Гуманитарных исследований им. Т. Керашева отдел славяно-адыгских культурных связей национальная библиотека республики адыгея

1. 
   Бердяев Н.А. Философия неравенства. М., 1990.
   
2. 
   Булгаков С.Н. Христианский социализм. Новосибирск, 1991.
   
3. 
   Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. М., 1955.
   
4. 
   Митрохин Л.Н. Религия в системе культуры // Наука и религия. 1987. № 8,10; 1988. № 1.
   
5. 
   Митрохин Л.Н. Социалистическая действительность и религия // Наука и религия. 1987. №11.
   
6. 
   Балагушкин Е.Г. Морфологические характеристики сопряжения
   религии и культуры // Культура и религия: линии сопряжения. М., 1994.
   С. 27-36.
   
7. 
   Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1986.
   
8. 
   Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М., 1992.
   
9. 
   Библер В.С. Школа диалога культур: введение в программу // Прогнозное социальное проектирование: теоретико-методологические и методические проблемы. М., 1994.
   
10. 
    Баптизм как наиболее зловредная секта. М., 1995.
    
11. 
    Кураев А. Особенности религиозной ситуации в России // Культура и религия: линии сопряжения. М., 1994.
    
12. 
    Религиозно-конфессиональные отношения в современной России // Государственно-церковные отношения в России (опыт прошлого и современное состояние). М., 1996.
    
13. 
    Белая книга. О нарушениях свободы совести в Российской Федерации (1994-1996). М., 1997.
    
14. 
    Нуруллаев А.А. Цивилизованные межконфессиональные отношения – важное условие предупреждения и разрешения межнациональных конфликтов // Национальное и религиозное. М., 1996.
    
15. 
    Республика Адыгея (РА), Республика Дагестан (РД), Республика Ингушетия (РИ), Республика Кабардино-Балкария (КБР), Республика Карачаево-Черкесия (КЧР), Республика Северная Осетия-Алания (РСО-А), Чеченская Республика (ЧР).
    
16. 
    Гаджиев К.С. Геополитика Кавказа. М., 2010.
    
17. 
    Дзуцев Х.В. Пути преодоления этносоциальных конфликтов в Южном федеральном округе Российской Федерации. Программа и результаты социологического опроса населения Южного федерального округа Российской Федерации, проведенного в июне 2006 г. М., 2007.
    
18. 
    Общая социология: Учебное пособие / Под ред. проф. А.Г. Эфендиева. М., 2004.
    

Данная проблема заинтересовала исследователей в последние 5-7 лет, когда вышли работы: И.С. Петричевой о пребывании ссыльных горцев в Олонецкой губернии [3]; Е.М. Федоровой о ссыльных горцах в Псковской губернии [4. С. 66–92]; Н.А. Дмитриевой о кавказских переселенцах в Смоленской области [5. С. 41–52]; В.М. Красина с анализом документов по кавказским ссыльным второй половины XIX–начала ХХ вв., отложившихся в региональных архивах [6. С. 59–62]. Особо наше внимание привлекла статья сотрудницы Новгородского государственного архива Т.Н. Рубахиной «Горцы в Новгородской губернии. 1878-1881 гг. (Из истории отношений России с Кавказом» [7. С. 79–84], которая заслуживает внимания и достаточно высокой оценки. Во-первых, она имеет серьезную источниковую базу. Во-вторых, поднятая автором проблема ранее не рассматривалась отечественными историками столь объемно и разносторонне. Однако данная работа, как и ряд других, не свободна от определенных недостатков и привычных клише, типа «борьба горцев проходила под флагом газавата, т.е. «священной войны» против неверных» и др. [7. С. 79]. Перечисленные выше работы подтверждают, что «дела отдельных ссыльных и их семей находятся в тех городах, которые служили перевалочными пунктами и центрами ссылки, – Астрахани, Саратове, Новгороде, Пскове, Туле, Омске, Тобольске» [8. С. 30] и исследованием данной проблемы занимаются в основном, наряду с региональными историками, архивисты, заполняя, в определенной степени, «брешь», связанную с историей взаимоотношений горцев Северного Кавказа не только с официальными кругами Российской империи, но и славянским населением страны, обнаруживая в них (взаимоотношениях) более глубокий смысл.

Высылка, как свидетельствуют исторические факты, была «излюбленным» методом борьбы российского правительства с инакомыслием граждан не только российских губерний, но и вновь присоединенных территорий. Она не считалась крупным наказанием. Ее чаще оценивали как меру полицейскую, направленную на предупреждение повторного преступления. Однако выселение горцев с Северного Кавказа в виду особенностей менталитета выселяемых народов и причин, вызвавших этот процесс, имело свои достаточно тяжелые особенности.

Северный Кавказ всегда был регионом активного миграционного движения населения, поскольку перемещения, практически всегда насильственные, здесь практиковались давно. В конце XVIII – первой половине XIX вв. миграция горцев ограничивалась в основном границами Северного Кавказа, являясь, тем самым, внутренней миграцией. Еще в 1817 г. А.П. Ермолов, заложив редут Назрань, переместил в его окрестности несколько горных ингушских аулов [9. С. 81]. В 1830 г. И.Ф. Паскевич, продолжив эту традицию, переселил на равнину часть осетин-горцев [9. С. 15]. На подконтрольные ему территории переселял горцев и Шамиль. Но Россия уже в этот период начала использовать миграцию как часть своей политики в этом регионе.

Исключительно насильственный характер внутренняя миграция приобрела в ходе Кавказской войны. Согласно разработанным главнокомандующим отдельным Кавказским корпусом генерал-адъютантом, князем М.С. Воронцовым, наместником Кавказа (1844 – 1854 гг.) «Правилам о поступлении с пленными и добровольными выходцами из горцев» (1847 г.), горских пленных предлагалось расселять на Дону и во внутренних губерниях России [10. С. 271, 275].

Характер переселения был различным, не столько по целям (они оставались одними и теми же – удаление беспокойного горского населения со стратегически и хозяйственно важных территорий, предотвращение восстаний), сколько по конкретным причинам (рассекать недовольство, ослаблять или гасить протест [11. С. 227]) и местам расселения. Как считают исследователи проблем административной ссылки с Кавказа, в правящих кругах существовало осознанное разделение губерний при водворении ссыльных на южные, северные и губернии центральной России. Так, например, за совершение серьезных нарушений (участие в восстаниях, неподчинение российским властям) горцы ссылались в северные регионы России (в т.ч. северо-западные – Н.Д.) или в Сибирь. Менее опасных поднадзорных размещали в Астраханской губернии [12].

Выселение горцев Северного Кавказа после завершения Кавказской войны достигло такого масштаба, что стало одним из важных факторов его (Северного Кавказа) экономической, социальной и политической истории [13]. Данный процесс вполне правомерно рассматривать в рамках и контексте российской миграционной политики, что позволяет, наряду с другими факторами, воссоздать историю миграционного процесса и рассматривать административную и политическую ссылку горцев как один из элементов политики России относительно включенных в ее состав новых территорий.

Целенаправленно «вредных и преступных жителей из туземцев» царские власти по согласованию с кавказским наместником стали административным порядком выселять в 1862 г. (т.е. еще до окончательного завершения Кавказской войны). В этот период горцы ссылались преимущественно в Тульскую, Рязанскую, Калужскую, Новгородскую и Псковскую губернии [14. С. 449]. После завершения Кавказской войны переселения горцев приняли значительно еще более крупные масштабы и начали использоваться уже для решения стратегических задач.

Кавказским чиновничеством высказывались и альтернативные высылке предложения. В 1864 г. Главнокомандующий Кавказской армией предложил вместо ссылки определять горцев на службу в действующие войска, но только вне Кавказа на срок от 4 до 10 лет. Однако Государственный Совет не поддержал это мнение, сочтя армию неподходящим «местом для ссылки и наказания для преступников» [15]. Осужденных горцев стали направлять в арестантские роты гражданского ведомства и продолжали ссылать за пределы края. Главнокомандующий Кавказской армией в деле высылки (которую он осуществлял по согласованию с начальниками областей) подозрительных лиц за пределы Кавказа руководствовался ст. 478 «Свода военных постановлений». 8 марта 1868 г. наместник Кавказа ввел порядок, по которому при назначении горцам видов и сроков ссылки следовало руководствоваться «Уложением о наказаниях» [16. С. 30]. В 1875 г. российским правительством были приняты уточнения, в соответствии с которыми при реализации административной ссылки необходимо было конкретно указывать новое место поселения, способы передвижения ссыльных, пособия, которые им полагались на новом месте и при следовании в пути [14. С. 447]. Все свидетельствовало о том, что дело высылки горцев становилось делом государственной важности.

В 1883 г. Учреждением управления Кавказского края подтверждались права и полномочия Главноначальствующего гражданской частью на Кавказе в деле высылки горцев, который имел право высылать горцев на срок не более 5 лет. На 10 лет горцев могли выслать только по судебному решению. К бессрочной ссылке приговаривались в исключительных случаях.

Как свидетельствуют анализ юридических документов и практика их применения, высылка с Кавказа применялась практически непрерывно (до, в ходе и после Кавказской войны) в различных формах: массовые выселения за границу, на равнину, в различные регионы империи в связи с восстаниями и другими политическими обстоятельствами, индивидуальная или групповая ссылка на каторгу. Административная высылка в различные регионы России по своим масштабам и значимости была лишь одной из таких форм. Правительство рассматривало ее, с одной стороны, как наказание, с другой – как профилактическую меру. Однако первое явно преобладало над вторым.

После завершения в 1864 г. Кавказской войны, когда в состав Российской империи был включен последний бастион сопротивления – Северо-Западный Кавказ, мир на Северном Кавказе еще долго не наступал. В 1877 г. горцы Дагестана и Чечни подняли восстание, закончившееся его подавлением. Главнокомандующий Кавказской армией генерал-фельдцейхмейстер великий князь Михаил Николаевич принял решение о высылке «мятежных горцев» под надзор полиции во внутренние губернии России, в том числе – в Новгородскую и Псковскую. По своему местоположению это был северо-запад России, куда ссылались (наряду с севером и Сибирью) особенно неблагонадежные горцы. Они высылались целыми семьями – «старики, молодые и дети, мужчины и женщины» [17. С. 153-154], «ветхие старики, вдовствующие и сироты» [18. Л. 38 об.]. «Самый большой состав семейства высланных состоял из 10 человек, а меньший – из двух» [19. Лл. 103–104 об.].

Высылка горцев шла достаточно многочисленными партиями. Так, 1 октября 1877 г., по предписанию Министерства внутренних дел, псковский губернатор должен был организовать прием тысячи семейств «горцев, виновных в возмущении Гунибского округа» [19. Лл. 3–4 об.]. Для местных властей это было делом далеко не простым, тем более, что ссыльнопоселенцы прибывали к новым местам чаще в зимнее время. Для их размещения наскоро приспосабливались военные казармы, которые не вмещали всех прибывавших, что вело к скученности и, как следствие, – заболеваниям поднадзорных, более 10% заболевало тифом. Надзор за горцами, их продовольствием и снабжением всем необходимым лежал всецело на гражданском ведомстве, которое получало от Министерства внутренних дел весьма скромные средства на эти цели. «Об отпуске … денег на пособие…, а равно о выдаче оных на заготовление означенным поднадзорным одежды и обуви, необходимо» было «всякий раз входить» в министерство с особым представлением.

В это же время (лето–осень 1877 г.) ссыльнопоселенцы из Терской и Дагестанской областей начали прибывать и в Новгородскую губернию. Перед окончательным распределением по уездам их размещали на «дневку» (двое-трое суток) в Новгороде в Большом манеже, который также не был приспособлен к проживанию, «поэтому его постоянно приходилось топить и вентилировать для сохранения достаточного тепла, варки пищи и просушки детского белья» [20. Лл. 51 об. –52.] . Из Новгорода горцы отправлялись: в Тихвин – 96 чел., в Кириллов – 62, Белозерск – 50, Демянск – 49, Устюжну – 40, Череповец – 20, Валдай – 12 чел. [21. Лл. 8 об.–9 об., 38 об.–47 об, 62 об.–63, 68 об.–72 об., 78 об.–84 об., 95, 129, 131 об.–133]. Самым многочисленным поселением стали казармы в с. Медведь [22], которое в тот период «было обустроено лучше всех городов Новгородской губернии». После того, как медведовские казармы понадобились для военного ведомства, кавказцы, по распоряжению Министерства внутренних дел, были переселены в село Коростынь [23]. Сюда же переселялась и часть ссыльнопоселенцев из Псковской губернии.

На 14 августа 1879 г. в Коростыни проживало 610 человек (316 лиц женского пола и 294 мужского), которых разместили в 12 казармах от 16 до 100 чел. в каждой. Для такого небольшого села это явилось значительным увеличением населения. Горцы находились также в Старой Руссе и Боровичах. Надзор за ссыльнопоселенцами был весьма строгим и заключался не только в круглосуточном патрулировании, но и в сопровождении «горцев за покупкой провизии как в г. Старую Руссу, так и по деревням» [24. Л. 84].

Необходимо отметить, что Новгородская губерния (как и Псковская) во всех смыслах была неподходящим местом для ссыльнопоселенцев с юга страны. Во-первых, ее климат «со страшно бурной погодой» и «сильными метелями» был просто губительным для горцев. Как свидетельствуют их письма, многие из них, «не выдержав суровый климат в дер.(так в документе – Н.Д.) Медведи, умерли» [18. Л. 38 об.]. «Мы все находимся в болезненном состоянии, так как климат и вода в этом крае совершенно не благоприятствуют нашему здоровью… Дальнейшее пребывание наше в таком холодном крае, причинит нам всем неизбывную смерть», – читаем в письме жителей Дагестанской области от 25 ноября 1878 г. [18. Л. 39 об.] Как отмечалось в одном из официальных документов, «горцы склонны к болезням грудным, и процент чахоточных между ними значителен» [25. Лл. 203 - 204]. Помимо того, «катар, воспаление легких, мозга, диарея и многие другие болезни одну за другой уносили» их жизни [7. С. 79] .

Все это, в значительной степени, усугублялось тяжелыми бытовыми условиями жизни. Горцев размещали в холодных помещениях, без горячей воды и возможности приготовления горячей пищи. С трудом удавалось приобретать дрова для отопления и солому для ночлега. Громадный процент смертности между ними доказывал «необходимость возвращения горцев на родину или скорейшего поселения в той полосе империи, где климат представляется более сходным с кавказским» [25. Лл. 203 - 204], – сообщал опочецкий уездный исправник псковскому губернатору.

Во-вторых, Новгородская губерния незадолго до прибытия сюда горцев пережила тяжелые времена. В 1820 г. здесь были предприняты попытки создания военных поселений. Крестьяне переводились в разряд хозяев-поселенцев, которые должны были нести не только воинские повинности, но одновременно выполнять сельскохозяйственные работы. Этот эксперимент, как известно, не увенчался успехом и вызвал недовольство народа. 12 июля 1831 г. в Старой Руссе началось восстание военных поселян, а через три дня восстали поселяне Коростыни [26]. Восстания были подавлены, а их участники преданы военно-полевому суду, многие из которых были забиты до смерти. Оставшихся в живых отправили в арестантские роты, а зачинщиков выслали в Сибирь. Остается только удивляться логике российского правительства, которое на место одних беспокойных граждан расселяло других, не менее, если не более мятежных, которые еще не успели адаптироваться к российским условиям и российскому законодательству и климату Северо-Западной России. Ссылка для них в эту местность была практически равнозначна смерти и не только по причине болезней и непривычно сурового климата и отсутствия средств к существованию, а также языкового и культурного барьера.

Условия содержания горцев были более, чем скромные: кормовые деньги составляли взрослым – 7 коп., а малолетним – 3,5 коп. Стоимость заготавливаемой пищи обходилась им по следующим ценам: «пуд ржаной муки – 80 коп., пуд говядины «последнего сорта» – 3 руб., пуд круп – 1 руб. 30 коп., пуд пшеничной муки 2-го сорта для подбелки супа – 2 руб. 80 коп., пуд соли – 1 руб. 20 коп. Для полного продовольствия горцев, по мнению местной администрации, необходимо было прибавить мяса в размере, по меньшей мере ¼ фунта на человека, картофеля ¼ гарнца [27], круп для варки каши, муки, луку и других принадлежностей» [19. Лл. 103 - 104 об.]. И далее отмечалось, что, «рассчитывая таким образом необходимые добавления, продовольствие горцев обойдется по 10 коп. как на взрослых, так и на малолетних, которым необходимо будет заготовлять пшеничный хлеб, так как ржаной вредно действует на их здоровье» [19. Лл. 103 - 104 об.].

На здоровье ссыльнопоселенцев действовали также тоска по родине и оставленным семействам. Как отмечают специалисты, «тяжелое испытание, связанное с отрывом от привычного окружения и перемещением в незнакомую среду, может вызвать острые физические и душевные страдания даже у здорового человека» [28. С. 36].

Российским властям не всегда удавалось полно и объективно выяснить реальную вину того или иного ссыльнопоселенца. В архивах сохранились письма и прошения горцев, которые представляют большой интерес. Многие горцы сообщали в них о своей непричастности к военным действиям против российских войск и о своем сотрудничестве с российской властью, за что они часто подвергались гонениям со стороны своих соотечественников, по наговору которых и попадали в ссылку. Практически во всех письмах горцы винили наибов и местную власть, которые «наводили в простом народе страх и понудили их к ополчению…». Народ «не мог ослушаться их по той причине, что они, имея … власть и расправу, начали убивать, наказывать и разорять их». Сами же многие наибы, по мнению авторов писем и прошений, остались безнаказанными на родине [18. Л. 38 об].

Сосланные порой не знали, за что их наказали. «… И задержали, и сослали меня и по настоящее время никто не спрашивал о моем деле: ни нашего наиба, ни общество наше, ни меня самого», – писал один из жителей Дагестанской области [18. Л. 43 об]. В другом письме читаем: «Я…, не зная русского языка, не мог довести обо всем изложенном до сведения начальства, да и никто не обратил в то время на меня никакого внимания, и никто не принимал от меня никакого объяснения к оправданию моему» [18. Л. 45].

В числе высланных горцев подчас оказывались люди, в свое время награжденные российским правительством. В связи с этим небезынтересно проследить, какими именно наградами Россия награждала своих новых граждан и их воинские подразделения. В числе наград были весьма экзотические и мало понятные для современников: «Гренадерский поход – особый барабанный бой, простое знамя «за отлично-усердную службу, оказываемую постоянно в делах с непокорными горцами», Георгиевское знамя за Кавказскую войну в 1870 г., серебряные сигнальные рожки за русско-турецкую войну 1877– 1878 гг., Георгиевские серебряные трубы» и др. Особенно щедро кавказским горцам жаловались знамена. На знаменах присутствовали надписи об отличиях, за которые они были пожалованы. На обратной стороне та же надпись дублировалась на грузинском или арабском языках [29].

Среди личных наград значились: «Георгиевский крест, серебряная большая медаль на шее на Георгиевской ленте, серебряная медаль «За храбрость» на Георгиевской ленте, золотая медаль «За усердие» на Анненской ленте, бронзовая медаль «В память войны 1853-1856 гг.» на Андреевской ленте, серебряная медаль «За покорение Чечни и Дагестана 1857-1859 гг.» на Георгиевской ленте, крест за службу на Кавказе на Владимирской ленте» [4. С. 67] и др.

В числе ссыльных горцев, размещенных в Новгородской губернии, награжденных знаками отличия Российской империи, нам не удалось обнаружить, но, судя по тому, что в Псковской губернии их было достаточно много (Гасан Жоврей-оглы – семь наград, Бушап Магомет Умер-оглы – шесть наград, Магомет Моме-оглы – пять наград, Кубума Чарин-оглы, Ахмет Рамозан-оглы и Мусса Магомет-оглы – по четыре [4. С. 67]), можно предположить, что и среди «новгородцев» их было не меньше. Один ссыльнопоселенец Новгородской губернии писал в своем прошении на имя российского императора: «Отец мой… находился на Вашей службе 25 лет и получал 120 рублей жалованья и был награжден тремя серебряными медалями». Но даже такой, имевший заслуги перед Россией горец, был сослан, как свидетельствует прошение, только за то, что «не находился при окружном начальнике во время убийства его» [30. Л. 46 об.].

Справедливости ради необходимо отметить, что в отдельных случаях российское правительство стремилось несколько облегчить участь «заслуженных» ссыльнопоселенцев. Так, в предписании министра внутренних дел П.А. Валуева псковскому губернатору В.Н. Муравьеву сообщалось, что «Государь император (Александр – II – Н.Д.)…высочайше повелеть сизволил: 1) Названного чеченца (имеется в виду Атабай – глава мятежников в Малой Чечне и Аргунском округе – Н.Д.) содержать на месте жительства под строгим надзором полиции, но не в виде арестанта» [31. Лл. 5–6.], тем не менее, его «возвращение на родину признается рановременным»[31. Лл. 69–69 об.].

Иногда ссыльные подпадали под амнистию, в частности, таковые были объявлены в 1866, 1870, 1873, 1894 гг. Коллективная ответственность горского населения за совершенные его членами преступления была отменена частично в 1902 г., полностью – в 1907 г. [32. С. 48].

По иному, чем власть, к ссыльнопоселенцам относились простые граждане губерний, которые не только с любопытством, но и сочувствием встречали их. От проблем горцев не оставались в стороне общественные благотворительные организации. Так, в Псковской губернии в г. Опочки «составился особый попечительский дамский комитет с ежедневным дежурством», который осуществлял надзор «за уходом больных и лучшего приготовления и разнообразия их пищи» [19. Лл. 169-170 об.]. Свое слово в этом направлении пытались сказать и земства. Так, Опочецкая уездная земская управа Псковской области ходатайствовало перед российским правительством «об отпуске горцам, водворенным на временное жительство в Опочке, по 10 коп. на продовольствие, не различая пола и возраста, так как только улучшением пищи и можно предотвратить эпидемию» (имеется в виду эпидемия тифа и дизентерии – Н. Д.). До разрешения этого ходатайства уездное собрание отпустило земской управе 2400 руб. «на улучшение гигиенического положение горцев». [19. Лл. 169-170 об.] Такое отношение вызывало положительную реакцию горцев, о чем свидетельствуют архивные документы [32. Лл. 53-53 об.].

Жители губерний нередко выражали желание взять горцев на постой, а в дальнейшем и дать им работу. В Псковском архиве сохранилось письмо помещика Холмского уезда фон Глауэра министру внутренних дел России о желании принять в своем имении десять семей черкесов, обещая: отвод «здорового, сухого и теплого помещения» с отпуском необходимого количества хлеба, соли и мяса; использовать горцев для «селовых» (сельских – Н.Д.) работ «с платежом им за работы местные цены» [19. Лл. 72-72 об.]. Сам помещик рассматривал эти меры как «первоначальный опыт», который мог бы, по его мнению, явиться примером и для других помещиков. Однако предложения его не были приняты по ряду причин: отказ самих ссыльнопоселенцев, которые с нетерпением ожидали «дальнейшего правительственного с ними распоряжения» (т.е. возвращение на родину); власти считали, что горцы оказывались в «сомнительном» по отношению к помещику положении, «несколько напоминающем собою дворовых людей при крепостном праве», поэтому эти предложения могли, по мнению уездного начальства, привести «к обоюдному лишь недоразумению». По всей видимости, сами российские чиновники мало верили в постоянное, или, по крайней мере, длительное «водворение» горцев на новых землях [19. Лл. 160-160 об. ].

В этом же городе (Опочки – Н.Д.) полицейский служитель (хотя и под личным наблюдением надзирателя) организовал в 1878 г. обучение русской грамоте 11 мальчиков–горцев. Горцам разрешили открыть в казармах, где они проживали мастерские по изготовлению серебряных и медных изделий, сапожного дела, что способствовало получению дополнительных заработков переселенцами [4. С. 67]. Изделия продавались как другим горцам, так и жителям городка. Заработанные деньги получали сами горцы и тратили их на свои личные нужды. Приведенные примеры по Псковской губернии свидетельствуют, помимо всего прочего, о том, что правительство, если само и не вело активную работу по адаптации горцев к новым условиям проживания, то, по крайней мере, и не глушило общественную инициативу в этом направлении.

Несмотря на занятость части ссыльнопоселенцев, местное начальство отмечало «неопределенное их положение», «праздную жизнь», под которой подразумевалась невозможность горцев заниматься хозяйственной деятельностью, привычной для них, призывая центральное правительство к скорейшему устройству быта горцев «на более определенных началах, в случае если правительство не найдет возможным возвратить их на родину» [25. Лл. 203-204].

Горцы и сами постоянно подавали прошения о возвращении их на родину. Логика их ходатайств сводилась к следующему – «… тут и там всецело составляет Ваша Империя и везде управляют одни и те же правосудные и добросовестные Ваши начальники». И далее шли обещания – впредь быть «в благоговейном повиновении». Горцы осознавали сложившееся положение и поэтому мудро и образно писали: «Понятно, что вообще наводнения быстро исчезают, и такими наводнениями вода в морях не смутится» [18. Л. 39]. Они обещали не только больше не восставать против России, но и предостерегать от этого других. «Осмеливаемся просить… о возврате нас опять на нашу родину и надеемся, что мы, занимаясь там воспитанием своих соотечественников, можем оказать к правительству гораздо верные признательность и верноподданническое чувство, чем другой народ» [18. Л. 40 об.]. Анализируя письма горцев, необходимо, однако, иметь в виду, что писались они переводчиками и поэтому нельзя исключать авторские верноподданнические вкрапления.

Царская власть не стремилась возвращать горцев на Кавказ. «… Его императорское Высочество Наместник Кавказский на возвращение… горцев на родину не изъявил своего согласия», – отмечалось в одном из документов Новгородского архива [18. Лл. 30–30 об.]. Вопросы эти, в большинстве своем, не имели положительного решения. Поэтому неудивительно, что нам не удалось (кстати, так же как и псковским исследователям [4. С. 68]) обнаружить в Новгородском архиве сведений о количестве отправленных на родину горцев. Вместе с тем, отдельные примеры положительного разрешения этой проблемы имели место. В августе 1879 г. от управляющего Дагестанской областью Л.И. Меликова пришла телеграмма, в которой он не возражал против отправления на родину овдовевших и осиротевших в ссылке кавказцев, за исключением жителей селения Тилитль. По его инициативе, 118 горцев были возвращены на Кавказ [7. С. 81].

Очередной раз с просьбой о помиловании горцы обратились осенью 1880 г. В ответ на нее из Санкт-Петербурга пришел запрос на имя новгородского губернатора о поведении горцев, их положении и возможности возвращения на родину. Новгородский губернатор, в свою очередь, направил запрос старорусскому уездному исправнику, в ведении которого находились ссыльнопоселенцы. В своем ответе тот, характеризуя горцев, писал, что они «не терпят зависимости от русских, характер их очень вздорный, вспыльчивый, доходящий до безумия, даже в пустых ссорах, при дележе купленных товаров; не говоря уже о религии, которая поощряет вражду против христиан; а потому, несмотря на их в последнее время порядочное поведение, нельзя заключать о их поведении в будущем, даже и о стариках… и вообще… замечено в них, что они для мирной жизни, без строгого присмотра не надежны, кроме трех или четырех горцев» [30. Лл. 268–269]. Губернатор смягчил эти оценки, написав 31 декабря 1880 г. директору канцелярии статс-секретаря Его Императорского Величества: «Ввиду одобрительного поведения большинства просящих, я, со своей стороны, не встретил бы препятствий к удовлетворению их ходатайства…» [18. Лл. 271–272]. В результате часть горцев была возвращена на родину. К осени 1881 г. в Коростынских казармах оставалось всего 192 горца, а по городам и уездам Новгородской губернии – 31 [30. Л. 96], дальнейшая судьба которых не известна.

Горцы, поселенные в Новгородской губернии, занимались поисками своих родственников, разосланных в другие губернии России – Тульскую, Калужскую, Орловскую, Тамбовскую, Курскую, Рязанскую, Пензенскую. Они обращались в канцелярию губернатора с просьбами о воссоединении семей. Как свидетельствуют архивные документы, большинство этих ходатайств удовлетворялись.

Несколько дополнить информацию о пребывании горцев в Новгородской губернии и об их контактах с местным населением позволил полевой материал, собранный нами в с. Коростынь. Жительница этого села Суханова (Лебедева) Антонина Константиновна сообщила некоторые факты из воспоминаний ее отца, который часто упоминал о черкесах, присланных в их село, отзываясь о них вполне положительно и сочувственно. По ее сведениям, основанным также на воспоминаниях отца, некоторых ссыльных горцев меняли на попавших в плен русских. Речь может идти о русско-турецкой войне 1877–1878 гг., тем более, что в архивных документах встречается информация о том, что нередко кавказские ссыльнопоселенцы жили в одних казармах с турками. Сведения о горцах, которых в Коростыни называли черкесами, сохранились в топонимике. Так, жители села рассказали и показали нам так называемую черкесскую горку, с которой они в детстве катались на санках. Но почему она так называется, никто вспомнить уже не мог. Сохранилась у сельчан и память о склепах мусульманского кладбища, которое находилось в селе, недалеко от церкви Успения Божией Матери, на берегу озера Ильмень. В настоящее время – там холмистый пустырь. Не исключено, что сохранившиеся холмики, это могилы умерших в ссылке горцев. Недалеко от Коростыни расположено с. Горцы, топонимика которого требует дополнительных исследований.

Проведенный анализ позволяет сделать некоторые выводы. Административная ссылка во внутренние губернии России выходцев с Северного Кавказа явилась не только мерой наказания. Изолировав горцев от традиционного кавказского общества, российское правительство преследовало цель, если и не включить их полностью в российское культурно-историческое пространство, то, по крайней мере, приблизить горцев к нему. Однако данная цель по ряду причин оказалась труднодостижимой. Главной проблемой горцев, сосланных в Новгородскую и Псковскую губернии во второй половине XIX в., необходимо признать утрату ими социального статуса и не обретения в рассматриваемый исторический период гражданских прав на новых территориях, что вело в будущем к этностатусной неудовлетворенности, став в настоящее время одним из источников межнациональной напряженности. Но и исключать полностью возможности налаживания диалога культур не представляется возможным. Пребывание на протяжении нескольких лет в инокультурном и иноязычном окружении оказывало определенное влияние на ссыльных горцев. В свою очередь представители крестьянского и мещанского населения регионов имели уникальную возможность соприкоснуться с носителями кавказских культур.

Фактор пребывания кавказских горцев в губерниях России в рассматриваемый период должен стать неотъемлемой частью истории уездных и губернских городов и в целом областей, в которых проживали ссыльнопоселенцы.