История адыгского народа за последние 200 лет сложи­лась столь неблагоприятно, что остается удивляться тому, что он еще жив

В. X. КАЖАРОВ

ИНСТИТУТ ЧЕРКЕССКОЙ ИСТОРИИ И КУЛЬТУРЫ

В. X. КАЖАРОВ

АДЫГСКАЯ ХАСА

Из истории

сословно-представительных учреждений феодальной Черкесии

НАЛЬЧИК

63.3 (2Р37) К139

Спонсор ТПО «Каббалкавтотранс»

© В. X. Кажаров, 1992 ISBN 5-86778-067-8

ПРЕДИСЛОВИЕ

История адыгского народа за последние 200 лет сложи­лась столь неблагоприятно, что остается удивляться тому, что он еще жив.

Столетняя Кавказская война, массовый геноцид, аннек­сия территории, изгнание большей части народа в пределы Османской империи, военно-оккупационный режим в зонах, отведенных для проживания его остатков, затем Октябрьский переворот, гражданская война, тотальные репрессии сталиниз­ма, усугубленные местными диктаторами, и, наконец, умерщ­вление духа в годы брежневщины — все это поставило адыгов на грань полной деэтнизации.

Поколению 60-х годов хорошо памятна удушающая атмо­сфера 70-х и первой половины 80-х годов, когда моральная деградация общества достигла крайних пределов. Среди мно­жества факторов, повлиявших на этот процесс, нам хотелось бы обратить внимание лишь на тот из них, который привел к полной фальсификации исторического сознания народа. Под воздействием тоталитарной идеологии среди адыгов в те годы утвердился миф о том, что завоевание их царизмом являлось, необходимым условием их процветания в условиях развитого социализма и дружбы со «старшим братом». Оно считалось проявлением «прогресса человечества» и, соответственно, без­условным благом. Вряд ли нужно доказывать, что понятая таким образом «историческая необходимость» парализовыва­ла волю народа к жизни, внушала ему апатию, комплекс не­полноценности и слепую покорность судьбе. Свое униженное положение он стал воспринимать как норму, а перспективу

5

скорейшей ассимиляции — как фатальную неизбежность. Его растление достигло апогея, когда он, торопя приход «светлого будущего», стал отказываться от своего родного языка. Ка­залось, что пройдет еще немного времени и адыгский народ исчезнет с этнической карты мира или в лучшем случае оста­нется как пережиточный этнографический материал, изредка возбуждающий досужее любопытство туристов. Такой конец выглядел тем позорней, чем больше угодливости и смирения при этом проявлялось. В той ситуации адыги, по существу, утратили право на самоидентификацию, оказавшись недостой­ными памяти своих предков, которые предпочли смерть раб­ству.

В тех республиках, где проживают адыги, хаса, по сущест­ву, стала неофициальным парламентом, главным фактором стабильности и национального согласия. Исключительно слож­ные политические проблемы, которые приходилось решать ей за последние годы, выявили на практике ее способность стать высшим представительным органом власти народа, т. е. тот потенциал, который некогда составлял сущность ее историче­ского прототипа — феодальной хасы в независимой Черкесии. Как тут не вспомнить, что уничтожение хасы знаменовало утрату адыгами своей независимости. С ее же восстановле­нием она вновь станет тем, чем была в прошлом — полномоч­ным парламентом суверенного государства. Тогда и восстано­вится связь времен, прерванная завоеванием адыгов царской Россией.

Таким образом, глубоко символично, что хаса, борясь за возрождение адыгской культуры, сама стала возрождаться как высший политический орган будущего адыгского госу­дарства.

Актуальность изучения адыгской феодальной хасы слиш­ком очевидна, чтобы ее доказывать. Если верно то, что все проблемы исторической науки так или иначе вызваны потреб­ностями современной жизни, то изучение данной темы — пре­красный тому пример. Более того, здесь сама история через современность обращена в будущее.

У адыгов, помимо обычной любознательности, есть допол­нительный интерес к изучению XVIII—XIX вв., ибо истоки

6

многих их бед и проблем уходят в эти столетия. 1763, 1769, 1774, 1777, 1779,1794, 1796, 1804, 1805, 1807, 1810, 1818, 1822, 1829, 1849, 1864 гг. нужно помнить, памятуя прежде всего их этический смысл, а не просто как исторические даты. В этом контексте знание прошлого — необходимое условие их духов­ного и политического освобождения. Иными словами, дорога к свободе лежит также и через формирование адекватного исто­рического сознания. А для этого существует главная его пред­посылка: необычайно возросший интерес самого народа к своей истории. Теперь многое зависит от историков.

В первой главе рассматривается хаса у кабардинцев, по­литический строй которых был типичен для всей «аристокра­тической» группы адыгов. Во второй главе — хаса у шапсугов, натухайцев и абадзехов.

Глава I ХАСА В ФЕОДАЛЬНОЙ КАБАРДЕ

§ 1. ИСТОРИОГРАФИЯ

Хотя кабардинская феодальная хаса не стала предметом специального исследования, некоторые ее особенности затра­гивались в работах Е. Н. Кушевой ', Н. X. Тхамокова ² и Е. Дж. Налоевой ³. Для того чтобы оценить вклад каждого из этих авторов в изучение темы, необходимо, по крайней ме­ре, иметь достаточно ясное представление о тех материалах, которые составили исходную основу их суждений по данной проблеме.

Впервые в историко-этнографической литературе развер­нутая характеристика хасы дана П. С. Потемкиным. Посколь­ку все исследователи, в той или иной степени касавшиеся это­го вопроса, опираются на его сведения, мы сочли необходи­мым привести пространную выдержку из его историко-этно-графического описания кабардинцев 1784 г. «Обшей круг или общей совет между ими,— писал он,— имеет в себе нечто важ­ное и весьма достойное и которое б с лучшим намерением исполняться долженствовало. Всякое предложение, каково б роду ни было, последует от владельцев, по мнению одного, двух или многих; старший летами из владельцев повещает узденям и старшинам народных селений собраться в назна­ченное место; как скоро оные соберутся, разделяются они по степеням, а именно: владельцы, уздени и народные старшины,

8

каждый род особенно. Владельцы, условясь о каком бы то деле ни было, предлагают намерение узденям, сии разбирают пользу или вред его, но однако же почти всегда соглашаются со мнением владельцев, понеже они от них зависят, и, согла-сясь, представляют заключение обоих родов на мнение наро­ду, называя их притом подданными. Глас простого народа ре­шит уже законодательное положение; он властен принимать и отметать предложение владельцев и согласие узденей; по­ложение народное служит силою закона; князья ни что иное, как наблюдатели власти законоположительной, уздени же суть исполнители владельческих повелений, их должность при том есть стараться соглашать народ со мнением владель­цев»⁴ (курсив наш.— В. К.).

Таким образом, «общей круг», или «общей совет», фактиче­ски состоял из трех кругов, разделявших князей, представи­телей дворян и крестьян.

Интересные сведения о хасе оставил Я. Потоцкий, побы­вавший в Черкесии в 1798 г. «Проблемы, представляющие ин­терес для всей страны,— отмечал он,— обсуждаются на «по> ках» (Pokj, представляющих собой род собрания выборных. На них председательствует старейший князь, или Pcheh — Thommade; на собраниях есть две палаты — князей и дворян; в каждой из них есть свои ораторы; обе палаты направляют друг другу свои депутации, и как говорят, эти собрания про­ходят с большим достоинством. Вот то, что удалось узнать о государственном устройстве черкесов. Но эти собрания прохо­дят только тогда, когда какие-либо предложения выдвигает Россия; так как в том, что касается внутренних дел, в качест­ве основного закона среди черкесов царит то, что в Германии называют Faustrecht (право кулака) (курсив наш.— В. К.)»⁵.

Мы не будем сейчас подробно анализировать эти данные. Отметим только то, что собрания у черкесов созывались и для решения внутриполитических дел, касающихся всего общества в целом, а выражение «кулачное право» является скорее все­го метафорой, призванной подчеркнуть остроту феодальных междоусобиц. Нельзя не заметить так же и того, что сведения Я. Потоцкого о социальном составе подобных собраний отно­сятся ко всей «аристократической» группе адыгов. Об этом свидетельствует как терминология («пок» и «пши-тхама-да»), так и подмеченная им общая особенность традиционно­го адыгского сословно-представительного собрания, заклю­чавшаяся в его двухпалатности Но по сведениям П. С. По­темкина, имевшего возможность более детально изучить быт кабардинцев в 80-е гг. XVIII в., нам известно, что хаса у них в это время была трехпалатной. Это находит косвенное под-

тверждение в известиях Г.-Ю. Клапрота, относящихся к 1807—1808 гг. «Когда речь идет,— писал он,— о разрешении какого-нибудь дела, старейшины из князей, узденей, а также самых богатых крестьян собираются и выносят решения, при­чем всегда с большим шумом и многословием»⁶.

И, наконец, сошлемся на сведения Ш. Б. Ногмова. Они представляют большой интерес, так как относятся к последне­му периоду существования общих собраний в Кабарде и при­надлежат автору, который, несомненно, был очевидцем мно­гих из них. Характеризуя порядки проведения собраний, Ш. Б. Ногмов в принципе ничего не мог выдумать, хотя при описании их особенностей он заимствовал терминологию и фразеологические обороты предшествующих авторов, в част­ности П. С. Потемкина. (Впрочем, это является, за редким исключением, характерной чертой авторов первой половины XIX в.).

«С течением времени,— отмечал Ш. Б. Ногмов,— завелся для совещания некоторый порядок в общем собрании. Всякое предложение владельцев было рассматриваемо несколькими старшинами, которые съезжались по приглашению в назна­ченное место. Потом владельцы и старшины предлагали дело общему собранию уорков (т. е. палате уорков.— В. К..) и вме­сте с ними рассматривали его. Уорки почти всегда были со­гласны с мнением владельцев, у которых они были в зависи­мости. Наконец дело вносилось в народное собрание, в кото­ром участвовали все подданные владельцев. Согласие просто­го народа решало законодательное положение. Народу пре­доставлялось принять или отвергнуть предложение владель­цев, хотя бы на это были согласны уорки. Словесное изрече­ние народного приговора имело силу закона. Князья имели в своих руках исполнительную власть, держа для исполнения повелений класс уорков, которые должны были на общих со­браниях склонять народ к принятию предложения владель­цев»⁷ (курсив наш.— В. К.).

Под термином «народное собрание» Ш. Б. Ногмов пони­мает собрание, или палату представителей «черного народа», и, соответственно, не считает его синонимом «общего собра­ния», которое было, согласно его описанию, трехпалатным. Точно так же следует относиться к термину «общее собрание уорков»: в составе хасы оно образовывало палату дворян. В остальном же нельзя не заметить, что Ш. Б. Ногмов говорит, по существу, то же самое, что и П. С. Потемкин, в некоторых случаях буквально повторяя его. Очевидно, что Ногмов был знаком с «Кратким описанием о кабардинских народах», пер-

10

вый список которого был опубликован С. Д. Бурнашевым в 1794 году в Курске ⁸.

Н, X. Тхамоков, ссылаясь на П. С. Потемкина, распростра­няет описанную последним трехпалатную структуру сослов-но-представительных собраний (он называет их захуэс, зэ!у-щ1э) на весь XVIII век. Давая правильную оценку их как «собраний представителей господствующего класса», он в то же время считает, что они в XVIII в. сохранились «как пе­режиток родо-племенного строя»⁹.

Е. Н. Кушева с некоторыми оговорками допускает сущест­вование народных собраний (при этом определение «народ­ных» она берет без кавычек) с участием «черных людей» че­рез старшин в XVI — первой половине XVII в.¹⁰

Как бы ни различались взгляды этих историков на те или иные аспекты деятельности хасы и пути ее развития, сам ис­ходный пункт развития понимался одинаково: согласно эво­люционистской установке, она в своей архаической основе счи­талась народным собранием, а третья палата, или «собрание старшин черного народа»,— его естественным наследием, су­ществовавшим в феодальном обществе в виде пережитка. В свою очередь, убежденность в прямой генетической преемст­венности между архаическим народным собранием и хасой в эпоху феодализма препятствовала пониманию необходимости специального обоснования возможности экстраполяции сведе­ний, относящихся к концу XVIII — первой четверти XIX века, на более ранние периоды кабардинской истории. Эта возмо!Ж-ность представлялась как нечто самоочевидное.

Но при таком подходе терялась качественная граница между отдельными историческими периодами. Формально

Н

признавалось, что хаса, как и любой другой институт, видо­изменялась. По существу же она рассматривалась в неизмен­ном виде, вне времени и пространства, в отрыве от сложной совокупности общественных и политических отношений изу­чаемого периода. В частности, не замечалось никаких изме­нений в структуре и функциях хасы начиная с XVI века, т, е, со времени появления первых известий о ней, и кончая 20-ми годами XIX века, когда она после завоевания Кабарды Рос­сией прекратила свое существование. Симптоматично, что в кабардинской историографии не только нет специальной ра­боты, посвященной этой теме, но отсутствует даже попытка исследовать функционирование данного института в динами­ке, в реальном историческом контексте, во взаимосвязи с раз­витием самого общества.

На наш взгляд, данные П. С. Потемкина о сословно-пред-ставительных собраниях относятся, главным образом, к 60— 80-м гг. XVIII века, но нет достаточных оснований распро­странять все отмеченные им особенности на первую половину XVIII века, а тем более на предшествующие столетия. Что же касается сведений Ш. Б. Ногмова, то их следует отнести к концу XVIII — 10-м гг. XIX в. Поэтому необходимо с долж­ной осторожностью подходить к возможностям ретроспектив­ного анализа сообщений, которые в целом репрезентативны для периода с 1767 по 1822 г. С другой стороны, если бы ис­следователи, считавшие возможным распространять на все периоды кабардинской истории до учреждения Временного су­да характеристику хасы, данную П. С. Потемкиным и Ш. Б. Ногмовым, столь же внимательно отнеслись к их све­дениям о ее происхождении, то воссоздаваемая ими карти­на ее функционирования была бы ближе к реальной истори­ческой действительности.

По нашему мнению, можно и нужно спорить о конкретных путях возникновения этих собраний (доказывая, например что они возникли из княжеских советов как отрицание орга­нов народного представительства или как продолжение и

12

трансформация последних), но сравнительно-исторические ма­териалы со всей очевидностью свидетельствуют, что сословно-представительные собрания возникли только на определенном этапе развития уже сложившегося феодального общества.

П. С. Потемкин в данном случае излагает взгляды самих кабардинцев на происхождение общих собраний. Следует в связи с этим заметить, что утверждение «прежде воля князя составляла весь закон» встречается во множестве вариантов в позднейших источниках: например, в «Постановлениях о сословиях в Кабарде», судебных документах, материалах Тер­ской сословие-поземельной комиссии ¹³ и т. д. Выше обраща­лось внимание и на факт совпадения высказываний П. С. По­темкина и Ш. Б. Ногмова о порядках функционирования хасы. Проблема сравнительного анализа их текстов не сводится к выяснению, с одной стороны, заимствований, а с другой — оригинальности сведений. Само заимствование, на наш взгляд, имело под собой более глубокую основу, заключавшуюся в тождестве описываемых явлений.

Конечно, вряд ли можно согласиться с утверждением П. С. Потемкина о том, что «прежде воля князя составляла весь закон». Однако самого пристального внимания заслужи­вает то обстоятельство, что, согласно его данным, приглаше­ние «народных старшин» на собрания было сравнительно поздним явлением.

По существу, та же линия эволюции хасы намечена Ш. Б. Ногмовым, хотя он иначе понимал ее исходную основу. «Народ наш,— писал он,— не имел гражданского устройства и, не зная выгод правительства сильного, не терпел неограни­ченных владетелей в земле своей и думал, что лучшее благо для человека есть дикая необузданная свобода... В важных случаях единоплеменные сходились для совещаний, и народ уважал приговор старцев. С общего согласия предпринимали воинские походы, избирали вождей; но будучи привязаны к независимости, весьма ограничивали их власть и часто не по­виновались им даже во время самих битв. Совершив общее дело и возвратясь домой, всякий считал себя господином и

13

владыкой в своей хижине. С течением времени завелся для совещания некоторый порядок в общем собрании»¹⁴. Далее Ш. Б. Ногмов описывает те же порядки проведения собраний, что и П. С. Потемкин.

Но через 14 лет Я. Потоцкий писал о двухпалатном собра­нии. Какое же из этих сообщений соответствует действитель­ности? Ответ на этот вопрос зависит от метода исследования хасы. Если рассматривать ее в статике, то внешне он очень прост и диктуется законом исключенного третьего: из двух противоречащих суждений непременно одно истинно, а другое ложно (третьего не дано). Но здесь не избежать бесплодных схоластических споров об истине, поскольку в источниках XVIII века при желании можно найти сведения, в одном слу­чае подтверждающие, а в другом опровергающие высказыва­ния этих авторов.

Единственный выход видится в том, чтобы рассматривать хасу в динамике. Тогда может оказаться, что сообщения П. С. Потемкина и Я. Потоцкого не противоречат, а дополня­ют друг друга, отражая различные периоды ее существования и показывая ее видоизменение в зависимости от конкретной ситуации.

В заключение следует сказать о ретроспективном методе, значение которого в реконструкции традиционных обществен­ных институтов возрастает по мере сужения круга соответст­вующих источников, а иногда, в силу их почти полного отсут­ствия, выдвигается на первый план, как, например, при изу­чении кабардинской хасы до XVI века. Интересно, однако, отметить, что им увлекались даже при наличии достаточного количества архивных материалов о хасе в XVI—XVIII вв. Как уже отмечалось, ее исследование подменялось механи­ческим накладыванием схем, составленных по описаниям ав­торов конца XVIII — начала XIX вв., на все предшествующие

14

периоды кабардинской истории (что соответствовало рассмот­рению данного института в статике и пониманию его как пе­режитка). При таком подходе вопрос о репрезентативности литературных материалов, естественно, не ставился. Единич­ные же архивные документы подбирались как иллюстрация к уже заведомо известной модели.

§ 2. ВОПРОС О ТЕРМИНАХ

Мы считаем, что хаса в XVI—XVIII вв. являлась сослов-но-представительным собранием. В дальнейшем изложении нам предстоит обосновать этот вывод. Но сейчас возникает другой вопрос: почему данная разновидность сословно-пред-ставительного собрания называется хасой, а не каким-нибудь другим синонимичным термином? Что, например, общего меж­ду ней и хасой нартов? Вопросы эти не случайны, поскольку у современных адыгов, знакомых с красочными изданиями нартского эпоса ¹⁵ в начале 50-х годов, слово «хасэ»¹⁶ (в том числе и название национально-демократической организации) до сих пор ассоциируется только с собранием или советом нартов.