«Берлин, — заявил он, — больше не является военной целью». Когда это заявление стало известно в американских войсках, некоторые их подразделения находились всего в 45 милях от Берлина

* * *

Хотя открыто жаловаться невозможно, Конев был совершенно подавлен. Приз получил Жуков. Пограничная линия бежала прямо через Берлин, оставляя войска Конева примерно в 150 ярдах западнее рейхстага, который русские всегда считали главным объектом города, зданием, на котором должен развеваться советский флаг.

Город умирал. Почти везде перестали работать городские службы: отключались вода и газ, закрывались редакции газет; последней — 26 апреля — перестала выходить нацистская «Вёлькишер беобахтер». Ее сменил четырехстраничный вдохновляемый Геббельсом листок под названием «Der Panzerbar» — «Бронированный медведь». «Боевая газета для защитников Большого Берлина», как еще ее называли, просуществовала шесть дней. Городской транспорт потихоньку останавливался, так как улицы становились непроходимыми, горючее заканчивалось и вагоны ломались. Система распределения тоже распалась: больше ничего и никуда не доставлялось. Заводы-рефрижераторы не функционировали. 22 апреля впервые в своей столетней истории закрылся городской телеграф. Последняя телеграмма была получена из Токио: «ЖЕЛАЕМ УДАЧИ ВАМ ВСЕМ». В тот же день из аэропорта Темпельхоф вылетел последний самолет; он направлялся в Стокгольм с [370] девятью пассажирами на борту, а 1400 пожарным командам было приказано двигаться на запад{58}.

И теперь, когда все полицейские служили или в армии, или в фольксштурме, город стал выходить из-под контроля: начались грабежи. Товарные составы на сортировочных станциях взламывали средь бела дня. Маргарет Промайст, совершившей опасное путешествие под сильным обстрелом на товарную станцию, достался один-единственный кусок копченой свиной грудинки. «Оглядываясь назад, — скажет она, — я думаю, это было чистейшим безумием». Елена Майевски и Вера Унгнад всю дорогу до железнодорожной товарной станции в Моабите бежали бегом. Там они увидели, как люди растаскивают банки с консервированными абрикосами, сливами и персиками. Еще девушки видели мешки с какими-то странными бобами, но пробежали мимо, не признав зеленые (непрожаренные) кофейные зерна. Они ухватили ящик с консервами, на этикетках которых было написано «Абрикосы», а когда вернулись домой, то обнаружили, что это яблочный сок. Обе девушки его ненавидели. С Робертом Шульце получилось еще хуже: он пять часов промучился в толпе в большом продовольственном магазине, но, когда подошла его очередь за картошкой, картошка закончилась.

Если лавочники не желали расставаться со своими запасами добровольно, их просто заставляли. Член гитлерюгенда Клаус Кюстер зашел в продовольственную лавку со своей тетей, но владелец принялся утверждать, что осталась только крупа. Тогда Кюстер вытащил пистолет и потребовал еды. Лавочник быстро достал разнообразный набор продуктов буквально из-под прилавка. Кюстер набрал столько, сколько смог унести, и вместе с шокированной тетушкой покинул лавку. «Ты — нечестивый мальчишка, — воскликнула тетя, когда они вышли на улицу. — Ты пользуешься методами американских гангстеров!» — «О, заткнись! Теперь это вопрос жизни и смерти», — ответил Клаус.

Эльфрида Майгаттер услышала, что в Карштадте на Германплац грабят огромный универмаг. Она поспешила туда [371] и увидела, что в магазине полно народа. «Все толкались и лягались, пытаясь пробиться к дверям, — вспоминала она. — Никаких очередей больше не было. Не было продавцов и, похоже, никакого начальства». Люди просто тащили все, что видели. Если в руки попадалось что-то бесполезное, это просто бросали на пол. В продовольственном отделе весь пол был покрыт слоем липкой грязи толщиной в несколько дюймов: смесью сгущенного молока, джема, лапши, муки, меда — всего, что перевернула и разбросала толпа».

Видимо, несколько продавцов все же осталось; иногда кто-то кричал: «Убирайтесь! Убирайтесь! Магазин заминирован!» Никто не обращал внимания, полагая, что это всего лишь уловка. В отделе готового платья женщины тащили пальто, платья и туфли. В других отделах с полок стаскивали постельное белье, подушки и одеяла. В кондитерской секции Эльфрида увидела, как какой-то мужчина выхватил коробку шоколадных конфет из рук маленького мальчика. Малыш заплакал, затем крикнул: «Я возьму другую». И взял.

Однако у дверей людей ждало отрезвление: двое контролеров останавливали всех, кто пытался выйти с добычей. Разрешали выносить еду, но больше ничего. Вскоре у дверей выросла огромная куча вещей. Люди продирались через нее, пытаясь прошмыгнуть мимо контролеров. Когда Эльфрида попыталась выскочить с пальто, один из чиновников просто выхватил пальто из ее рук. «Пожалуйста, оставьте мне пальто, — взмолилась она. — Я замерзаю». Он пожал плечами, взял пальто из кучи и отдал ей, сказав: «Берите». И все это время, пока толпа бушевала и хватала все, что попадалось под руку, кто-то продолжал кричать: «Убирайтесь! Убирайтесь! Магазин заминирован! Сейчас будет взрыв!»

Одним из свидетелей разграбления универмага в Карштадте совершенно случайно стал пастор Лекшейдт. Одна из прихожанок родила мертвого ребенка, и дитя кремировали. Охваченная горем мать хотела по всем правилам похоронить урну с пеплом, и Лекшейдт согласился присутствовать на похоронах, но до кладбища в Нойкельне, где женщина хотела похоронить ребенка, надо было пройти несколько миль под непрерывным артобстрелом. Женщина несла маленькую урну в хозяйственной сумке. Проходя [372] мимо универмага, они увидели мародерствующие толпы. Прихожанка остановилась и вдруг сказала: «Подождите!» И Лекшейдт в изумлении смотрел, как она «исчезает в универмаге вместе с ношей». Через несколько минут она вернулась, победно размахивая парой крепких башмаков, и спросила: «Ну, так мы идем?»

На обратном пути Лекшейдт постарался провести прихожанку подальше от универмага, и не зря. Ближе к вечеру огромный магазин сотрясся от мощного взрыва. Как говорили, эсэсовцы, хранившие в подвалах амуницию на двадцать девять миллионов марок, взорвали магазин, чтобы их сокровища не попали русским. Во время взрыва погибло множество женщин и детей.

Перед угрозой разграбления многие лавочники просто отказывались от сопротивления. Не желая, чтобы неуправляемые толпы врывались в их магазины, они сами опустошали полки, не принимая ни талонов, ни денег. Была и еще одна причина: лавочники слышали, что если русские находили спрятанные продукты, то сжигали магазины. В Нойкельне неделю назад киномеханик Гюнтер Розец хотел купить в бакалейной лавке джема, но ему отказали. Сейчас же Розец видел, что Тенгельман раздает джем, овсянку, сахар и муку всего по десять марок за фунт. В панике торговец старался побыстрее освободить магазин. В винной лавке на углу Гинденбургштрассе Александр Кельм едва верил своим глазам: бутылки вина просто раздавали всем посетителям. Клаус Кюстер совершал набеги на лавки своего района: в одном месте он бесплатно раздобыл две сотни сигарет, в другом — две бутылки коньяка. Владелец винной лавки сказал: «Наступают тяжелые времена. Так лучше встретить их пьяным».

Но даже самые рьяные мародеры практически не могли достать мяса. Поначалу некоторые мясники приберегали товар для особых покупателей, но вскоре мясо в городе закончилось. Теперь по всему Берлину люди воровали мясо лошадей, погибших на улицах от обстрела. Шарлотта Рихтер и ее сестра видели, как люди, вооруженные ножами, разделывали серую лошадь, убитую на Брайтенбахплац. «Та лошадь, — как вспоминала Шарлотта, — не упала на бок, а осела на задние ноги, высоко задрав голову, широко раскрыв глаза. Женщины кухонными ножами срезали с туши конину». [373]

Руби Боргман очень нравилось чистить зубы с шампанским вместо воды; зубная паста прекрасно пенилась. В роскошном подвале под модным рестораном Генриха Шелле Руби и ее муж Эберхард вели почти экзотическое существование. Шелле сдержал обещание: когда начался артобстрел, он пригласил Боргманов в свои роскошные подземные апартаменты. Там было сложено ресторанное серебро, хрусталь и фарфор, и Шелле обеспечил гостям и себе полный комфорт.

Пол устлан восточными коврами. Спальные места по обе стороны от входа задрапированы тяжелыми серо-зелеными шторами. Роскошные мягкие кресла, диван и маленькие столики, покрытые бежевыми и оранжевыми покрывалами и скатертями. Несколько дней действительно не было воды, зато шампанского — в избытке. «Мы пили шампанское утром, днем и вечером, — вспоминала Руби. — Шампанское текло, как вода, ведь воды у нас не было».

Еда оставалось проблемой. Подруга Боргманов Пия ван Хэвен, тоже иногда пользовавшаяся этим роскошным убежищем, приносила хлеб и даже немного мяса. По большей части обитатели подвала питались консервированным тунцом и картошкой. Руби задавалась вопросом, сколько существует способов, чтобы готовить эти продукты. Шеф-повар ресторана Мопти еще ни разу не повторился, но не могло же так длиться до бесконечности. Но даже теперь, когда не осталось надежды на то, что придут американцы, маленькая группка решила жить с шиком. В любой момент они могли умереть.