Глеб Булах ссылка. В армии в иране записки инженера, часть третья

Я ПРИСТУПАЮ К ДИССЕРТАЦИИ

Теперь, после слияния институтов, для защиты диссертации нику­да из Алма-Аты выезжать не было надобности, и Владимир Вильгельмо­вич по-дружески начал уговаривать меня писать диссертацию. Не сра­зу ему удалось меня убедить в необходимости получить учёную сте­пень, но в конце концов он добился своего, и я начал работать над диссертацией, за что всегда был благодарен Владимиру Вильгельмовичу.

Прежде всего, надо было подыскать тему диссертации, пригодную для профиля нашего института. В выборе мне очень помог доцент-горняк Андрей Николаевич Кулибаба, и я усердно начал трудиться над своей диссертацией. Сидя в своей нише в комнате на Иссыкульской улице, 146, я изу­чал при мерцающем свете коптилки теорию и методы расчётов. А когда эта подготовка к написанию диссертации была в основном закончена, я начал ходить по вечерам в институт, в служебные комнаты. Здесь после ухода бухгалтеров можно было при электрическом свете, а не при свете коптилки чертить, рассчитывать и писать на канцелярском столе, а не на прикроватной тум­бочке в моей нише.

Работая над диссертацией, я вместе с тем много времени отда­вал педагогической работе и подготовке к чтению новых курсов, которые, как правило, поручали читать мне как самому молодому и трудоспособному члену кафедры. И вместе с тем у меня оставалось достаточно свободного времени для детей. Я водил их по интересным местам города, показывал достопримечательности, посещал с ними великолепный алма-атинский зоопарк. А когда установился хороший снежный покров, можно было водить сыновей за город, чтобы кататься там с горок на санках, играть в снежки и даже учиться ходить на лыжах. Находил я время раз-другой в неделю посещать театр или хо­дить играть в преферанс к Нине Степановне, жене уехавшего в армию Олега Рутковского. К ней в день картёжной игры всегда приходили партнёры-соседи и среди них штатный преферансист, старый друг Олега доцент-географ местного Пединститута Петр Демьянович Устименко.

Так закружился я в этом жизненном водовороте, что ещё реже, чем прежде, вспоминал о маме и Тане в блокированном Ленин­граде. И письма от Тани приходили слишком редко и с очень большим опозданием. А от мамы за всё время войны я получил не больше двух или трёх открыток. Одну из её открыток мне удалось сберечь, и теперь через много лет я храню её среди самых дорогих мне вещей.

Кое-что о страданиях ленинградцев я иногда слышал от эвакуиро­ванных из Ленинграда киноартистов. Как-то раз на улице я встретил знакомую киноактрису, необыкновенно обаятельную женщину Софью Зиновьевну Магарилл. По её приглашению был у неё дома и услышал тогда некоторые подробности о первых двух месяцах блокады и о начавшихся трудностях. С.3.Магарилл была эвакуирована на самолёте через Ладожское озеро вместе с другими актёрами, режиссё­рами и операторами Ленкино. Теперь в Алма-Ате эвакуированные работники Ленкино помогали организовать Казахстанскую кинофабрику. Для этого будущей кинофабрике было передано очень хорошее помещение прежнего оперного театра. А это оказалось возможным сделать по окончании постройки великолепного нового здания для Казахского театра оперы и балета.

Кончилась зима, тающим снегом переполнились городские арыки, и началась пышная алма-атинская весна. Зазеленели пирамидальные тополя, высаженные вдоль тротуаров на всех алма-атинских улицах. Во всех парках, садах и садиках на фруктовых деревьях и кустах появились белые, розовые, сиреневые цветы. А вдали за городом на предгорьях Алатау ещё лежал снег.

С приходом весны начались новые заботы. Надо было вывозить детей из города на дачу. Надо было заблаговременно думать о запасах на бу­дущую зиму, вероятно, более трудную, чем минувшая. И вместе с тем, надо было форсировать работу над диссертацией.

Через местком института мне удалось получить на июнь две путёв­ки в пионерский лагерь в предгорьях Алатау. На ветхом институтском грузовике детей увезли в лагерь, и после отъезда мне удавалось работать дома не только вечерами и ноча­ми, но и днём, так как Люси дома почти никогда не было. Сначала она часто ездила в командировки, а к концу июня перебралась за город на берег реки Большая Алма-Атинка для организации работ по постройке кас­када гидроэлектростанций. В связи с острым недостатком топлива после захвата немцами Донбасса электроэнергии в городе нахватало. В жилые дома энергия подавалась лишь изредка и на короткое время, так что вечерами приходилось освещать комнаты самодельными коптилками (керосина для ламп тоже не было). И вот для ликвидации энергетического голода кем-то было внесено предложение методом народной стройки построить каскад маленьких гидроэлектростанций на реке Большая Алма-Атинка.

Методом такой стройки ещё до войны были сооружены некоторые ирригационные каналы в Голодной степи, этим же методом возводилось полотно автомобильной дороги между Алма-Атой и Семипалатинском. Метод заключался в том, что вся трасса канала или дороги разбивалась на участки длиной в несколько десятков километров, и к каждому участку прикреплялся близлежащий колхоз или совхоз. Для производства земляных работ колхозники выезжали на свой участок со своими лопатами, копали, отвозили и привозили грунт на своих телегах и грузовиках, сами себя обеспечивали питанием и деньгами. А как только работа на участке за­канчивалась и сдавалась приёмной комиссии, колхозники могли разъез­жаться по домам, не заботясь о том, что делается у соседей. Что касается каскада гидроэлектростанций на Большой Алма-Атинке, то этот наивный, но не редкий в те годы способ решения сложных хозяйственных задач, цели, конечно, не достиг, и город не получил долгожданной электроэнергии.

Но вместе с тем, стройка каскада гидроэлектростанций для части населения оказалась очень полезной. Возле места будущих гидроэлектро­станций выстроили множество фанерных хибарок. В них поселяли на два-три месяца энтузиастов со всех заводов и учреждений, жела­ющих добровольно потрудиться на пользу отечеству. На месте были орга­низованы походные палатки для выдачи продуктов по карточкам, походные столовые и различные киоски для продажи всяких мелочей. Энтузиастов находилось немало, так как им можно было всё лето провести на воздухе, на лоне чудес­ной природы Заилийского Алатау. Многие из работавших на народной стройке брали с собой детей на период школьных каникул. Так и мои сыновья после лагеря переехали к Люсе на стройку и конец лета 42 года, а также всё лето 43-го года провели на берегах Большой Алма-Атинки.

Летом 42 года я много ходил по горам и прилавкам Заилийского Алатау, у подножья которого лежал чудесный город-сад Алма-Ата. Ходил к сыновьям в пионерлагерь и на Большую Алма-Атинку. Носил им туда кое-какие продукты, купленные на Зелёном базаре или полученные по карточкам. Иногда, если не был занят в институте, оставался у сыновей на сутки, и тогда мы отправлялись на прогулку по близлежащим горам. Несколько раз ходили на горную пасеку и меняли там городские вещи на мёд. В одно из таких посещений пасеки свирепая пчела ужалила Кирюшу, и бедный мальчик начал кричать благим матом. Выручил старик-пасечник, вынесший из хаты коптилку с керосином и смазавший фитилем место укуса. От керосина боль быстро пропала, и мы вернулись, забыв о несчастном случае.

Однажды я с детьми дошёл до Большого Алма-Атинского озера, из которого на высоте 2000 метров над уровнем моря вытекает река Большая Алма-Атинка. Впервые дети увидели высокогорное озеро, обрамлённое с юга почти отвесными дикими скалами. Мы побродили и по берегам, и по сосновому лесу у истоков реки. Насобирали земляники и малины и отправились обратно вдоль водопадов и бурных потоков, сбегающих в долину, где строился каскад гидростанций.

Тропинка, по которой мы спускались, была очень крутой, местами, идя по ней, надо было прыгать вниз. Кира шёл впереди, за ним я, а сзади был Андрюша. Под конец спуска, когда уже начинало смер­каться, я с Кирой как-то незаметно ушёл вперед и не обратил внимания на то, что не слышу позади себя Андрюши. А когда заметил, что его давно нет, начал громко аукать и тогда где-то вдали высоко над нами услыхал жалобный плач. Вернувшись, увидел плачущего Андрюшу, стоящего у небольшого обрыва, с которого он не решался спрыгнуть. Лес, сумерки, рёв реки, таинственные незнакомые звуки и шоро­хи в кустах, страх от мыслей, что я и Кира бросили его одного, и вот, мой девятилетний Андрюша, боясь двинуться с места, мог только горько плакать. Это горе быстро прошло, после того, как я снял его с обрыва и уже рядом с ним отправился в путь.

Летом 42 года среди коренных алмаатинцев и среди приезжих эвакуированных одной из самых волнующих тем для разговоров был вопрос о заготовке на зиму продуктов. Большинство считало самой главной своей задачей заготовить картофель и другие овощи. Рассчитывать на колхозников было трудно. Немцев-колонистов, снабжавших до войны город сельхозпродуктами, выселили из пригородных сёл сразу же после начала войны. Немного выручали корейцы, переселённые с Даль­него Востока после пограничных столкновений в 38-40 годах, но их посёлки были очень далеко от города, и связь с ними была затруднена. И потому надо было самим заняться огородничеством.

Но где найти сво­бодную землю? Как добиться того, чтобы с минимальной затратой време­ни и труда получить максимальный урожай? Выход был найден в посадке картофеля на богарных землях, т.е. на землях не требующих полива. Такие земли можно было найти в горах, где почти каждый день бывают осадки. На таком чудесном участке земли надо потрудиться только два раза: первый раз при посадке, а второй раз при сборе картофеля. И охранять такой огород не требуется, так как в горах никто, кроме ту­ров, барсов и козлов, не живёт. И вот, с наступлением весны, начали собираться группы будущих огородников для поисков богарных земель в горах. Ходил и я несколько раз в такие поиски вместе с сослужив­цами и знакомыми.

С рюкзаками за плечами, весёлой компанией с раннего утра на целый день мы отправлялись в горы. Собирали по дороге земля­нику, горный лук, а иногда даже дикие яблоки и урюк. Утомившись, устраивали привал на какой-нибудь полянке, собирали валежник, разво­дили костёр и готовили немудрёный обед из захваченных с собой сухих продуктов. Насытившись, отдыхали под вековыми тянь-шаньскими елями в траве, среди рододендронов и чудесных горных колокольчиков. Сколько весёлых разговоров, сколько смеха и анекдотов бывало на привалах и во время хождения в поисках богарных земель. А сколько молниеносных романов завязывалось после таких прогулок: в Алма-Ате, как и всюду, был тогда избыток молодых соломенных вдов. Той компании, с которой я ходил в горы, никаких богарных земель найти не удалось, но хороших воспоминаний об этих походах осталось немало.

Кроме заготовок картофеля, алмаатинцев беспокоил вопрос и о заготовке пищи, богатой белками. Самым лучшим решением многие считали ловлю или покупку рыбы и её копчение или вяление на жарком южном солнце. Этой идеей увлёкся Владимир Вильгельмович Стендер и мой заведующий кафедрой профессор Иван Михайлович Воронков.

И вот однажды мы, захватив с собой Кирюшу, отправились с удочка­ми и корзинами для будущего улова на озеро в низовье Алма-Атинки. В этих маленьких озёрах, по рассказам рыбаков, было несметное количество рыбы: карпов, карасей и сазанов. Добираться до озера было нелегко: сначала рабочим поездом до полустанка, потом пешком по степной дороге пять или шесть километров. Проделав этот путь под палящими лучами солнца, в конец измученные, мы дошли до озера и немедленно забросили свои удочки. Несколько часов мы безуспешно пытались выловить богатую бел­ками рыбу, но поплавки были неподвижны. Рыба не клевала то ли потому, что в это время дня рыба вообще не клюет, то ли потому, что никакой рыбы в этих прудах не было, а то, что слышал о рыбе Владимир Вильгельмович, было чистейшим охотничьим или, вернее, рыбачьим рассказом. Свернув удочки, с пустыми корзинами мы двинулись в обратный путь, предварительно хорошо искупавшись.

По дороге надо было миновать небольшой пригородный посёлок, и тут произошёл эпизод, сильно сконфузивший всех нас, в первую очередь профессора Ивана Михайловича Воронкова. Все мы после рыбной ловли, утомительного пути и купанья в грязной воде имели достаточно задрипанный вид. Но особенно дикий вид был у Воронцова, длинные мокрые волосы которого не были зачёсаны на лысину, и висели по бокам. И костюм его - длинный, почти до колен парусиновый пиджак, испачканный в грязи на тинистом берегу озера, и усталая походка, и свисающие на плечи волосы - всё это вызвало у поселковых мальчишек хохот и насмешки. Долго они бежали за нами, показывали пальцами на профессора Воронцова и громко орали «Пьяный поп идёт! Смотрите, пьяный поп идёт!» Своим видом Иван Михайлович и в самом деле напоминал батюшку, идущего после тяжёлого испытания алкоголем.

Рыбная ловля оказалась неудачной во всех отношениях. Рыбы мы не поймали, сушить, коптить и вялить было нечего. А с профессором надолго испортились отношения из-за наших невольных улыбок и из-за его опасения, что о прозвище «пьяный поп» мы начнём болтать в институте. Но никто из нас об этом не проговорился нигде. Много лет спустя, будучи в Москве, я навестил Ивана Михайловича. После угощения он с лукавой улыбкой спросил меня, не забыл ли я о нашем походе за ры­бой, и признался, что его очень тогда беспокоило, что об инциденте с мальчишками станет известно в институте.

Так проходило лето, и впереди была чудесная алма-атинская осень с изобилием фруктов, дынь, арбузов, которые за недостатком рабочих рук в колхозах предлагали собирать добровольцам. После сбора всё, что можно было унести в мешке с собой, они брали, а остальной снятый урожай отдавался колхозницам. По возращении детей в город в школу я несколько раз ходил с ними на такие сборы, и каждый раз мы приносили домой много яблок, груш, арбузов и дынь.

А в это самое время немцы снова победоносно наступали на юге, подошли к Волге, захватили почти всю Кубань и угрожали Черноморскому побережью и Закавказью. Страшные бои шли у Сталинграда, и о них достаточно часто и подробно сообщалось в сводках Совинфорбюро. Только о блокированном Ленинграде попрежнему писали немного. Всё там оставалось без особых изменений, не то, что на южных фронтах, где каждый день можно было ждать новых сокрушающих немецких ударов.

Насколько тяжело было положение на юге страны, можно было судить даже потому, что англичане предлагали ввести свои войска для защиты бакинских нефтепромыслов. Но обошлось и без их помощи. Сталин от по­мощи отказался, несмотря на чрезвычайно тяжёлое положение на всех фронтах. В своём докладе на торжественном заседании в ноябре 1942 года в Москве Сталин не скрывал опасности. Он прямо говорил, что «второй пери­од военных действий (второе полугодие 1942 года) отмечается переломом в пользу немцев, переходом инициативы в руки немцев, прорывом нашего фронта на юго-западном направлении, продвижением немецких войск впе­рёд и выходом в районы Воронежа, Сталинграда, Новороссийска, Пятигорс­ка, Моздока» и далее: «Главная цель немецкого наступления состоит в том, чтобы обойти Москву и с востока отрезать её от волжского и уральского тыла и потом ударить на Москву». Несмотря на всю опасность немецкого проры­ва, Сталин не допустил ввода английских войск, и это было правильно понято всеми, кому была дорога честь России. Но тревога за судьбу Родины с каждым днём росла и росла.

Моя диссертация к этому времени, поздней осенью, была в основном готова в своей теоретической части. Но надо было ещё составить много таблиц и графиков. Для выполнения этой части работы с разрешения дирекции я вечерами занимался в бухгалтерии, где круглые сутки было электрическое освещение и где мне было разрешено пользо­ваться арифмометром.

Зима в 42 году в Алма-Ате наступила раньше обычного, и в ноябре весь город был уже под снежным покровом. Холодным вечером 19 ноября 1942 года я, как обычно, пришёл из дому в бухгалтерию, и принялся составлять свои графики и диаграммы. По радиотрансляции передавали какую-то музыку, не мешавшую мне работать. Вдруг музыка оборвалась, и послышался знакомый голос Левитана: «Нашими войсками под командовани­ем маршала Воронова и генерала Рокоссовского прорван фронт немцев южнее Сталинграда. Наши войска окружают немецкие армии, осаждавшие Сталинград».

Наконец-то! Ни о каких графиках больше не могло быть и речи. И я слушал и слушал все дополнения, все комментарии к сообщению, прочитанному Левитаном. С этого дня я уже не мог жить, не слушая радиопередач, не вчитываясь в каждое сообщение Совинформбюро. Дома в моей нише ещё раньше была установлена радиоточка, которую до сих пор я включал очень редко, чтоб не слышать неприятных известий о немецких победах. Но теперь, приходя домой, я сразу же её включал и жадно слушал всё, что сообща­лось о военных действиях. Чтоб не мешать детям спать, я переводил пере­датчик на самую низкую мощность и слушал, приложив ухо к микрофону, слабое бормотание радиоточки до тех пор ,пока в полночь не прекращались ра­диопередачи.

Наступил январь 43 года, и вот 25 января по радио была передана радостная весть - приказ Верховного Главнокомандующего о победах на Северном Кавказе, под Воронежем, Калининым, на Волховском фронте и под Ленинградом, где частично удалось прорвать кольцо блокады. И, наконец, 2 февраля 1943 года в своём приказе по Донскому фронту Ста­лин поздравлял Воронова, Рокоссовского и войска Донского фронта с успешным завершением ликвидации окружённой под Сталинградом трёхсоттысячной немецкой армии.

Как будто гора с плеч упала после этих приказов. Впереди ещё много трудностей, много кровавых сражений, много жертв, но немцы бу­дут побеждены и поставлены на колени. Россия будет спасена. Слава Сталину, грузину по рождению, русскому по духу!