Добро пожаловать в дом, который построил Жак

У документа, столь длинного и трудного для чтения, мало шансов понравиться (многие из 253 страниц текста совершенно лишены смысла, если читатель не понимает и не учитывает перекрестных ссылок на другие части дого­вора или прежних договоров). Договору не прибавляло популярности и то, что ни один из лидеров ЕС не говорил о его достоинствах и не предпринимал никаких усилий, чтобы настроить в его пользу своих избирателей (исклю­чения были в Дании и Ирландии, а со временем и во Франции — в тех странах, где проводились референду-

мы). Текст допускал столько противоречивых толкова­ний, что многие его разделы мало какому политику при­ходились по душе. Сложности и двусмысленности, воз­никшие из желания заполучить 12 подписей, затрудняли всякую защиту документа.

Жака Делора Маастрихтский договор никогда не вдохновлял. Он был вполне удовлетворен положениями об ЭВС, но соглашение о политическом союзе называет «безбожным». Говорит, что «грандиозный замысел вы­лился в посредственный текст». Он сравнивает договор с «красивым спортивным автомобилем, оснащенным двигателем мощностью в две лошадиные силы». К лету 1993 года Делор свел свои критические оценки к пяти пунктам.

Во-первых, «иметь разные дороги, которые в один прекрасный день могут сойтись вместе, — это прекрасно. Но ведь не три же колонны». Во-вторых, документ имеет «чрезмерный размах. Хотели втиснуть в договор все гра­ни внутренней безопасности и правосудия; это можно бы­ло бы отложить и на потом». Внешней политикой и поли­тикой безопасности также можно было бы заняться позд­нее. В-третьих, «процесс принятия внешнеполитических решений беспомощен и глуп»». В 1990 году перспективы в области внешней политики казались ему обнадеживаю­щими. Но в 1991 правительства, как он говорит, забыли о внешней политике и отдались заботам об обороне. В-чет­вертых, «дипломаты неспособны, были договориться по вопросам обороны и ограничились поэтому чисто литера­турными компромиссами». Принятую в договоре форму­лировку — «оформление в будущем общей оборонной по­литики, которая со временем может стать совместной обороной» — он называет «кучей дерьма». В-пятых, поло­жения, касающиеся Парламента, «достойны сожаления с технической точки зрения, поскольку теперь появляются семь различных процедур, регулирующих отношения между Советом и Парламентом». И вот общий вывод, ко­торый задним числом делает Делор:


-330-

-331-

Нам не следовало заключать договор о политичес­ком союзе, делать это было слишком рано. Моя глубин­ная интуиция подсказывает, что мы для этого еще не созрели. Надо было ограничиться договором об ЭВС и до­бавить к нему небольшой, совсем простой договор по по­воду треугольника Совет-Парламент-Комиссия, с тем, чтобы упростить процедуры и продвинуться к большей прозрачности и демократии. Но правительства, одер­жимые чересчур большими амбициями, хотели пойти дальше.

В Маастрихте он не подал в отставку потому, что это только сыграло бы на руку всем тэтчер, ле пэнам и шевен-манам. Тем не менее, «с точки зрения логики институцио­нального устройства, я всегда считал, что это плохой до­говор. Я прикусил язык, потому что надо было добивать­ся его ратификации».

В действительности Маастрихтский договор не так уж ограничивал полномочия Комиссии, как Делору хотелось бы заставить других думать. В относительных измерениях процедуры в новых колоннах перемещали внутрисоюзный баланс сил от институтов ЕС к прави­тельствам. Но в абсолютном выражении Комиссия по­лучила ряд новых полномочий. В их числе оказались формально признанное за ней право на участие во внешнеполитических делах, экономическом надзоре за механизмами Валютного союза и сотрудничестве в об­ласти предоставления убежища, иммиграции и погра­ничного режима. Многие новые предметы ведения ЕС (например, промышленная политика, защита потреби­теля, визовая политика) и расширение прежних полно­мочий (скажем, в области социальной и природоохран­ной политики) открывают перед Комиссией новые воз­можности для проявления инициативы. Расширение сферы принятия решений квалифицированным боль­шинством голосов означает, что все больше предложе­ний, исходящих от Комиссии, будут утверждаться Со­ветом министров.

-332-

В договоре представлен сплав межправительствен­ных и федеративных начал, и последние ни в коем слу­чае не загнаны в тень. Как не без преувеличения говорит Ламурё, «в истории ЕС значение имели две вещи: вве­денный Единым европейским актом порядок принятия решений квалифицированным большинством голосов и открытый Маастрихтским договором третий этап ста­новления ЭВС».

Англичане и французы, навязавшие своим партне­рам модель греческого храма, признают гибридную при­роду договора. Джон Керр считает, что в наибольшем вы­игрыше оказался Европейский парламент, поскольку до­говор означал шаг вперед к предоставлению ему права определять программу действий Сообщества и избирать Комиссию ЕС. Но к этому он добавляет, что «колонны имеют большое значение и могли бы стать поворотным пунктом: впервые мы получили закрепленную договором альтернативу структуре, унаследованной от Монне (треу­гольник Комиссия-Совет-Парламент)». Он также счита­ет, что статья о субсидиарности сделает Комиссию менее назойливой.

Франсуа Шеер, генеральный секретарь француз­ского министерства иностранных дел во время проведе­ния МПК, говорил:

Шеер считает, что, подобно велосипеду, Союз дол­жен либо двигаться, либо упасть, и договор придал его движению необходимую инерцию.

Хотя соглашение о политическом союзе более бла­госклонно к Комиссии, чем это признает Делор, общее на­строение МПК он оценивал совершенно ошибочно. На стороне Комиссии от начала до конца выступала только Бельгия. Проект Делора, с точки зрения многих прави-

-333-

тельств слишком федералистский, чтобы они могли при­нимать его всерьез, лишил своего автора центральной ро­ли на переговорах. Затем, после успешного возвращения к ней в Дрездене, Делор опять утратил доверие, оказав поддержку злополучному проекту голландцев.

Эрсболл, сыгравший большую роль в подготовке люксембургского и окончательного голландского проек­тов, говорит:

Делор просчитался, полагая, что Комиссия может написать проект договора, тогда как это было делом пра­вительств, хотя за Комиссией и оставалась полезная вспомогательная роль. Он не понимал, что правительст­вам не хотелось отводить Комиссии сколько-нибудь зна­чительную роль во внешней политике.

Не стал ли Делор жертвой плохих советчиков? Не­которые друзья председателя вину за его ошибки взвали­вают на Ламурё, написавшего существенную часть проек­та Комиссии. Когда в июле 1991 года Ламурё ушел на ра­боту к премьер-министру Эдит Крессон, советником Делора по вопросам, связанным с политическим союзом, стал уравновешенный и более технократично мыслящий Мишель Петит. Другие в ошибках Делора винят Дэвида Уильямсона, официально представлявшего Комиссию на МПК. В качестве генерального секретаря Комиссии он был обременен таким множеством других обязанностей, что ему просто не хватало времени вникать во все детали политического союза. Имея в виду Ламурё, Уильямсон жаловался друзьям на «КГБ, стоявший за его спиной», и на то, что ему приходилось отстаивать предложения, ко­торые, на его взгляд, были слишком федералистскими. В способности убеждать он явно уступал другим участни­кам конференции, таким как англичанин Керр или фран­цуз Буасьё.

Но не Ламурё или Уильямсон, а именно Делор — и другие члены коллегии комиссаров — одобрили предло­женный Комиссией проект договора, и на них должна ле­жать ответственность за его стратегическую направлен-

-334-

ность. Частично документ был написан самим Делором. Когда Делор размышлял о наилучшей модели политичес­кого союза, его собственная логика — представленная в ответах на вопросы о том, что было бы всего эффектив­нее — брала верх над его обычно сильным чувством воз­можного. «Откуда такое недоверие к Комиссии? — недо­умевает Делор. — Мы что, наделали ошибок? Или из-за того, что мы стали чересчур могущественными? Либо де­ло в том, что возрождение Европы люди увязали с моей скромной персоной?».