Специальные области терапии

Я хотел бы кое-что сказать о чувствах. Главное, что нужно различать, заставляют ли чувства человека действовать или же это чувства, которые поглощают энергию к действию и потому от действия отвлекают? Чувства, которые ведут к действию, — это чувства, которые делают человека сильным. Чувства, которые делают слабым, — это чувства, не дающие действовать, они оправдывают бездействие и служат подменой действию. Чувства, ведущие к действию, — это первичные чувства, а те чувства, которые ведут к сомнениям и действовать мешают, — это чувства вторичные. Точно так же можно различать и разного рода знание или информацию; ведет ли информация к решению или же она решению мешает. Становится ли знание подменой решения?

Терапевты обязательно должны смотреть, помогает ли какое-то чувство продвинуться дальше в направлении решения или запутывает ситуацию еще больше.

Чувства, ведущие к действию, — это первичные чувства, и они очень просты. Их не нужно долго объяснять, это чувства без всякой драмы. Поэтому они обладают определенным покоем, кроме тех случаев, когда речь идет действительно о драматических вещах. Тогда чувство тоже драматично, но это совершенно адекватно, как, например, при удушье.

Большинство тех чувств, которые демонстрируются, — это чувства вторичные, они являются подменой действия. Так как они призваны убеждать других в том, что человек действовать не может, они должны быть преувеличены и драматизированы. Человек, испытывающий вторичные чувства, чувствует себя слабым, как, кстати, и другие присутствующие, которые тоже чувствуют себя слабыми и призванными что-то сделать, но при этом видят, что здесь все равно ничего не поможет.

Если чувства первичны, то те, кто при этом присутствуют, испытывают сочувствие, но чувствуют себя свободными, потому что человек, который демонстрирует подобные чувства, силен. Распознать это очень легко. Человеку, испытывающему вторичные чувства, приходится затемнить реальность, потому что это чувство он поддерживает с помощью внутренних образов. Поэтому он, как правило, закрывает глаза и уходит в себя. Как терапевт, я тогда ему говорю; «Посмотри же сюда, смотри на меня». И если он смотрит и с открытыми глазами может оставаться при этом чувстве, тогда это первичное чувство. Если же он из этого чувства выходит, значит, это было вторичное чувство. Так как первичные чувства ведут к цели, они кратки. Они сразу оказываются у цели, тут нет окольных путей. Вторичные же чувства, напротив, длятся долго. Они направлены на то, чтобы сохранить ситуацию бездействия. И если позволить человеку их выражать, то будет становиться все хуже. Поэтому так долго длятся те терапии, где пестуют подобные чувства. У вторичных чувств есть также титул чувств «прекрасных». Они драматичны и волнующи, но человека они обессиливают и являются ложными. Терапевту здесь следует действовать так: не делать ничего и что-нибудь сюда включить, к примеру, потянуть время, пошутить. Объяснения зачастую служат тому же самому: они должны отвлекать, и с их помощью пытаются разубедить других в их восприятии.

Я хотел бы привести один пример, касающийся первичной и вторичной печали. Первичная печаль — это, к примеру, очень сильная боль разлуки. Если человек переживает эту боль, то печаль быстро проходит, и тогда человек снова свободен и может начать действовать. Вторичная печаль проявляется, например, в жалости к самому себе. Такое чувство может длиться всю жизнь. Эта печаль не служит новому началу. Она является подменой первичной боли.

Месть — это тоже вторичное чувство и нередко реакция на прерванное движение любви к... Но это чувство может быть и системно перенятым из какой-либо вышестоящей системы. Упреки — это всегда подмена принятия.

Человек часто начинает испытывать злость, причинив вред другому, хотя все основания злиться должны бы быть у другого. Злость зачастую является подменой просьбы в отношениях. «Ты ведь должен был видеть, что я...» Ему нужно было всего лишь попросить. Или, к примеру, человек полагает, что заслуживает повышения зарплаты, и вот он садится за свой письменный стол и злится на шефа, вместо того чтобы подойти к нему и попросить о повышении зарплаты. Это подмена действия. Страдания часто бывают вторичным чувством и подменяют собой действие.

Третью категорию составляют системно перенятые чувства. В этом случае человек не в себе. Он отчужден от себя самого, и сделать с ним тоже ничего нельзя, так как он находится в чужом чувстве. Здесь сразу можно распознать, что человек находится в некой совершенно иной ситуации. Недавно у меня был такого рода опыт с одной молодой парой в группе. Он сказал: «Я с трудом нахожу общий язык с женой». Тогда я предложил сделать расстановку системы. У него по отношению к жене было очень теплое чувство, а она не давала ему вообще никаких шансов, чтобы он мог ее любить. Она отошла в сторону и вообще не воспринимала и не видела его. Она находилась в какой-то чужой ситуации. То, что происходило между ними, было боем с тенью. Ту динамику, которая здесь проявляется, я называю двойным смещением.

Арнольд: Мне очень интересны перенятые чувства, потому что Мне знакомо нечто подобное: не быть внутри и не быть снаружи.

Б.Х.: Да, к примеру, злость и ярость с преувеличенной потребностью установить справедливость, или если я мститель, то здесь речь всегда о перенятом чувстве. Восстановить справедливость человек всегда стремится для кого-то другого из прошлого. Когда речь идет о несправедливости по отношению к самому себе, это чувство намного менее интенсивно, чем когда человеку придает силы идентификация.

Арнольд: Для меня это самые тягостные чувства.

Б.Х.: Ясно. Чтобы человек мог с этим справиться, ему нужно внутреннее очищение.

Ютта: У меня часто бывает чувство обиды, например, с моим мужем. Я очень быстро начинаю чувствовать себя обиженной.

Б.Х.: Как ты это сейчас описываешь, это! обладает качеством перенятого чувства. Возможно, ты идентифицирована с кем-то, кто действительно был обижен. И все происходящее потом было бы тогда двойным смещением.

Есть и еще одна, четвертая, категория чувств, которые я называю мета-чувствами. Эти чувства обладают совершенно иным качеством. Это чувства без эмоций. Они являются чистой, сосредоточенной силой. К этим чувствам относятся, например, мужество, смирение (как согласие с миром таким, какой он есть), спокойствие. Существует также мета-любовь, некая вышестоящая любовь. Когда один человек что-либо причиняет другому, не будучи при этом на него злым, как, к примеру, хирург, а иногда и психотерапевт, это я называю мета-агрессией. Та дисциплина, которая необходима для стратегического действия, — это мета-агрессия. Действовать стратегически можно только со строжайшей внутренней дисциплиной, и это очень много сил. Раскаяние, например, также является мета-чувством. В этом случае человек сосредоточен, и он знает о том, что ему положено. Он чувствует это, и этому он следует. Если же человек уклоняется от того, что ему положено, тогда он фиксирует что-то, что опять же является родом совести, духовной совести в отличие от ну, скажем, совести действий. Она как-то связана с мета-чувствами, к примеру, когда человек изменяет Самому себе.

Есть разница между неким сценарием, которому человек следует и который он выражает, исходя из сжатой динамики своей влияющей на него системы, в которой он берет на себя определенные задачи, и соразмерным исполнением жизни. Если человек приходит к этому, он выходит за рамки сценария, и тогда этот сценарий может от него отпасть.

Венцом всех мета-чувств является мудрость. Она связана с мужеством, смирением и силой. Мудрость — это чувство, с помощью которого человек может различать, что имеет значение, а что — нет. Мудрость не означает, что я что-то знаю, она означает, Что в определенной ситуации я распознаю, что возможно, а что — нет и что мне нужно делать. Мудрость всегда ориентирована на действие. Действия человека мудрого не являются следствием неких выводов, он непосредственно воспринимает то, что правильно. Поэтому люди мудрые всегда поступают не так, как от них ожидают.

Когда возникают мета-чувства, они воспринимаются как подарки. Их нельзя достичь, добиться, они даются нам как милость. Они являются вознаграждением за опыт, за усилия — как спелый плод.

То, что человек всегда, во всех областях, и прежде всего в отношениях испытывает чувства, является частью того, из чего складывается полнота жизни. Мета-любовь придает отношениям силу и безопасность, из нее вытекают ответственность, надежность и верность.
Поддержка или ослабление

Когда наблюдаешь Берта Хеллингера за работой, кажется, что он принципиально направляет свое внимание на вопрос: придает ли сил то, что человек говорит, чувствует и как он себя ведет, ему самому и другим или же это ослабляет его самого и других? Если он приходит к выводу, что ослабляет, он прерывает примеры такого рода, иногда с помощью юмора, иногда конфронтации, а иногда давая объяснения или рассказывая небольшую историю, но всегда очень рано.

Пример:

Ханнелоре (плаксивым голосом): У меня ком в горле, и он поднимается все выше.

Ханнелоре: Да.

Б.Х.: Какого они цвета?

Ханнелоре: Темные.

Б.Х. (удивленно): Темные? (Группе) Вы заметили сейчас перемену? Теперь здесь снова больше силы. Всегда, когда человек уходит в слабые чувства, он что-то затемняет, он не может правильно видеть и слышать. Все, что делает слабым, ничего не дает. Об этом можно забыть, а если кому-то это нужно, ему можно сказать, пусть наслаждается этим время от времени.

Марта: Меня интересует, как отличать чувства, дающие силу, от тех, которые ее забирают. Я пока это не совсем понимаю. Я не знаю, как мне определить, ослабляю ли я себя тем, что плачу, как это часто со мной бывает, или нет.

Б.Х.: Сила проявляется через воздержание от аффекта. Знаешь» что такое воздержание?

Марта: Удерживать?

Б.Х.: Это когда человек не накладывает в штаны. В этом — сила. Ты можешь здесь увидеть, когда человек уходит в чувство, которое делает его слабым, и ты можешь посмотреть, как с этим поступаю я, чтобы он снова вошел в силу. У ослабляющих чувств есть что-то манипулятивное. Их задача г- привести другого к тому, чтобы он что-то сделал для этого человека, причем сам этот человек активен не будет. Слабые чувства служат оправданию бездействия и поддержанию проблемы. Поэтому, пока человек находится в такого рода чувстве, тут и сделать в большинстве случаев ничего нельзя, как нельзя и принимать какие-то решительные меры.

Анджела: У меня еще один вопрос: а существует ли сильная слабость?

Б.Х. (после некоторых раздумий): Да, если ее используют стратегически.

Анджела: Я задаю этот вопрос, потому что для меня слабость — часть жизни.

Б.Х.: Нет, частью жизни является нуждаемость, и это нечто иное. Очень важно, чтобы мы признавали, что мы в чем-то нуждаемся, и чтобы в отношениях мы давали понять, что нам нужен другой, и использовать его при этом. В партнерстве нуждающимися являются оба, и на этом строятся отношения. Если у кого-то, к примеру, нет больше нуждаемости — бывает такое, что люди приходят к своей полноте, они переливаются через край, то другие могут у них брать. Однако если они ничего не берут у другого, то отношений это не создает. В этом случае они самодостаточны. Но тем человечнее другое в другом месте.

Знаешь, как обходиться с нуждаемостью? Попросить о чем-то другого, совершенно конкретно. То есть не так; «Пожалуйста, люби меня больше». Это неконкретно. А вот так: «Пожалуйста, останься со мной еще полчаса и поговори со мной». Это достаточно конкретно. Потому что тогда человек знает, что через полчаса он просьбу выполнил» Если же ты скажешь: «Всегда оставайся со мной», то такую просьбу человеку не выполнить, и он будет чувствовать, что от него требуют непосильного.

Эдда: У меня сильно бьется сердце и очень вспотели ладони, и я спрашиваю себя, смогу ли я когда-нибудь утихомирить свою нуждаемость?

Б.Х.: Да, ты должна здесь различать. Это нуждаемость кого-то, кого больше нет. В этом смысле нет больше того маленького ребенка, как нет больше и того человека, который ребенку нужен. И как бы ты теперь, будучи взрослой, ни пыталась получить это от другого человека, или если ты, взрослый уже человек, попытаешься получить это от своих матери и отца, то все это уже невозможно.

Выход здесь в том, чтобы ты отправилась назад, приблизительно так, как я проделал это с Бригитте, пока снова не станешь ребенком, и тогда ты, возможно, посмотришь на твоих тогдашних мать и отца и, став тем ребенком, туда пойдешь. Тогда ты сможешь сама быть защитой для ребенка, так, чтобы он чувствовал себя уверенно. Ты можешь, так сказать, разделить в себе нуждающегося ребенка и взрослого человека. Взрослый защищает ребенка. Потом ты всегда можешь получить помощь от терапевта, который тебе в этом помогает. Тогда это будет ясная ситуация, и тебе нечего будет стыдиться. Будучи взрослым, человек может сказать: «Это уже неуместно». Но для ребенка это уместно.
Прощание и работа скорби

Недавно в группе был один участник, который узнал из газеты, что его внебрачный сын погиб в результате несчастного случая. Сына этого он никогда не видел и никогда не принимал в нем участия. Сам он позже женился, и у него было трое детей. Он сделал расстановку системы, и я поставил рядом с ним его мертвого сына. Затем я посадил сына перед отцом, и он положил руку ему на голову, и он выказал очень глубокую боль и глубокий Стыд. Тогда это осталось позади. Со своей женой он вообще не находил общего языка. Но в тот вечер она ему позвонила и сказала очень приятные вещи. Он стал вдруг примирен, а образ подействовал и через расстояние.

Карл: Меня занимает идея работы скорби. Значит, дело здесь обстоит так: когда принимают того, кто был исключен, то это просто хорошо, и ничего другого делать больше не нужно.

Б.Х.: Работа скорби относится к непосредственным отношениям, а не к тем людям, которых я не знал, Те люди должны быть просто приняты. Во всяком случае, у меня есть такое представление, что человек достигает своей полноты и законченности только тогда, когда все, кто относится к его системе, обретают место в его сердце. Тогда он полон, а пока кого-то не хватает, он неполон. Тогда ему чего-то не хватает до его цельности. Только когда все тут, он может делать то, что ему соразмерно, не будучи ничем отягощен.

Марта: Я думаю о моем коллеге, который летом погиб в результате несчастного случая, на меня это очень сильна повлияло. С того момента я похудела на десйть фунтов, и я не знаю, почему это так. И плакала я много, у меня такое чувство, что я вижу себя неадекватно.

Б.Х.: Может быть, ты отказалась от чего-то, что он хотел тебе дать, или ты что-нибудь в нем отрицательно оценивала? Ты должна ему что-нибудь?

Марта: У меня была короткая связь с его братом, он не был с этим согласен.

Б.Х.: С ним у тебя тоже была связь?

Марта: Нет, он женат на другой моей коллеге.

Б.Х.: Я дал тебе сейчас некоторые наметки. Дай-ка, пожалуй, этому подействовать. Я все же остаюсь при мнении, что ты что-то должна, причем должна что-то взять. Прощание удается, если я принял все, что мне кто-то дарит.

Я расскажу один пример, это происходило со мной по соседству.

Фрау М. была в ужасном горе, когда умер ее муж. Он умер от инфаркта, и с тех пор прошло уже десять лет. Фрау М. становилась все худее и худее и много плакала. Я сказал ей, что если ей вдруг понадобится помощь, она может спокойно ко мне прийти. Через год она появилась у меня перед дверью и сказала: «Господин Хеллингер, не могли бы вы мне помочь?» Я сказал: «Проходите в дом». Вот она уселась, и я сказал ей: «Вспомните, что было тогда, когда вы впервые встретили господина М.». Тогда она закрыла глаза, а потом начала улыбаться. И я сказал ей: «Теперь вы можете идти», и тогда она расцвела и с тех пор снова стала очень энергичной, бойкой женщиной. Так что к прощанию относится хорошее воспоминание.

Адриан: Во мне чередуется чувство грусти и отчасти чувство, что я должен смириться.

Б.Х.: Вчера твоя печаль имела характер жалости к самому себе.

Адриан: Это верно.

Б.Х.: Это вредная грусть, она ничего не дает.

Адриан: Иногда я позволяю ее себе.

Б.Х.: Нет, нет. Это пренебрежение ребенком и матерью. (Речь шла об аборте, который в это время собиралась сделать его жена.) Ни в коем случае не позволяй ее себе! Такой род печали приносит новую вину и часто длится всю жизнь, потому что она не меняется. Жалость к самому себе нарциссична.

В случае первичной печали все по-другому. Я вспоминаю конец одного семинара в США, на котором две маленькие девочки из одной семьи ужасно разревелись. Когда мать призывала их: «Да прекратите же», одна девочка сказала: «Нет, еще пару минут». Она видела нас и расстроилась, что мы уходим, — это была боль прощания. Эта боль требует некоторого времени, а затем она проходит, в ней есть что-то стихийное.

Адриан: Я тоже довольно хорошо умею это различать, но все же иногда такое случается.

Б.Х.: Не случается вообще ничего, это делаешь ты!

Один участник задает вопрос по поводу женщины, живущей с ним пососедству. Десять лет назад она потеряла в автокатастрофе своего двадцатилетнего сына и все еще горюет.

Б.Х.: Эта женщина злится на сына. Когда кто-то злится на умершего, то горе не прекращается. Поэтому она должна сказать: «Я уважаю твою жизнь и твою смерть». (Молчание) Я говорю это тебе, но ты не можешь сказать ей это так.

В 31 год Рильке написал однажды в письме: «Откажитесь от ответов. Ведь вы еще не можете жить ответами». Это очень важный терапевтический принцип. Не дают ответа тому, кто еще не может им жить.

Адельгейд: А как же тогда можно помочь человеку прийти к тому, чтобы он смог этим жить?

Б.Х.: Зачем это нужно?

Адельгейд: Это может быть моей задачей как терапевта.

Б.Х.: Нет, нет. Терапевт — это тот, кто старательно плетется в хвосте.

(Из дискуссии о согласии с судьбой)

Адельгейд: У меня еще один вопрос: скажешь ли ты, что это относится и к тем случаям, когда ребенок инвалид? В этих случаях речь тоже о том, чтобы родители это признавали?

Б.Х.: Нет, тут нужно кое-что другое. Все ведь начинается с зачатия. Это самое чреватое последствиями, самое рисковое и самое высокое деяние. Этому акту следует отдавать должное во всем его величии. Это первое. Тогда родители признают свою ответственность за то, что из этого следует. Это их достоинство. Они принимают ребенка таким, каким он появляется. Это правильная позиция, смиренная позиция, в которой проявляется величие. И тогда течет нечто такое, что иначе вообще течь не может.

Адельгейд: Это было бы, да...

Б.Х.: У большинства так это и бывает, ты бы удивилась. Задетыми оказываются те, кто находится снаружи. Большинство родителей принимают это, они готовы это нести, а твоя позиция им мешает. Ты возражаешь, и тебе не хватает сочувствия. Поэтому ты не можешь отдавать им должное. Это было бы первым шагом. И отдавая им должное, следует держаться нейтрально. Я думаю, в этом контексте это было бы уместно.

Пример:

Пару лет назад мне позвонила женщина, она посещала группу мать — ребенок, и в этой группе была также женщина с пятилетним сыном, у которого был рак. Она пошла туда, чтобы помочь матери, и поняла, что это невозможно. Тогда она позвонила мне с вопросом, что ей делать. Я спросил ее, как и что было, когда она туда пришла. Что ребенок-то делал? «Ах, — сказала она, — ребенок весело играл». Тогда я сказал: «Именно, оставь ребенка играть, сколько он хочет, и оставь ребенку его родителей, и держись совершенно нейтрально. Чего ты тут, собственно, хочешь?» Так она тогда и поступила. В этом случае родители могут делать то, что правильно. Терапевт тут только мешает.

Недавно мне позвонила коллега, у которой был клиент, покончивший с собой. Теперь она полагала, что должна помочь родным в горе, и спрашивала, должна ли она пойти на похороны. На что я сказал; «Нет, вовсе нет. Ты сделала свою работу, все остальное — это их дело. Ты не должна тут вмешиваться». К чему все это? Я же не могу, как терапевт, чувствовать себя обязанным защищать людей от жизни или от того, что к ней относится. Это то самое «хотеть-как-лучше», которое губит мир и прежде всего отношения.

Адельгейд: Я дам этому на себя подействовать.

Б.Х.: Что это значит?

Адельгейд: Для этого мне еще нужно время.

Б.Х.: Это значит, что ты остаешься при своем мнении, и для меня это совершенно нормально. Я согласен с этим. Твоя реакция не может ничего отнять из того, что я сказал, и прибавить тоже ничего не может. То, что сделал я так или иначе верно, — это терапевтическая позиция.

Йене: У меня есть вопрос по поводу печали. Что сейчас есть моя подлинная печаль, а что — моего отца?

Б.Х.: Что значит подлинная? Подлинная, это если для нее есть непосредственный повод. Если его нет, тогда она, как правило, перенята, и ты испытываешь ее вместо кого-то другого. А мотивацией всегда является любовь. Если это так, ты можешь сказать отцу: «Я беру это на себя, дорогой папа» или: «Дорогой папа, я испытываю ее для тебя, эту печаль».

Йене: Чтобы из нее выйти?

Б.Х.: Ох, да просто так, даже если ты не выйдешь, просто сделай-ка это. (Смех в группе;-обращаясь к группе) Решением было бы, если бы он сказал: «Я делаю это для тебя, отец. Если тебе это помогает, я рад взять ее на себя».
Роковое или деланное страдание

Йене: Я очень хорошо себя чувствую в Обществе анонимных алкоголиков с их открытостью и доверием. Но это общество отмечено еще и огромным количеством страданий. А вопрос у меня такой: «Существует ли что-то, что так же глубоко задевает и объединяет, но в здоровом, радостном и веселом смысле, или для того, чтобы снова выдвинуть на передний план это общее, сначала необходимо такое страдание?»

Б.Х.: Я думаю, что уже сама постановка вопроса на него и отвечает. Этой глубины не достичь без страдания и вины — так я считаю. Эти большие силы тоже привязаны к страданию. Даже в Библии сказано: «Кто не страдал, что тот знает?»

Алексис: А не Может ли это быть еще и соблазном пострадать?

Б.Х.: Да, но это не действует. Силу имеет только роковое страдание, не деланное. В Обществе анонимных алкоголиков у тебя есть еще и непреднамеренность. Ни у кого нет никаких намерений по отношению к другому.
Страх потери контроля

Я хотел бы ввести еще одно различие из первичной терапии. Существует такое представление, что если человек поддается какой-либо потребности или какому-нибудь действительно насущному чувству, то он теряет контроль. Но это не так. Если чувство адекватно ситуации, к примеру, если это боль разлуки или обоснованная ярость, а может быть, страстное желание или движение любви к..., и если кто-то ему предается, по-настоящему предается, то уже в самом этом чувстве и в этой потребности есть контроль. Чувство и потребность заходят настолько далеко, насколько это хорошо, и никто не будет скомпрометирован, если отдаст себя в его власть. Чувство имеет что-то вроде внутренней границы стыда, которая очень точна. Но это касается только первичных чувств, не вторичных. В случае вторичных, наигранных чувств можно и опозориться. На эти чувства полагаться нельзя.

Мы уже встречались с Петрой в ситуации с «хотеть — помочь». «Можно утерапевтироваться до смерти», — сказала она там, и Б.Х. рассказал ей одну историю.

Двое входят в комнату, смотрят на картину, и один из них говорит: «Картина висит криво».

На что другой отвечает: «Картина висит криво, потому что ты так сказал».

Первый в ответ: «Если она поэтому висит криво, значит, ты можешь повесить ее прямо».

Это было ее включение в семинар.
Во время круга

Петра: Я вся в раздумьях, потому что замечаю, что здесь между тобой и мной повторяется что-то, что мне очень хорошо знакомо. До сих пор я обходилась с этим так, что взяла свою жизнь в свой руки и сказала себе, что уж я-то справлюсь, и ведь и очень хорошо справлялась. Но я вижу, что мне этого уже недостаточно. Я чувствую иначе, но действую всегда точно так же, а я хотела бы подобраться к этому. Я хочу, по меньшей мере, увидеть решение. Смогу ли я его принять, я не знаю.

Б.Х.: На этот случай существует один терапевтический принцип: исцеление наступает тогда, когда человек не может больше выдержать. Тогда он или она исцелен. И в случае с тобой я жду, пока ты больше не выдержишь. Еще что-то?

Петра: Нет.

Петра: Мне жаль, что во мне сейчас маловато пространства для того, чтобы учиться, потому что меня занимает кое-что другое. Одна женщина цеплялась за моего партнера, цеплялась как одержимая, и он ее вышвырнул. После этого она позвонила мне и сказала, что отомстит.

(Б.Х. велит ей сделать расстановку системы с Петрой, ее партнером, другой женщиной и ее психотерапевтом, и выясняется, что терапевт этой пациентке еще должен что-то, и решение в том, чтобы он приблизился к этой женщине.)

Б.Х.: Так что делает терапевт, если женщина идет по отношению к нему на такую ситуацию переноса? Это опасная для терапевта ситуация. Безумие этой ситуации в том, что в настоящем пытаются сделать что-то, что относится к прошлому. Терапия могла бы состоять здесь в том, чтобы терапевт серьезно отнесся к чувству клиентки, но как к детскому чувству. Ему следовало бы вместе с ней пойти в этом чувстве назад, чтобы выяснить, к какой ситуации относится это желание или что бы там ни было. В этом случае он дает клиентке двигаться так, как она хочет. Вероятно, это было прерванное движение любви к... Здесь трудной задачей для терапевта является то, чтобы он точно представлял того человека, о ком вдет речь, и противостоял тому искушению, которое возникает. Безопаснее всего это получается в группе. Здесь все защищены. Но если это переносится в группу, то это может быть и своего рода отлыниванием.

На этой сессии Петра делает расстановку своей родной системы. Из расстановки явствует, что у отца, который погиб на войне, когда Петре было четыре года, было мало контакта с матерью. В расстановке-решении надежным местом для всех детей было место рядом с отцом, а мать стояла к ним спиной далеко снаружи.

Петра (после расстановки): Но моего отца здесь не было.

Б.Х.: Что значит «его здесь не было»? Конечно, он был здесь!

Недавно у меня было совершенно чудесное переживание. На одном из моих семинаров была супружеская пара. Жена смогла наконец-то привести мужа на терапию. Он был простой мужчина, ремесленник, очень милый парень, прочно стоящий на земле. Я поздравил его с таким здоровьем.

И вот он рассказал, что не знал своего отца. Тот погиб за несколько месяцев до егр рождения. Чтобы не повредить ребенку, о смерти отца матери рассказали только после того, как он появился на свет. И он спрашивал себя: «Как же мне может быть хорошо, если у меня нет отца?». Тогда я сказал: «Он у тебя есть. То, как ты здесь сидишь, совершенно ясно говорит о том, что твоя мать любила твоего отца, и благодаря этому он у тебя есть». Затем мы сделали расстановку системы, и это было чудесно. Я вам еще раз вкратце продемонстрирую, как выглядела расстановка. (Б.Х. ставит отца, мать и сына, причем отец стоит чуть позади матери.) Тогда мать сказала, что одна ее половина — это полностью муж. Тогда я поставил мужа чуть больше за нее и она сказала: «Он — часть меня». Это было очень нежно и чудесно, как она сказала, что ее муж живет в ней, а сын совершенно свободен и у него благодаря матери есть оба родителя. Вот так бывает.

Петра: Я понимаю.

Б.Х. (приглашает Петру занять ее место в расстановке, что она и делает): Спокойно смотри туда (на отца)! Подстрахуй ее немного, Рюдигер (исполняющий роль отца; подходит к ней). Точно! (Отец и дочь обнимаются) Держи, Рюдигер, держи как следует. Уж если, то крепко (Петра начинает рыдать). Сопротивляйся слезам и просто интенсивно вдыхай и выдыхай. Так, точно! (Через некоторое время) Здесь можно увидеть, что значит из сферы влияния матери идти в сферу влияния отца. Здесь уместно то, что дочь и другие дети вступают в сферу влияния отца. Это более безопасное для них место. Мать с системной точки зрения не справляется со своей задачей. (Петре) Посмотри-ка на отца и скажи ему: «Дорогой папа, во мне ты еще здесь» (Петра повторяет эту фразу). Хорошо, тогда это всё.

У зулусов, где я проработал долгое время, есть очень странная форма поведения, где совершенно ясна иерархия ценностей, по которой они ориентируются. Когда встречаются два зулуса, один говорит: «Я тебя видел. Ты еще жив?» «Да, — отвечает ему другой, — я еще здесь. А ты?» «Я тоже еще жив».

Исполняющая роль матери: Это показалось мне очень утомительным.

Б.Х.: Да, тут есть еще кое-что. Если существует опасность самоубийства или исчезновения, тогда эта динамика исходит по большей части от матери и спасение для детей у отца. В этом случае дети должны войти в сферу влияния отца, вне зависимости от того, мальчик это или девочка.

В последний день

Петра: У меня есть вопрос по поводу моей расстановки. Что меня совершенно сбило с толку, так это то, что Габриэла, стоя в моей позиции, абсолютно не имела притязания на обладание мной, которое всегда есть у моей матери по отношению ко мне. И мне стало понятно, что я не умею брать, и Рюдигер потом еще раз мне об этом сказал. (Она долго рассуждает о том, как то, что она не может брать, связано с тем, что мать претендует на обладание ею и насколько она сидит между двумя стульями.)

Б.Х.: Был когда-то такой Милтон Эриксон. И вот пришел к нему один флейтист. У него так распухла губа, что он не мог больше играть на флейте. В оркестр, в котором он играл, пришел новый дирижер и потребовал от флейтиста, чтобы тот играл некую пьесу каким-то определенным образом, но флейтист отказывался: «Так я это играть не буду». На что дирижер сказал: «Не надувай мне тут губы». Тогда у него распухда губа, и играть он больше не мог.

Так вот он и пришел к Милтону Эриксону. Тот посмотрел на него и увидел, что он невосприимчив к терапии и что сделать тут ничего нельзя. Но велел ему приходить раз в неделю, и он имел право немного поворчать обо всем, что его не устраивало, например, «картина висит криво». Эриксон был очень терпеливым терапевтом. Через девять месяцев пациент впервые упоминул своего отца, и тогда Эриксон дал ему одно задание. В то время он еще жил у своего отца, а тот был родом с Сицилии, и это был настоящий патриарх. Он хорошо заботился о семье, но дети постоянно должны были отчитываться перед ним обо всем, что делали.

Как-то у этого мужчины появилась подруга, но она не устроила отца, и тогда он отослал ее обратно. Итак, получив задание, он отправился домой и стал ждать, когда вернется отец. И вот он услышал, как отец входит в дом, и у него задрожали колени. Отец спросил: «Ну, сын мой, что же ты сегодня делал?» И тогда сын собрал все свое мужество в кулак и сказал: «Отец, я тебе этого не скажу. Я ведь уже вырос. И если у меня снова когда-нибудь будет подруга, я тебе тоже ничего не скажу, а затем я отсюда перееду». Тогда отец подошел к нему, встал перед ним, протянул ему руку и сказал: «Сын мой, я действительно этого не заметил» (всеобщее веселье).

Петра: Все это мило, но у меня тем не менее есть еще один вопрос.

Б.Х.: Нет, нет, больше никаких вопросов. Сейчас нет!

Позже

Петра: Мне по-настоящему хорошо. Во мне такое теплое и живое чувство, которому я бы хотела дать подействовать. Сегодня ночью я ощутила большую благодарность, что все так вышло.

Меня немного сбивает с толку твой пример о ненависти. Я поняла, что когда мой отец последний раз был в отпуске, мой брат рявкнул: «Можешь отправляться назад в Россию и там оставаться».

Б.Х.: Твой брат выговорил то, что думала мать. Трехлетний ребенок такого не говорит. Это снова послание не по адресу в системе, запрещенная фраза, которая находит выход у самого слабого.

Во-первых, со снами я обычно вообще не работаю. Я против мифологизации снов. Некоторые люди рассматривают их как божественные откровения, относиться к которым нужно серьезно. Я работал как-то с одним человеком, который рассказал мне, что он прошел сеанс гипноза у хорошего гипнотерапевта. Они вышли тогда на определенные вещи, а поскольку вышел он на них в состоянии гипноза, то счел их важными. По мне же, результат был ему не на пользу. Тогда в разговоре мы посмотрели на это с системной точки зрения, и вдруг стало совершенно ясно, что было подлинной динамикой. Достичь этого с помощью гипноза было невозможно, потому что никакая гипнотерапия не поможет, если тут нет осознания (инсайта). А где человек ничего не сделал, ему и никакой сон уже не поможет.

Есть сны, которые помогают двигаться дальше, но только тому, кто уже в пути. Такому человеку приходит еще и некая помощь из глубины. Тому же, кто сидит сиднем, они не приносят вообще ничего. Сны ориентируются по тому, как течет та энергия, которая есть у человека.

Если энергия утекает в бездействие или увиливание от принятия решений, сны ему все это подтвердят. Так же как в повседневной жизни люди используют многочисленные техники, чтобы уйти от адекватных ситуации действий и оправдать свое бездействие, так и большинство снов служит оправданию и подтверждению проблемы. Такой ли это сон, можно определить по тому, что человек начинает рассказывать его сразу, не испытывая при этом особых эмоций и затруднений.

Такие сны я называю вторичными. Они связаны со вторичными чувствами и, как и вторичные чувства, служат отталкиванию того, что на самом деле уже назрело. Люди полагают, что раз есть такой сон, то они могут позволить себе ничего не делать. Если начать в этом копаться, то это будет подтверждением проблемы, и тогда в душе рассказчик смеется, потому что одурачил другого. Аналогичная ситуация возникает, когда кто-то начинает говорить: «Ты снился мне сегодня ночью...» — в большинстве случаев человека хотят оставить в дураках.

Пример вторичного сна:

Одному человеку приснилось, что сокол летит на охоту, видит маленькую певчую птичку, сначала дает ей еще попеть, потом хватает ее, взлетает вверх, кружит с маленькой птичкой над своим гнездом и дает ей в него упасть. Этот человек счел этот сон восхитительным.

Ситуация у него дома была такова: его бросила жена и ушла к другому мужчине. Но на полнедели она возвращается из-за детей, а потом снова уезжает к другому. Так что сон абсолютно точно отобразил его ситуацию. Он отпускает свою жену, отдает ее другому, и она падает в его гнездо. А он обрадовался, как будто ему было божественное откровение И не заметил, что сон всего лишь описывает его ситуацию. Так что это был вторичный сон.

Вторичные сны — это приманка, это как предложение поиграть. («Посмотрим, клюнешь ли ты на это».) Можно совершенно замечательно купаться в образах снов, и все это время ничего не нужно будет делать. Но существуют и другие сны, которые являются зашифрованными воспоминаниями. Их я называю первичными снами. Как и первичные чувства, они не громки и не драматичны, они тихи и легки. Сны о воде, к примеру, — это часто воспоминания о рождении. Тогда человек смотрит, что произошло? Одной женщине снилось, что она со своей дочерью поднималась на гору, и во время спуска дочь с лыжами была у нее между ног, и внизу дочь шлепается в озеро. Я спросил ее: «Что было при твоем рождении?» И она сказала: «Это были «уличные роды», моя мама как раз была в ванне». Это было зашифрованное воспоминание.

Самые значительные сны — это теневые сны, в которых всплывает та подавленная сторона, которую человек не хочет в себе воспринимать. Человек отбивается от таких снов, их он не рассказывает. В теневых снах человек быстрее всего входит в контакт со скрытой стороной в себе. И тогда человеку нужно принять близко к сердцу именно то, чего он боится во сне. Человека, который кажется плохим, принимают к сердцу. Тогда это можно интегрировать.

Очень большое значение имеют системные сны. Это значит, что есть такие сны, которые никак не связаны со сновидцем, они описывают какую-то проблему в его родной системе, нерешенную проблему. И если дать ему тогда личное толкование, то интерпретация будет совершенно ошибочна. Так что в работе со снами важно отличать системные сны от прочих.

Карл: Ты не мог бы привести пример системного сна?

Б.Х.: Когда Мирьям рассказала свой сон (стр. 250), я подумал, что это системный сон. Поэтому я и спросил ее о событиях, произошедших в системе. Сон меня совершенно не тронул, но я не был уверен. То, что она тогда описала, навело меня скорее на мысль, что это первичный сон, который снова выносит на поверхность старые страхи.

В системных снах кому-то беззащитному из рожденных позже снится нечто такое, что имеет значение для системы, что-то нерешенное, и если он берет это на себя, то все смещается, а это очень плохо. И если терапевт интерпретирует такие сны как имеющие отношение к личности пациента, то это принимает совершенно неверное направление. Поэтому так важно их распознавать. В системных снах часто есть что-то резкое, грубое, и в них чаще всего всплывают такие важные темы, как убийство и самоубийство. В таком сне поднимается какая-то системная тень и падает она на сновидца, и сновидец является самым слабым.

Пример системного сна:

Одному человеку приснилось, что в каком-то подвале он нашел расчлененный труп и позвонил затем в полицию. Я сказал: «Этого достаточно». Обычно бывает так: самое важное высказывание почти во всех снах содержится в первой фразе, еще и вторая фраза может быть важной, но редко — третья. То, что идет за третьей, можно так или иначе забыть. Если это важный, знаменательный сон, то кривая энергии часто идет так, что пика она достигает через две-три фразы. Дальше сила и внимание идут на убыль, а рассказ сновидца становится все более подробным. Если остановить его после первых двух предложений, то слушатель оказывается заряжен энергией и чувствует, будто что-то открыл. Тогда перед тобой не сон, а ясный, незашифрованный текст. Там, где даются бесконечные интерпретации, дело не движется вперед. Те же модели можно наблюдать и в сказках.

В большинстве сказок основное высказывание содержится в первом предложении или во втором, а затем начинается процесс, призванный его завуалировать, и подлинный смысл тогда полностью пропадает. Например, в сказке «Волк и семеро козлят» мать-коза зовет своих детей и говорит: «Берегитесь злого волка». В незашифрованном виде это означает отца. Вот и вся сказка, все ее содержание, а тут вокруг этого накручивается целая история со всякого рода отвлекающими маневрами, типа рассказа о маленьком козленке, который спрятался в корпусе часов. Всё внимание приковывается к этому козленку. Так происходили в снах. Суть содержится в первом предложении, а затем она всячески запутывается. Потом происходит нечто очень интересное, что особенно приковывает внимание терапевта, а первая фраза уже давно забыта.

Вернемся к тому сну. Тогда я спросил: «Кто в системе погиб?» Тут ему пришлось сначала позвонить домой. Он позвонил своему отцу, и тот ему сказал: «Я не могу рассказать тебе этого по телефону». А выяснилось следующее: вскоре после его появления на свет мать снова забеременела. Так как беременность наступила очень рано, были всякие осложнения и ребенка пришлось расчленить в чреве матери. Такова была ситуация. И в течение всей своей жизни он всегда имел место для себя и для своего братика или сестренки. У него было два дома, два офиса, два письменных стола, всего по два.

Мета-сны — это понятные, незашифрованные сны. Тут человек сразу понимает, что это такое. Эти сны не требуют никакого дополнительного толкования. С их помощью решение из бессознательного доставляется в сознание. Иногда бывают сны, которые ведут дальше, когда я занят какой-то проблемой. Они указывают следующий шаг, но только в том случае, если я уже действую.

То, что я сказал сейчас по поводу снов, — это дополнительные точки зрения, которые помогают не «клюнуть» на некоторые вещи или избежать движения в ненужном направлении. Но это не заменяет другие теории о снах. Плохо то, что сны часто принимают за откровения свыше. Есть такая китайская поговорка: «Мудрец не видит снов». Ему сны больше не нужны.

Мирьям: Меня занимает один сон, который я видела уже в трех вариациях. Я всегда боюсь за моего младшего сына.

Б.Х.: Расскажи его так, будто видишь его сейчас.

Мирьям: Я с моим младшим сыном нахожусь в какой-то большой фирме, в большом здании, в котором работает моя сестра. Я занята со своей сестрой и вдруг слышу, что меня зовет сын. Он очень далеко, и я не могу его найти. А когда я его нахожу, он задохнулся. Он забрался в какую-то каморку, в которую взрослый вообще не может войти, и я слышу, как его голос становится все тише и тише.

Б.Х. (прерывает): Этот сон не произвел на меня вообще никакого, впечатления. Сколько лет твоему младшему сыну?

Мирьям: Десять лет.

Б.Х: Умер ли в системе какой-нибудь ребенок?

Мирьям: У моих бабушек и дедушек было очень-очень много детей. У моей бабушки с материнской стороны родилось, например, одиннадцать детей, я не знаю, были ли в этом ряду мертворожденные или что-то такое. Но я не думаю (долгая пауза).

Б.Х.: Это очень уж далеко. Когда я слушал, я не видел тебя там, во сне. Никакого движения, как что-то далекое. Меня это не тронуло.

Мирьям: Я сегодня тут же поставила рядом хороший образ.

Б.Х.: Такая интерпретация, когда человек принимает те персонажи, которые являются ему во сне, за тех, кто они на самом деле, примитивна. Это называется толкованием на уровне бульварного романа.

Мирьям: Да, это лишь чуть-чуть соответствует действительности. За моего старшего сына я никогда не боюсь, даже если он иной раз не приходит домой ночевать, я совершенно спокойна.

Б.Х.: Ты сейчас отвлекаешься. Что я сказал?

Мирьям: Что это толкование на уровне бульварного романа.

Б.Х: А за младшего сына ты обычно все же боишься?

Мирьям: Да, очень часто. По этому поводу мне приходит В голову только то, что с ним у меня была тяжелая беременность, и я очень много должна была лежать. Когда он появился на свет, то был болен. У него была сниженная функция кишечника, полтора года кишечник работал не полностью.

Б.Х.: Тогда это сон-воспоминание. Но до полной картины чего-то еще не хватает. И поэтому тебе это не дает покоя. Посмотрим-ка на это в общем: если где-то было что-то скверное, например, травма, тогда самое важное в большинстве случаев совершенно упускается т остается не оцененным по достоинству, а именно то, что закончилось все хорошо. Этому зачастую не отдают должного, и тогда это и есть то, чего не хватает, чтобы это успокоилось.

Томас: Сегодня ночью мне приснился очень плохой сон, и я проснулся мокрый до нитки и возбужденный, и я не знаю точно, с чем это связано.

Б.Х.: Расскажи, если хочешь, но так, будто видишь этот сон сейчас.

Томас: Я в автобусе с кем-то другим, он ведет его. Это мой друг, в автобусе полно народа. Хорошо, дорога идет круто в гору.

Б.Х.: Нет, начни еще раз сначала!

Томас: Я сижу или стою, будто я второй водитель впереди в автобусе, автобус ведет один мой друг.

Б.Х.: Точка! Это весь сон. В чем решение?

Томас: Я мог бы вести автобус сам.

Б.Х.: Точно. Поменяйтесь местами! Еще что-то, Томас?

Томас: Меня мучает еще один вопрос, который касается снов. Мне снится всегда один и тот же конец, а начинается все очень по-разному. Меня это беспокоит.

Б.Х.: Ну и как же это кончается?

Томас: Все кончается пропастями, страхом свалиться, упасть вниз. Это всегда связано с «падать» и пропастями.

Б.Х.: Хорошо, раз ты видишь такой сон, встань тогда спиной к твоему отцу (пауза).

Томас: Я как раз это сделал. Это совершенно другое чувство.

Б.Х.: Это решение. Всегда, когда ребенок чувствует себя во сне в опасности, тот человек, за которого ребенок может держаться, — это отец. Не важно, мальчик это или девочка. Конечно, и здесь есть исключения, но прежде всего, когда кто-то оказывается перед угрозой самоубийства, или несчастного случая, или катастрофы, ему, как правило, безопаснее быть рядом со своим отцом. А при определенных обстоятельствах сюда нужно добавить еще и отца отца. Мужское начало держит.

Йозеф: У меня был один яркий сон. А именно, мой младший сын уходит в воду, то есть он падает спиной в воду, я боюсь, что он утонет, хватаю его, и меня разрывает на части, потому что, с одной стороны, у меня мало времени, чтобы его спасти, а с другой — не могу же я его потерять. Я боюсь, что его одежда разорвется. И я справляюсь с этим и очень этому радуюсь. Он жив и начинает дышать, а я еще не знаю, не получил ли он каких-нибудь повреждений.

Б.Х: Это вторичный сон. Он приносит только проблему без решения. Решение в том, чтобы ты, прежде чем он пойдет в воду, его по-настоящему крепко держал. Согласен?

Ульф: Мне снилось, что я лезу по лестнице на высокое ореховое дерево, лезу еще выше, чем лестница, чтобы потрясти ветви. Б.Х.: Этот сон ничего не дает.

Ульф: И что...

Б.Х.: Этот сон ничего не дает.

Ульф: Ничего не дает? Сегодня утром он дал мне — так я думаю и чувствую, — что теперь я хочу щелкать крепкие орешки.1

Б.Х.: Да, это нехороший образ. В нем есть насилие. Так я здесь не работаю. Я очень редко беру в руки молоток.

Ульф: А я хотел сейчас поработать.

Б.Х.: Тут нет внутри силы. Если я останусь сейчас в этом образе, то это выглядело бы так, что решение должно прийти откуда-то извне. Может быть идея, что это должен сделать я. Это плохая основа для работы.

Ульф: Нет, я уже думал, что щелкаю орехи. У меня было ощущение...

Б.Х.: Уходи от этого образа, он ничего не дает. Большинство снов служит подтверждению проблем, особенно те сны, которые человек сразу рассказывает. А еще они служат оправданию неудачи.

Ульф: Во мне была такая уверенность, что я уже сейчас могу к этому приступить.

Б.Х.: Это оно и есть. Когда кто-то держит путь в свое несчастье, в большинстве случаев он совершенно уверен. Те, кто решился на несчастье, приближаются к пропасти с высоко поднятой головой. Исцеление достигается со страхом и трепетом. Вчера ты был к этому ближе.

Ларе: Несколько дней назад я видел фрагмент сна, и мне кажется, что тут речь идет о системном сне.

Б.Х.: Расскажи его так, будто ты его видишь.

Ларе: Я лежу в своей постели и собираюсь уснуть, как открывается дверь и входит женщина с взволнованным лицом, она быстро подходит ко мне.

Б.Х.: Точка, достаточно. Это первичный сон, то есть в нем содержится воспоминание.

Ларе: У меня такое чувство, что было бы плохо, если бы это было воспоминание. Я чувствую, что в голове у меня становится жарко.

Б.Х.: Когда ты смотришь в глаза этой женщины, ты можешь их видеть? Закрой глаза и смотри туда, в глаза и на рот.

Ларе: Рот я уже узнаю, но глаза — нет.

Б.Х.: Чей это рот? Ты должен очень медленно наблюдать, как движутся рот и глаза, — это те точки зрительной фиксации, узнать которые легче всего.

Ларе: Я думаю, это рот моей мамы. Но я не уверен.

Б.Х.: Хорошо, оставь это пока. Возможно, это все же зашифрованное воспоминание.

На следующий день

Ларе: В течение последних трех-четырех лет я принимал моего отца, и я чувствую, что я еще не принял мою мать, и мне этого не хватает, в тот числе как энергии. Я очень хотел бы взглянуть тут на это.

В.Х.: Подумай еще раз о сне. Когда ты сейчас это говоришь, мне снова приходит образ из твоего сна. Лежал ли ты как-нибудь, когда был совсем маленьким, в больнице?

Ларе: Да, часто, я много болел, и у меня есть такое чувство, что я еще легко от этого отделался. В полгода у меня был фурункулез, и моей маме Приходилось тогда все время ходить со мной к врачу, и та выдавливала фурункулы, должно быть, это было жутко больно.

Б.Х.: Да, она входит, и ты знаешь, в чем дело.

Ларе: И я, наверное, безумно орал, а потом я снова из-за Чего-то другого в больнице...

Б.Х. (перебивая): Нет, нет, нет, больше я ничего знать не хочу, у меня уже все есть. Это твой сон. Ты можешь себе представить, каково было твоей матери, когда врач выдавливала малышу фурункулы? Ребенок ведь этого не понимает.

Однажды у меня была знаменитая женщина-терапевт, и она рассказала, как проводила группы, где участники работают с фигурами родителей. Ее 16-летний сын тоже в этом участвовал. Они делали возрастную регрессию и чувствовали себя как дети, и вдруг ее сын стал очень грустным й сказал: «Мама, ты морила меня голодом». И Терапевт вспомнила эту сцену. У ребенка была холерина, и врач сказал матери, что ребенок не должен ничего есть в течение 24 часов. Так она и сделала, и ребенок выздоровел. Но теперь он вспоминает, что мать морила его голодом. Вот каково приходится родителям.

Другой терапевт рассказывал, что однажды он строго взглянул на свою дочь, а та пошла потом к матери и сказала: «Папа меня поколотил». Вот это тогда и запомнилось.

Если ты сейчас почувствуешь как твоя мать, ты сможешь решить в душе эту сцену. Было бы намного хуже, если бы она оставила тебя в больнице.

Б.Х. — мастер обращаться с такими формами поведения и чувствами, которые мы охотно обозначаем как сопротивления. Наблюдая за его работой, можно увидеть, что для того чтобы воспрепятствовать таким формам поведения, он специально не дает долго говорить во время кругов. В большинстве случаев он невероятно быстро распознает такие модели поведения, останавливает того (ту или тех), говорит группе что-то об этой модели, а затем делает маленькую интервенцию или рассказывает какую-нибудь историю. Он может позволить себе конфронтацию на высоком уровне, так как каждый в груп пе видит, как он снова и снова с любовью и уважением принимает, а в конце есть хорошее решение. Я хочу представить несколько коротких примеров с семинаров.

Возражения как тормоз

Йене (по поводу своей расстановки, в которой он поддерживает прежнего друга матери): Возможно ли, чтобы между 1ужем и любовником дошло до примирения, или это умопостроение?

Б.Х.: Умопостроение.

Йене: Но в жизни это все же не исключено.

Б.Х.: Если они примирятся, значит, они гомосексуальны (все смеются).

Йене: А я все-таки не могу исключить, что примирение возможно.

Б.Х.: Я хотел бы указать на что-то очень важное: на все, что правильно, существует свое законное возражение. А влияние возражения таково, что то, что до этого признавалось как правильное, вдруг не может больше действовать. Таким образом, возражение парализует энергию, оказывает разрушительное воздействие, и оно всегда дешево, так как произвести его можно легко и без усилий. Тому, кто возражает, как правило, нет необходимости отвечать за последствия.

Дело обстоит несколько иначе, когда человек входит в ситуацию и, исходя из процесса, находит какую-то другую вариацию. В этом случае он приобретает некий опыт, и когда он им делится, этот Опыт обладает тем же качеством, что и инсайт, — он либо что-то добавляет, либо корректирует. Это большая разница, так как за этим стоит духовное напряжение, опыт и риск, которому человек себя подвергает. Критиковать и ставить под сомнение — это игра академиков. Я все могу поставить под вопрос, но что это даст? Что дает это тебе, Йене, когда ты возражаешь таким вот образом? Ты можешь здесь наблюдать, что происходит с процессом, когда ты выдвигаешь возражение, которое его прерывает.

Йене: И второе...

Б.Х.: Нет, вы заметили: он был сейчас в стороне от процесса и тут же у него уже новая мысль. Когда речь идет о настоящем процессе, то угроза здесь в том, что он, как правило, не оставляет нам выбора. Разве что в мелочах, Но по большому счету — нет. Высказывая возражения, мы с удовольствием уклоняемся от необходимости того, что «мы-должны-покоряться». Тогда у нас есть свобода, но чему она тогда служит? Тогда она — сплошная иллюзия.

Эрнст (после того как Б.Х. предложил ему решение): Что мне сразу пришло в голову, так это...

Б.Х: Нет, нет, никаких возражений. Я хочу кое-что сказать по поводу возражений: они действуют, как коса на траву, прежде чем та даст семена.

Поиск причин и объяснений

Людвиг: Я довольно долго ничего не мог добиться, не закончил учебу и много занимался то тем, то этим. А теперь у меня вот какая идея: а что если тут идентификация, что мой отец не мог завести себе подругу, потому что был еще никем?

Б.Х. (после некоторого раздумья): Даже если бы это было так, такого рода подход обречен на неудачу. Ты все еще ищешь причины, а у тебя уже есть решение.

Людвиг: Это все, что я должен сделать, а все остальное ерунда?

Б.Х.: Что является сейчас решением?

Людвиг: Решение в том, чтобы я склонился перед моим отцом.

Б.Х.: И чтобы ты сказал матери: «Я принадлежу моему отцу, он тот, кто мне нужен». Тогда все остальное ты можешь забыть.

Людвиг (немного упрямо): Тогда все остальное неважно — сестра и так далее...

Б.Х.: Теперь это согласие в качестве обороны.

Корова и забор из колючей проволоки

Лидия: В данный момент я чувствую себя спокойной и сильной. Сегодня ночью я видела сон. Когда я проснулась, то сильно расплакалась. Тогда мне пришли в голову определенные образы. Один из них был такой: я видела маленького человека, который упал в бочку с дождевой водой, а потом я увидела мою сестру, но без какой-либо взаимосвязи...

Б.Х.: Это образы сна или что?

Лидия: Это было после сна, и при этом были слезы.

Б.Х.: В этом ничего нет.

Лидия: Хорошо, но это как-то связано с одним разговором...

Б.Х. (перебивая): Я не хочу этого знать.

Лидия (продолжая говорить): Хорошо, но несмотря на это, еще кое-что расскажу, хочешь ты это знать или нет.

Б.Х. (перебивая): Нет, это пример, который я хотел бы проанализировать. Тут есть некое переживание, и тогда начинается поиск его объяснения. Каким бы ни было объяснение, оно приносит облегчение. Но оно никак не связано с понятиями «правильно» или «неправильно». В большинстве случаев человек ищет причины для собственного бездействия или несчастья. Как только объяснение найдено, процесс, который был вызван переживанием, прекращается.

Это можно увидеть на примере истории мистики. Некоторые события у христиан, мусульман и буддистов очень похожи, а интерпретируют они их все по-разному. Они пытаются осмыслить его с помощью тех возможностей, которыми располагают. Но переживание нельзя обосновать, и нужна большая дисциплина, чтобы оставить все как есть и отказаться от объяснений. Нужно плыть в потоке и смотреть, куда он несет. Так понятно, Лидия? Ты можешь это принять?

Лидия (немного надменно): Большое спасибо, но...

Б.Х.: Снова ничего. (Дальше группе) Если терапевт сейчас детально остановится на том, что он или она приводит в качестве объяснения, то он помешает течению опыта. (Лидия начинает плакать. ОЪ-ращаясь к ней) Теперь ты возвращаешься к чувству. Это хорошо.

Я размышлял как-то о чистой правде и как с этим обходиться. Мудрец ведет себя с чистой правдой как корова с забором из колючей проволоки. Покуда есть что поесть, она держится подальше. А потом она ищет отверстие. (Смех в группе.) Теперь я дал тебе руководство к действию, как обходиться с некоторыми авторитетами.

Хильдегард: Вчера я поняла, что я всегда сначала защищаюсь. Мне трудно на что-то согласиться. Я быстро реагирую упрямством.

Б.Х.: Это те люди, которыми лучше всего манипулировать. На упрямство всегда можно положиться. Здесь есть три сорта людей: первые сначала говорят «да», а потом думают; вторые сначала говорят «нет», а потом думают; а третьи сначала думают. (Пауза) Хильдегард это слышала? Она не могла это услышать, потому что тут же сказала «нет».
Пока варится яйцо

Эдда: У меня слегка учащено сердцебиение. Я все еще не отошла от отказа сегодня утром.

Б.Х.: Да, ты можешь спокойно пестовать это, если тебе угодно. Но пестовать это ты можешь, только если закроешь глаза.

Эдда: Я не хочу это пестовать, но я очень быстро понимаю, что упрямые...

Б.Х.: Ну-ну-ну. Это было приятно. Ты им показала.

Эдда: Чего, чего?

Б.Х.: Ты им показала. Но при этом ты, конечно, и проигрываешь тоже.

Упрямство — это неспособность брать, и дилемма тут в том, что человек ждет, когда ему кто-то поможет. Однако если ему кто-то помогает, то нужно его оттолкнуть, чтобы упрямство сохранилось. Но путем многолетних исследований я установил, что в случае упрямства есть решение: его на пять минут задвигают.

Гудрун: Сегодня я проснулась в шесть утра, и у меня было такое чувство, что вокруг меня сидит много народу и все говорят: «Ты должна, ты обязана... ты должна проводить твоего друга. Ты должна сначала отдать ему должное, ты не можешь больше быть недовольной...»

Б.Х.: Ты должна каждому сказать, что ты это сделаешь... сделаю, сделаю, сделаю. Только в этом случае ты когда-нибудь от них избавишься (веселье).

Гудрун: Но это так много. Тут приходит один, который говорит...

Б.Х. (перебивая): Хорошо, хорошо, если тебе это доставляет уд-вольствие, то пожалуйста. Вот внутренняя стратегия, которую я тебе показал. Но она требует дисциплины, а самая высокая дисциплина, которая нужна человеку для выполнения стратегии, — это отказ от триумфа. Это две взаимоисключающие вещи: триумф и успех. Или у меня есть триумф, и я жертвую успехом, или у меня есть успех, и я жертвую триумфом. Такова дисциплина для достижения успеха, и поэтому в нем всегда есть некий элемент смирения. Я говорю о том успехе, который остается.

Гудрун: Я еще не решилась отказаться от триумфа.

Б.Х.: Точно, он у тебя будет, Когда распирает грудь — это имеет свою цену: там внутри преимущественно воздух. Ты слышала только слова.

Хильдегард: Моя сестра овдовела. У нее не было детей, и тогда она вышла замуж за вдовца, у которого есть взрослый сын. Этот сын очень трудный, и даже отец страдает от своего сына, который живет в той же местности. И хотя моя сестра знает, что это его сын, но она также видит, как он страдает из-за отношений с сыном, а еще как человек посторонний она видит, какие ошибки допускает отец, и даже говорит ему об этом. Но это не помогает.

Б.Х.: Ну да, конечно, нет! Она должна ему сказать: «Ты лучший отец для своего сына».

Хильдеград: И я думаю сейчас, после того, как ты...

Б.Х. (перебивая): Ах, ну разве не изощренно она это вытеснила? (Обращаясь к Хильдегард) Что я сказал?

Хильдегард: Что она должна ему сказать: «Ты лучший отец для твоего сына». И я хотела...

Б.Х.: Нет, нет, ты еще не совсем поняла. Ты услышала только слова.

Хильдегард: Я думаю, что к этому относится еще...

Б.Х.: Нет, нет, это еще не внутри у тебя. Я прерываю это сейчас.
Хотеть — знать

Хилъдегард: Я не знаю, как я себя чувствую.

Б.Х.: Когда человек этого не знает, ему всегда хорошо. Когда человеку плохо, он это знает.

Хильдегард: Но мне и не так уж хорошо. Я чувствую, что в определенные моменты у меня появляется большое волнение и многое оказывается затронуто, но потом это раз за разом очень быстро шмыгает в угол, чтобы я не могла туда попасть. И тогда остается один рассеянный туман, который тоже частично отделяет меня от реальности.

Б.Х.: Для волнения есть хороший угол, куда можно ускользнуть, чтобы избежать, изменения. Это хотеть — знать больше, чем это необходимо, для того чтобы действовать. Это когда я хочу понять, вместо того чтобы продолжить движение и соответственно действовать. Знание — это тот уголок, где на энергию налагается запрет. Еще что-то, Хильдегард?

Хильдегард: Для начала хватит.

Б.Х.: Ты это поняла?

Хильдегард: Боюсь, да (смех).

Б.Х.: Сейчас это исключение из правила, сейчас можно понимать.

Ирэне: Я слишком много думаю и чувствую себя тогда перенапряженной. Сейчас время что-то делать, а не говорить, а потом я позвоню маме.

Б.Х.: Есть же люди, которые встают под душ и считают капли. (Пауза) У нее это отклика не нашло, а у вас? *
Я приведу другой пример, чтобы пояснить этот процесс:

В Америке есть новый метод изучения языков. Там используют его в основном для обучения шпионов. Так они в кратчайшие сроки великолепно осваивают чужой язык. Метод этот очень прост: ученик получает шесть учителей, которые непрерывно обращаются к нему на иностранном языке, пока он не перестает вообще что-либо понимать, и тогда он учится на другом уровне. И дети тоже так учатся. Шесть человек или больше непрерывно говорят что-то ребенку на иностранном языке.

Эдда: Я вспоминаю два сна из моего детства, и я хотела бы разобраться, что это за сны.

Б.Х.: Нет!

Эдда: Почему?

Б.Х.: У тебя сейчас больше шансов, когда ты спрашиваешь меня почему, или меньше?

Эдда: Меньше.

Б.Х.: Точно. Этот вопрос «почему?» — попытка оттеснить другого в подчиненную позицию. Тогда я, так или иначе, перестаю быть терапевтом. Я хочу быть как минимум равным. То, что сейчас сделала Эдда, называется «бросить приманку». Молодые рыбки на это клюют. (Веселье.) Еще что-то, Эдда?

Эрих: Десять минут назад я проснулся с одним сном, который закончился...

Б.Х. (перебивая его): Нет, нет, я хочу иметь начало. (Все смеются.) Как он начался? Только если ты хочешь это сказать.

Эрих: Я не знаю, последняя сцена показалась мне совершенно замечательной.

Б.Х. (ухмыляясь): Каким бы оно могло быть?

Эрих: Вдруг мне пришло на ум отправиться в паломничество.

Б.Х.: Это что-то о сне. То, что о сне говорится, не в счет. В счет идет только сам сон. Итак, я...

Эрих: Итак, я отправляюсь в чужой город.

Б.Х.: Вот эта фраза. Теперь ты должен проверить, то ли это, что нужно, ведет ли тебя туда хорошая сила или тебя гонит туда демон.

Эрих (немного тихо): Я думаю, это хорошая сила.

Б.Х.: Я думаю, это демон. Демон хитер.
В этом что-то есть

Катарина: У меня все еще вертится в голове, про чувства. В отношениях с людьми часто бывает так, что я автоматически занимаю противоположную позицию. Мне никак не удается за этим проследить, так быстро это происходит. Раз — и я уже там. Когда речь идет, например, о справедливости, я завожусь наверняка.

Б.Х.: Как-то одна женщина рассказала мне, что ее мать назвала ее шлюхой. Она спросила меня, что ей теперь делать. Она всегда уходила в противоположную позицию. Я сказал ей, что ей следует согласиться: «Да, есть немного». Так что, когда ты в следующий раз захочешь снова занять контрпозицию, ты можешь сказать: «Что-то в этом есть».

Катарина: Это совсем просто.

Б.Х.: Прежде всего, тогда у другого с его позицией не будет над тобой власти. Когда человек знает, как с этим обходиться, этим можно почти что наслаждаться.
Принесенное из «домашнего кино»

Мануэля: У меня сильно бьется сердце, я боюсь, что у меня то же самое, что и у Эдды. Но я сейчас снова зареву, может быть, мне следует передать слово дальше?

Б.Х.: Ох как страшно! Если ты оставишь глаза открытыми, сказала Нора, то так реветь лучше. (Оба улыбаются.) И громко дышать. И смотреть. Так, да. И продолжать дышать. Но ты меня все еще не видишь.

Мануэла (быстро): Да нет, я вижу, что у тебя голубые глаза (все смеются).

Б.Х.: Ты первая, кто мне это говорит. У меня вовсе не голубые глаза. Ты уж посмотри повнимательней.

Мануэла: Теперь я действительно этого не вижу.

Б.Х.: Вот именно это я и хотел тебе сказать. Ты даже не видишь моего лица. Какие у меня волосы?

Мануэла: Уж их-то я пока еще вижу.

Б.Х.: Ах, боже мой, у меня снова какие-то появились! (Громкий смех.) Еще что-то, Мануэла?

Мануэла: Нет.

Мирьям: В начале круга я была еще полностью в моей нынешней системе, но сейчас я снова думаю о том, что мои родители переезжают из дома, в котором прожили сорок лет, а мы в этот дом въезжаем. Это очень-очень долгий процесс, когда моя мама, например, наводит порядок в чулане и когда еще раз всплывает все прошлое.

Б.Х.: Я бы не стал туда переезжать.

(Длительная пауза.)

Мирьям: Ты можешь объяснить почему?

Б.Х.: То, что очевидно, объяснений не требует.

Мирьям: Тогда оставлю-ка я все как есть.

Б.Х.: Ты как раз-таки и не оставляешь.

Мирьям: Да, я просто не могу сейчас ничего сказать по этому поводу. Я же должна это сначала как-то проработать.

Б.Х.: Проработать — значит: я нахожу выход, что все может остаться так, как я это запланировала. У тебя нет выбора, потому что ты не готова принять оба варианта. У тебя был бы выбор, если бы ты приняла один вариант и проверила, как он на тебя подействует, приняла бы другой и проверила его влияние на тебя. И в то же время позволила бы себе почувствовать, какое воздействие это оказывает на твою семью. В таком решении есть отрицание конца и непостоянства. Здесь есть уклонение от прощания и уклонение от назревшего конца.

Марта: Я замечаю такую амбивалентность: я очень хотела бы сделать расстановку моей семьи и в то же время думаю, а не стоит ли мне записаться на следующий год, если я теперь не успею.

Б.Х.: Записаться-то ты можешь, только я тебя не возьму (улыбается, все смеются).

Марта: Я очень этого хочу, но я не знаю, достаточно ли я сообразительна.

Б.Х.: Нет, ты слишком медлительная. Но это ведь тоже замечательно, наблюдать замыкающего процессию.

Марта: Тут есть и жадность тоже. Я хотела бы расставить мою семью, отношения с моим другом и, может быть, еще кое-что в связи с моей профессией.

Б.Х.: Да, уж если не всё, тогда совсем ничего.
Тайна пути

Мануэла: Я надеюсь, что во время курса я когда-нибудь приду к тому, чтобы сделать расстановку моей семьи. Я надеюсь, но я не знаю, удастся ли это.

Б.Х.: Скорее нет!

Мануэла: Хорошо, если ты так говоришь. Жаль, но, может быть, это и неплохо. (Начинает плакать и смотрит себе под ноги.)

Б.Х.: Я хочу сказать кое-что о тайне пути. Человек идет по пути вперед, оставляя все, что было до сих пор, позади, в том числе и прежнее понимание. И я скажу тебе еще кое-что по поводу пути: цели человек достигает последним шагом. Все остальное — подготовка.
Я расскажу еще одну историю.

Осел

Другим, кто это видел, было его жаль. Они говорили: «Какой бедный осел!» — и старались сделать ему что-нибудь хорошее. Один хотел дать ему кусок сахара, другой — кусок хлеба, а третий даже хотел заманить его на свое зеленое пастбище. Но он показал им, что он был за осел. Одного он укусил за руку, другого лягнул в бедро, а с третьим был упрям как осел. Тогда они сказали: «Ну и осел!» — и впредь оставляли его в покое.

Но у своего хозяина он ел с руки, даже если это была пустая солома. А тот везде его расхваливал и говорил: «Это самый большой осел, которого я когда-либо видел!» — и дал ему имя Ия. Позже люди не могли прийти к единому мнению о том, как произносится это имя, пока один диалектик из Баварии не решил, что оно должно звучать так: Щи я(я).***