Henry rollins “Smile, You’re Traveling” 1998 part II 20. 10. 1998, Колумбус, Огайо

Огайо – это плоскость, и люди пойманы этими плоскими равнинами. Бесконечные маленькие города, полные американских флагов и плохой еды. Ползущее время и телевидение. Вы хотите настоящей Америки? Вы найдёте её здесь. Огайо, Мичиган – это места, где медленная американская смерть доводит всё до конца в течение всех времён года. Футбол и уборка листвы. Наследие. Депрессивные города, превратившиеся в остовы быстрорастущих городов, которыми они однажды попытались стать. Никто не сказал им, что это была шутка – шутка над ними; что Американская Мечта – только для немногих, что остальные просто проживают своё время в этой измученной земле прекрасных беглецов. Маленькие города – это поставщики для Американской Машины. Солдаты, жратва, патриотическая атмосфера, бодрый несгибаемый расизм и дух сепаратизма.

Американец – это кочевник. Сын-ублюдок. Преступник, куда бы он ни пошёл. Оторванный ломоть в своей стране, рождённый странствовать и биться за доходы. Родители – только лишь участники, те, кто растит дитя для жестокой жизни среди улиц и шоссе города, где оно будет одиноко скрестись в поисках дома. Американец, всегда потерянный, всегда бездомный. Моментально чувствует облегчение, когда попадает за границу. Вдали от холодной матери Америки, которая никогда не обнимает и не приветствует своих, когда они возвращаются, и не машет им вслед, когда они уезжают. Приезжай, уезжай – Америка никогда не заметит. Бизнес-класс, мешок для трупа – неважно. Американец путешествует по миру в поисках дома в других странах. Всегда один, всегда американец – он не отбросит это всё от себя, и неважно, каким он делает расстояние от себя до своего преступного рождения. Пятно не смыть. Кровь не очистить.

Америка всегда будет убивать своих детей ради лучших рейтингов.

22:01, Чикаго, Иллинойс: я провел сегодня встречу в магазине. Встречался с длинной очередью людей. Где-то в конце испытания вошла женщина с группой взрослых с задержкой развития. Она спросила, могут ли они пообщаться со мной. Я сказал, чтобы они отошли в сторону, пока я разберусь с очередью, а затем я смогу пообщаться с ними, чтобы никто не мешал. Итак, когда очередь рассосалась, я побыл с этими людьми. Они были очень славными. Сфотографировался с одним парнем – вроде бы его звали Игорь, он был очень ярким. С одной женщиной мы прошлись по магазину и посмотрели всё, что там есть – она рассказала мне, что думает обо всех этих вещах, это было здорово.

Женщина, присматривавшая за ними, сказала, что берёт их на встречи с людьми из музыкальных групп и другими знаменитостями, и они обычно недоброжелательны к больным и не хотят с ними общаться. Это странно. Не похоже на тех людей из групп, которых я знаю.

Октябрь утекает прочь быстрее, чем я думал. В этот месяц я всегда в дороге. Стараюсь пережить её как можно лучше. Глупо, но я всегда думаю, что что-то должно случиться, и я постигну нечто такое, какую-то великую тайну, которая мне откроется. Не знаю, чего такого я ищу, как я должен был бы это прочувствовать, и т.д. Для меня этот месяц всегда был таким. Магический месяц года. Одинокий месяц. Это не летние месяцы, где жара заставляет людей казаться ближе, улицы – более наполненными людьми, голоса – громче. Октябрь – месяц, когда хочется непонятного. Вечерняя прогулка, заставляющая радоваться одиночеству, радоваться движению. Это ещё не время зимней смерти и тишины.

Сегодня я проходил мимо клуба, где Black Flag играли с Husker Du в декабре 1981 года. Вроде бы это был клуб 730. Никаких ностальгических чувств. У меня немного таких чувств, связанных с Black Flag. Это было клёво, но было много напряжения, в котором мы должно были жить и терпеть его, и это было нормально, но ничего из того, что я помню, особо не связано со счастьем. И всё равно это была охренительно классная группа. Смешно читать то, что эти ущербные музыкальные критики пишут про Black Flag. Смешно, потому что можно определённо сказать, что они не были там. Когда я читаю отзыв музыкального писателя о Black Flag, очень легко сказать многое об этом писателе. Я обнаружил, что большинство из них исполнены дерьма. Настоящая история известна лишь нескольким. Я не парюсь из-за того, что большинство понимают её неправильно. Слава Богу, что есть великие авторы вроде Питера Геральника, пишущие книги вроде “Feel Like Going Home”.
29.10.1998, Портленд, Орегон: в Америке, лечу как беглец. Никакого чувства единения. Свобода вымораживает меня и делает меня жёстким. Я вижу фабрику. Я вижу мужчин и разрушенные пристанища. Я вижу мужчин в стальных пещерах, вокруг их голов летают искры, будто бешеный метеоритный дождь. Я вижу открытую дорогу и все возможности потерять всё в этой земле. Иди и убей своё прошлое за несколько сотен миль. Я останавливаюсь здесь поговорить с комнатой, полной людей, бродяг вроде меня, а потом вновь выехать на тёмную трассу. Везде, всюду, дальше. Моя американская песня. Луна над лобовым стеклом, молчание позади колёс. Остановка среди скопища кроватей с целью занять место и прилечь среди других незнакомых каторжников. Земля нарисована и проклята за пределами понимания. Она рычит в песне и традиции. История кулаков. Тюрьма, армия, женитьба, развод, смерть.

Я встречаю их каждый день. На улицах, в магазинах, в ресторанах, в отелях, в аэропортах, на концерте – везде. Не могу помочь, но люблю их. Люблю их энергию и то возбуждение, которое они мне прививают. Их глаза заставляют меня ненавидеть дешевую, уничтожающую землю, которую они скребут ради того, чтобы положить еду в свои рты. Я проклинаю землю, которая может убить их и превратить их мечты в горькие воспоминания запрещённой жизни; место, что отберёт у них их лучшие устремления и сделает их ничтожными и исковерканными. В их глазах я вижу безграничный потенциал отдельно взятой жизни, и в ней – всей жизни вообще. Блистательные, наполненные кровью мечты и ужас реальной жизни. Беспокойство и ожидание того, обладателем чего они однажды станут.

Я хочу ехать. Другой город. Сейчас. Портленд похож на многие места Тихоокеанского северо-запада. Общество, брошенное в чаще леса. Это не то, что я вижу на юге. Аллигаторы и разбитые машины на передней лужайке. Лица Тихоокеанского северо-запада несут тяжесть первопроходцев. Жёсткие, зловещие, осторожно-оптимистичные. Иногда я задаюсь вопросом о том, состарятся ли мои глаза из-за всего того, что я видел.

Я приму эту комнату за сценой, это предконцертное столпотворение. Этажом ниже они сидят и разговаривают. Они пришли увидеть меня. Чего они, должно быть, не знают, так это того, что я тоже пришёл увидеть их. Без них ничто не будет связывать меня с Землёй. Я, наверное, просто исчезну в ночи, как очень многие делают в Америке, в больших и маленьких городах, в комнатах с закрытыми шторами, шепчущими стенами и скрипящими полами. Я приму эту комнату и ожидающую меня сцену. Через несколько минут я буду с ними в этой американской ночи.

«Трудно быть рядом с тобой».

«Это плохо?»

«Это хорошо. Я полюбил тебя, когда впервые тебя увидел».

Несколько секунд она смотрит вниз. Затем слегка приподнимает голову и смотрит куда-то вправо от себя.

«Хорошо».

«Прости. Мне никогда не следовало бы ничего говорить».

«Не, всё в порядке. Я не знаю, что сказать».

«Все хорошо, тебе не нужно ничего говорить. Мне жаль, если я расстроил тебя».

«Все в порядке, просто…»

«Конечно. Ты опоздаешь на поезд».

«Да. Верно. Что ж, было здорово снова увидеть тебя».

«Да. Что ж, счастливо».

«До свидания».

А затем мир уносится в водоворот ночи, и дорога раскрывается во всю ширь. Зима укроет это мгновение от глупых серых окрестностей города. Место, вызывающее у человека желание убежать отсюда и однажды вернуться, чтобы править им; заставить поклониться ему в механическом скрежете автоматических зубов и исчезающих миль электрических проводов.
05.11.1998, Лос-Анджелес, Калифорния: 14:41. Ожидаю отъезда в Феникс, Аризону на последний американский концерт в этом году. Участвовал сегодня в телешоу под названием “Loveline”. Это телевизионная версия радиошоу, в котором я участвовал много раз. Полагаю, вышло клёво. Думаю, аудитория отбиралась специально. Все выглядели как модели, причёски и лица были превосходны. Ещё один обман, но это здорово; по крайней мере, молодые люди могут получить ответы на свои вопросы о сексе, и, возможно, несколько жизней будет спасено. Рад был это завершить и отправиться в путь к следующему концерту. Неважно, насколько хорошо место – я всегда жду не дождусь, чтобы его покинуть.
07.11.1998, на пути в Лондон. Сейчас около часа ночи. Самолёт нефигово кидает – трудно писать. Нужно продолжать писать. Нужно продолжать ломиться сквозь дни, стоящие передо мной.

Последние несколько дней были неким пятном. Завершил выступления в Штатах 05.11.1998 в Фениксе (Аризона), затем на несколько часов летал в Лос-Анджелес, а теперь направляюсь в Лондон. Здорово оттуда выбраться. Телефон звенел чаще, чем обычно. В основном я попадаю на звонки, когда кому-нибудь что-нибудь нужно. Звонки очень кстати, потому что раньше люди ходили путём типа «Привет, как дела?», а теперь они знают, что это только лишь вызывает у меня желание положить трубку. Как я? Я делаю дело. Я не хочу слышать о том, кто там кого долбит. Однажды я с кем-то говорил – я меньше часа находился в уединении у себя дома прежде, чем взял трубку, и этого хватило, чтобы убить добрую часть того часа, что я был без телефона. Я вышел из себя и долбанул телефон кулаком. Мы оба выжили. Каким же идиотом я могу быть! Почему люди говорят столько дерьма? Почему столь много людей живёт такие заурядные жизни и чувствует потребность в том, чтобы затащить в них и других? Очень многое из того, что подходит для нормального общения, мучительно для меня. Это всё равно, что говорить о картоне. Бля, просто хватай и иди, хер бы его побрал! Жизнь слишком коротка для всего остального. Я имею дело с недостатком сна. Спал всего несколько часов за последние несколько дней. Я выгляжу как дерьмо, но чувствую себя нормально. Когда попаду в Лондон, хочу позаниматься в спортзале, и на этом всё. Мне будет непросто перепрыгнуть в британское местное время. Путешествия на восток мне всегда сложно даются.

Чувствую, как приходит депрессия. Сочетание опустошения, одиночества и других факторов. Это будет тяжёлый тур. Множество депрессивных залов, через которые надо пройти. Концерты в Англии вас свалят. Спасает лишь то, что аудитория очень классная. Холодные, сырые, плохо освещённые помещения за сценами в этих залах воспринимать очень непросто. Кажется, что они построены для того, чтобы забить вас как гвоздь. Вам остаётся просто пройти через них. Одиночество – дрянь, но оно неизбежно, если вы много путешествуете. Как бы то ни было, делайте свою работу или не делайте. Никто, кроме вас, этого не заметит. Вы сталкиваетесь с этим и выполняете вашу чёртову работу. Одна из лучших черт этих шоу – то, что я делаю их один. Некому помочь мне. Я делаю своё дело и не надеюсь, что кто-то мне поможет. Иногда люди меня обламывают, но это не имеет значения, потому что я знаю, что они никогда бы не вынесли того, что я выношу каждый вечер год за годом. Опять же – вы справляетесь или не справляетесь. Всё просто.

Последние несколько дней были загруженными. Прибыл в Лос-Анджелес из Сан-Франциско на концерты и для общения с прессой. Не особо помню всё, что было до выступления в Доме Блюза. Вроде как не разбирал вещи и избежал телефонных звонков. Весело. Мой список приглашённых на концерт состоял из пяти человек. Двоим я сделал одолжение. Это говорит о том, сколько людей в этом городе я знаю. Мне позвонила не кто-нибудь, а жена Чака Дуковски из Black Flag – спросила, могу ли я включить Чака в список приглашённых. Дуковски женился? Ему пришлось попросить жену позвонить мне? Не укладывается в голове. Имеет ли это значение? Я отыграл с этим парнем несколько безумных концертов много лет назад. Была какая-то хрень.

Я сделал концерт в Лос-Анджелесе и подумал. Что он вышел довольно неплохим для лос-анджелесской публики – она казалась более оживлённой, чем обычно. Неизвестно почему подписался «на встречу в магазине» в магазине подарков Дома Блюза. Я был на сцене около трёх часов, и – теперь я должен стоять перед очередью людей и подписывать их вещи, в то время как я мог бы уже быть у себя в комнате? Люди в очереди были замечательные, поэтому я не возражал против того, чтобы пообщаться с ними со всеми – просто хотелось иметь возможность вернуться к себе и вместо этого послушать музыки.

Общался с Оливером Стоуном по поводу его следующего фильма под названием “On Any Sunday”. Он хотел, чтобы я сыграл участника футбольной команды. Я хотел бы попасть в фильм Оливера Стоуна, пока жив. Некоторые его не любят – я думаю, он отличный. Мне нравится, как он держится. Он просто выдаёт на гора продукт и не волнуется о том, что о нём думают люди. Так и надо жить. Он вошёл в комнату, где мы встречались – на голове бардак, выглядит дико. «Работал допоздна последние пять ночей». Да, он работал. Кое-что, сказанное им в интервью несколько лет назад, до сих пор меня вдохновляет. «Я обессилел, поэтому не собираюсь делать никаких ошибок». Он сделал несколько офигительно классных фильмов. Думаю, “Nixon” вышел прекрасным.

У меня нет нужных габаритов, чтобы играть футболиста, но здорово, что он заинтересован во мне как в исполнителе роли. Нахождение рядом с ним очень заряжает. Он сказал: «Ты и я слишком неистовы, чтобы не сделать в этой жизни совместный фильм».

После этого я должен был отправиться и участвовать в шоу “Politically Incorrect”. Это было довольно здорово. Потусовался с Линн Редгрейв, которая также была на шоу. Она ничего. Встретился с Дэвидом Бреннером. Он мне всегда нравился. Смешной до ужаса. Билл Мэгр оторвался на той бабе из республиканцев, над которыми он любит поиздеваться. У него всегда есть один из них на шоу, чтобы он мог на него наехать. Женщина, Шармани Йоуст, была неплохим игроком, но была открыта для нападения. Он по ней проехался. Хорошо, что это был не я.

«Какого цвета эта кофейная кружка?»

«Голубого».

«Верно. Какого цвета небо над миром, в котором вы живете?!!»

Жёстко. Толпа обезумела. Она улыбается, но вы видите, что он её достал. Республиканцы на телешоу всегда мне смешны. Вы можете говорить о чём угодно, но они превратят любую тему в повод поговорить о хороших делах, которые республиканцы делают для всех американцев, даже для этих тупых-не-нюхающих-кофе демократов. Похоже, они всегда способны разбить демократов, когда обсуждают политику. Прекрасная возможность была.

Я завершил там всё и потом должен был выдвигаться на шоу в Западном колледже. Шоу вышло вообще никаким. Никуда не годный персонал, угрюмо стоящий рядом. Унылые студенты, пришедшие на выступление. Люди, решившие затащить меня туда, вряд ли понимали, о чём идёт речь. Пришло около ста человек. Всё выступление люди ходили туда-сюда. Чувствовал себя, будто меня показывают на экране. Я сделал свою работу, и почувствовал её рутинной. Лучше бы я посвятил вечер себе в своей комнате. Не хочу вновь видеть это место. Очень рад выбраться из Лос-Анджелеса и стремиться к следующему событию.
08.11.1998, Лондон, Объединённое Королевство: в гостинице, комната для завтраков. Музыка зажигает у меня в наушниках, поэтому я могу расслышать свои мысли за кошачьими воплями сидящих рядом соседей.

Прибыл в отель вчера. «Приезжай и оставайся в великолепном Отеле Вчера. Среди удобств номера: незастеленные кровати; мокрые полотенца, сброшенные в кучу на полу; старые газеты и недопитые чашки холодного кофе. Ощущение, сходное с дежавю, заполнило эти помещения. Ты чувствуешь, что кто-то ещё был здесь до. Виза, Америкэн Экспресс и Мастеркард принимаются».

Так или иначе, я приехал сюда вчера. В субботу гулял по округе. Это было невероятно. Я не видел такого количества людей, ждущих перехода улицы, с тех пор, как был на станции Шибайя в Токио. Я стоял, окружённый хрен знает сколькими людьми, ожидающими перехода. Две стороны вступают в улицу и сталкиваются в середине. Рождественские подарки врезаются друг в друга, когда покупатели толкаются и бросают себя на человеческую стену напротив. Бесконечная масса измученных лиц, плохой кожи и низкого роста. Лондон – тяжелый город. Англия – тяжёлое место. И всё равно оно мне нравится. Мне уже случалось его ненавидеть.

Сегодня мне нужно пообщаться с прессой. Английские журналисты немощны и слишком смешны, чтобы воспринимать их всерьёз. Я не могу разозлиться, когда они накидываются на меня с их многословными обличительными речами, выплескивая свои гнилокожие, недорослые, гнилозубые фрустрации на мой новый релиз или выступление. Я предвкушаю их дрожащие голоса и вялые, безвольные рукопожатия. Голова кружится от удовольствия, когда я ожидаю их вопросы, состряпанные на их тесных, загазованных, провонявших табаком и чесноком квартирах. Что за чудный способ провести холодное воскресенье перед большим концертом, предстоящим следующим вечером? Может ли быть что-то лучше этого? Вопрос, не требующий ответа. С другой стороны, одни из самых чётко работающих дорожных команд, которые я когда-либо встречал на гастролях – отсюда. Сообразительные и твёрдые. Они справляются.

Они живут на жёсткой, дождливой скале. Завтрак законсервирован и привезён извне. Воздух в комнатах спёртый. Сон смешан с испариной и серыми снами. До сих пор в ночных улицах Лондона есть нечто вечное; нечто, вызывающее боль. Уставшие люди в подземке и суровая решимость на лицах людей постарше, когда они хватают свои пожитки и упираются взглядом в какую-то непонятную точку на полу перед их раздувшимися ступнями.

Я был здесь столько раз, что даже не могу сосчитать. Как минимум тридцать пять отдельных поездок. Место всё то же. Возвращает мысли в октябрь 1986 года, когда я приехал сюда записывать песни для того, что стало альбомом “Hot Animal Machine”. Мы жили в Лидсе где-то две недели. Захватывающее было время. Мне было двадцать пять, и я только что покинул Black Flag. Крис Хаскетт и я очень много работали над теми песнями.

Это было двенадцать лет назад. С тех пор я не снимал рук с руля. Это обламывает многих людей. Они снимают руки с руля и оставляют дорогу ради небольшой наркотической зависимости, небольшого брака-развода или какой-то другой дозы забвения. Думаю, чтобы делать дело, вам следует пожертвовать множеством обычных домашних дел. Я включаю в них плохие браки, различные зависимости вроде всяких общих домашних привязанностей, которые отвлекают от работы. Ах, но это же такая крайность. А ничего не поделаешь. Я знаю лишь то, что очень многие люди из групп и люди, с которыми я работал в группах, задолбались и износились. Общее у них то, что они съехали в зависимости и разрушение и попытались вытащить свой человеческий крах в мир, да ещё и продать это как развлекуху. Они выходят со своими сценариями потерь и поражений, и всё это падает и умирает прямо перед ними. Самое смешное в том, что они постоянно ломают голову: почему? Столько раз они находили способ обвинить во всём что-то ещё. Всё, что угодно: три года борьбы с кокаином; это была женщина, работа – что угодно, но не они сами. Они не могут совладать с тем фактом, что нужно постоянно работать как вол. О чём, блядь, они думали?

Посещение Лондона заставляет меня вспоминать бессонные туры по Европе с Black Flag и Rollins Band. Лезешь из кожи вон, пока не развалишься на куски. Возвращаешься в дерьмовую комнату, в которой не будет ничего, кроме моего дневника, небольшого количества денег для оплаты номера, телефона и осознания того, что ты выжил и сделал работу под нажимом тяжелого стечения обстоятельств. Вспомнив, каким измотанным я приехал сюда вчера, я вспомнил и то, как мы были здесь в 1988 году, и у нас был концерт в вечер нашего приезда. Мы были полностью убиты, но всё равно его сделали. Вот и всё, и больше ничего об этом не скажешь. Это как собираться идти милю, когда ты уверен в том, что не способен сделать и шага. Оно живёт в тебе, и величие внутри только лишь ждёт, чтобы поднять свою драконью голову. Когда ты осознал свои возможности, уже трудно говорить, что ты в чём-то ошибся – ты просто понимаешь, что ты не постарался достаточно хорошо или, что вероятнее, не слишком этого хотел. С тех пор, как я увидел свои возможности воочию, я уже был неспособен повернуться вспять. Я мог только состязаться со всем этим, противостоять и видеть правду о том, что много раз я просто не хотел этого настолько, чтобы заплатить цену. Те, кто поливает меня дерьмом, не понимают, куда они лезут, и не найдут, что делать, когда сами окажутся в такой ситуации. Всё равно, что критика от стороннего наблюдателя. Заставляет вспомнить, как написано у Хемингуэя: толпа ощетинилась против тореадоров, глумясь и бросая мусор на арену. Одного из зрителей стоило бы бросить в круг с красной накидкой и предоставить ему свободу действий. Всё дело в том, что вас всегда критикует кто-то, кто сам бы это не вытянул. Они задавят вас, если вы в яме под ними, или же идёте по канату над ними, но никогда – если вы игроки на одном поле. Они суть лишь фальшивые камни на вашем пути. Не слушайте, просто продолжайте идти вперёд со всей силой вашей жизни. Не вините в своих недостатках других. Только вы поставили себя туда, где сейчас находитесь. Справляйтесь с этим.

Через 45 минут я иду в унылый офис Geffen общаться с прессой на протяжении примерно семи часов. Компания, считай, превратилась в некое корпоративное запустение. Корпоративное запустение. Это только лишь корпоративное запустение. Атмосфера в пресс-офисе Geffen в Лос-Анджелесе, когда я там был, оказалась отвратительной. Ни музыки, ни пения птиц. Хищники бродят вокруг коробок с альбомами Hole. Лучшие деньки Geffen прошли. Счастливо, Эксл! Счастливо, подтянутый менеджер по продажам, пришло тебе время падать по корпоративной лестнице в офис побольше размерами и в абсолютный ноль своей ранней зарплаты.

Эй, я всегда могу поехать домой и соскочить. Я жду этого с середины 80-х. Видел, как это подходило, ещё до того, как оно узнавало, что я слышу его шаги. Пришло время оскудения. Мне 37. Я более не подвержен развлечениям молодости. Я должен отстаивать свои слова и действия. Я готовил себя к этому с каждым дыханием, с каждой секундой, с каждой бессонной ночью и каждым запланированным убийственным этапом. Теперь всё упирается в измотанные ткани и внутренности. Я вижу мой возраст на моём лице. Никто не говорит, что я хорошо выгляжу. Мои татуировки блекнут, краски истощаются. Волосы становятся седыми. Я выживаю за счёт своих потрохов, своих внутренних сил. У вас они есть? Вам стоит их взрастить. Используйте их, пока они не выросли неповоротливыми, словно собаки в клетках. Красота не теряется. Вы видите её настоящее лицо после того, как цвет облетает с дерева. Поэтому я больше люблю лицо красивой женщины, нежели симпатичной девушки.

Девушки не красивы, они симпатичны. Красивая – это слишком тяжелое слово, чтобы обозначать им девушку. Женщины красивы, потому что по их лицам видно: они кое-что потеряли, но и кое-что иное нашли.

Пришло время посмотреть, что там внутри. Отныне всё зависит от внутренних сил. Думаете, первая половина была тяжкой? Да вторая просто убийственна! Не могу думать о каком-либо месте, в котором мне было бы лучше быть. Не хочу снова быть в своём третьем десятке. Хочу быть здесь прямо сейчас и глядеть в лицо всему этому. Каждый шаг был взрывным, неважно, насколько некоторые шаги получились плохими. Всё это – блаженство. Я всё ещё здесь, всегда есть чему поучиться. Я просто хочу, чтобы все, кто участвует, были здесь и всё видели.

23:05: в комнате №859, стараюсь не спать, чтобы вписаться в расписание. Похоже, всё идёт нормально. Мне будет приятно давать концерты. День прессы выдался хорошим – скучным, но чего от этих мудаков ожидать? Один парень был фееричен: «Не думаете ли вы, что силовые упражнения – это ещё одна зависимость? Не кажется ли вам, что гора мускулов обозначает некоторую степень женоненавистничества?» Чё? Добро пожаловать в реальный мир! Какие же эти люди ничтожные куски говна! Я провел целый день в очень депрессивном пресс-офисе Geffen. Стеклянные перегородки, воздуха нет. Повсюду глянцевые журналы; музыканты, нарисованные в виде гламурных знатоков моды; везде картинки Beck. Это было выше человеческих сил. Насколько же этот мир не мой! В какой-то момент я посмотрел на Тони, парня из прессы, указал на все эти журналы и сказал: «В каком же поганом мире ты живёшь!» Он очень славный, но мир, в котором он ежедневно вращается, очень мне противен. Ночью кто-то украл этот мир и заменил его фальшивым (это если уж воспринимать эти журналы всерьёз).

Вижу, что он не знает, что со мной делать. Когда вы работаете с Dreamworks и вынуждены сотрудничать с людьми из Geffen, чтобы они делали вам работу с прессой, вы всегда можете быть уверены, что работа на другой лейбл доставляет им неудобства. Я всё понимаю. Я всегда вежлив с людьми из Geffen, даже когда некоторые из них иногда выказывают мне некую свою элитарную позу. Их ручки белы, и они работают в офисах. Я знаю, знаю.

Я просил лишнюю копию альбома Hole “Celebrity Skin”, и за мои грехи они мне дали одну. Я прослушал весь альбом очень внимательно. Не то чтобы это плохая пластинка – она просто ужасная. Голос, мелодии, продюсирование – сплошная растрата денег. Словно фотосессия Кортни – можете одеть её в красивые одежды, найти льстивого ангелочка, если такой найдётся, но даже со всей пластической хирургией и распылением краски оно есть то, что оно есть. Даже мощные Майкл Бейнхорн и Билли Корган, переписавшие треки с Adore, не смогли спасти этот недоальбом. Вы можете слышать всю работу, проделанную, чтобы ударные звучали как следует – интересно, играл ли там вообще ударник группы. Кортни Лав – только в Америке. Ну – может быть, ещё в Англии. Вы знаете, о чём я. Шок для настоящих ансамблей всего мира. Hole стоило бы гастролировать вместе с Offspring. Это называлось бы Турне Всемогущего Говна.