Гиены и трусов, и храбрецов жуют без лишних затей. Но они не пятнают имен мертвецов: это дело людей

Глава 1

«ДЕВЯТЫЙ СКОРЫЙ»

— Ты о том, что этот парень не заслуживает награды? — произнес я, наблюдая, как экипаж удаляется по живописной липовой аллее в сторону скрытого за холмами Отумхилла.

— Я о том, что теперь нам тащиться пешком четверть мили! О Всеединый! Это просто невыносимо для моих ног!

— У тебя никогда не было ног,— на всякий случай напом­нил я ему.— Таким, как ты, они совершенно ни к чему.

— Это исключительно твое, невежественное мнение.— Стэфан не желал ничего слушать.— Что касается того прохвоста — он вор. А жаловать воров в высшем обществе считается плохим тоном.

Я рассмеялся:

— Тебе ли не знать, старина, что в нашем высшем обще­стве — вор на воре и вором погоняет. Нашел чем удивить!

Он недовольно покряхтел, понимая, что здесь-то я смог уложить его на обе лопатки, и все-таки сказал:

— Возничий вчера украл бутылку розового шампанского, пока вы, пьяные бестолочи, пытались стрелять вальдшнепов в том молодом дубовом леске.

— Пф-ф! Бедняге надо было промочить горло. Ты к нему очень несправедлив.— Я наслаждался прогулкой.

Все-таки те, кто говорит, что надо почаще покидать город, правы. Сельская природа куда больше радует глаз, чем улицы Рапгара.

— Если бедняга хотел пить, то поблизости текла река,— ядовито отчеканил Стэфан.— Когда немытая деревенщина утоляет жажду, хлеща шампанское из лучших провинций Жвилья по сорок фартов¹ за бутылку, — Это конец света! И никак иначе я сие явление назвать не могу. Во времена твоего прадеда, да пребудет он в Изначальном огне, таких жуликов пороли стальными прутами...

— Ага... и еще живьем сдирали крюками кожу,— разом по­скучнел я.— Но, на мое счастье, мы живем в более прогрес­сивные времена. Миру нужна гармония, Стэфан.

Однако моя трость с этим утверждением явно была не со­гласна:

— Миру нужен огонь и стальная пята, иначе он быстро придет в негодность.

— В тебе говорит кровожадная душа демона,— укорил я его и тут же об этом пожалел.

— У нас нет души. И сколько раз я тебя просил — не назы­вай меня так. Это по меньшей мере оскорбительно! Амнисы² не относятся к роду низших.

— Ну извини,— повинился я, не желая слушать в течение двух следующих часов поток разнообразных нотаций.

— Мой мальчик, когда ты доживешь до моих седин...

— Я не доживу,— перебил я его, и он, поняв, что сказал что-то не то, прикусил язык, кашлянул, прочистил горло и, сменив тему, произнес уже совсем другим тоном:

— Не уверен, что ты поступил правильно, так быстро из­менив планы. Ведь ты собирался гостить в Отумхилле до кон­ца недели, а пробыли мы там меньше суток.

— Я извинился перед Зинтринами. Они поймут.

— Извинился письмом, а не лично, как того требуют свет­ские приличия. Это больше похоже на бегство, чем на отъезд.

Теперь уже мне нечего было сказать. Стэфан, как частень­ко это бывает,— прав. Но меня тяготило присутствие в име­нии Зинтринов, куда нежданно-негаданно приехала Кларис­са вместе со своими подлецами-братцами. Впрочем, дело было не в ней. Точнее, не только в ней.

Прошло уже полтора года, как я снова оказался в этом фа­льшивом блеске — высшем свете Рапгара, среди пустых раз­говоров о погоде, поло, скачках и новых целебных курортах, а все они, прекрасные дамы в вечерних платьях и господа в смокингах и фраках, до сих пор то и дело награждают мою персону в лучшем случае любопытными взглядами. В худшем можно разглядеть целый спектр эмоций, начиная от сочувст­вия и жалости и заканчивая опаской и презрением. В первом и втором я совершенно не нуждаюсь, третье меня несколько смешит, а четвертое совсем не трогает. Но вместе с тем, по возможности, я старался игнорировать благородные сбори­ща, если, конечно, от этого нельзя было отвертеться.

Данте в шутку называет меня затворником и говорит, что теперь, после всего случившегося, я точно должен брать от жизни все, а не чахнуть у себя в норе.

— Спеши жить, мой друг. Спеши жить,— говорит мне это древнее чудовище, как только на него нападает очередной приступ меланхолии.

Я в ответ лишь улыбаюсь, не желая спорить по таким пус­тякам, и молчу о том, что Данте сам не слишком торопится выезжать из своего дворца куда бы то ни было и называет по­ловину высокородных господ Рапгара не иначе как неотесан­ными обезьянами. По его мнению, с мартышками могут об­щаться лишь очень вежливые чэры³, а себя он к таковым со­вершенно не относит.

— Ты же знаешь, как меня тяготят разговоры о покупке нового рысака, грядущих балах, модных идеях портных жвилья и о том, как господин Н. застал госпожу Н. в объятиях гос­подина А. и какая славная дуэль состоится в грядущую пятни­цу. У меня такое чувство, что за шесть лет моего отсутствия здесь ровным счетом ничего не изменилось.

Помнится, Данте в ответ тихо фыркнул, и наша беседа угасла, словно пламя веры во Всеединого в сердце черноко­жего огана.

Я вдохнул полной грудью чистый сельский воздух. Он пах желтой осенней листвой, парным молоком, старым сеном, жареными каштанами и ночным туманом, который совсем недавно успел раствориться среди деревьев, нарядившихся в ало-желтые одежды.

С детства люблю осень. Это замечательный сезон, пускай он и немного дождлив. По мне, зима излишне холодна, вес­ной с моря дует стылый и влажный ветер, летом приходит одуряющая жара. Осенняя пора — лучшее из всего, что может показать природа. Не слишком жарко и не слишком холодно, небо кристально чистое, и все окрестности, куда ни кинь взгляд, сверкают алым, золотым, оранжевым, желтым, охря­ным и бледно-синим.

Возможно, я просто эстетствую на пустом месте, а быть может, люблю яркие краски увядания, столь близкого мне с тех пор, как господа из Скваген-жольца так не вовремя заяви­лись за мной в одну из ненастных весенних ночей семь с по­ловиной долгих лет назад.

— Мы опаздываем,— напомнил Стэфан.

Я на ходу вытащил из кармана жилета часы на золотой це­почке, откинул крышку с памятной гравировкой, взглянул на тонкие, сотканные из огня, воды и воздуха стрелки:

— Нет. Времени полно.

— Опаздываем. Если ты не поторопишься, то пропустим скорый и вновь придется торчать час в том кафе, где тебе обычно подают отвратительный пережаренный кофе. А затем будем трястись в вагоне второго класса со всяким отребьем и нюхать паровозный дым, потому что окно опять заклинит.

— Эта неприятность случилась десять лет назад. Давно пора о ней забыть.

— У меня долгая память, молодой человек. Я служил твое­му отцу, и деду, и прадеду пять с лишним сотен лет и помню каждый день этой службы.

— Прости, но не в моей власти отпустить тебя на волю прямо сейчас— Я прекрасно чувствую намеки и недогово­ренности.

— Да я и не прошу,— пробормотал Стэфан.

Амнис разрывался — с одной стороны, он давно жаждал отправиться в Изначальный огонь, чтобы присоединиться к своим — да чего уж там скрывать — и моим родичам, а с дру­гой стороны, я не помню, чтобы он радовался от осознания того факта, что я когда-нибудь умру. Ведь главное условие освобождения духа из доставшейся мне по наследству трос­ти — смерть последнего потомка в той семье, которой он слу­жит. То есть в данном конкретном случае последний пото­мок, лучэр Тиль эр'Картиа,— я.

— Ты слышал, о чем вчера говорили в летнем павильоне за пятичасовым чаем? — Старина Стэфан меняет темы так же легко и быстро, как я перчатки.

— Порази мое воображение.— Я прибавил шагу.— О чем, кроме предстоящих скачек, войне, дел в колониях и бирже­вых сводках, они могут говорить? О том, как помирить сынов Иенала с выходцами из Малозана? Или как выгнать из Пус­тырей скангеров? А быть может, речь шла о том, что Комитету по рассмотрению гражданства пора жить своим умом и поме­ньше мозгами мэра? Последний бунт, когда недовольные малозанцы порезвились в Прыг-скоке и разнесли три квартала, а затем полезли в Холмы, нашу городскую управу явно ниче­му не научил. Я слышал, что ка-га и махоры недовольны тем, как движутся дела с наследованием права гражданства. На мой взгляд, Городскому совету стоит как можно быстрее ра­зобраться с этим делом, если он, конечно, не хочет, чтобы в Дымке и Пепелке действительно были лишь дым и пепел. Фабрики Рапгару пока еще нужны.

— Нет. Совсем не об этом. Речь шла о том, что в районах Иных завелся пророк, мой мальчик.

— Очень интересно. Но неудивительно. В наше веселое время пророки лезут из-под земли быстрее митмакемов⁴, ис­пуганных затяжным ливнем над Королевством мертвых.

— Я склонен обратить на него твое драгоценное внима­ние, о мудрейший, по той лишь причине, что он несколько отличается от сонма остальных шарлатанов.— В голосе Стэфана звучали саркастические нотки.

— И в чем же его отличие, мой неугомонный дух? Неужели у него нет в копилке пророчеств о возвращении Великой тьмы⁵, кровавом дожде с темных небес, хищных жабах, гибе­ли девственниц, возвращении сынов Иенала на родину и о том, что какой-нибудь скангер с помойки в скором будущем займет место Князя?

— Ты сегодня очень многословен,— укорил меня амнис — Тебя настолько вывело из равновесия появление Клариссы?

— Скорее уж ее братцев-идиотов. С удовольствием выбил бы из них душу,— проворчал я, взяв шляпу за тулью и при­подняв ее, когда мимо в открытой коляске проехала благо­родная дама, судя по всему, направляющаяся в Отумхилл. — Так что там насчет твоего пророка?

— Говорят, он за неделю предсказал убийства, случивши­еся в Яме.

— А... гибель тех двух господ, что заглянули в Квартал ис­полнения желаний. Судя по заголовкам газет, там поработал мясник. Надеюсь, предсказателем уже занялся кто-нибудь из Скваген-жольца. В наше время чудеса случаются слишком редко. Я готов поставить десять соуров⁶ на то, что нет дыма без огня и пророк — тот самый убийца, о котором последние дни только и пишет «Время Рапгара».

— Быть может, так, а может, и нет.— Мне не удалось сму­тить Стэфана.— В этом городе слишком много психов, спо­собных на жестокие поступки. Одних крупных сект и тайных обществ больше двадцати, не говоря уже об обычных выход­цах из таких райончиков, как Яма и Ржавчина. Про жителей Пустырей я и вовсе умолчу.

— Что еще поведал славному городу господин пророк?

— Если честно, я слышат лишь краем уха. Ты увидел Кла­риссу и покинул павильон.

— Какая досада,— проворчал я, свернув с центральной до­роги на тропинку, которая должна была привести меня к же­лезнодорожной станции.

Времени до «Девятого скорого» действительно оставалось немного.

— Но, судя по разговорам за чаем, это только начало. Убийства продолжатся.

— Печально.

Я совсем не бесчувственный, но меня и вправду нисколько не заботило, что какой-то обожравшийся корней лунного де­рева⁷ больной выпотрошил двух господ, решивших вкусить от греховного яблока удовольствий. Яма есть Яма, и те, кто ре­шает спуститься туда, всегда должны помнить, что можно и не подняться. Разумеется, этот западный район Рапгара не так жесток и опасен, как Пустыри, Город-куда-не-вой-ти-не-выйти или Место, но и здесь можно найти приключе­ния на свою голову.

Думаю, местные вряд ли рады тому, что их улицы перепол­нены синими мундирами Сксаген-жольца. Жандармов в этом районе Рапгара никогда не жаловали.

Я поднял трость, отодвинул в сторону возникшую на пути ветку, огляделся по сторонам.

Солнце уже успело подняться над покатыми живописны­ми холмами, и теперь его лучи били сквозь желтую листву лип. На пожухлой траве и тонких паутинках все еще сверкали редкие капельки росы. Под каменной кладкой, ограждавшей старое поле и тянущейся с правой стороны от тропы, ка­кой-то зверь, скорее всего бездомный пес, пытался выкопать нору, но так и бросил ее, едва начав. Прямо, сразу за рябина­ми, ягоды которых уже налились оранжево-алым цветом, виднелся шпиль церкви Всеединого.

До городка было рукой подать. Я отправился в путь, думая о том, что, возможно, стоит наконец переехать в провинцию, подальше от огромного Рапгара и пожить в свое удовольствие с месяц, полюбоваться пасторальными пейзажами, пока не закончилась осень. И тут же сам себе сказал, что ничего из этого не выйдет. Огромный город — словно спрут, исчадие Изначального огня, запустившее щупальца тебе в душу. Если уж схватил, то не жди, что отпустит.

Рапгар моя родина. Я люблю его и ненавижу всем серд­цем, и никуда из него не денусь. Но я ведь могу потешить себя иллюзиями, что он не властен надо мной, правда? Как говорит Стэфан — никто не может быть счастлив без иллю­зий. Они необходимы для нашего счастья не меньше, чем реальность.

Тропка пошла под горку, и я оказался на дороге, теперь уже другой, идущей от Лайнсвигга — маленького пчеловодче­ского хозяйства в двух милях от Отумхилла — и входящей в городок с западной стороны. Следуя по ней, я окажусь на станции много раньше запланированного срока. Не хочу опаздывать, иначе моя говорящая трость снова напомнит мне о том, что отпустить коляску было плохой идеей.

— Опоздаем, — буркнул амнис, словно читая мои мысли.

— Лучэры никогда не позволяют себе опозданий,— воз­разил я ему.— Это неприлично и недостойно истинного чэра. Лучэры предпочитают приходить в удобное для них время.

Услышав свои собственные слова, сказанные, когда мне было то ли восемь, то ли девять лет, Стэфан довольно кашля­нул и на время успокоился, решив предоставить мне право донести его до поезда.

На этой дороге было еще более пустынно, чем на преж­ней, — я шел в полном одиночестве, не беспокоясь о том, что следует идти по краю, уступая путь всадникам и экипажам. И те и другие были редкими гостями в сельской местности. Куда уж проще здесь встретить корову, или козу, или кого-нибудь из маленького народца, чем дормез⁸ или регуляр­ный дилижанс.

Я подошел к церкви — суровому темному сооружению, сложенному из грубого, плохо отесанного серого камня, с черной черепицей на крыше, узкими высокими окнами с витражами и ребристым семигранным шпилем, увенчанным алым, горящим и днем и ночью знаком Изначального огня Всеединого.

За церковью, примыкая к дороге, располагалось малень­кое кладбище с аккуратными, ухоженными могилами и белы­ми памятниками. Над тремя дальними надгробиями висели два черных и один янтарный погребальные огоньки⁹ — дыха­ние Изначального огня, места, куда ушли умершие лучэры.

Я остановился на несколько мгновений, думая о том, что лот теплый свет над кладбищем — единственное, что остает­ся от таких, как я, после смерти, а затем, спустя пару сотен лет, и он исчезнет, растворившись в мире, словно призрач­ный морок.

— Раньше, при другом святом отце, здесь жил митмакем.— Стэфан счел, что стоит нарушить затянувшееся молча­ние.— Иногда вылезал во-о-он из того склепа, что у старой рябины, и бродил в окружении мух. Любил проказничать у дороги и пугать запоздалых путников.

— От такой неожиданности можно и в могилу слечь,— усмехнулся я, представив того, кому вид живого покойника был в диковинку.

— И ложились.

— А что же алые мундиры Скваген-жольца?

— У них в Рапгаре забот полон рот. Митмакем нарвался на никли. Тот его и поджарил своей электрической молнией, а в месте с ним и святого отца, что приютил беглеца из Коро­левства мертвых.

— Сурово. Покойник нашел с кем связываться. У пикли отсутствует чувство юмора.

— Зато имеется то, за что их терпят в многонародном Рапгаре — цвет жизни, источник прогресса и процветания...

— Можно ограничиться более коротким эпитетом — элек­тричество. Новый бог Рапгара, прости меня за столь кощун­ственные слова.— Я миновал кладбище, вошел в городок и снова обратился к амнису: — Тропаеллы¹⁰ головастые ребята, раз додумались, как использовать таланты пикли на благо го­рода. Одно слово — изобретатели.

Стэфан кивнул:

— Прапрадеду нынешнего Князя стоит сказать спасибо, что он разрешил растениям жить на территории столицы. Ко­нечно, поначалу результат был нулевой, но за последние сто лет огромный прогресс — масса открытий.

— Удобства растут, а мир портится,— заметил я, посмот­рев на часы маленькой ратуши.— Многие уже говорят, что пора срубать тропаелл под корень прежде, чем они придума­ют оружие, которое уничтожит этот мир.

— Ну полно! — не согласился Стэфан.— Секта Детей Чис­тоты слишком малочисленна, чтобы собраться с духом и взя­ться за топоры.

Тут он прав. Идиоты, ратующие за возвращение в темные века, когда никакого прогресса не было, а люди жили в еди­нении с природой (считай, в лесу, грязи, пещерах и без на­дежды на теплую воду из труб),— слабы, и жителям Больших голов не угрожает ничего, кроме слов. Но рано или поздно отыщется храбрый придурок и придет если не с топором, то с бочкой пороха, и тогда во все стороны полетят сначала щеп­ки, а затем и головы.

В Рапгаре всегда найдутся те, кто недоволен друг другом. Кому-то не нравятся люди, кому-то ка-га, кто-то не выносит завью или фиосс, а кто-то ненавидит лучэров. Нам всем при­ходится лавировать, словно мы тяжелые паровые броненос­цы из флота Князя, запертые в узкой бухте. И не дай Всеединый зацепить друг друга — тут же начнется пальба, в результа­те которой кто-то может пойти на дно.

Расовая нетерпимость въелась в кости жителей Рапгара, и вытравить ее не получится ни цивилизацией, ни несущимся скачками прогрессом.

Запах черной смолы, идущий от шпал, резкий, но тем не менее приятный, окутывал маленький вокзал благоухающим коконом, словно дорогие духи жвилья утонченную модницу. Часы, висящие здесь — с белым циферблатом и острыми, по­хожими на копья стрелками, вели обратный отсчет. Ка-га гордились своими скорыми поездами — те всегда, во всех без исключения случаях, приходили вовремя.

До «Девятого скорого» оставалось чуть больше десяти ми­нут.

Я прошел по деревянному перрону в вокзальную кассу, возле которой не было ни единой души, и купил билет в первый класс, получив пожелание доброго пути от седовласой старушки-кассирши, закутанной в белую пушистую шаль.

На перроне находилось всего несколько пассажиров, они топтались в самом начале, где должны остановиться вагоны третьего класса. Все были людьми.

Мимо меня прошел пожилой начальник станции. На его синем сюртуке важно поблескивали золоченые пуговицы. За­метив мои глаза и поняв, что перед ним лучэр, он вежливо при­ложил руку к плоской фуражке с лакированным козырьком.

В тени, под газовым фонарем, сейчас погашенным, сидел чистильщик обуви. Увидев меня, он оживился. За несколько сцелинов юноша начистил мои остроносые туфли, запылив­шиеся за время пешей прогулки, до зеркального блеска. У ма­льчишки, продающего газеты, я купил свежий номер «Време­ни Рапгара» и, свернув газету в трубку, подошел к краю плат­формы, привлеченный суматошным цыплячьим писком.

На чугунных рельсах царило суетливое оживление — делегация маленького народца встречала поезд. Эти разнообраз­ные создания, которых не счесть по количеству типов и раз­новидностей, были поражены прогрессом куда больше всех остальных. Паровоз ка-га они считали чем-то вроде огромного и ужасного божества. Поэтому частенько собирались мале­нькими демонстрациями, выбирались на рельсы, чтобы приветствовать гремящее чудовище, и, разумеется, гибли десят­ками, раздавленные многотонной машиной и ошпаренные паром. Никто не собирался экстренно тормозить из-за ка­ких-то безымянных блох, выбравшихся на пути.

Малыши по случаю торжественной встречи обрядились в парадные наряды, сплетенные из цветов и травы, а малышки напялили свои лучшие платьица, сотканные из дымчатой па­утины и обрывков одежды огородного пугала. Один кудря­вый карапуз не нашел ничего лучше, как проделать в коробке из-под махорочного табака «Магарский ванильный» отвер­стия, просунул туда руки и ноги и, очень гордый собой, махал разноцветным флажком.

— Могучий дымледым! Шипящий паропар! — пищали они, прыгая кто во что горазд.— Трясущий рельсоход! Гремя­щий чух-чух-чух! Великий ту-ту-ту!

— Эй! Вы! — сказал я, подобрав самый грозный и сердитый из множества своих голосов. — Уходите прочь! Немедленно!

Они тут же притихли. Одна из малышек, с пурпурными стрекозиными крылышками, ойкнула и упала с рельса. Оста­льные тут же опустили флаги, цветы и серебристые конфет­ные фантики. Все воззрились на меня, раскрыв рты, словно кролики на удава.

— Живо! — прикрикнул я, для острастки сверкнув глазами. Несколько козявок начали расстроенно хлюпать носами, а та, у которой юбочка была сшита из желтого березового лис­точка, разревелась.

— Ну во-о-о-от,— расстроенно пропищал кудрявый паре­нек в коробке из-под махорки, кажется, самый главный в этой компании.

Он чихнул, вытер курносый красный нос кулачком и с тру­дом слез с рельса. Следом за ним, ревя точно белуги, потяну­лись все остальные.

— И чтобы я вас здесь больше не видел! — крикнул я им вслед.— Ни сегодня, ни завтра, никогда!

Они не ответили и, шурша, словно мышки, скрылись в су­хой траве.

— Какое тебе дело до этой мелочи? — спросил Стэфан.

— Не хочу, чтобы у меня на глазах в небытие отправилось больше трех десятков душ.

— Тоже мне души,— проворчал амнис— Всех в один на­персток уложить можно и другим накрыть. Не понимаю я этих таракашек. Не могут найти себе более легкий способ для самоубийства? Вечно лезут то под поезд, то под трамвай, то на провода пикли.

— Они слишком наивны, добры и доверчивы, чтобы по­нимать, какую опасность представляют все эти штуки,— вздохнул я, отходя от края.

Я люблю маленький народец. Во всяком случае, большин­ство из них. Мне неприятно видеть, как погибают эти созда­ния Всеединого. В последние годы их смерть превратилась почти в стихийное бедствие, но окружающим ровным счетом плевать на какую-то едва видимую под ногами мелюзгу, когда есть дела поважнее и покрупнее.

Семь с половиной лет назад я думал примерно так же, но шесть лет размышлений и лицезрения печати Изначального пламени в корне поменяли мою точку зрения. Я понял, что любое дело важно, даже самое мелкое и, на первый взгляд, незначительное. Маленький камешек тянет за собой в про­пасть огромные глыбы, и от такого камнепада невозможно укрыться.

Банальный пример? Возможно. Спорить не буду. Вот то­лько моя цель в жизни сейчас зависит не от глыб, а от мело­чей. И когда я их наконец-то обнаружу, буду надеяться, что случившийся камнепад похоронит под собой тех, кто так лов­ко и без спроса перекроил мою жизнь.

Из-за поворота показался поезд. Черный четырехцилиндровый паровоз с выписанными на боках алыми молниями и алыми колесными центрами, пыхтя и сопя, легко тащил за собой вереницу вагонов — синих, зеленых и желтых¹¹, выпле­вывая в чистый воздух клубы черного угольного дыма.

— И вот он сошел с небес в пару и дыму, сыпля искрами и воя, точно вырвавшийся из Изначального огня низший,— продекламировал Стэфан.

— Какая-то запрещенная книга? — полюбопытствовал я.

— Речь Князя на предпоследнем военном параде, повест­вующая о том, что Рапгар не собирается отказываться от сво­их дальних колоний в угоду шейху Малозана, — рассмеялся амнис.

— А... — протянул я, разом потеряв всякий интерес к цита­те.

Поезд, уже полностью сбавив ход, шипя, прополз мимо меня, и я прочитал на двери будки машиниста белые буквы: «Рапгарская северная железная дорога. № 9. Скорый».

Вагоны с лязгом остановились, начало платформы окута­ло клубами белого пара, и люди посторонились, пропуская выбравшегося из тендера с углем махора. Гигант, измазанный черной пылью от макушки до пяток, сопя, подошел к подво­де, на которой его дожидались деревянные ящики. Увалень посмотрел на них, задумчиво пожевал тяжелыми челюстями, почесал одну из двух своих рогатых голов и повернул ее за разъяснениями в сторону паровоза.

Из будки высунулся длиннющий, похожий на гнилую во­лосатую морковку нос ка-ra, обложил помощника трехэтаж­ным загибом, смысл которого заключался в том, что пора от­правляться, и вновь скрылся. Махор тяжело, словно слон, вздохнул, повел могучими плечами, подцепил первой парой рук сразу половину груза, а второй — другую половину и, пыхтя от натуги, грузно зашагал к паровозу. Доски перрона под его увеличившимся весом жалобно скрипели.

Я направился к своему вагону — одному из двух, предназ­наченных для первого класса. На этой станции я был единст­венным пассажиром, решившим путешествовать до Рапгара с комфортом.

Кондуктор-мяурр, увидев меня, снял фуражку, предупре­дительно поклонился, блеснув посеребренными усами:

— Пожалуйте, чэр. Я провожу вас до вашего мрряуеста. Следуйте за мной.

— Благодарю вас.

Я прошел за Полуденным¹², гадая, за что его лишили хвос­та. Сын Луны¹³ мог сделать это по массе причин, но верной я так никогда и не узнаю, потому что спрашивать о подобном, даже если перед тобой слуга, невежливо.

В вагоне оказалось шесть купе, мое было четвертым. Кот распахнул дверь из орехового дерева, отошел в сторону, про­пуская меня.

— Чэр позволит взглянуть на его билет?

Я сел на кожаный диван, молча протянул розовую карточ­ку, на которой золотыми буквами была оттиснута девятка с крылышками. Кот достал из футляра, висевшего у него на по­ясе, серебряные щипчики и пробил корешок.

— Спасибо, чэр. Поезд прибывает на Центральный вокзал без четверти одиннадцать. Если зам что-нибудь понадобится, просто сообщите мрряуне.