Интервью с композитором Юрием Саульским
жүктеу/скачать 2.78 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- ДВУЛИКИЙ ЛЕННОН
ДИТЯ МАТРИАРХАТА Когда Мими Смит стала матерью-воспитательницей Джона Леннона, она с большим рвением взялась за выполнение этой задачи. "Ни разу за все десять лет я не вышла ночью за порог этого дома", - говорила она, как бы противопоставляя себя Джулии, которая готова была вылезти в окно, если дверь оказывалась заперта. Джон Леннон, со своей стороны, всегда отдавал должное тете за то, что та дала ему дом, образование, родительское внимание - все, чего он был лишен по легкомыслию собственных родителей. В то же время Джон испытывал глубокую неприязнь к Мими, упрекая ее, что она сводила его с ума своим воспитанием. Несмотря на свои благие намерения и самопожертвование, Мими Смит была далеко не самой подходящей кандидатурой на роль матери для такого неуравновешенного мальчика, каким был Джон. Будучи скорее тираном, нежели матерью, Мими оказалась типичной теткой, которая, говоря о любви к детям, не умела с ними обращаться, поскольку сама она в душе давно перестала быть ребенком. Лучшим объяснением ее неполноценности как матери является ее собственное далеко несчастливое детство. Будучи старшей из пяти дочерей Стенли, Мими была второй матерью для сестер. По этой причине она не торопилась обзавестись собственными детьми. А так как ей нравилось заботиться о других, она стала медицинской сестрой. Когда ей исполнилось девятнадцать, она ушла из дома и устроилась на учебу в вултонскую больницу, где работала и жила в течение многих лет. Но одной свободы Мими было недостаточно. Она стремилась бежать не только от собственной семьи, но и от той социальной среды, в которой выросла. Она хотела жить как настоящая леди и сумела добиться своего, устроившись работать личным секретарем к богатому промышленнику. Уйдя из больницы, Мими переехала жить к новым хозяевам по фамилии Викерс, которые относились к ней как к члену семьи. О замужестве она и не помышляла. "Мне нравилось находиться в обществе мужчин. Только я не испытывала ни малейшего желания оказаться привязанной к кухне или к раковине с грязной посудой". Так что когда молодой человек, с которым она прежде встречалась, уехал жить в Кению, она не стала проливать слез. Позже, работая в больнице, она прохладно отвечала на ухаживания Джорджа Смита, который привозил туда каждое утро молоко. Одетый, как и все фермеры, в сапоги и брюки-галифе, с платком, завязанным вокруг шеи, он выглядел очень неплохо, когда натягивал поводья своей конной упряжки. Но Мими в своем длинном синем платье, в белом фартуке и косынке медсестры и слышать о нем не хотела: это был обыкновенный деревенский парень. Джордж Смит не отчаивался. Мало-помалу между ними установилась нежная дружба, секретом которой, похоже, владели все сестры Стенли. "Я иногда звонила ему, - вспоминает Мими, - особенно когда бывала голодна или застревала в городе". Такие странные отношения растянулись больше чем на десять лет. И вот однажды вечером, когда, как обычно, они гуляли вдвоем, он вдруг остановился прямо посреди улицы: "Послушай, с меня довольно. Или ты выходишь за меня, или все кончено!" - "Чего ты раскричался? - спросила Мими. - Я согласна". Вне себя от радости Джордж подхватил ее и закружил. "Давай пожмем друг другу руки, - предложил он, опуская ее на землю. - У нас в деревне всегда пожимают руки, когда заключают сделку". Мими протянула ему руку. "Договорились", - произнесла она твердым голосом. Они обвенчались 15 сентября 1939 года, за двенадцать дней до того, как Англия объявила войну Германии. Именно угроза военного конфликта заставила Джорджа проявить решимость. Его могли призвать в армию, и он подумал, что, если его убьют, Мими сможет получать за него пенсию. Джордж отправился служить, а Мими, которой уже исполнилось тридцать три года, жила все это время у родителей. Через три года Джордж уволился в запас, и они переехали жить в Мендипс, предместье Аллертона, где купили полдома с семью комнатами. И вот, вместо того, чтобы родить собственного ребенка, Мими неофициально усыновила одного из племянников. Женщина, которая взялась за воспитание Джона, являла собой полную противоположность его матери. Наверное, именно этим можно объяснить двойственность натуры, которая была присуща Леннону на протяжении всей жизни. Джулия была веселой и ребячливой, она любила смеяться, петь и подолгу играла с Джоном. Мими всегда сохраняла дистанцию и была холодна, она заботилась о благе племянника, но была нетерпима к любым "глупостям". Джулия была исключительно ветреной особой, и дело доходило до того, что она приводила в дом любовников, вызывая тем самым ревность сына - последствия такого поведения матери мучили Джона на протяжении всей жизни. Мими и Джордж были спокойной пожилой семейной парой, никогда не выражавшей открыто взаимных симпатий, и у Джона даже создалось впечатление, что тетка больше привязана к своим персидским котам, чем к мужу. Трудно себе представить более несовместимую атмосферу, царившую в обоих домах. Если у Джулии в доме все вечно было вверх дном и царил полный беспорядок, то Мими поддерживала в Мендипсе такую чистоту и такой порядок, какие бывают только в больнице. Кроме того, она была убеждена, что покой и дисциплина пойдут на благо племяннику. Благодаря тете Мими, детство Джона проходило, как долгое выздоровление в больнице для сирот, в которой он оставался единственным пациентом. Воспитание Джона основывалось на двух принципах: он должен был находиться под постоянным присмотром и набираться культуры, которая позволила бы ему подняться вверх по социальной лестнице. Таким образом, ему разрешалось встречаться только с теми детьми, которых тщательно выбирала сама Мими; впрочем, она предпочитала видеть его играющим в одиночестве у себя в комнате или в хижине, оборудованной для него между ветвей дерева в саду за домом. Он мог читать, писать или рисовать, но должен был избегать буйных игр. Стараясь свести на нет пристрастия, характерные для тех, кто происходил с рабочих окраин, Мими запрещала ему ходить в кино (помимо классических фильмов Уолта Диснея, на которые его отпускали два раза в год - на Пасху и на Рождество, - он все же смог посмотреть вместе с дядей Джорджем несколько вестернов). Она наложила запрет на телевизор и комиксы, записала его в библиотеку и стала учить разговаривать так, как это делали "шикарные люди". Она хотела, чтобы он пошел учиться и стал первым мальчиком в семье, получившим профессиональное образование. Во всех своих педагогических начинаниях Мими пользовалась поддержкой мужа. Несмотря на то, что отец Джорджа Смита содержал молочную ферму, в этой семье было несколько учителей, включая и эксцентричного братца Джорджа, который числился в штате Ливерпульского института. Сам Джордж Смит когда-то мечтал стать архитектором. Но добившись замечательных результатов в рисовании и иностранных языках, был отчислен из школы за непослушание: мальчик ударил по мячу после того, как ему это запретили. Поэтому он стал работать с отцом, Фрэнки Смитом, а затем отправился служить в армию. Молочная ферма была продана еще во время войны, после смерти Фрэнки, который утонул в болоте, и по возвращении из армии Джордж устроился работать на авиационный завод. Когда в страну вернулся мир, Джордж остался без работы. Будучи большим любителем скачек, он открыл "подпольную" букмекерскую контору, но потерял на этом много денег, после чего контору закрыл и вышел на вынужденную пенсию. Теперь он получал доход от нескольких домов, доставшихся ему в наследство, в которых Мими сдавала комнаты студентам медицинского факультета. Жить становилось все труднее, причем до такой степени, что Джон впоследствии признавался: у тетки он никогда не мог наесться досыта. Джордж, у которого после неудач в бизнесе образовалось много свободного времени, учил племянника читать по газетам, рисовать карандашом и акварельными красками. Ни он, ни Мими ничего не понимали в музыке, но радиоприемник в гостиной не умолкал целый день, а благодаря дополнительному динамику Джон получил возможность слушать радио и у себя в комнате. Он мог часами валяться на кровати, задрав ноги на стену, погрузившись в чтение или предаваясь мечтам. Несмотря на амбиции Мими, Смитов не принимали в буржуазных семьях, которые жили по соседству. Как они ни старались, им суждено было навсегда остаться простолюдинами. Джорджу ставили в упрек то, что он был букмекером, а Мими недолюбливали за чрезмерную чопорность и недружелюбие. Джон, который воспитывался как респектабельный буржуа, после ряда неприятных инцидентов обнаружил, что в действительности к этому миру не принадлежит. И тогда он восстал - не против класса, отторгшего его, и даже не против буржуазии, а вообще против любых форм общественной жизни, даже самых маргинальных. Всю свою жизнь Джон Леннон считал себя изгоем. Смиты поддерживали отношения лишь с сестрами Мими и их детьми. Старина Поп Стенли большую часть жизни провел в море, переложив ответственность за содержание большого семейства на плечи своей супруги Полли, красивой и уравновешенной женщины, которая с радостью позволила собственной матери узурпировать переданные ей бразды правления. Бабушка Мэри Элизабет, очень сильная женщина, говорила только по-валлийски и держала весь дом в ежовых рукавицах. Мэри Элизабет заключала в себе невидимые зачатки будущего характера Джона Леннона (несмотря на то, что умерла за восемь лет до его рождения), поскольку оказала сильнейшее влияние на пятерых внучек, причем больше всего именно на ту из них, которая и воспитывала Джона. Власть бабушки Мэри Элизабет была прежде всего связана с ее глубокой набожностью. Вера дала ей ясное понимание того, что есть добро, а что - зло. Будучи прихожанкой валлийской методической церкви, она установила в доме дочери необычайно строгие правила. Чтобы не нарушать воскресный покой, дети, например, не имели права даже раскрыть газету, не говоря уж о том, чтобы просто поиграть. "Священный ужас!" - вспоминала много позже Анна, рассказывая о бабушке. Полвека спустя, когда Марии Хеа говорила о строгости Джона по отношению к Шону и его приятелям, она употребила почти те же выражения: "Джон был способен кому угодно внушить священный ужас перед Господом!" И это не было преувеличением: страх Божий стал частью наследства маленького Джона. Семья Стенли была до такой степени отмечена матриархатом, что, вспоминая о ней, Леннон говорил: "Моя семья? Пять женщин... пять сильных, умных и красивых женщин, одна из которых была моей матерью". А его двоюродная сестра Лейла Харви так начинала свою историю: "Жили-были пять сестер, которые составляли одну семью". Все они по очереди брали на себя роль матери. Летом вторая по старшинству сестра, Элизабет, принимала всех племянников дома в Эдинбурге или на ферме в Хайлендзе. На Рождество и Пасху все собирались у Мими в Аллертоне или у Хэрриет, недалеко от Вултона. "Значение имели только женщины и дети, - объясняет Лейла. - Мужчины считались частью обстановки". Сам Леннон говорил еще резче: "Мужчины просто не существовали. Я постоянно находился среди женщин и постоянно слышал, как женщины рассуждают о мужчинах и о жизни. Они всегда были в курсе того, что происходит. Мужчины ничего и никогда не знали!" Если мужчины "ничего не знали", то только потому, что их не пускали в свой круг. "Никто из них не мог и слова сказать, - вспоминает Лейла. - Им приходилось мириться с теми решениями, которые принимали женщины". Нужно ли добавлять, что все эти господа были птицами невысокого полета, покорными неудачниками, которые довольствовались отведенной им ролью? Сводная сестра Джона Джулия резюмировала семейную сагу с немалой долей юмора: "Я бы сказала, что все они были настоящими амазонками! Каждая из них пожертвовала своей левой грудью!" ДВУЛИКИЙ ЛЕННОН Двойственность в характере Джона проявилась уже с самого детства. Наполовину "монах", наполовину "ученая блоха", по его собственному выражению, он постоянно переходил от созерцательного спокойствия к агрессивному возбуждению. Получив воспитание затворника в Мендипсе, где он был вынужден отгораживаться от мира и концентрироваться на интеллектуальной деятельности, Джон рано понял, сколь высокую цену приходится платить, если хочешь найти защиту от внешнего мира: это цена одиночества. "Я видел одиночество!" - воскликнет он много позже, вспоминая об этих годах своей жизни. А вскоре, когда одиночество и лишенное эмоций существование начали порождать галлюцинации, ему стали являться странные видения. Иногда он усаживался перед зеркалом и, замерев, проводил не менее часа, глядя самому себе прямо в глаза и постепенно погружаясь в какое-то подобие транса. "Я видел, как начинало меняться мое лицо, - спустя годы рассказал Джон биографу "Битлз" Хантеру Дэвису, - как глаза становились все больше, а комната исчезала!" Умение проходить сквозь зеркало открыло перед мальчиком волшебный мир видений и фантазий, который впоследствии он будет стараться исследовать еще глубже при помощи наркотиков. Эти видения наполняли его одновременно тревогой и гордостью. "Кто же я такой, сумасшедший или гений?" - уже тогда спрашивал он себя. Но прочитав книгу о жизни Винсента Ван Гога, он уяснил для себя одну мысль, которая успокоила его - возможность существования "сумасшедшего гения". "Ты еще об этом пожалеешь, - упрекал он свою тетку, когда она выбрасывала в помойное ведро его рисунки и стихи. - Ты уничтожаешь труд гения". По правде говоря, из того, что сохранилось после генеральных уборок Мими, нельзя сделать вывод о каком-либо таланте Джона. Привычка считать себя центром мироздания, безусловно, помогла Леннону стать суперзвездой, но больше всего своим успехом он обязан удивительному дару красноречия. Мими Смит можно упрекать в чем угодно, но нельзя не признать, что именно она научила племянника выражать свои мысли. Будущий герой вокальной культуры очень рано стал прекрасным оратором. Независимо от того, радовал или огорчал он слушателей своими речами, его слова никогда никого не оставляли равнодушным. И этим он был обязан своей тетке. "Я всегда считала, что необходимо высказывать то, что у тебя на сердце", - объясняла Мими, чей строгий, высокомерный и нравоучительный тон можно уловить в речах Леннона, особенно в период после его ухода из "Битлз", когда он стал изображать из себя пророка. С самого начала тексты его песен звучали органично, искренностью и резкостью они выгодно отличались от обычной для песен того времени слащавости и набора избитых клише или от многоговорения главного соперника Леннона - Боба Дилана. Тем не менее, когда маленькому Джону надо было переходить от разговорного языка к письменному, начинались серьезные проблемы. Представьте себе изумление учителей, когда они поняли, что блестящий ребенок, который обожал читать и использовал богатейший словарный запас, не мог правильно произнести по буквам самые простые слова. Он переставлял местами буквы, писал вместо нужного слова другое, схожее по звучанию. И только через много лет Леннон узнал, что причина этих детских ошибок (равно как и неспособность к правильному спеллингу, которой он страдал на протяжении всей жизни) заключалась в дислексии, довольно часто встречающемся неврологическом недуге. Этот недостаток, пожалуй, пошел Леннону на пользу, позволив не просто использовать при сочинении песен инверсию, но и с ее помощью видоизменять целые мелодические фразы, которые он "одалживал" направо и налево. Он никогда не писал песен в одной определенной тональности, предпочитая использовать модальные ноты, которые позволяют переходить из одной тональности в другую. Кстати, он всегда был в восторге от совершенно случайно обнаруженного эффекта - звука магнитофонной записи, пущенной в обратную сторону. Однажды вечером он вернулся в студию под приличным кайфом и захотел еще раз прослушать свою последнюю песню "Rain"* (* "Дождь" (англ.)), записанную под аккомпанемент басовых трубок волынки. Пленка была перемотана наоборот, и диссонирующая симфония, которую он услышал, обрадовала Джона. Кстати, он использовал эту запись в конце пластинки, и с того дня "Битлз" стали королями инверсивной записи. Влияние дислексии особенно явственно заметно в его текстах. И если Джон решил стать рок-музыкантом после того, как в пятнадцать лет впервые услышал песню "Heartbreak Hotel"** (** "Отель разбитых сердец" (англ.). ) в исполнении Элвиса Пресли, то стихотворение "Джебберуоки" из сборника "Зазеркалье" надоумило Леннона обратиться к юмору и сюрреализму, которыми так насыщены его песни. "Слова-вешалки" Льюиса Кэрролла, полученные путем слияния воедино двух близких по значению слов, неизменно восхищали его. Овладение именно этим приемом привело впоследствии к одному из самых знаменитых диалогов с журналистами, когда на вопрос: "А вы Моды или Рокеры?", Джон ответил: "Ни то, ни другое, мы - мокеры*** (*** От английского mockers - насмешники. )". Используя все тот же принцип "вешалки", он написал "At the Dennis"**** (**** "у Денниса" (англ.). ), вошедшую в книгу "In His Own Write"***** (***** "Его собственным почерком" (англ.).), перефразируя слово в слово урок из "Англо-итальянского разговорника" профессора Карло Бароне. С этой точки зрения песню "I An the Walrus"* можно считать самой блестящей художественной удачей, поскольку синтез игры слов и нот, достигнутый автором, вызывает то же колдовское очарование, которое так восхитило его в "Джебберуоки". Помимо дислексии, Джон страдал близорукостью и астигматизмом. Несмотря на то, что в детстве эти легко устранимые недостатки не создавали для него более серьезных проблем, чем разбитые время от времени очки, маниакальная сосредоточенность на них Джона превратила проблему с глазами в идею-фикс, оказавшую глубокое разрушительное влияние на всю его будущую жизнь. То, что у мальчика плохое зрение, обнаружилось только в одиннадцать лет. Несмотря на это, после прохождения курса лечения первобытным криком он утверждал, что стал неважно видеть именно в тот период, когда расстались его родители. "Я все перенес на глаза, чтобы не видеть, что происходит". В действительности, все Ленноны отличались плохим зрением, как и длинным носом. Трудности Джона начались тогда, когда он отказался "обезобразить" себя очками. А без них он плохо видел. Мир представлялся ему мутным и расплывчатым. В кино он просил приятелей объяснять, что происходит на экране. Чтобы не заблудиться на улице, ему приходилось переходить от одного указателя к другому. Как-то раз, катаясь на велосипеде, он на полном ходу врезался в стоявший автомобиль и избежал серьезных травм только благодаря тому, что перелетел через машину, совершив настоящий акробатический прыжок. Но самое главное заключалось в том, что слепота, на которую Джон обрек себя сам, имела серьезнейшие последствия для его умственного и чувственного развития. Отчетливо Джон видел только то, что находилось у него под носом. (Именно по этой причине он всегда слегка приподнимал голову, а вовсе не для того, чтобы выразить свое презрение к окружающим, как можно было подумать.) Тогда же у него появилась привычка обособляться от мира и заниматься самоанализом. Но это было еще не все: умственное зрение напрямую зависит от зрения глазного. Сочиняя, Леннон работал наподобие лаборанта перед микроскопом, собирая воедино словесные и музыкальные частицы. Он использовал примитивные элементы, одно- или двухнотное песнопение, какой-нибудь гул, неясный мотив, оперируя настолько же ограниченным слухом, насколько ограниченным было его зрение. Когда много позднее продюсер Джордж Мартин дал ему послушать "Дафниса и Хлою"* (* Балет Мориса Равеля.), он был не в состоянии уловить музыку, находя мелодии "слишком длинными". Так что нет ничего удивительного в том, что самой проникновенной мелодией его песен стала тема размером в терцию английской считалочки "Три слепых мышонка", из которой получились и "АН You Need Is Love", и "Instant Karma", и "My Mummy's Dead"**. Даже на своем автоответчике Джон использовал ту же мелодию. Чувство неловкости, которое испытывал Джон при общении с окружающими, подталкивало его к стремлению контролировать ситуацию, изображая "ученую блоху". Но такая тактика приводила к еще большей изоляции, образовывая между ним и остальным миром подобие оркестровой ямы, через которую актер обращается к зрительному залу. Чтобы найти контакт с ровесниками, он попытался навести страх на всю округу, но подобное поведение стоило ему отчисления из детского сада. Когда позднее, в августе 1946 года, Мими записала Джона в начальную школу, во избежание неприятностей она поставила условие, что будет ежедневно провожать племянника до школы и встречать после занятий. Однако Джон так категорически возражал, что тетка была вынуждена отступить. В школе Джон быстро снискал себе самую дурную репутацию. "Мы все немного побаивались его, - вспоминает одна из одноклассниц Джона. - Наши матери постоянно косились на него, как бы говоря нам: "Держись подальше от этого мальчишки!" Кстати, первая дружба Джона завязалась именно в драке. Однажды, когда светловолосый восьмилетний Пит Шотгон проходил через пустырь, расположенный возле школы, спрятавшийся Джон выскочил к нему и пригрозил отдубасить, если тот не пообещает никогда больше не называть Джона обидным прозвищем "Винни", которое приводило его в бешенство. Пит принял вызов, и мальчишки бросились друг на друга. Джон, будучи на год старше, взял верх и вырвал у противника требуемое обещание. Но стоило ему отпустить Пита, как тот отбежал подальше и тут же принялся кричать: "Винни! Винни! Винни!" "Ну, Шоттон, ты мне за это заплатишь!" - бросил Джон с перекошенным от злости лицом и погрозил кулаком. "А ты, Леннон, сначала меня поймай!" - прокричал в ответ Пит. Какое-то время мальчишки стояли, меряя друг друга взглядами, пока Пит не заметил, что выражение лица противника стало меняться. "Его лицо, - вспоминает Пит, - постепенно растянулось в широченную улыбку". С этого дня они стали неразлучными друзьями. Тесные отношения Джона с Питом положили начало его сближению с другими детьми. "Никогда больше я не встречал такой сильной личности, такого индивидуализма, - скажет позже Пит. - И тем не менее он постоянно нуждался в союзнике". И даже не в одном. "Меня неизменно окружали три, четыре или пять приятелей, которые одновременно оказывали мне поддержку и подчинялись мне. А я всегда был вожаком", - вспоминал Джон. Он формировался как личность в среде молодежных группировок, которые в некотором роде можно считать прототипом "Битлз". Этот феномен относится к целому культурному слою - молодежной среде Ливерпуля, где в конце пятидесятых противоборствующие уличные банды постепенно превратились в агрессивные музыкальные ансамбли. Важнейшей чертой ленноновских банд было то, что они являлись как бы продолжением его собственной личности. Леннон уделял большое внимание идеологической обработке единомышленников. Подобно ему, они должны были отрицать любые традиционные формы власти. "Родители - это не Господь Бог, - объяснял он им. - Посмотрите на меня: я вообще не живу со своими родителями". В течение долгих лет Леннон вел непрерывную партизанскую войну против взрослого мира. В своем тихом квартале Джон и его друзья пользовались дурной репутацией. Они подкладывали петарды в почтовые ящики, звонили в двери домов после наступления ночи, разбивали уличные фонари, воровали в лавках пластинки, сдергивали трусики у девочек на улице, а однажды, за день до намечавшегося фейерверка, умудрились подорвать все приготовленные для него ракеты. Шалости Леннона почти всегда оборачивались жестокими играми. Джон мог улечься посреди улицы рядом с опрокинутым велосипедом и ждать, пока не остановится какой-нибудь автомобиль. Водитель в ужасе выскакивал из машины, чтобы оказать помощь раненому ребенку. Но пока он открывал дверцу, жертва исчезала. Еще он любил названивать разным людям по телефону поздно ночью и глухим голосом запугивать их. Одной из излюбленных мишеней Джона стал школьный учитель по имени Долсон, с которым во время войны случился серьезный нервный срыв. Как только Леннон прознал об этой слабости, он вцепился в беднягу, точно шакал. С наступлением темноты он набирал домашний номер Долсона и приглушенным угрожающим голосом говорил: "Где коробка? Нам нужна коробка!" На следующий день в школе, внимательно изучая лицо учителя, Джон пытался определить, возымели ли угрозы должный эффект. Довольно скоро, к величайшему наслаждению Джона и его приятелей, Долсон стал проявлять признаки беспокойства. Когда Джон достиг школьного возраста, все члены семьи принялись настаивать на том, чтобы Мими записала мальчика в одно из престижнейших учебных заведений города - Ливерпульский институт; однако эта идея была ей не по душе, поскольку институт располагался в самом центре богемного квартала Ливерпуль 8, отличавшегося крайне нездоровой обстановкой. Так что в результате Джон оказался учеником школы, расположенной в одном из самых респектабельных жилых районов города - Калдерстоунз, находившемся в двух милях от Мендипса. В сентябре 1952 года, за месяц до своего двенадцатилетия, Джон впервые переступил порог Куорри Бэнк Грэмма Скул, государственного учебного заведения, которое располагалось в массивном здании, построенном в псевдо-тюдорском стиле. Стены из кирпича и тесаного камня, деревянная обшивка и инкрустации - декорации и в самом деле были не рок-н-ролльные. А школьная форма? Черные фуражка и пиджак, серые брюки и свитер, белая рубашка и черный галстук с бордовыми и золотыми полосками и вышитым школьным гербом. На левом кармане пиджака герб с изображением оленьей головы, обрамленной сверху четырьмя раковинами, под которой написано "Ex hoc metallo Virtutem" - "Из грубого металла выковываем совершенство". Дисциплина была такой же суровой, как в знаменитых старых английских пансионах, и поддерживалась надзирателями и главным воспитателем, который назначал телесные наказания и записывал любые нарушения в специальную книгу. Уровень обучения в Куорри Бэнк был очень высок, особенно во гуманитарным предметам. А поскольку в свое время эту школу окончили два премьер-министра от социалистической партии, в прессе ее окрестили "Итоном лейбористской партии". Джон Леннон не проявлял особого рвения в учебе. Каждое утро тетке приходилось буквально вытаскивать его из кровати. Натянув ненавистную форму и проглотив на ходу завтрак, он прикреплял учебники к багажнику велосипеда и мчался вдоль Менлав авеню, останавливаясь на перекрестке с Вэйл-роуд, где его обычно поджидал Пит Шоттон, еще один ребенок из этого квартала, которого приняли в Куорри Бэнк. Леннон приезжал в школу заранее. Он старался не пропустить свой номер, с которым выступал перед мальчиками и девочками, собравшимися вокруг статуй у входа в Калдерстоунз-парк. Едва соскочив с велосипеда, он начинал ораторствовать перед толпой в академическом стиле, используя высокопарный слог. Мег Дотерти, ставшая впоследствии Мег Дринкуотер, ученица женской школы Калдерстоунз, расположенной по соседству с Куорри Бэнк, вспоминает об этих выступлениях: "Джон был жутко надменным. И очень жестоким. Вечно выискивал нечто такое, чего все стыдились, - недружная семья, отец, которого не бывает дома, больная мать. Как только он видел, что у кого-то дела не в порядке, он хватался за это и рассказывал приятелям, которые открыто высмеивали бедолагу. Особенно мало было шансов у девочек, чтобы противостоять этим злобным насмешкам". Однако стоило упомянуть о какой-нибудь мелочи, которая смущала его, Джон мгновенно менял тему разговора. "Достаточно, например, было сказать: "А мы с папой и мамой ходили в кино", как тут же возникал барьер, опускалась стена. И он сразу начинал говорить о чем-нибудь другом. Сам он никогда не отвечал серьезно, о чем бы его ни спрашивали. Все время юлил и отделывался шутками". Джон был жестоким не только на словах; он набрасывался на любого, кто вызывал его раздражение. Как-то Мег приехала в школу на подержанном гоночном велосипеде, который получила в подарок на день рождения. Когда она подъехала к воротам Калдерстоунз-парка, Джон буквально висел у не,е на колесе. Собравшиеся ребята были настолько поражены при виде Мег и ее велосипеда, что не обратили на Джона никакого внимания. Это привело его в ярость, и он, поравнявшись с девочкой, наклонился вперед и столкнул ее на тротуар. В результате этого маневра Джон и сам не удержался в седле, но, падая в свою очередь на землю, все же умудрился разразиться злобным смехом. Когда Мег рассказывает эту историю, она неизменно приподнимает подол юбки и показывает шрам, оставшийся у нее на колене. Будучи одновременно агрессивным и постоянно настороже, Джон, как и все, кто старается нагнать страх на окружающих, в глубине души не был храбрецом. "Обычно он ходил, - вспоминает Пит Шоттон, - сгорбившись и опустив голову, словно перепуганный кролик, загнанный в угол, но готовый броситься вперед". Когда он атаковал, он делал это внезапно. А если оказывался перед более сильным и смелым соперником, старался смутить его своими сарказмами и, если номер не проходил, предпочитал смотаться. Джону и Питу нередко доставалось от старшего воспитателя, знаменитого Эрни Тейлора, но сколько бы ударов тростью ни обрушивалось на Леннона, он оставался все таким же. Более того, он стал изображать из себя этакого маргинала, которому совершенно безразлично, что он творит и как его за это наказывают. Тетю Мими до такой степени расстраивали постоянные жалобы из школы, что она начала вздрагивать всякий раз, когда раздавался телефонный звонок. Ее собственные усилия, направленные на то, чтобы призвать Джона к порядку, давно потерпели фиаско. Как бы она его ни наказывала, все было тщетно. При этом ей нечего было рассчитывать на помощь Джорджа, который вечно закрывался от всего газетой. Джону исполнилось тринадцать лет, когда дело дошло до открытого противостояния. Джон всю жизнь вспоминал то время. В письме к тете, написанном за год до смерти, он опять возвращался к старым обидам. Это может показаться странным, но больше всего он упрекал ее в жестоком к себе отношении. Он обвинял ее в том, что она швыряла в него хрустальные пепельницы и требовала от воспитателя, чтобы тот "врезал ему покрепче", чтобы парень "не слишком умничал". Мими всегда унижала тех, с кем воевала. Именно так она победила Фредди. Однако против Джона такая тактика не сработала. И тогда она решила прибегнуть к жестокости. Джон в отместку тоже старался унизить ее, и в этом сражении пускал в ход любые средства. У него было достаточно обид на Мими: она запирала его дома, шпионила за ним, манипулировала им и лишала тех удовольствий, которые свободно доставались другим детям. Ну как ему было не восстать, тем более что он как раз вступал в самый конфликтный возраст, каким является отрочество! Дело кончилось тем, что Джон нашел себе союзника по борьбе с матриархатом Мими в лице своей собственной матери Джулии. жүктеу/скачать 2.78 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|