Г. Атаманов Этногенез удмуртов: роль лингвистики в решении этногенетических проблем

Профессор И. В. Тараканов в удмуртском языке выявляет 15 древнетюркских заимствований, отсутствующих в местных тюркских – чувашском, татарском, башкирском языках, но наличных в тюркских языках Сибири, Средней и Центральной Азии – уйгурском, чагатайском, киргизском, хакасском, шорском, якутском и др. К ним он относит такие слова: аксым ’жадный ’; ќчешены ’спорить, держать пари, заклад’; кќчыны ’кочевать, переселяться, переходить’; акшан ’сумерки’ и др.³³.

В конце VII – начале VIII вв. н.э. на земли нижнекамской группы удмуртов с южнорусских степных районов переселяется большая группа кочевников из булгарского союза племен. До половины Х в. волжско-камские булгары подчинили себе значительную часть племен Восточной Европы. Только после падения в 964-965 г. Хазарского каганата булгары смогли создать сильное для своего времени раннефеодальное государство. Булгарское государство, возникшее в Х в., было многоплемённым. Наряду с местными финно-угорскими племенами, как пишет А. П. Смирнов, мы видим пришлую булгарскую орду, аланские племена, видим сильное влияние хазар, наконец, мы встречаемся с представителями многочисленных народов, осевших в Поволжье. Здесь, как и южнее, была сильна славянская струя. Археологический материал дает право говорить, что в Булгарское царство вошли племена, связанные генетически с ананьинской и пьяноборской культурами – древние удмурты, коми, мари³⁴.

На этом фоне нет удивительного в том, что булгарские (проточувашские) заимствования попали в удмуртский и, наоборот, древнеудмуртское влияние выявляется в чувашском (древнебулгарском) языке. Ю. Вихманн, Й. Буденц, Б. Мункачи, Н. Ашмарин, Х. Паасонен, М. Р. Федотов, В. Г. Егоров, К. Редеи, А. Рона-Таш, И. В. Тараканов и другие дают разные цифры по булгаро-чувашским заимствованиям: от 12 (Н. Ашмарин, Х. Паасонен) до 438 (М. Р. Федотов)³⁵.

В данном вопросе я придерживаюсь мнения своего учителя профессора И. В. Тараканова, который в течении нескольких десятков лет занимается проблемой тюркских заимствований в удмуртском языке и по этой теме защитил докторскую диссертацию. По его данным, в удмуртском языке около 200 булгарских заимствований. Фонетический облик их близок к современным чувашским источникам и заметно отличаются от древнетюркских (добулгарских) и поздних – татарских (кипчакских). Анализ тематических групп булгаризмов показывает, что в них преобладают слова связанные с сельскохозяйственным производством, ткачеством, обычаями, обрядами, мифологией, терминами родства и свойства, социальным, общественным положением; слова, обозначающие признаки предметов, признаков действия. Что важно, в отличие от татаризмов, булгарские заимствования встречаются во всех удмуртских диалектах и говорах, подавляющее большинство их вошло в удмуртский литературный язык. Вот некоторые из них: бусы ’поле ’; куро ’солома’; сукыри ’каравай (хлеба)’; юбо ’столб’; буртчин ’шелк’, сурон ’выделанная кожа’; сяська ’цветок’; тушмон ’враг’; куно ’гость’; убир ’злой дух’; чебер ’красивый’; чагыр ’голубой’; бускель ’сосед’; кен ’сноха’; кырси ’зять’; сьќлык ’грех’ и др.³⁶.

В 1241 г. Волжско-Камская Булгария была разгромлена монголо-татарской ордой. Многие булгары погибли в боях, были уведены в плен, оставшаяся часть растворилась в среде завоевателей, переняла кипчакский (татарский) язык, отчасти сохранила булгарскую культуру, религию ислам в составе казанских татар. Часть булгар, жившая на правобережье Волги в лесных, таежных районах и оставшаяся в язычестве, участвовала с марийскими, удмуртскими (мордва до недавнего времени чувашей называла удмуртским этнонимом ветке ~ ветьке: ватка – одна из двух древних племенных объединений удмуртов) родоплеменными группами в сложении современных чувашей. У чувашей сохранился язык булгарского типа; антропологический тип сходен с марийцами, удмуртами.

После разгрома Золотой Орды войсками Тамерлана (Тимура), на ее обломках с начала XV в. начали складываться Сибирское, Астраханское, Крымское, Казанское ханства, Ногайская орда и прочие государственные объединения кочевых и оседлых тюркских народов Евразии. Южные и центральные группы удмуртов попали под власть Казанского ханства (1438-1552 гг.) стали ее данниками, подвластным народом. В то же время, казанские правители на даннических условиях дали возможность сохраниться Арскому – Удмуртскому княжеству, со столицей в Арче (Арске) со своим правителем-князем – эксэй, который возник еще в добулгарскую эпоху. Ни одно важнейшее событие в ханстве не проходило без участия арских князей, особенно это ярко проявилось во дни Казанской войны с русскими войсками. М. Г. Худяков утверждает, что местные инородческие князья входили в состав признанной знати Казанского ханства. Самыми значительными из них были князья арские³⁷.

Конечно же, хан и духовные лидеры государства во главу Удмуртского княжества ставили татар или удмуртов, принявших ислам, которые беспрекословно подчинялись Казанскому престолу. Основная же масса удмуртов, жителей княжества, оставалась в язычестве, немало было и переходящих в мусульманство и отатаривающихся, особенно главы удмуртских общин и зажиточная часть жителей Удмуртского княжества. Все население княжества было двуязычно: еще в конце XIX – начале XX в. южные удмурты татарский использовали как язык межнационального общения, в этот же период десятки тысяч удмуртов-язычников Казанской, Уфимской, Пермской, Вятской губерний переходили в мусульманство и отатаривались.

В таком случае, не приходится удивляться изобилию тюркизмов в удмуртском языке: татарских заимствований в удмуртском языке, действительно, огромное количество – до двух и более тысяч в диалектах; они проникли во все сферы лексического состава удмуртского языка; явное влияние татарского на морфологию, синтаксис удмуртского языка никем не может оспариваться. Как пишет И. В. Тараканов, татаризмы коснулись всей сферы деятельности удмуртского народа, начиная с природных явлений, флоры и фауны, кончая хозяйственно-бытовой, общественно-политической жизнью. «Все это является одним из показателей весьма оживленных связей и контактов удмуртов со своими соседями в бытовой, производственной и торговой сфере. Наряду с этим проникла небольшая часть слов, относящихся к административной, общественно-политической терминологии, а также слова, обозначающие абстрактные понятия, действия и состояния людей»³⁸.

Влияние татарского (кипчакского) языка на удмуртский имеет и негативное последствие в том плане, что в одни говоры и диалекты, например, в буйско-таныпские, татышлинские (приуральские, закамские) говоры, распространенные на территории Башкирии, юга Пермского края, татаризмов проникло более 2000: здесь все удмуртское население двуязычно – как и родным удмуртским, почти все они одинаково хорошо владеют татарским языком; население ряда деревень Бураевского, Калтасинского, Илишевского, Янаульского районов на глазах отатаривается, поэтому трудно сказать в местных удмуртских говорах две или пять тысяч тюркских (башкирских, татарских) заимствований. Более 1000 лексем татарско-кипчакского происхождения бытует в языке нижневятских (кукморско-мамадышских, шошминских), а также верхнеикских (бавлинских) удмуртов, живущих на территории Татарии. Более 500 татарских заимствований фиксируется в собственно южноудмуртском диалекте; в то же время, в срединных говорах татаризмов не более 250, а северноудмуртском наречии и того меньше – не более 100, например, в косинском, ярско-красногорско-глазовском кусте.

К чему это я говорю? А к тому, что такое абсолютно неравномерное влияние этого языка на разные говоры, диалекты, наречия удмуртского языка помешало единению удмуртского народа, созданию единого разговорного и литературного языка. Да, формально мы считаем, что у нас единый литературный язык, но тут есть не одно «но». Удмурты-ватка Ярского, Глазовского, Юкаменского, Красногорского, Слободского, Зуевского, Унинского районов, как они говорят, наш газетно-журнальный, книжный литературный язык им не очень-то понятен, поэтому удмуртские газеты, журналы редко кто здесь выписывает и читает.

Наличие неравномерного распространения татаризмов в удмуртских диалектах создает большие проблемы и на бытовом уровне, например, если слободская или ярская удмуртка (северная этнозона) встретятся со своими сверстницами из Татышлинского, Бавлинского или Кукморского районов (южноудмуртская этнозона), то они на родном языке едва ли смогут общаться: у татышлинской, бавлинской или кукморской удмуртки на языке крутится-вертится тысяча татаризмов, у слободской и ярской – тысяча русизмов.

С началом мощного влияния русского языка, особенно через СМИ – радио, телевидение, кино, газеты, журналы, ныне – через интернет, в связи с миграционными процессами многие собственно удмуртские слова, в том числе и тюркизмы начинают заменяться русскими и интернациональными словами, неологизмами. О вытеснении татаризмов из языка удмуртов приведу несколько примеров по говору родной деревни Старая Игра Граховского района (южноудмуртская этнозона): адаш ’тезка-сверстница: девушки (женщины) одного возраста, имеющие одинаковое имя’; алача ’холст, пестрядь’; аш ’вкус’; бадћга ’меняла; торговец, занимающийся обменом (коней)’; башмак ’годовалый бычок’; башлык ’капюшон; башлык’; булмагыр ’неуклюжий, ничего не умеющий делать’; бустырган ’грязное, страшное существо’; дышмон ’враг, неприятель’; дэмчи ’сваха: сватовщица, сватуха’; њин ’собрание; сход’; яукал ’лодырь, тунеядец’; яньчик ’кошелек, портмоне’; йыраŋ ’межа’; калямпер ’тмин; анис’; кќзлык ’очки’; курок ’вор-разбойник, беглец’; кельыт ’рыжий (о масти лошади)’; сари ’буланый, соловый (о масти лошади)’; тќри ’гнедой (о масти лошади)’; майрак ’бестолковый, болван’; мамаля ’денежные пожертвования на общественные моления; ќды ’сила, мощь’; ќксыз ’сирота’; ќньќр ’мастерство; ремесло; ловкость, навык’; салят ’мастерство, умение’; тату: т.улын ’жить в мире, согласии’; шыŋлар ’деверь, младший брат мужа’; ырлашын ’ругаться, зубоскалить’; эльтыр ’каракуль; мерлушка; смушка’; энэн-калэн ’напрасно; не стоило бы’; эс ’чувство; глубинное сердечное восхищение’ и многие др. Даже такие известные, вошедшие в литературный язык, термины родства, как анай ’мать’; анаймы ’свекровка’; атай ’отец’; атайзы ’свекровь, свекор’; аби ’бабушка’; ’теща’; бабай ’дед’; ’тесть’ и другие ныне заменились русскими терминами; мама, папа, баба, деда³⁹.

Русские заимствования в удмуртском языке
Как повествуют русские летописи, в 1489 г. Вятская земля и живущие на ней народы, в т.ч. и удмурты, были присоединены к Московскому княжеству с помощью 64-тысячного войска Ивана III под командованием князей Данила Щени, Григория Морозова «и иных воевод со многими силами. Они же шедше городы их поимаша, а самех Вятчан к целованью приведоша (т. е. к присяге на верность), а Арян (т.е. удмуртов) к роте (т.е. к присяге на подданство) приведоша…⁴⁰»

В 1552 г. начался поход 150-тысячного войска Ивана Грозного на Казанское ханство. После захвата Арской крепости и Казани, подавления многократных восстаний, особенно на Арской (удмуртской) и Черемисской (марийской) стороне, в 1557 г. и южная группа удмуртов была присоединена к набирающему силу и мощь Московскому государству.

Если до XV-XVI вв. контакты удмуртского населения с русскими были эпизодическими, то после вхождения всех удмуртских земель в состав Русского государства волею и неволею они стали постоянными. Первые русские поселения на территории современной Удмуртии появились предположительно в самом конце XVI-начале XVIII вв. в прикамской части, в районе современных Сарапула-Камбарки-Каракулино-Воткинска, в гуще чудских (удмуртских) и башкирских поселений. До середины XVIII в. основная масса удмуртов оставалась в язычестве, и по этой причине тоже, мало что объединяло эти два народа: покоренного и покорителя. Была естественная отчужденность между ними. Все это время шло массовое отступление удмуртов с Вятки – с бассейнов рек Молома, Холуница, Быстрица, Пижма, с нижнего течения р. Чепцы. В этих условиях едва ли можно говорить о массовости русских заимствований.

С усилением русской колонизации края, с постройкой железоделательных, медеплавильных заводов на территории Удмуртии, с принятием христианской веры основной частью удмуртского народа, к середине XVIII в. влияние русского языка все более усиливается. Следует подчеркнуть, что древнерусские заимствования, какие имеются в прибалтийско-финских, мордовских, коми языках, в удмуртском они отсутствуют. Как правило, впереди иноязычных проникновений «бежит» самая легко осваивающаяся, легко проникающая часть языка – ономастики – антропонимы (личные имена людей). В «Жалованной грамоте того же князя удмуртам Сырьянской волости Слободского уезда от 25 февраля 1557 года о предоставлении им за принятие христианства трехлетней льготы...» наряду с именами общепермского, собственно, удмуртского, тюркского (включая арабско-персидского), иранского происхождения, присутствуют имена и «фамилии» русского (собственно русского, греческого, древнееврейского) происхождения:

Ожмек Чернай: ст.-рус. черный 1) название крестьянского сословия: тягловый, податный, из простонародья, черни⁴¹; 2) название цвета: черный, темный, смуглый; 3) нечистый   язычник. Сейчас трудно связать с каким-либо словом из этой группы, это явно прозвище данное русским царем, т.к. фамильные аффиксы – -ов, -ев, -ин здесь отсутствуют; Весицат Петров < рус. Петр < греч. (-ов   аффикс); Дадук Сенькин и его брат Радук Сенькин < рус. просторечн. Сенька<Семен<Симеон< др. евр. (-ан   аффикс); Имасый Горчанов < рус. горчанка ~ горчай – растение: ’стародубка; сокольница; зверобой-крестовый; морские колокольчики’⁴². Зубарь Дуин < рус. зубарь 1) ’колышек, вытаскиваемый в детской игре зубами из земли; 2) род столярного струга; 3) название рыбы; 4) название растения; 5) ’насмешник, зубан’; 6) ’человек зубрила, кто зубрит, долбит урок наизусть’⁴³; Васюк Шихалев < рус. просторечн. Васюк, Васютка < Василий < греч.; Ворона Чужигов < рус. ворона. В русском именнике еще в XV-XVI вв. все еще встречались такие языческие имена, как Гагара, Галка, Дрозд, Барсук, Семихвост, Худоба, Найдён, Неждан и др.⁴⁴.

В какие годы, в какую эпоху русские имена начали проникать к удмуртам, пока трудно сказать, т.к. более ранних письменных документов с удмуртскими именами и отыменными фамилиями, чем этот, составленный в 1557 году, нам не известен.

Но судя по большому числу русских дохристианских (языческих) имен, встречающихся в материалах переписи 1615 г. в среде удмуртов Каринского и Лужановского станов Хлыновского уезда (совр. территория Кировской области), таких, как Бажен, Худяк, Коновал, Толмач, Лысый, Третьяк, Мороз, Копейка, Лесник, Золотой, Гончар, Охлопко, Рычко, Поздей, Шестак, Опара и др.⁴⁵, они начали проникать к северным удмуртам еще до XVI в.

Что касается нарицательной лексики, они впервые в такой полноте зафиксированы великим для удмуртоведения человеком,   немецким ученым-путешественником Д. Г. Мессершмидтом в 1726 г. в среде северных удмуртов-ватка⁴⁶. Из более трех сотен зафиксированных слов, только несколько удмуртизированных русизмов мы встречаем в списке удмуртских лексем, приведенных ученым: коџыш < рус. диал. котяш, кочаш ’кошка’; штани < рус. штаны; возможно: тамак < рус. табак; яр < рус яр; хотя два последних слова могли попасть через татарское посредство. В слове нылка ’девочка, девушка’ последний слог -ка, скорее всего, является аффиксом, заимствованным из русского языка, ср.: девка, мамка, папка, бабка и др.; сравни также: бигерка (сев. ярск.) ’татарка’, где бигер ’татарин’ + -ка – аффикс русского происхождения.

Ныне же значительная часть красивых удмуртских слов, приведенных в дневнике Д. Г. Мессершмидта, заменена русскими заимствованиями, но чаще всего, они позабыты, ушли из живой речи их создателей. Особенно это касается этнографизмов.

В первой грамматике удмуртского языка – «Сочиненiя принадлежащiя къ грамматикѣ вотскаго языка» приводится обширный словарь удмуртских слов по частям речи. Сюда попали такие заимствования русского происхождения или иноязычные слова, пришедшие через русский язык: грама ’грамота’; крестить карисько ~ платысько ’крещу’; винаматъ карысько ’виню’; тамга ~ пучина ’пошлина’; толмацясько ’толмачу, толкую’; ораськысько ’ругаю, браню’; подрядъ карысько ’подражаю’; обеддыр ~ сiськондыръ ’обед’; чангъ ’чан’; пычал ’ружье’ < рус. пищаль – старинная пушка или тяжелое ружье, заряжаемое со ствола; коцишъ ’кот, кошка’; немыцъ курегъ ’индейка’ (букв. ’немецкая курица’); немыцъ кежи ~ кыр кежи ’бобы’ (букв. ’немецкий’ или ’дикий’ горох); яръ дуръ ’берег’; венцясько ’венчаю’; Роштову визь ’Рождественский пост’⁴⁷.

Грамматика и словарь, без сомнения, составлены под руководством митрополита Казанского и Свияжского Вениамина (Пуцек-Григоровича) с помощью учащихся-удмуртов. Диалектную основу словаря определить трудно, но превалируют слова собственно южноудмуртского наречия с употреблением лексем, их фонетических вариантов других наречий, но в то же время, он намного чище современных, изобилующих словарей, чужеродными заимствованиями.

В отличие от татар-мусульман, стремящихся к исламизации и полной татаризации языческих народов Волго-Камья, русские правители стремились к просвещению через христианизацию коренных народов данного региона. Для этой цели были предприняты радикальные меры по просвещению инородцев без ущемления права на сохранение родного языка. Так было при высокообразованных правителях, как императрица Екатерина II, как митрополит Вениамин Пуцек-Григорович. При них составлялись национальные словари, писались грамматики разных языков; начались переводы книг Священного Писания, богослужебной и духовной литературы. Таким путем бывшие язычники, не имеющие письменной культуры, сохраняя, развивая родной язык приближались к мировой культуре.

В начальный период освоения русских слов, скорее всего, начиная с XV–XVI вв., вплоть до середины XX в., в первую очередь, антропонимы, топонимы, этнонимы, чуть позже – и нарицательная лексика, не знающим русского языка народом, «удмуртизировы­вались» – подвергались фонетической, морфологической, семантической адаптации, вот некоторые примеры: г. Москва > удм. Муско; Хлынов > Кылно; Пермь > Перма; Набережные Челны > Тупал Чалды; р. Волга > Вулго; личные имена: Алексей > Очей, Олексей, Очи, Оле, Олёк, Олёш, Эчи, Эчей, Очан и др.; Анна > Аннок, Аннћк, Аннћ, Аннћка, Аннук, Аннуш, Анныкай, Анка и др.; нарицательная лексика, церковные праздники: церковь > удм. черк, черык; книга > кинига, киньга; архиерей > аркерей; Петров день > Петрол; Покров > Пукро, Пукрол; Семенов день > Семеннал; жребий > жеребе; гренадер > гырнадёр; каторга > катырга; каретник – сарай (лабаз) для хранения карет и других экипажей > коротник – длинный, обширный сарай с хлевом (конюшней) с сеновалом, где хранились сани, телеги и прочий инвентарь; фершел – помощник лекаря; врач, фельдшер > першал ’врач’; пудо першал ’ветеринарный врач’; сапоги > сапег; гривенка > гиремка (вес   фунт); чан > џаŋ; горшок > гќршок; конфеты > кампет; сахар > сакыр; гиря > гир; счеты > џот и др. (примеры взяты по говору родной деревни: Старая Игра Граховского района).

Молодое поколение удмуртов, кому 40-45 лет и моложе, русские и интернациональные слова осваивают ныне без особых искажений.

Удмуртский язык, конечно же, не латынь, не древнегреческий и не английский, чтобы проникнуть во все языки мира и оставить там свои следы. Он, как и большинство языков мира, особенно с малой письменной культурой (первая грамматика удмуртского языка издана в 1775 г.), больше всего заимствует из высокоразвитых международных языков, чаще всего через русский.

Тем не менее, и языки малочисленных народов оказывают определенное влияние на языковую культуру народов мира, в первую очередь, через названия крупных рек, гор, городов, озер и прочих географических объектов, названия народов и племен, государственных образований и т.д.

Три собственных названия удмуртского происхождения известны ученому миру, особенно географам мира, составителям карт, учащимся школ, студентам вузов, государственным чиновникам, краеведам и др. В первую очередь, это сам этноним удмурт и образованное от него название республики; во-вторых, названия таких крупных рек, как Кама и Вятка: в основе названия первой реки лежит термин кам ’большая, великая река; разлив; море’; в основе названия реки Вятки лежит племенное название удмуртов ватка.

Сотни названий населенных пунктов, рек, гор и других географических объектов Волго-Камского региона, восходящие к удмуртскому источнику, освоены русским, татарским, марийским, башкирским, чувашским населением.

Усилиями российских и зарубежных ученых за последние сто лет, удмуртские, включая сюда же общепермские заимствования, выявлены в аланско-осетинском, венгерском, булгарско-чувашском, татарско-кипчакском, башкирском, марийском языках. По этой проблеме имеются обобщающие работы И. В. Тараканова. Чтобы не повторять его выводов, чтобы вторично не приводить примеры из его статей и книг, отсылаем к его опубликованным трудам⁴⁸.

Диалектология и ее материалы многоценны при решении этногенетических вопросов, они помогают раскрыть место и время формирования единого национального языка, этнические связи, контакты с другими этносами разных языковых семей.

Начиная с конца 20-х – начала 30-х годов XX в., особенно после создания научно-исследовательского и педагогического институтов в Ижевске, начинается систематический сбор языкового, фольклорного материала. В 1955 г. Т. И. Тепляшиной была защищена первая кандидатская диссертация по удмуртской диалектологии – «Тыловайский диалект удмуртского языка»⁴⁹.

Многие современные удмуртские языковеды в большую науку вошли через монографическое описание разных (чаще – родных) диалектов и говоров: И. В. Тараканов – с родного бавлинского (1958 г.); В. К. Кельмаков – с родного кукморского (1969 г.); С. К. Бушмакин – с родных средневосточных говоров (1973 г.); Р. Ш. Нассибуллин – с родных буйско-таныпских говоров (1973); Б. Ш. Загуляева – с прикильмезских говоров (1980 г.); Л. Л. Карпова – со среднечепецкого диалекта (1997); Н. М. Люкина – с особенностей языка балезинских и юкаменских бесермян (2008 г.)⁵⁰.

В 1970 г. вышел классический для удмуртской диалектологии труд – «Язык бесермян» Т. И. Тепляшиной⁵¹.

С конца 60-х годов XX в. по сегодняшний день в решение проблем удмуртской диалектологии внесли свою лепту и другие ученые: Г. А. Архипов, В. М. Вахрушев, М. Г. Атаманов, А. А. Алашеева, Л. Е. Кириллова и др. Студентами филфака написаны курсовые и дипломные работы по удмуртской диалетологии.

Тем не менее, по сравнению с другими финно-угорскими народами изучение удмуртских диалектов до сего времени не завершено. Самое крупное собственно южноудмуртское наречие не описано, есть только статьи по кырыкмасским и граховским говорам⁵², не опреелена даже граница ее распространения. Слабо изучены срединные, переходные (игринские), шошминский, ташкичинский, татышлинский говоры, нижнечепецкий и верхнечепецкий диалекты. Сам ведущий диалектолог В. К. Кельмаков вынужден отметить: «Несмотря на более чем вековую историю удмуртской диалектологии, многие ее кардинальные вопросы еще не нашли удовлетворительного решения. В частности, до сих пор являются дискуссионным важнейший вопрос о критериях классификации пространственно-структурных единиц удмуртского диалектного языка и – как следствие этого – о количестве и территории размещения последних. В результате каждый из исследователей удмуртской диалектной речи пользовался и пользуется в своей научной практике набором единиц собственной классификации, зачастую в количественном и качественном отношении не совпадающими с классификационными единицами других авторов или же с единицами своей же классификации в различных изданиях»⁵³.

Более точно сказать, наверное, уже и не возможно. К сожалению, эти замечания, в первую очередь, относятся к автору тех строк, – ученых-диалектологов, занимающихся вопросами классификации, кроме него, у нас и нет.

В том, что каждые десять лет меняется деление удмуртской диалектной речи на разные наречия диалекты и говоры, явно проявляется несовершенство выбора основных лингвистических признаков. Удмуртские диалектологи за основу выделения наречий, диалектов, говоров берут фонетические признаки, но в удмуртских диалектах и вокализм, и консонантизм самое слабое звено – они чаще всего подвергаются изменениям: так на глазах одного поколения из собственно южноудмуртского диалекта фактически уже исчезли древние прапермские фонемы *ŋ, *ÿ. А там, где хорошо поставлено преподавание удмуртского литературного языка, нивелировка фонетических и даже морфологических несоответствий с литературным языком, проходит быстрее в пользу последнего.

Без сомнения, морфологические признаки лучше помогают отделить один диалект от другого, одно наречие от другого наречия, а фонетика и лексика наиболее сильно подвержены чужеродному влиянию, в внутри лингвистическим изменениям. При выделении диалектных единиц удмуртского языка, помимо чисто лингвистических фактов следует непременно учесть исторический фактор, присутствующих в их формировании, например, связь бесермянского диалекта и верхнеикского (бавлинского) говора с южноудмуртским наречием; связь татышлинского, ташкичинского, красноуфимского говоров с нижневятским (арским) диалектом без вхождения в исторические глубины объяснить весьма трудно.

В формировании нижнечепецкого и верхнечепецкого говоров северноудмуртского наречия участвовали разные внутриэтнические компоненты, они выросли на основе диалектной речи создателей и носителей разных археологических культур и племенных объединений : так в сложении нижнечепецких говоров (слободской и косинской группы) участвовало привятское племенное объединение ватка, создатели пьяноборско-худяковско-азелинского, еманаевского и кочергинского археологических культур. В сложении же верхнечепецкого диалекта участвовало прикамское племенное объединение калмез, создатели пьяноборско-осинского и поломского населения. Только в результате мощного наплыва в верхнечепецкий регион привятских удмуртов-ватка в XVI – XVIII вв., связанный с началом колонизации Вятской земли русским населением, говоры игринско-дебесско-кезских (южная часть) удмуртов начинают приобретать северноудмуртские черты. Тем не менее, здешние говоры – как и сам диалект, – очень заметно отличаются от говоров глазовско-слободских удмуртов. Читая кандидатскую диссертацию Т. И. Тепляшиной создается впечатление, что приитинские говоры – это не северноудмуртские, а переходные от срединных говоров к северноудмуртскому наречию говоры. Калмезские (срединные) и ватка (северные) черты здесь, мне кажется, имеют соотношение 1:1.

Среднечепецкие говоры создавались носителями поломской (V – IX вв. н.э.) и чепецкой (IX – XIII в. н.э.) археологических культур, с включением привятского древнеудмуртского населения. В XVII – XVIII вв. с Вятки шел мощный поток переселенцев-ватка, который был настолько сильным, что от языка поломско-чепецкого древнекалмезского населения и следов не осталось, победила диалектная речь нижнечепецких удмуртов-ватка. Свою лепту сюда внесли и бесермяне-чуваша.

Учитывая лингвистические и исторические факторы, я предлагаю, конечно же, опираясь на работы своих предшественников, следующую схему: удмуртская диалектная речь состоит из 2 больших групп – наречий:

1. Северноудмуртское (сокращенно – северное) наречие, в внутри которой выделяются нижнечепецкий, верхнечепецкий диалекты и среднечепецкие говоры, каждый со своими говорами и подговорами.

2. Южноудмуртское (сокращенно – южное) наречие, в состав которого входят собственно южноудмуртский диалект, буйско-таныпские и верхнеикский (бавлинский) говоры.