Чичеринские чтения

1. 
   Трианонский мирный договор. М., 1926.
   
2. 
   Стыкалин А.С. Трианонский мирный договор и идеология хортистского режима // Авторитарные режимы в Центральной и Восточной Европе (1917–1990-е годы). М., 1999. С. 53. Показательный штрих: в январе 1920 г. на вокзале в Париже венгерскую официальную делегацию во главе с 74-летним графом А. Аппоньи, прибывшую на мирную конференцию, не встречал ни один дипломатический сотрудник французского министерства иностранных дел. – Romsics I. Ellenforradalom és konszolidació. Budapest (Bp.), 1982. 90. o.
   
3. 
   Трианонский мирный договор. С. XIX; Pethő S. Világostól Trianonig. Bp., 1926. 222. o.
   
4. 
   Romsics I. Op. cit. 98. o.
   
5. 
   Pethő S. Op. cit. 222., 224. o.
   
6. 
   Пушкаш А.И. Внешняя политика Венгрии. Ноябрь 1918 – апрель 1927 г. М., 1981. С. 214.
   
7. 
   Бибо И. О бедствиях и убожестве малых восточноевропейских государств (1946) // Он же. О смысле европейского развития и другие работы. М., 2004. С. 179, 186-188.
   
8. 
   Pethő S. Op. cit. 223. o.; Трианонский мирный договор. С. XVIII; Ormos M. // Trianon a történelemben és a történelmi tudatban – Világosság. 1988. 4. sz. 234. o.
   
9. 
   Trianon a történelemben… 237. o.; L. Nagy Zs. A párizsi békekonferencia és Magyarország. 1918–1919. Bp., 1965; Ormos M. Padovátol Trianonig. 1918–1920. Bp., 1983; L. Nagy Zs. Az 1920-évi magyar békeszerződés // Társadalmi szemle. 1986. 1. sz.
   
10. 
    Trianon a történelemben…; Trianon // Világosság. 1990. 8-9. sz.
    
11. 
    Trianon a történelemben…229., 231. o.; Trianon // Világosság. 1990. 8-9. sz. 705. o.
    
12. 
    Romsics I. Op. cit. 95. o.
    
13. 
    Пушкаш А.И. Указ. соч. С. 207 и сл.
    
14. 
    Romsics I. Op. cit. 133-134. o.
    
15. 
    Trianon a történelemben… 229-230. o.
    
16. 
    Szekfü Gy. Három nemzedék. Bp., 1920; Jászi O. A Habsburg-monárchia felbomlása (1929). Bp., 1983.
    
17. 
    Trianon // Világosság. 1990. 8-9. sz. 693., 695., 696., 704. o.
    
18. 
    Ibid. 693. o.; см. также выступление Ж. Надь – Ibid. 697. o.
    
19. 
    Бибо И. Указ. соч. С. 176-178.
    
20. 
    Pethő S. Op. cit. 225-227. o.
    

После провозглашения республики 12 ноября 1918 г. правительство Немецкой Австрии обратилось к союзникам с предложением скорейшего заключения мира. Вместе с основанием республики был выдвинут тезис о разрыве со старой государственностью. Вместе с тем Немецкая Австрия рассматривалась как сохранившееся в условиях распада ядро империи. Все имперские министерства и ведомства трансформировались в государственные органы Первой республики. Сохранением персонала учреждений и размещением их в тех же зданиях внешнему миру невольно демонстрировалась идентичность правового статуса Немецкой Австрии с Габсбургской монархией. Тот факт, что Первая республика унаследовала документы и персонал министерства иностранных дел, а ее дипломатические представители продолжали работу в зданиях зарубежных миссий бывшей Австро-Венгрии, считался важным свидетельством сохранения преемственности в ее политике [3].

Среди союзников на Парижской мирной конференции не было ясности относительно того, что собственно следует понимать под «австрийским вопросом». В то время когда в дипломатической переписке до начала работы конференции использовался термин «Немецкая Австрия», в Париже фигурировало обозначение «Австро-Венгрия». Ярче всего беспечность в употреблении понятия «Австро-Венгрия» проступает в заседании Совета десяти, состоявшегося 22 февраля 1919 г. Совет обсуждал возможность ускорения переговоров, причем французы и англичане, стремившиеся приблизить заключение мирного договора с Германией, натолкнулись на упорное сопротивление министра иностранных дел Италии Соннино, потребовавшего рассмотрения «австрийского вопроса». По мнению Соннино, «австрийский вопрос» представлял собой куда большую сложность, поскольку бывшая монархия распалась на различные государства, некоторые из которых дружественны, другие полудружественны и другие враждебны. Итальянскому министру удалось добиться ускорения разработки условий мирного договора не только с Германией, но и с Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией.

Разумеется, проблемы мирного урегулирования с Австрией имели далеко не одинаковое значение для отдельных держав, участвовавших в Парижской мирной конференции. Гораздо большую заинтересованность в австрийской проблематике проявляли Италия и Франция, нежели Великобритания и Соединенные Штаты, хотя американские эксперты удивляли детальным знанием вопросов, связанных с Австрией, и часто занимали на заседаниях «большой четверки» проавстрийские позиции. Активное участие Италии в решении «австрийского вопроса» объяснялось нараставшим соперничеством в бассейне Адриатики с КСХС, а также опасениями, что обособление австрийской проблематики от переговоров о будущем Германии преждевременно приведет к изоляции из-за полной незаинтересованности Великобритании. Для Франции дунайский регион имел значение как звено в механизме контроля над Германией [4].

Весной и летом 1919 г. проблематика мирного урегулирования с Австрией стала предметом невероятно сложной сети консультаций, интриг, экспертных заключений, дипломатических вмешательств, а на последнем этапе и военных интервенций. Глубоко ошибочно бытовавшее у австрийской общественности после подписания Сен-Жерменского договора мнение о том, что политики Антанты принимали судьбоносные решения, не обладая специальными знаниями и будучи введенными в заблуждение пропагандой ненемецких наций. Еще никогда не проводилась конференция с таким знанием предмета переговоров, его нюансов. В то же время бросается в глаза то, что при всем стремлении найти компромисс между часто противоречившими друг другу территориальными претензиями отдельных государств-преем-ников эксперты беспечно оперировали терминами. Причиной возникших сложностей являлось недифференцированное использование понятия «Австрия». Венское правительство оперировало тем аргументом, что до 1918 г. Австрии как государства просто не существовало. Французская делегация, стремясь пересечь взятый венским кабинетом курс на аншлюс, отказалась признать австрийское государство под названием «Немецкая Австрия» и продолжала рассматривать его как остаток империи, распространяя правовой статус Австрии на остальные части бывшей империи. Только во второй половине мая 1919 г. Д. Хедлем-Морли, эксперт английской делегации по международному праву, выразил мнение о непоследовательности в употреблении термина «Австрия» в тексте Сен-Жерменского договора. Внимание Верховного совета конференции было обращено на то, что формулировки статей, посвященных экономическим вопросам, исходили из преемственности Австрии и Австро-Венгрии, в то время как статьи, затрагивавшие финансовые разделы договора, свидетельствовали о существовании нового государства. Союзники избежали однозначной трактовки правового статуса Австрии в тексте договора, не закрыв дискуссии в австрийском обществе о том, являлось ли государство, подписавшее Сен-Жерменский договор, правопреемником Монархии или новым субъектом международного права, несущим обязательства не больше, чем другие части распавшейся Австро-Венгрии. Задержка в передаче условий мирного договора прибывшей в предместье Парижа австрийской делегации была вызвана стремлением преодолеть существовавшую терминологическую неясность. Только во второй половине мая 1919 г. выяснилось, что австрийскую делегацию пригласили в Сен-Жермен слишком рано [5].

2 июня 1919 г. австрийской делегации были переданы условия мирного договора. Глава делегации К. Реннер использовал торжественный акт передачи первой части проекта договора для выступления с речью на французском языке, заметно отличавшейся от резких заявлений министра иностранных дел Германии графа Брокдорфа-Ранцау. Главным аргументом Реннера служил тот факт, что Габсбургская монархия, находившаяся в состоянии войны с союзными державами, прекратила свое существование 12 ноября 1918 г. Речь Реннера содержала признание исторической вины населения бывшей империи, принужденного, по словам главы австрийской делегации, к войне ее правительством. На Австрию, в трактовке Реннера, давил страшный груз ее наследия, но молодая республика порвала с реакционными традициями, превратившими старую монархию в тюрьму народов. Ответственность за возникновение Первой мировой войны лежала исключительно на правящих кругах империи, а не на ее народе. Слова, прозвучавшие из уст Реннера, контрастировали с оспариванием ответственности за развязывание войны со стороны германской делегации [6]. Примечательно, что Сен-Жерменский договор как в момент его подписания, так и в более позднее время не вызвал в обществе в отличие от Германии бурной дискуссии о виновниках войны. Хотя 177 статья Сен-Жерменского договора дословно повторяла 231 статью Версальского, она предваряла раздел о репарациях и представляла собой только признание правовой ответственности за ущерб, причиненный боевыми действиями [7].

Передача окончательного текста мирного договора последовала 2 сентября 1919 г. вместе с вручением ноты союзных и ассоциированных держав главе австрийской делегации. Аргументы Реннера не были приняты Антантой. В тексте ноты значилось, что австрийский народ делит ответственность за развязывание войны вместе с венгерским. 10 сентября состоялось подписание Сен-Жерменского договора, который вступил в силу 16 июля 1920 г. после его ратификации австрийским парламентом [8].
Примечания

1. 
   Fellner F. Der Vertrag von St. Germain // Österreich 1918–1938. Geschichte der Ersten Republik / Hsg. von E. Weinzierl, K. Skalnik. Wien, 1983. Bd. 1. S. 87.
   
2. 
   Ibid. S. 88.
   
3. 
   Ibidem.
   
4. 
   Ibid. S. 91.
   
5. 
   Ibid. S. 91-92.
   
6. 
   Ведомство иностранных дел Австрии разработало подробную инструкцию, предписывавшую делегации на мирных переговорах не оспаривать вину империи за возникновение Первой мировой войны. – См.: Berchtold K. Verfassungsgeschichte der Republik Österreich. Bd 1. 1918–1933. Fünfzehn Jahre Verfassungskampf. Wien; N. Y., 1998. S. 179.
   
7. 
   Fellner F. Op. cit. S. 95-96.
   
8. 
   Berchtold K. Op. cit. S. 184, 186.
   

За эти 14 месяцев не только болгарские правительства, но и неправительственные круги (представители политических партий, интеллигенции, прессы) выдвигали различные концепции внешней политики страны. Cуть их сводилась к следующему: какое место должна занять Болгария в новой Европе и какие у нее в этом смысле были бы перспективы для решения болгарского национального вопроса в том виде, как его понимали софийские политики?

При отвлеченном взгляде условия Салоникского перемирия не казались крайне неблагоприятными для Болгарии. В нем нигде не упоминалось о капитуляции. В значительной мере поэтому болгарская историография в оценке перемирия избегает определения его как капитуляции [1]. На наш взгляд, сущность соглашения о перемирии заключалась именно в этом, хотя оккупация страны войсками Антанты и была осуществлена в благовидной форме. Как безоговорочную капитуляцию болгар трактовали Салоникское перемирие многие современники событий, например, Ф. Шейдеманн, В.И. Ленин, Э. Хауз. Утвердилась такая точка зрения и в исторической науке за пределами Болгарии [2].

Страна находилась в лагере побежденных. Но, несмотря на это, на всем протяжении процесса мирного урегулирования с Антантой большинство болгарских политиков в той или иной степени не желали отказываться от двух основополагающих принципов, которыми руководствовались все софийские правящие кабинеты и в довоенный период, и в годы войны  максимализма (воссоздания сан-стефанских границ) и единовременности объединения всех болгарских земель. Отсюда и иллюзии в отношении «14 пунктов» В. Вильсона, проектов создания Лиги Наций, а также провозглашаемого повсеместно права наций на самоопределение. По мере того, как в ходе Парижской мирной конференции эти иллюзии постепенно рассеивались, болгарские политики настаивали на проведении плебисцитов на спорных территориях  во Фракии и Македонии. В данном смысле их вдохновил Версальский договор с Германией, предусматривавший проведение плебисцитов в ряде спорных областей. Это была та соломинка, ухватившись за которую они стремились удержать хоть что-нибудь из территорий, составлявших сан-стефанский идеал.

Болгарские политики всех мастей (демократы Александр Малинов и Андрей Ляпчев, «народняк» Теодор Теодоров, лидер Болгарского земледельческого народного союза (БЗНС) Александр Стамболийский и даже идеолог обанкротившейся либеральной коалиции Димо Кьорчев) стремились свалить на царя Фердинанда всю вину за присоединение Болгарии к Четверному союзу. Их логика была следующей: раз главный виновник двух «национальных катастроф» (1913 и 1918 гг.) царь Фердинанд уже устранен с политической авансцены [3], то за его «вероломство» и «германофильство» нельзя вторично наказывать болгарский народ, и без того расчлененный Бухарестским договором 1913 г.

Все сменявшие друг друга кабинеты – Малинова, Теодорова и Стамболийского – стремились заручиться доверием победившей Антанты, близоруко надеясь на ее «снисходительность». Одновременно в обход великих держав коалиционный кабинет Теодорова, стоявший у власти с 28 ноября 1918 г. до 6 октября 1919 г., искал пути для прямого контакта с основным и наиболее ожесточенным противником – только что созданным Королевством СХС. В болгарских политических кругах оживленно дебатировался вопрос о «югославянской общности», об отношении к идее южнославянской федерации и возможному вхождению Болгарии в нее. Разброс мнений здесь был очень широким  от полного отрицания этой идеи (Кьорчев) до ее безосновательной идеализации (Стамболийский). Интерес исследователей, без сомнения, вызовут недостаточно изученные пока документы о переговорах, которые велись с декабря 1918 г. по октябрь 1919 г. через болгарские дипломатические миссии в Гааге и Вене с д-ром И. Франком, лидером хорватской «Чистой партии права». Речь шла о создании югославянского союза с участием Болгарии [4].

В эти же месяцы лидеры так называемых «левых» партий развивали применительно к своей внешнеполитической концепции и идею балканской федерации. Она была зафиксирована в вышедшей в апреле 1919 г. брошюре Стамболийского «Принципы БЗНС» и одобрена в июне XV съездом союза в качестве главной программной внешнеполитической цели. В решении съезда отмечалось, что такая федерация должна формироваться при строгом соблюдении «великого принципа самоопределения населения» [5]. Последовательной сторонницей создания балканской конфедерации на добровольных началах так же позиционировала себя немногочисленная радикально-демократическая партия [6].

Оживились в Софии и славянофильские настроения. Теодоров и Стамболийский рассчитывали на заступничество другого только что созданного государства – чехословацкого. Добиваясь его помощи, они часто ссылались на славянское происхождение болгар, идею славянской взаимности и общие интересы славянства. Уже на третий день своего премьерства, 30 ноября 1918 г., Теодоров в разговоре с чехословацким журналистом Вл. Сисом, близким к тогдашнему премьеру ЧСР К. Крамаржу, заявил, что «обратится напрямую к чешскому народу с просьбой взять на себя роль судьи в сербско-болгарском споре, сблизить два народа и сделать возможным вхождение Болгарии в общую славянскую федерацию».

Теодоров не ограничился общими фразами о взаимодействии с ЧСР, а предпринял ряд конкретных шагов для того, чтобы обеспечить содействие ее президента Т. Масарика, благосклонного к болгарам и весьма популярного в руководстве антантовской коалиции. Но в Софии сильно переоценивали возможности Масарика повлиять на решения парижских миротворцев. В то же время такие действия болгарской дипломатии вызвали недовольство в Риме, куда просочились слухи о том, будто при посредничестве Праги решится вопрос о «присоединении» Болгарии к КСХС. Это был неблагоприятный сигнал, поскольку по своим мотивам (главным образом, из-за обостренных отношений с Грецией и КСХС) итальянцы могли бы способствовать смягчению условий мирного договора с Болгарией [7].

На всем протяжении рассматриваемого периода болгарские политические партии, заявляя о своих действительных или мнимых «заслугах» перед Антантой, предпринимали ожесточенные нападки друг на друга, обвиняя своих противников в том, что якобы именно они своими действиями в годы войны препятствовали проведению антантофильской политики и тем самым способствовали поражению страны. В результате у руководителей стран Антанты в Версале волей-неволей складывалось впечатление, что все болгарские политики «одним миром мазаны», ни один из них не является безоговорочным сторонником Антанты и не заслуживает доверия.

Многие современники (например, генералы Никола Жеков и Иван Луков, лидер одной из фракций в народно-либеральной партии Добри Петков, писатель Стоян Михайловский и др.) полагали, что самоуничижительная тактика, которую избрали в Версале Теодоров и Стамболийский, только ухудшила дело. Жеков, например, с горечью писал: «...Мы сами попрали достоинство своего народа и не только не облегчили свое положение, а напротив – упали в глазах всех до того, что нас сочли заслужившими свою участь. Так унизительно не вел себя никакой другой побежденный народ» [8].

Общий тон речи Теодорова в Версале 19 сентября 1919 г., в которой он робко протестовал против предложенного победителями проекта мирного договора, был покаянным. Сам глава делегации был неузнаваем. Болгарский «Тигр», неоднократно громовыми речами вызывавший бурю в парламенте, рядом с французским «Тигром» Ж. Клемансо выглядел жалким котенком. Однако история реабилитировала шефа народняков. Большинство современных историков сходятся во мнении, что альтернативы у Теодорова и сменившего его 6 октября на посту премьера Стамболийского просто не имелось.

В условиях, когда после поражения в войне потеряли перспективу все «фильства» болгарской внешней политики, когда одни кумиры (Австро-Венгрия) были повергнуты и исчезли с карты Европы, другие (Германия и Россия) находились в состоянии внутренних потрясений, а для третьих (Великобритании и Франции) побежденная Болгария уже не представляла геополитической ценности ни в балканском, ни в общеевропейском контексте, все выдвигаемые болгарами внешнеполитические концепции бились в прокрустовом ложе безальтернативности. В Версальской системе международных отношений Болгарии, потерявшей 10 процентов своей довоенной территории, обремененной репарационными платежами и военными ограничениями, была уготовлена роль страны с ограниченным суверенитетом.

Примечания

1. 
   См. напр.: Марков Г. Голямата война и българската стража между Средна Европа и Ориента 1916–1919 г. София, 2006. С. 322-326.
   
2. 
   См. подробно: Болгария в ХХ веке: Очерки политической истории. М., 2003. С. 87-93.
   
3. 
   Под давлением верхушки правительственного кабинета Малинова
   3 октября 1918 г. Фердинанд отрекся от престола в пользу сына Бориса.
   
4. 
   Централен държавен архив – София (ЦДА). Ф. 176. Оп. 3. А. е. 1379; Христов Х. България, Балканите и мирът 1919 г. София, 1984.
   С. 68-69.
   
5. 
   Петрова Д. Самостоятелното управление на БЗНС. 1920–1923. София, 1988. С. 24.
   
6. 
   Стефанов Х. Българската радикална партия. 1906–1949. София, 1984. С. 177.
   
7. 
   Чехословашки извори за българската история. София, 1985. Т. I. С. 17, 19-26; Христов Х. Указ. соч. С. 57, 67-68.
   
8. 
   Жеков Н. Политическия животъ на България и войнството. София, 1924. С. 26-27. См. также: Петков Д. Критически бележки върху брошурата на г-н Н. Жеков. София, 1924. С. 33-34; Дневникът на Михаил Сарафов за сключването на мирния договор в Ньойи през 1919 г. // Известия на Института за българска история. София, 1951. Т. 3/4.
   С. 352; Генов П. Земята беше твоят жребий. Книга за Стамболийски. София, 1989. С. 219.
   

На завершающем этапе Первой мировой войны проявились три главных тенденции. Во-первых, в обеих воюющих коалициях стали заметными признаки значительного военного и экономического истощения. Во-вторых, в обществах воюющих стран стали зримыми серьезные настроения в пользу прекращения войны.

Решающими факторами модификации будущего миропорядка стали два события 1917 г.: революционное движение в России и вступление в войну США. При этом революция в Петрограде в феврале 1917 г. первоначально, казалось, помогла укрепить ряды Антанты и главную пропагандистскую идею о борьбе демократий против неограниченной власти кайзера Германии и императора Австро-Венгрии. Новое демократическое правительство в Петрограде было поддержано не только в Лондоне и Париже, но и в Вашингтоне. Администрация президента США В. Вильсона получила важный идеологический повод для обоснования вступления в войну: можно было объяснить конгрессу США и общественности, что демократическая Антанта ведет крестовый «поход против автократии Центральных держав» [2].

Захват власти большевиками в Петрограде 25 октября (7 ноября) 1917 г. и их первый дипломатический дебют – «Декрет о мире», принятый Вторым Съездом советов, изменили контекст международных отношений. В документе содержался вызов всей традиционной дипломатии – впервые со времени Великой Французской революции новое правительство России провозгласило своей целью низвержение существующего общественного порядка в мире. Ленинский декрет предлагал немедленно заключить мир без аннексий и контрибуций, при условии реализации принципа полного самоопределения наций, включая все колонии. Еще одной новацией документа было провозглашение отмены тайной дипломатии.

Все эти тенденции заставили лидеров стран Антанты взглянуть на урегулирование после войны проблем немецких колоний и арабских провинций Османской империи иначе, чем это задумывалось в 1914 г.

Существует мнение, что Первая мировая война не имела такого влияния на проблемы афро-азиатского мира как Вторая, поскольку основные военные события и мирное урегулирование происходило в Европе. Однако колониальная периферия решительно напоминала о себе острыми спорами. Союзники обсуждали, по крайней мере, три альтернативы решения колониального вопроса после войны: утверждение международного контроля над бывшими германскими колониями и владениями Османской империи, передачу указанных территорий под управление одной из развитых стран в виде мандата и под контролем Лиги Наций (ЛН), а также прямую аннексию и присоединение колонии. Оккупация территорий в Африке рассматривалась чиновниками в Лондоне как акция «окончательного урегулирования после войны» [3]. Идея возвращения колоний Германии почти не находила поддержки [4].

Главный вопрос дискуссии на завершающем этапе войны: следует ли аннексировать или «интернационализировать» колонии. На левом политическом фланге Великобритании Независимая рабочая партия требовала установления международной администрации в африканских колониях в целях «уничтожения империализма как причины войны». Консерваторы на правом фланге призывали к «чистой и простой аннексии» территорий как средству укрепления Британской империи, которая в свою очередь станет гарантией от войны [5]. Скорее всего, мандатная система стала компромиссом между конфликтующими идеями. Левыми она рассматривалась как ограниченная победа «интернационализации», а для правых она была ни чем иным как аннексией, кроме наименования.

Для того чтобы прояснить значение «интернационализации» как левые, так и правые активно привлекали исторические прецеденты. Например, министр по делам колоний лорд Милнер подчеркивал 20 декабря 1918 г. на заседании военного кабинета, что «мандатный принцип в целом не инновация. Наше тридцатипятилетнее управление Египтом проводилось по тому же принципу и было подчинено многочисленным обязательствам, которые мы неукоснительно выполняли, иногда давая такие преференции другим нациям, каких не было у нас» [6]. Милнер старался успокоить своих подчиненных и показать, что в организации управления новыми территориями не будет особых затруднений.

На практике «интернационализация», вошедшая в качестве краеугольного принципа в мандатную систему Лиги Наций, намечала в 1918–1920 гг. международное наблюдение, а совсем не управление колониями. Лига Наций была создана европейскими державами, многие из которых имели колониальные империи, и выражение «бремя белого человека» в Африке было весьма распространенным в период ее рождения [7]. От Лиги Наций ожидали не борьбы с колониальной системой, а попытку помочь ей более эффективно функционировать. Созданная позднее Постоянная мандатная комиссия ЛН (1921 г.) полностью вписалась в эту систему: она не имела и не искала политической власти. Мандатная комиссия ЛН принимала колониализм как естественный существующий порядок. Главную свою цель Мандатная комиссия ЛН видела не в том, чтобы администрировать колонии, а в международном сопровождении их развития.

Автором мандатной системы многие считают государствен-
ного деятеля и философа из Южно-Африканского Союза
Я.Х. Смэтса. 16 декабря 1918 г. была опубликована брошюра
Я.Х. Смэтса под названием «Лига Наций: практическое предложение» [8]. В памфлете Я.Х. Смэтса содержался 21 пункт предложений к уставу будущей организации, причем 9 пунктов касались непосредственно судьбы арабских провинций Османской Турции. Я. Смэтс вообще исключил из обсуждения вопрос о бывших африканских колониях Германии, считая, что они должны принадлежать тем странам, которые захватили их в ходе войны. Например, по мнению Я. Смэтса, Южно-Африканский Союз был заинтересован в аннексии Германской Юго-Западной Африки. Обратив внимание на различный уровень развития территорий на Ближнем Востоке, он предложил дифференцировать условия управления будущими подмандатными территориями в зависимости от него. Принцип самоопределения, по мнению
Я. Смэтса, должен был стать той важной основой, которая помогла бы определить судьбу народов зависимых территорий [9]. Выдвигая это положение, Я.Х. Смэтс ссылался на президента США В. Вильсона. Однако известно, что В. Вильсон выступал за ограниченное применение этого принципа.

Я.Х. Смэтс считал народы Африки и население островов Тихого океана варварскими и неспособными к восприятию идей самоуправления. Таким образом, в урегулировании колониальных споров, которое требовало вмешательства Лиги Наций, можно было выделить, по наблюдениям Я.Х. Смэтса, три группы стран: одни были недостаточно подготовлены к самостоятельному управлению, другие были способны лишь к внутренней автономии, третьи нуждались в общем руководстве внутренней и внешней политикой [10]. Я.Х. Смэтс отверг идею о прямом международном управлении в бывших германских и турецких владениях, сделав вывод о его неэффективности в прошлом.

Я. Смэтс обосновал еще в мае 1917 г. в парламенте мотивы передачи Британской империи бывших германских владений в Африке, выразив не только свое мнение, но и взгляды влиятельных колониальных политиков Англии и британских доминионов. «Везде на ваших коммуникациях, – говорил
Я.Х. Смэтс, – обосновалась Германия. Везде на ваших комму-
никациях вы найдете германскую колонию или сеттльмент, большой или маленький. Может наступить такой день, когда ваши коммуникации будут перерезаны» [11].

Я.Х. Смэтс подчеркивал, что управлять нужно было эффективно, иначе мандаты будут дискредитировать Лигу Наций, и это была одна из реальных опасностей, подстерегавших создателей международной организации. Действовал синдром возможного провала, несостоятельности, при котором часто уходили от глубокого обсуждения спорных вопросов. Это было заметно при создании и деятельности мандатной комиссии Лиги Наций.