Лотарингии — именно поэтому он решил назвать своего сына Лео: святой Лев — до того как стал папой Львом IX — был епископом лотарингского города Туля. У о. Брауна были родственники в Битше, Нанси и Максвилле. Лотарингское происхождение объясняет также написание его фамилии (она пишется Braun, а не Brown — хотя часто американские источники приводят ее в последнем виде) и его имя: он был назван Леопольдом в честь герцога Леопольда Лотарингского († 1729) — последнего независимого правителя этой области. Браун учился в бельгийском городе Лувене, 5 июня 1932 года он был рукоположен во священника. О. Леопольд прекрасно владел двумя языками. Все это объясняет, почему выбор руководства ордена ассумпционистов пал именно на него: ведь если бы Брауну пришлось помогать монсеньору Невё в служении в церкви св. Людовика, ему пригодились бы связи с Францией.

Кандидатура Брауна была вскоре утверждена американскими властями. Получить советскую визу оказалось делом не столь быстрым. Трудности исходили и с советской, и с французской стороны. Советский посол Трояновский, уже находившийся к тому времени в Вашингтоне, поинтересовался, сколько католиков среди персонала американского посольства в Москве. Этот запрос был воспринят американской стороной как оскорбительный, и ответа на него не последовало. Франция также была недовольна тем, что священник, который должен был помогать монсеньеру Невё в окормлении французского прихода в Москве, — американец. О. Кенар был вынужден заявить свой протест и объяснить, что речь идет о франко-американце, что отец его — эльзасец (!), что он получил богословское образование в бельгийском городе Лувене, что французский язык для него — родной и что сам он ощущает себя французом. Париж отнесся к этому заявлению весьма сдержанно. Департамент был "озабочен любыми попытками иностранцев защитить те интересы и ту собственность, которую Франция, возможно, когда-нибудь сможет объявить своей", — писал Шарль-Ру о. Жерве Кенару 6 февраля 1934 года. Чтобы доказать свою лояльность, последний на следующий же день после получения письма ответил, что он был проинформирован "монсеньором Тардини — прелатом, временно курировавшим в Ватикане русские дела, — о том, что апостольский делегат в Соединенных Штатах настаивает на том, чтобы я позволил монаху, избранному для служения в России, отправиться туда 15 февраля — вместе со всем персоналом американского посольства".

Максим Литвинов предпринял последнюю попытку помешать приезду в Москву о. Брауна. В Москве был католический епископ. Следовательно, для прибытия Брауна нужно было заручиться его согласием. Апостольский делегат Чиконьяни сообщил об этом в Ватикан. Кардинал Пачелли связался с о. Кенаром, который предложил отправить Невё шифровку с просьбой сообщить, что он согласен на прибытие в Россию Брауна. Шарль-Ру эта идея не понравилась: "Это может не понравиться на Кэ-д'Орсэ. Пошлите лучше телеграмму в Вашингтон, открытым текстом: «Невё с радостью соглашается»". О. Жерве поступил именно таким образом, и 14 февраля о. Браун вместе с остальными сотрудниками американского посольства смог отправиться из США в Москву^ccliv.

Но сам Шарль-Ру не испытывал особой радости по поводу отправки в Россию американских священников. Еще больше огорчился он, узнав о том, что о. Жийе, генерала ордена доминиканцев, попросили подобрать кандидатуру американского доминиканца для служения в Ленинграде. "Что касается нас, благодаря которым в советской России сохранился хотя бы крошечный очаг католицизма в лице монсеньора Невё и о. Амудрю, то нам остается лишь смотреть, как другие выходят вперед!" (EU/70, 17 февраля 1934 года).

Чтобы избежать возможных протестов против назначения в Москву о. Брауна, Альфана заверили, что Браун "не будет приписан к штату церкви св. Людовика, но лишь временно будет принимать участие в совершении католических богослужений в Москве". С другой стороны, Париж хотел знать, "сможет ли о. Кенар, если представится такой случай, послать монсеньору Невё помощника-француза". Такой же запрос был направлен о. Жийе относительно доминиканца, который был бы послан в помощь о. Амудрю. Читая эти запросы, можно было подумать, что о. Кенар начиная с 1926 года не предпринимал неоднократных попыток отправить в помощь монсеньору Невё французского викария. Ведомству иностранных дел Франции было прекрасно известно, что о. Гишаран, долгое время бывший редактором "Pelerin" († 1985), даже проходил с этой целью конкурс секретарей канцелярии, на котором провалился.

О. Кенар предупредил о. Брауна о необходимых мерах предосторожности: "Надо проявлять крайнюю сдержанность по отношению к местным властям и самому государственному строю — все это в высшей степени относится и к священнику. Нужно быть крайне осторожным в личных отношениях и переписке. Воздерживаться от каких бы то ни было суждений и даже простых сплетен по целому ряду вопросов. Все это придаст святому делу служения в священном сане лишь дополнительную силу и безопасность. Несомненно, от французского посольства будет нелегко добиться предоставления какого-нибудь конкретного поста — вроде капеллана или атташе по делам американских католиков, — возможно, придется просто довольствоваться положением человека, пользующегося определенными привилегиями". К счастью, в Москве посол Альфан и епископ Невё прекрасно понимали ситуацию. Прибытие о. Брауна в качестве капеллана американского посольства в Москве не давало ему никаких шансов на настоятельство в церкви св. Людовика и не предоставляло американцам прав на этот храм.

О. Браун прибыл в Москву 1 марта 1934 года. "1 марта, — писал Невё, — меня ждал радостный сюрприз, что так редко случается в моей жизни". В два часа дня, после того как Невё завершил заупокойную службу по почившему бельгийскому королю Альберту I, ему сообщили, что его желает видеть некий мистер Браун, остановившийся в 33-м номере отеля "Савой". "Какое потрясение! Позавтракав, я поспешил на встречу с этим человеком. С какой радостью я обнял его! Мне казалось, что я заключаю в своих объятиях весь орден Успения". Это случилось унылым снежным днем. О. Браун пробыл в Москве более одиннадцати лет — до 27 декабря 1945 года.

Некоторое время он жил в "Савойе", где помещалась канцелярия посольства США. Альфан радушно предложил Брауну жить во французском посольстве и поселил его в комнате, остававшейся свободной после отъезда Тани. В результате переселения Брауна во французское посольство у Невё появилась возможность регулярно общаться со своим сослужителем, а сам Браун — по крайней мере в пределах территории посольства — смог пользоваться дипломатическим иммунитетом.

Поселившись по соседству с Невё, о. Браун "попал в надежные руки". События тех лет способствовали его быстрому "обучению". Первые месяцы 1934 года были отмечены новой волной арестов священников. Католическая Церковь в "Совдепии" буквально умирала от удушья. Положение Православной Церкви было ничуть не лучше. Епископ Варфоломей говорил Невё, что приближенные митрополита Сергия были сильно напуганы: их заявления о лояльности только отсрочили разгром Церкви. Епископов, священников, приходы стремились, помимо прочего, задавить налогами.

12 марта 1934 года состоялся процесс католиков, арестованных в ночь с 14 на 15 января, — так называемый "процесс о покушении католиков на жизнь Сталина". Среди арестованных была одна православная балерина, племянница ленинградского католика. Ее заставили подписать бумагу, в которой говорилось, что она любовница о. Амудрю, и после этого отпустили.

На Юге — в ответ на преследования Гитлером немецких коммунистов — начался процесс над католиками немецкого происхождения, которых обвинили в фашизме и шпионаже в пользу Германии. Когда Невё говорил о несчастьях о. Дейбнера, о. Сергия Соловьева, отцов Патапия, Васильева, Александрова, Николая Толстого и многих других^cclv, он, вслед за Иовом и Товией, повторял: "Воистину, неисповедимы пути Господни".

26 марта 1934 года Невё сообщил в Рим о приговорах, вынесенных в ходе процесса о покушении католиков на жизнь Сталина. Мать Анна Абрикосова была приговорена к пожизненному заключению; Камилла Крушельницкая — к расстрелу (эта мера наказания была заменена десятью годами заключения). Ее племянница Вера — совсем юная девушка, не повинная ни в каких преступлениях, — к пяти годам ссылки. Сестра Филомена Эйсмонт, ревностная и благочестивая монахиня, — к восьми годам принудительных работ в исправительном лагере. К такой же мере наказания была присуждена сестра Елена Вахевич. Сестра Екатерина Готовцева получила пять лет ссылки. Две подруги Камиллы — сестры Ольга (католичка) и Тамара (православная) Фюсснер — получили по пять лет концентрационных лагерей.

В тот же день, 7 марта, в 10 часов вечера, сестры Фюсснер и доминиканки были переведены из Бутырской тюрьмы в вагоны для перевозки скота и товаров. Лишь на следующий день — 8 марта — около шести часов вечера они были отправлены из Москвы. Сестра Филомена смогла отправить из Ярославля письмо без марки своей престарелой матери, которой не было позволено ни одного свидания с дочерью. У заключенной не оставалось сомнений, что ее переведут в лагерь Свободный (какая горькая ирония заключается в этом названии), расположенный недалеко от Хабаровска. Сестры предполагают, что их путешествие продлится, по всей вероятности, около полутора месяцев: естественно, их не повезут на транссибирском экспрессе. Сестры не падают духом, и их чувства могут послужить примером другим.

"Читая письмо сестры Филомены, — признается далее Невё, — я не мог удержаться от слез, особенно в том месте, когда она просит мать сохранять радость в искушениях и выражает упование на Божию милость. Мне хотелось бы отправить вам это письмо, написанное карандашом в вагоне для перевозки скота, — мать сестры Филомены не захотела его уничтожить, и я ее прекрасно понимаю. Пешкова, зная о том, что мать Филомены Эйсмонт — не католичка, сказала ей: "К католикам проявляют особую жестокость". Помните костромскую евреечку, обратившуюся в католичество? Она была приговорена к трем годам ссылки; когда зачитывали приговор, она воскликнула: "Как я вам благодарна! Вы исполнили все мои желания". Благой Господь не даст нам погибнуть: есть святые, которые страдают за нас и за Россию", — писал в заключение Невё.

21 марта, в среду, Альфан пригласил во французское посольство нового посла Соединенных Штатов в Москве Вильяма Буллита. "Его Превосходительство американский посол произвел на меня хорошее впечатление: он жизнерадостен, умен, с уважением говорит о делах Церкви, легко объясняется по-французски (он сказал мне, что триста лет тому назад его предки, уроженцы Нима, переехали в Луизиану). Его канцелярия временно помещается в двух гостиницах — "Савой" (в которой американцы сняли два этажа) и "Националь". Посол жаловался на эти неудобства, и тогда, в присутствии нашего посла, я сказал ему: "Наш приход является владельцем двух весьма просторных зданий, которые вас несомненно бы устроили, мы согласны сдать вам эти помещения по весьма невысокой цене". — "Где же они находятся?" — "В самом центре — напротив ГПУ". — "О чем вы говорите?" — "ГПУ занимает сейчас два наших дома, которые были национализированы". — "Они национализировали даже церковные дома?" — "Разумеется. Но возвратить их прежним хозяевам будет весьма непросто". Надеюсь, у него раскроются глаза, и он поймет, как все выглядит на самом деле".

В последней депеше из Москвы перед поездкой во Францию, 9 мая 1934 года, Невё сообщал новые подробности о судьбе заключенных: "Сестра Филомена Эйсмонт написала своей матери прекрасное письмо: несчастные путешественницы в течение целого месяца не имели возможности сменить белье и переодеться... В лагере ей дали место машинистки. Ольга Фюсснер (подруга Камиллы) — счетовод в том же лагере. Там же — в Урулге, недалеко от Хабаровска^cclvi — находится о. Александр Васильев. Дай Бог, чтобы они нашли его и смогли принять Святые Тайны".

В том же письме Невё сообщает в Рим, что аббат Эдиджанян, отправленный в Сусловский лагерь поблизости от Мариинска, написал своему бывшему слуге, что на расстоянии трехсот километров от Мариинска^cclvii на каждом шагу можно найти лагерь для заключенных. "Сам этот факт, — комментирует Невё, — не вызывает моих сомнений. Меня удивляет, что священник осмелился отправить в письменной форме такое сообщение!"

"Среди некоторых военных, аккредитованных в Москве, ходят слухи, что советско-японские отношения в данный момент крайне напряженны и со дня на день можно ожидать весьма серьезных событий: да сбудется воля Божия и да сможет Его Церковь свободно дышать в России!" Это письмо датировано 9 мая 1934 года. Вечером 14 мая Невё уехал из Москвы — ему предстояло провести четыре месяца во Франции.

После двадцатидвухлетнего перерыва — в последний раз до этого он предстал пред очи о. Эмманюэля в Лувене в 1912 году — Невё мог свободно дышать и свободно говорить: он узнал об обстоятельствах дела Дейбнера, о причинах опалы монсеньора д'Эрби-ньи. Наконец, ему представилась возможность от первого лица поведать Пию XI о положении верующих в России.

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XI

Глава XII