Интервью Сегодня 3-е марта 2003-го года, город Черновцы. Я, Элла Левицкая, провожу интервью с Воллернер Софией Филипповной

Думаю, что лояльно. Революционного настроения, конечно, не было, ну, как и сейчас принято поругивать власть, за дороги, за все. А так чтобы… Не могу вам сказать.

Прислуга была, работницы были до самой войны, потому что мама болела, они уже пожилые были. Не могу вам сказать. Роскоши большой не было до революции, все было обыкновенно. А потом, знаете, в таком возрасте, в каком я была, это никак не воспринимается. Богатства особого не было, роскоши не было, поэтому переход был незаметный. Та же квартира, та же обстановка.

Уплотняли, потому что квартира была очень большая.

Там переделили что-то. Оставили. Был кабинет, была гостиная, не так сильно страшно было.

Да.

Чтением, это для меня было все. Из-за чтения я не училась играть. Как мама говорила: «Час читаешь, час играешь». Так тот час, что я играла, любезнее меня во всем доме никого не было: я, когда кто-то искал ключи, – помогала, я бегала. А когда я читала, могли падать стены. Я прятала книги, когда бегала в туалет. Мама заметила, что я что-то часто хожу в туалет, отбирала эти книги. В общем, не выучилась я играть на пианино только из-за чтения. Это было мое основное увлечение. Оно прошло через всю жизнь.

Все любила читать. Сейчас тоже читаю, пока глаза видят. Я много читаю, это единственное мое развлечение. Читаю сейчас гораздо медленнее, не могу уже так быстро читать. Родители настаивали, чтобы я пошла в мединститут, а я не хотела, мне надоели с утра до вечера эти медицинские разговоры в доме. Я очень хотела идти на филфак, тогда он назывался историко-филологический, меня отговорили, и я пошла на экономический факультет. И кончала экономический ВУЗ. Так сложилось.

Да, я работала в банке. Экономист-плановик у меня в дипломе. Я работала в торговой организации, потом работала в банке. 40 лет стаж. Но я точно в срок пошла на пенсию. Я имела большое удовлетворение в жизни. У нас в банке была хорошая библиотека, я там я на общественных началах проработала до 80-ти лет. Теперь у меня просто сил нет. Мы выписывали много журналов, были 24 подписки на журналы и газеты. Книжный фонд был небольшой, примерно 6000 книг было, но, в общем, хорошая была библиотека.

Да. И сейчас очень дружна. Я его дразнила, что он за мной всюду ходил, а я не хотела с ним ходить… Два с половиной года разницы у нас. Он 13-го года, апрель, а я 10-го года, октябрь.

В основном, были русские приятельницы у меня.

В основном, по-моему, интеллигенции были. Это же был центр, бывшая Фундуклеевская гимназия. Там еще старые преподавательницы были при мне. Я школу эту кончила в 25-м году. А потом, тогда была такая система, эти семилетки, а потом были профшколы. Я кончала семилетку. Только где-то года через 4 появились десятилетки. А тогда были семилетки, потом профшколы. Я кончала, например, кооперативную профшколу, мой брат кончал электропрофшколу. Была профшкола торгово-промышленная, была профшкола механическая. Два с половиной года профшкола, а потом только в институты. Институты тогда не 5, не 6, а 4 года, три с половиной года. Нужны были кадры.

Да, были. У нас была математика, был иностранный язык, а потом были специальные предметы. Вот, кооперативные школы были, коммерческая арифметика была, товароведение было, юридическое право было, еще какие-то предметы, общеобразовательные – тоже.

Да.

Пионеркой я была, а октябренком не была.

Да, это было интересно.

Строй был, галстуки, присяга, чисто внешние показатели.

Да, принимали, давали присягу на площади. В общем, интересно было. Отряды же были. Отряды были не при школах, а при разных учреждениях.

Ну, я, например, была в отряде при Доме Красной армии. Дом Красной армии тогда был на Прорезной, там сейчас какой-то театр.

Спортом занимались, доклады разные готовили.

Да, конечно.

Праздники революционные отмечались всякими такими шествиями, флажками. Особого интереса к этому в памяти не осталось.

Нет.

Я в комсомоле не была. Ни в комсомоле, ни в партии. Общественная работа в профшколе? Что-то я не помню, чтобы была.

Иностранный язык мы учили английский, немецкий.

Языки.

Нет, я уже отучилась. У меня в профшколе была очень хорошая компания, очень культурная. Нас было три девочки и три мальчика. Были еврейские мальчики и еврейские девочки. Но это спонтанно так сложилось. Одна русская девочка была. С некоторыми из них я продолжала дружить до их смерти. Лет 5-6 назад поумирали уже. Продолжала встречаться и общаться.

Да. Мы литературой увлекались. Эта наша компания очень увлекалась литературой.

Читали, обсуждали.

Кружка не было, кружки были в нормальной школе, трудовой. А в этой не было кружков никаких, мы просто сами очень много читали, писали стихи, обсуждали.

Мы ходили. В кино ходили, в театр.

Мне запомнился, где был театр Франко, это же был театр Леся Курбаса, туда мы часто ходили. Помню «Кадры», очень интересный спектакль был Микитенко, еще там, что-то «Держи ноги в холоде, голову в тепле», интересные спектакли были.

Из того времени?

Позже – да, а в то время что-то не помню.

Я поступала в институт, сразу поступила, в 28-м году. А брат учился в этой же школе, в 54-й трудовой, потом в электропрофшколе, но он связист. Он же младше меня. Потом его послали на работу, работал он в Свердловской области. Потом он приехал сюда и работал в КПИ. Позже он работал на стационаре, в аспирантуре… У меня брат профессор, завкафедрой.

Конечно, до войны. Аспирантуру до войны кончал, кандидатскую диссертацию защитил тоже до войны, а докторскую – уже после войны.

Ну, как получалось. Тогда давали путевки, по-разному было. Но я была платной. Никакой филологической не было, значит, пошли в такую, это была платная, торгово-промышленная была и кооперативная были платными. Она была на Подоле, на Покровской улице.

Трамвай ходил. Я пешком ходила.

Я жила не в Киеве. Я уже жила на Донбассе. Меня послали из института. Я жила в Горловке. Я уже была замужем. Меня не коснулся голод, потому что у нас с мужем были очень хорошие карточки, «подземные», «горячие», такие. Голод нас не коснулся. А в Киеве я не жила тогда.

Мы учились вместе с мужем, когда кончили, сразу расписались. Родители были против.

А он был украинец. Собственно, не против его, против факта. Как это так? Особенно возражала мама. Она говорила, что ее будут все родственники осуждать, если бы он был граф, или барон, выше меня, а он такой же студент, как и я, все ее будут осуждать за то, что она ко мне плохо относилась, и я скоро выскочила замуж. Они меня не признавали года два, мои родители. А потом признавали, переписывались, я ездила в Киев, но вообще, мужа моего не признавали. Он как-то поехал в Киев в отпуск, пришел к ним, и они его уже признали. Потом вроде даже полюбили.

Александр Васильевич Андриевский, 1905-го года рождения, он был старше меня. На нашем потоке было две, может, пять девочек только со школы, остальные были уже поработавшие, были на 4-5 лет старше. Тогда же принимали со стажем, после школы принимали с очень большими ограничениями.

По-разному. Потом, мы были все городские, а они были из села, были совершенно другие, но были мы все в хороших отношениях.

Родился он в Каховке, но жил в Первомайске, это была Одесская область, теперь Николаевская. Отец его был железнодорожником, мать – домохозяйка. Отец его очень рано умер, и мать осталась с четырьмя детьми. И все-таки их всех выучила. А жила она тем, что давала домашние обеды.

Ее звали Варвара Сергеевна. Я с ней была в хороших отношениях. У нее было четверо детей. Самая старшая, Антонина Васильевна, была учительница, потом Григорий Васильевич, самый старший сын, был главным бухгалтером в какой-то организации, потом была Евдокия Васильевна, врач и мой муж, самый младший. Он тоже кончал наш институт.

Да. Он работал, по-моему, на профсоюзной работе, секретарем райкома какого-то профсоюзного. Почти все наши соученики работали. Со школьной скамьи хлопцев не было, только несколько девочек. У нас было 4 городских, одна или две из районов.

Они очень хорошо ко мне относились. Когда у нас родился сын, она жила с нами. И сестры его ко мне хорошо относились, и брат.

С семьей моего мужа познакомились таким образом. Приехала его сестра, врач, приехала «на смотрины», как я поняла, еще мы не были расписаны, наверно она поэтому приехала, а с матерью, с моей свекровью, когда мы уже расписались, так в первый год нам дали отпуск, мы были в Горловке, на Донбассе работали, мы поехали в гости. И там уже я познакомились с его мамой, с братом, с сестрой. Они хорошо ко мне относились. Так продолжалось до самых последних дней, причем мы переписывались, очень в хороших были отношениях.

Когда мы приехали в Горловку, сначала нам не дали, он жил в одном общежитии, я жила в другом. Потом нам дали в двухкомнатной квартире, там были такие стандартные дома, была двухкомнатная квартира, в одной комнате жили соседи, а в другой комнате жили мы. А потом нам дали большую квартиру. Мы жили там 6 лет. Я работала в закрытом рабочем кооперативе «Механизатор Донбасса», муж работал горняком. Потом я перешла в банк, там же, в Горловке.

Да, в 1933-м году.

Ростислав. Ему недавно было 70 лет, торжественно отмечали. Он живет в Москве. Был юбилей. Он прислал пригласительный билет мне и моим подругам, но, к сожалению, я не поехала. Сын у меня научный работник, профессор.

Декретный отпуск был тогда 2 месяца. 2 месяца до родов, 2 месяца после родов.

Уже с нами жила свекровь. Она переехала к нам, жила с нами, работницу держали. Я работала все время.

Во всяком случае, устраивалась.

Ну, по тем временам мы были, конечно, хорошо обеспечены. Я считаю, что я всю жизнь была хорошо обеспечена, по моим масштабам. Особых претензий у меня никогда не было, тяги к какой-то роскоши. Была роскошь, была очень хорошая библиотека, мне подарили хорошую библиотеку, больше 1000 штук, еще при жизни моего мужа. У нас внучка в Киеве живет. Роскоши никогда не было, и не претендовали никогда ни на дачи, ни на машины, какую-то особую одежду.

Да. Он во время войны вступил в партию. Он был призван, он был на войне.

Нет. И близких родственников.

В Горловке я жила с 31-го года до 37-го. С 37-го года до 40-го я жила в Киеве, с 40-го и часть 41-го в Черновцах, потом была в эвакуации на Урале, до 44-го года, а с 44-го – опять в Черновцах. Меня через правление банка отозвали.

В 37-м я сама переехала в Киев. Он еще остался в Горловке, а сына мы отдали бабушке, в Первомайск, свекрови. А в Черновцах мы жили все вместе.

Ну, были аресты по работе, потом в банке я работала с 38-го по 40-й год, каждый раз кого-то арестовывали, но как-то прошло мимо, не коснулось меня.

Я была в Киеве. И муж был в Киеве.

Нет.

Я была замужем, я была уже на Донбассе тогда.

Нет. Абсолютно прошло мимо меня.

Нет.

Нет. Я была очень аполитична.

Да.

Первым поехал муж, его направили, Министерство торговли. А потом поехала я, но меня перевели по линии банка в 40-м году.

Нет, я жила отдельно. Я жила на улице Воровского, мы там жили. Я, муж и сын.

Он пошел в школу еще в Первомайске, месяц проучился, а в 40-м он переехал сюда, пошел в 1-ю школу.

Да, конечно.

Да. Мужа сразу не призвали в армию, потому что у него не было военного билета, его забрал военкомат. У него было высшее образование, он был рядовой. Военкомат посчитал, что это неправильно. У него забрали военный билет, поэтому его сразу не призвали. А я выехала отсюда за неделю до войны, в отпуск. У меня был отпуск. Мы с сыном выехали. В Киеве я была. А муж приехал потом в Киев машиной. И мы с ним эвакуировались. Через пару дней я пошла в Киевский Госбанк, там меня устроили, и мы приехали в Воронеж. Муж сам пошел на призывной участок. У него даже не было военного билета, у него была какая-то жалкая справочка, потом мы даже доглядели, что там даже нет печати. Он пошел сам, говорит: «Что же я, здоровый мужчина, хожу… Что я, дезертир?». Его призвали. Если бы он был еврей, так сказали бы, что он прятался от военной службы. Всю войну он проработал в госпитале начальником материального обеспечения. А госпиталь этот был сначала в Лисках, потом он был в Саратове, а потом, в самом конце войны, перевели в Закарпатье, в Ужгород. В одном и том же госпитале он был всю войну. Он же был 5-го года, он же сравнительно молодой был. Он много раз уже рассчитывался, а потом его обратно командование госпиталя брало. Это был большой эвакогоспиталь 2635. А мы жили, я, мой отец, мама уже умерла, жили в Алопаевске, Свердловской области.

Нет, она умерла во время войны в Алопаевске.

Это было воскресенье, выходной день. Папа пошел на базар. Потом он пришел с базара довольно взволнованный и говорит, что что-то стреляют. А в Киеве были довольно часто учения, так я еще выругалась про себя, что выходной день, и делают учения. Потом позвонила дворничиха, заплаканная, говорит, что началась война, что обстреляли аэродром. Так я узнала.

Эвакуировалась я, когда уже приехал муж. Во-первых, был же приказ, что все отпуска прекращаются, так я бежала на вокзал, чтобы ехать в Черновцы, я же боялась! Ну, конечно, на меня смотрели как на сумасшедшую: все ехали оттуда, конечно, никуда я не могла уехать. Папа и мама плакали, просили, чтобы я не уходила, а я все-таки боялась, что… Тогда же очень строго было, за 20 минут опоздания на работу судили. Примерно через неделю приехал муж.

Нет, Черновцы где-то в августе заняли. Понимаете, они как-то были в стороне, война прошла мимо, они остались, потом их должны были сдать.

Приехал мой муж, у нас никакого статуса нет, мы никто и ничто. Все эвакуируются, все куда-то едут. Так я пошла в банк, там договорилась, и меня присоединили к одной из групп эвакуируемых из Западной Украины, и мы эвакуировались в Воронеж.

Нет, родители остались, они даже и не думали эвакуироваться. Они потом организованно выехали недели через три, или, может, месяц. Они выехали, и, представьте себе, еще была почта, мама нас нашла. Она энергичная женщина. Их эшелон остановился на станции Лиски, она вспомнила, что там должен был быть Шура, у нее была его фотография, и она с фотографией пошла в военкомат. Все же боялись, что шпионы, шпионы… В общем, она его нашла. Мы еще пожили там немножко. Я была не в самом Воронеже, а в Воронежской области, в Семилуках. Ну, мы еще там немного пожили с родителями, с сыном, а потом муж нас устроил в эшелон, из этих Лисок, и мы эвакуировались на Урал.

Нет, мы остановились в Свердловске. А брат мой эвакуировался с заводом, где он консультировал, в Свердловскую область. Так мы приехали в Свердловск. Я хотела иметь какой-то статус, я пошла в Свердловскую областную контору банка, и мне дали направление на работу в Алопаевск. А Алопаевск очень близко от Егоршина. Я именно так и просила, чтоб близко было. А Егоршино – это рабочий поселок в Свердловской области. Туда эвакуировали какой-то танковый завод, в общем, военный завод, оборонный, и там был мой брат с семьей.

Да, сын. К сожалению, он умер, этот сын. Как раз первого марта, вчера, была годовщина его. Он родился первого марта 41-го года. Очень способный молодой человек, интересный, кандидат наук… И умер от болезни крови.

Да, с коляской.

Были разные моменты. То отцепляли вагоны, то не отцепляли. У меня даже было одно приключение. Мама умерла, она даже не знала об этом. Там же нужно было за водой, воду какую-то, а я никогда не отличалась спортивной выдержкой. А тут остановился наш эшелон, и как раз напротив колонки. И все женщины побежали. И я побежала с чайником, чтобы набрать воду. Пока набиралась вода, эшелон тронулся. Женщины успели проскочить, я – нет. Что же я сделала? Я легла под вагоны, и надо мной проехали штуки три вагона, а я только думала, чтобы не разлилась вода. Хорошо, что в этом эшелоне, что мы ехали, были железнодорожники. Женщины разобрались, побежали в голову поезда и его остановили, и я вылезла. Если бы они не остановили, следующие вагоны шли с очень низкой платформой, и меня бы раздавило. И вы знаете, я совершенно не боялась. А потом, это называется «посттравматический шок» по- интеллигентному, по-медицински, только потом, через продолжительное время, я испугалась. И страшно испугался мой папа. А маме так и не сказали.

Кто кормил?! Никто не кормил. У нас была своя еда, были продукты, что-то покупали еще на станциях. Когда приехали в Свердловск, пару дней мы там ночевали, так там была какая-то столовая, можно было что-то в очереди купить.

Нет. Потом этот эшелон доехал до Чкалова только. А из Чкалова мы добирались до Свердловска. Было очень трудно достать билеты. Но у меня было полбутылки спирта, муж мой устроил, он в госпитале работал, достал, так, в общем, достали нам билеты, и мы как-то доехали.

Да, это было сложно. Были же какие-то вещи… Неохота даже вспоминать.

Но я же приехала на работу, мне дали квартиру. Уплотнили людей и дали квартиру. Две комнаты и общая кухня. Но мы кухней не пользовались, в комнате была такая плитка-печка, как-то устраивались.

Да, я, сын, отец и мать. В Алопаевске помогли. Например, три топчана заказали, шкафчик, все-таки это банк, протекция была, тогда все было предметом роскоши. Табуретка даже. Но у нас все было более-менее обставлено. Сын спал на сундуке, у меня до сих пор есть этот сундук.

Да, очень хороший сундук.

Конечно, он там продолжал учиться. Через два дня после того, как мы приехали в Алопаевск, я пошла с ним в поликлинику, сделать метрику, у него метрика алопаевская.

Очень много привез мой муж. Когда мы ехали киевским поездом, мы взяли с собой всего два чемодана. Но родители, когда эвакуировались, взяли очень много вещей. Мама была практичная, очень умная женщина, она говорила: «Зачем мы будем брать свои старые вещи? Возьмем Сонины новые». А у меня, тут же Запад, были шикарные вещи, так это все они взяли. А потом они имели возможность, сдали где-то в багаж. И представьте себе, во время войны из Свердловска пришел этот багаж! Мы жили за счет обмена. У нас было много вещей. Лучше всего менялись, знаете, у меня были всякие косыночки, платочки. Я даже говорила, что напишу труд «Теория и практика обменных операций». Мы очень хорошо меняли. Жили за счет этого, потом карточки были. Давали водку, папа менял. Отец не работал, приличный вид имел, у него брали, потому что знали, что неразбавленная. Меняли на хлеб, и так жили. Голодными не были. Кушать всегда хотели, голодным никто не был. Во время войны очень тяжелые семейные условия были у людей. Каждый имел свой хлеб, делили, у нас все было общее. Папа смотрел, чтоб я ела, а сын маленький говорил: «Кушай ты». А я, если была где-то на проверке, там очень много леспромхозов, так там были обеды готовые, чем-то угощали, так я всегда экономила что-то для дома. Первое время после войны я на стол всегда ставила буханку хлеба. Не нарезала, чтоб не черствел, но чтобы не боялись кушать, потому что когда были карточки, каждый старался меньше кушать, чтоб другому осталось. После войны у меня это долго было, чтоб не боялись кушать. А вещи совершенно не жалели, меняли.