ОБРАЗ РОССИИ В ИДЕНТИЧНОСТИ ПОЛЬШИ: ПЯТИДНЕВНАЯ ВОЙНА В ПОЛЬСКИХ СМИ

ОБРАЗ РОССИИ В ИДЕНТИЧНОСТИ ПОЛЬШИ: ПЯТИДНЕВНАЯ ВОЙНА В ПОЛЬСКИХ СМИ

В докладе ставится цель проанализировать, как тема России включается в дискуссию о европейских ценностях в польской прессе периода конфликта.

Источником для нашего анализа послужили материалы, опубликованные в одной из крупнейших польских газет, умеренно консервативной «Речи Посполитой». Хронологические рамки исследования ограничиваются периодом российско-грузинской войны 2008 года и первым послевоенным месяцем (8 августа – 13 сентября 2008 г). В течение этого времени тема России была особенно востребована в польских СМИ, а образ России был помещен в дискурс о европейских ценностях. В качестве основного метода был избран количественный и качественный контент-анализ. Были интерпретированы все упоминания о России и русских (770 маркеров в 334 статьях). Большая часть этих упоминаний служили маркерами идентичности, создающими символическую границу между «Европой», каковой выступала Польша и «не-Европой», каковой выступала Россия.

Важнейшими маркерами, подчеркивающими отличие России от Европы стали характеристики: 1) политической системы России (авторитаризм, «имперские амбиции» и др); 2) внешней политики (агрессивность, угроза соседям и др.); 3) внутренней политики (несоблюдение прав человека); 4) цивилизационные особенности России (варварство, «не-европейскость» и др.) [2].

Обсуждая пятидневную войну, газета акцентирует особую историческую миссию Польши в Европе по противодействию России, связанную с геополитическим положением страны между Россией и Западной Европой и своим многовековым опытом взаимодействия с Россией.

Репрезентации России в ходе освещения российско-грузинской войны в «Речи Посполитой» были обусловлены, в том числе, потребностями польской национальной идентичности. С одной стороны, газета исходит из системы координат общеевропейских ценностей, из того, что Польша является неотъемлемой частью Европы. В таком контексте Россия представляется угрозой, как Польше, так и Европе в целом. С другой стороны, важными оказываются и отличия Польши от «старой Европы»; авторы газеты подчеркивают «особое знание» Польши о России и особую «историческую миссию» Польши.

1. 
   Зарицкий Т. Российский дискурс в Польше: образ России в конструировании польской идентичности // Россияне и поляки на рубеже столетий. Опыт сравнительного исследования социальных идентификаций (1998-2002 ). СПб., 2006.
   
2. 
   Рябов Д. Россия в европейской идентичности: пятидневная война в польских СМИ // Россия в начале нового десятилетия. СПб., 2011.
   

К моменту создания в 1815 г. Царства Польского на его территории действовало самое прогрессивное на тот момент гражданское законодательство Европы – французский гражданский кодекс и французский процессуальный устав (с 1807 г.). Их принципы – формальное равенство перед законом и гласность не вписывались в правовые реалии остальных частей Российской империи. Однако только после восстания 1830-1831 гг. русское правительство задалось целью унифицировать законодательство Царства и остальной части империи. С момента учреждения в 1833 г. Приуготовительной комиссии (с 1842 г. Кодификационный комитет) и до конца правления императора Николая I (18251855) велась активная работа по подготовке отдельного законодательства Царства Польского. При этом учитывалось и сложившееся там правовое status quo. С введением в действие на территории Царства общеимперского Уложения о наказаниях уголовных и исправительных в 1847 г. начался процесс создания единого правового пространства.

Во второй четверти XIX в. были созданы проекты уставов уголовного и гражданского судопроизводства, а также положение о судоустройстве Царства Польского. Процесс согласования готовых проектов между Петербургом и Варшавой затянулся, что обуславливалось целым рядом причин как объективного (законодатели пытались соединить несовместимые принципы гражданского права), так и субъективного характера (соперничество наместника Царства И.Ф. Паскевича и главы Второго отделения собств. Е.И.В. канцелярии Д.Н. Блудова). Поэтому готовые проекты так и не были утверждены, и к концу царствования императора Николая I нормы сильно отличавшегося от общеимперского гражданского права, как материального, так и процессуального, сохранили в Царстве Польском специфику, присущую им до его образования.

В конце 1850 – начале 1860-х годов либеральные бюрократы предприняли попытку использовать опыт сложившейся в Польше правоприменительной практики и ее законодательство для подготовки судебной реформы в Империи. Однако после восстания 1863 г. о подобном заимствовании не могло быть и речи. После «исчезновения» с карты Российской империи Царства Польского и появления в 1875 г. Варшавского генералгубернаторства (или Привислинского края) прежней правовой независимости этого региона пришел конец. Правительство теперь видело свою задачу в том, чтобы унифицировать не только администрацию Польши и России, но и положить начало унификации гражданской жизни путем установления общего законодательства. В 1875 г. в Польше была проведена реформа судоустройства и судопроизводства, состоявшая в распространении на этот край российских судебных уставов 20 ноября 1864 г., но с купюрами, что объяснялось политическими соображениями (так, не было предусмотрено введение суда присяжных в гражданских судах). Однако материальное гражданское право, основу которого составляли нормы Кодекса Наполеона, осталось прежним (оно «дожило» до 1946 г.), несмотря на то, что его принципы резко контрастировали с правовым укладом других регионов Российской империи.

По авторитетному мнению авторов коллективного труда «Польша и Россия в первой трети XIX века», 1815 -1825 гг. можно считать временем, когда польская политика Александра I стала средоточием разногласий между властью и обществом. Именно в ней как в фокусе отразилось «расхождение официального курса с оппозиционными настроениями, захватившими различные круги». Но в историографии никогда не предпринималось попыток рассмотреть феномен тайного общества в России через призму этого расхождения, в основе которого лежало отсутствие выработанного механизма разрешения противоречий между интересами дворянского сословия и верховной власти. Для работ, посвященных движению декабристов, характерна абсолютизация протеста против деспотической сути самодержавия. Конкретные же причины, заставившие российских дворян вступить на путь конспирации, оставались, как правило, в тени. Между тем среди этих причин важнейшую роль играло стремление царя восстановить Речь Посполитую как самостоятельное государство: вернуть Королевству Польскому российско-польские губернии, отошедшие к России в результате разделов Польши, восстановить Великое княжество Литовское, возвратить территории, отошедшие к Австрии и Пруссии после Венского конгресса. Стремление императора создать из возрожденной Польши, содержание которой было не по карману финансам Российской империи, форпост против западных держав и защитить западную границу России линией военных поселений, протянувшихся с севера на юг, преследовало интересы страны. Но дворянство усматривало в нем не только ущемление национального самолюбия или даже предательство коренных интересов империи и угрозу собственному благосостоянию. Восстановление Речи Посполитой в ее исторических границах влекло за собой не только потерю земельных владений, перешедших в ходе разделов Польши в руки русских сановников и бюрократов в екатерининское время. Оно означало, что и на этих территориях со смешанным населением государственным языком будет польский, религия - католической, чиновники – поляки, вооруженные силы то же польские. Отсутствие легального инструмента противодействия политике самодержавия, которая шла вразрез с интересами дворянства, не могло не привести к образованию конспирации.

Декабристская конспирация, традиционно трактуется как организация, ставившая целью отмену крепостного права и ликвидацию самодержавия. Это верно лишь отчасти. Она никогда не рассматривалась как орган, являвшейся в руках дворянства орудием воздействия на внешнюю и внутреннюю политику. Не столько даже самого правительства, сколько конкретного монарха, когда именно потенциальная угроза, даже в большей степени личной расправы над царем и его семьей, нежели социального переворота в целом, являлась сильнодействующим средством, удерживающим монарха от шагов, которые он сам считал целесообразными.

Большинство декабристоведов даже не подозревают о том, что они являются адептами ленинско-сталинской концепции движения декабристов. Эта концепция создавалась в период с середины 1930 –х г. до средины 1950- х г. и была тесно связана с отказом СССР от идеи мировой революции и принятым курсом на строительство социализма в одной отдельно взятой стране. В 1938 г. была опубликована "История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс". В ней была изложена пятичленная схема развития и смены общественно-исторических формаций. Сведенные вместе публицистические высказывания Ленина были вписаны в пятичленную схему развития общественно-экономических формаций. В этой системе координат декабристы могли быть только революционерами, а их выступление вооруженным восстанием во имя революции, предпринятой во имя победы капитализма над феодальным строем.

Подавляющее число исследовательских работ, базирующихся на этой концепции, строится на использовании следственных материалов по делу декабристов. При этом почти общим правилом было выбирать из огромного моря следственных показаний те из них, которые позволяли подкрепить фактическим материалом заранее выстроенные в соответствии с господствующей идеологией схемы. Попытки же проследить шаг за шагом, какие материалы получало следствие, как оно ими распоряжалось, что и как докладывалось царю, каковы были последующие шаги следователей, позволяют внести существенные коррективы в построения ученых, изучавших движение декабристов на основе материалов следствия, взятых не в совокупности, а исследуемых фрагментарно, в соответствии со схемами, предложенными марксистким декабристоведением. Такой метод работы дает возможность сделать неожиданные наблюдения. Прежде всего, это касается вопроса о том, какую роль проблема восстановления Речи Посполитой сыграла в генезисе декабризма и как она повлияла на феномен тайного общества. При «пошаговом» анализе следственного материала в деятельности декабристских организаций прослеживается четкая схема: вначале противодействие намерениям царя присоединить к Польше российско-польские губернии, совокупно со стремлением противостоять проведению освобождения крестьян именно на этих территориях как первый шаг к воссоединению с Королевством Польским, где освобождение крестьян уже было произведено при Наполеоне. Затем создание собственных проектов решения крестьянского вопроса. Потом, разработка идеи представительного правления, при котором ни отторжение территории с 12 миллионным населением, ни освобождение крестьян по сценарию монарха становиться невозможным без согласия народных представителей. При этом обнаруживается некая синхронная связь между попытками Александра I восстановить Речь Посполитую и появлением проектов цареубийства, от совершения которого в действительности удерживали руководители конспирации. Причем эти весьма эмоциональные проекты возникают с удивительной регулярностью накануне поездок царя на Сеймы Царства Польского или европейские конгрессы Священного союза. Если в XVIII в. конфликт между интересами всего дворянства и личными взглядами царя, разрешался дворянской расправой над помазанником, то просвещенный XIX век породил и более гуманную форму решения этого вопроса: муссирование слухов о цареубийственных планах, которые рано или поздно по не совсем понятным каналам становились известными царю, и удерживали его от роковых шагов.

При анализе намеченных мероприятий Александра, которые он в конечном итоге так и не осуществил, следует обратить особое внимание на так называемые «доносы на декабристов». Исследователи всегда недоумевали, почему император, получив ряд сведений о существовании конспирации, не пресекал ее в корне, не производил арестов и ограничивался лишь паллиативами. По всей видимости, он осознавал, для чего до него доводились такого рода сведения. Однако неверно полагать, что он ничего не предпринимал. Как раз наоборот, царь каждый раз отказывался от решительных шагов. Примечательно, что тайное общество было раскрыто, только после смерти Александра, когда с его загадочной кончиной, произошедшей при довольно странных обстоятельствах после ясно выраженного желания в Варшаве все же восстановить Польшу, вопрос об этом отпал сам собой. То есть, именно тогда, когда исчезла необходимость в тайном обществе, как инструменте воздействия на политику самодержца.

Осада королем Речи Посполитой Сигизмундом III Смоленска одним из своих итогов имела кратковременное перенесение центра власти Московского государства именно в королевский лагерь. Осенью – зимой 1610-1611 гг. в ставке Сигизмунда под Смоленском оказалось большое число представителей разных слоев московского служилого люда, что, в свою очередь дало импульс к беспрецедентным по интенсивности контактам с польской и литовской культурами.

Традиционно объектом внимания исследователей оказывались знатные пленники короля и участники посольств в королевский лагерь. Известно, что интернированный по приказу Сигизмунда Филарет Романов выработал резко негативное отношение к Польше, что имело важные последствия не только для позднейшей политики Москвы, но и для особого обскурантского отношения по отношению ко всему польскому и, шире, католическому в Москве. Впрочем, известно, что очень многие другие москвичи, посетившие королевский лагерь (как оставшиеся подданными Сигизмунда, так и вернувшиеся в Москву) активно воспринимали многие черты польской повседневной культуры. В любом случае, потенциал таких взаимоотношений был велик и далеко не полностью реализован в начале XVII в.

Источники, повествующие о людях, оказавшихся в королевском лагере опубликованы в XIX – начале ХХ вв. но пока малоизученны. Это записная книга жалованных грамот короля различным служилым людям (опубликованы имп. Археографической комиссией) и сведения о пожалованиях денег разным лицам и группам лиц в королевском лагере (опубликованы в 1912 г. Д. Цветаевым).

Сплошное изучение биографий служилых людей Новгорода Великого начала XVII века позволяет выявить заметное число лиц, побывавших в королевском лагере, обратившихся с челобитными к королю. Действительность этих пожалований была подвергнута сомнению еще в 1914 г. И. С. Беляевым. Однако выборочное сопоставление пожалований Сигизмунда и деятельности новгородского поместного приказа показывает, что в ряде случаев королевские дачи выполнялись.

Среди посетивших королевский лагерь под Смоленском много деятелей второго ряда, однако весьма заметных в новгородской политической жизни начала XVII века. Это, к примеру, Матвей Большой Львов, занимавший воеводские посты в 1611-1614 гг., Богдан Дубровский, новгородский гонец в 1513 г., доставивший в Новгород известия о воцарении Михаила Романова, а позднее активный участник переговоров на Песках и в Столбове, Мурат Пересветов, ростовский дворянин, бежавший в шведский лагерь в 1613 г. под Тихвином и оставшийся после 1617 г. подданным короля Густава Адольфа.

«Польский след» в Новгороде начала XVII века практически не изучен. Неудобные для идеологии позднейших правительств эпизоды в биографиях деятелей 1611-1617 гг. не отразились в источниках. Но опыт пребывания под Смоленском видных новгородских деятелей этого времени нужно иметь в виду, рассматривая ход их позднейших карьер, как в 1611-1617 гг., так и после возвращения Новгорода под власть московских государей.
Серов Николай Викторович, доктор культурологии, профессор кафедры философии и культурологии Санкт-Петербургского государственного института психологии и социальной работы.

ЦВЕТОВАЯ АППРОКСИМАЦИЯ ПАМЯТИ

Разумное мышление простирается за пределы логического и механистического мышления.

Джордж Лакофф

Целью настоящего сообщения является выявление элементов неосознаваемой памяти в отношении сближающегося в типологическом отношении имперского прошлого России и Польши, что, в итоге позволило нам судить, с одной стороны, о реалиях эмоциональной составляющей имперской памяти в рамках обеих культур, а с другой , - о справедливости когнитивистских сомнений в истинности поэтической метафорики.

Как заключает Дж. Лакофф, «структура базового уровня (категорий цвета – Н.С.) частично обусловлена механизмами человеческого воображения — способностью формировать ментальные образы, хранить знания на определенном уровне категоризации и осуществлять коммуникацию. Прототипическая структура также связана с различными видами образных процессов: метонимией (способностью использовать одну вещь для обозначения другой в некоторых целях), способностью строить и использовать идеализированные когнитивные модели и способностью расширять категории от центральных к нецентральным членам, используя обратные механизмы, такие, как метафора, метонимия, мифологические ассоциации и образные отношения».

В ограниченных рамках культуру полезно понимать как идеационное образование, - считает Дж.Мердок, - а тот или иной ее элемент — как традиционно принятую и разделяемую членами группы или подгруппы идею о том, что тот или иной род поведения (внешнего, вербального или безотчетного) должен соответствовать определенному прецеденту. В той степени, в какой культура идеационна, мы можем утверждать, что во всех культурах должны обнаруживаться определенные сходства, проистекающие из универсальных законов, управляющих символическими мыслительными процессами».

В докладе методами хроматизма решается задача по выявлению концептов, которые делают стабильным «денотативный» фокус и одновременно порождают различия в фокусах универсалий для одного и того же цвета в русском и польском языках. Понятно, что ни природа как мир «вещности», ни цивилизация как мир артефактов не могли служить путеводной нитью для решения этой задачи. И лишь привлечение идеационной составляющей культуры отношений, позволило понять причины многовековой воспроизводимости цветовых канонов, идиом и, вообще говоря, тех образ-концептов и/или когнитивистских «концептов», которые и стабилизируют их значения в пределах «денотативных» фокусов ‘цветовосприятия’ России и Польши.

Рассмотренные нами взаимодополнительные принципы Католической и Православной ментальности, и глобализационные процессы, да и собственно целеположенные устремления обоих народов к сугубо неосознаваемому (старыми методами) пониманию и реальному наведению мостов между ‘красно-пурпурными’ тонами памяти империй и ‘сине-зелеными’ оттенками империи памяти.
Скреминская Любовь Романовна, Кандидат филологических наук, Доцент кафедры истории и культурологии, Киргизско-Российского Славянского университета, Директор Центра польского языка и культуры КРСУ, г. Бишкек

ПОЛЯКИ В КИРГИЗСТАНЕ: МЕТАМОРФОЗЫ ИДЕНТИЧНОСТИ.

По данным переписи населения 1999 года по Киргизии в целом насчитывалось 786 поляков, за критерий национальной польской принадлежности принималась этническая самоидентификация людей, обозначенная в паспорте в графе «национальность», отмечаемая у представителей старшего поколения, возраст которых сегодня перешел 60-летний рубеж.

Первые поляки появились в южных промышленных районах Киргизии уже с конца XIX века. Все они позже были подвержены политическим репрессиям. В Архивах КГБ КР есть документы, свидетельствующие о том, что за поляками, проживавшими в Киргизской Республике, было предписано «установить особый надзор», поэтому родители зачастую соглашались на то, чтобы записать своих детей русскими. Так начинался первый этап утраты польской идентичности.

В 1941 году в Киргизию привезли более 300 польских семей. Это были поляки, которых в 1930-е годы депортировали из Украины в Карелию, а потом вторично из Карелии вывезли в Киргизию и дисперсно расселили в окрестностях г. Фрунзе. Из этой группы представители старшего поколения относились к своей польскости особенно трепетно и подчас даже идеализировали ее. Но ощущение того, что они навсегда покинули место, в котором родились, не будучи уверенными в том, что они когда-либо смогут туда вернуться, конечно, не способствовало ее сохранению, поэтому молодые поляки очень скоро утратили чувство своей польской идентичности и соотносили себя с советской русскоязычной культурой.

Были еще поляки, прибывшие в Киргизию из Северного Казахстана, куда их массово депортировали в 1930-е из различных областей Украины. В Северном Казахстане были целые польские поселки, потому североказахстанским полякам было проще сохранить свою польскую идентичность, польский язык и религию, чем, карельским полякам в Киргизии именно в силу дисперсности последних.

Однако и у потомков североказахстанских поляков после их переезда в Киргизию стала наблюдаться утрата их польской идентичности: польский язык постепенно стал уступать место русскому. Но оставалась еще католическая религия, которой строго придерживались пожилые поляки. Римская католическая церковь в Бишкеке существует с 1969 года. Однако поляки молодые уже мало следовали традициям католического воспитания, поскольку большая часть их жизни проходила в новой советской среде.

После распада Советского Союза Киргизия уверенно заявила свой курс на возрождение национального самосознания, национального языка и культуры. Проживавшие там другие народы либо взяли курс на миграцию, либо на образование своих этнических сообществ, целью которых тоже было желание возродить свое этническое самосознание, язык и культурные традиции. Началось целенаправленное конструирование собственной этнической идентичности, что не могло не коснуться и поляков.

Желание «обретения» в себе польскости у большинства потомков поляков появилось после того, как в 1998 в Бишкеке образовалось польское культурно-просветительское объединение «Одродзение», а с установлением в 1994 году Посольства Республики Польша в Алма-Ата, распространявшего свою деятельность и на Киргизию, появилась возможность репатриации в Польшу. Некоторые потомки поляков стали сознательно искать подтверждение своего польского происхождения, стремиться к этнической интеграции: они начинают изучать польский язык, пытаются разобраться в своих польских корнях, семейных историях в надежде, что это поможет им уехать в Польшу на постоянное место жительства, если в Польше им предоставят квартиры и прочие блага.

Общим местом отечественной историографии и стереотипом национального исторического сознания является тезис, согласно которому объединение русских земель вокруг Москвы было необходимо, чтобы противостоять внешней агрессии и, в частности, если не особенно – агрессии Великого княжества Литовского при поддержке находившейся с ним в унии Польши. Изучение исторических реалий демонстрирует обратное. Захват других русских княжеств при попустительстве соседей усилил военные возможности Москвы и позволил ей в конце XV- начале XVI вв. приступить к завоеванию земель Литвы. Успехи Московского государства показали политическую и военную слабость Великого княжества Литовского и малую эффективность польско-литовской унии в деле совместной обороны. Присоединение русских княжеств к Москве стало возможным только благодаря как военной слабости этих княжеств, так и военно-политической слабости соседей северо-восточной Руси, в том числе и Литвы, не получавшей необходимой поддержки от Польши. Москва в этом отношении оказалась сильнее. А так как объективные предпосылки для создания единого государства далеко еще не созрели, то закономерным итогом военных успехов Москвы стало создание военизированного государства с единовластным правителем, целью которого было сохранение захваченного и все новые агрессивные войны ради укрепления этой военной и государственной мощи. Таким образом, не сила, а военная слабость соседей привела к возникновению Московского царства.