Жизнь мага введение

6 июля 1900 года Кроули высадился в Нью-Йорке. Стены зданий накалялись от солнца, и на улицах было душно. Зной был настолько сильным, что Кроули в течение дня принимал одну холодную ванну за другой. Когда же он выходил на улицу, его прогулки сопровождались призыв­ными криками уличных мороженщиков и частыми захо­дами в бары, где подавали ледяной кофе, ледяную воду или дыни. Он впервые испытал настоящий зной и теперь раздумывал, стоит ли ему в такой ситуации отправлять­ся ещё южнее, в сторону Мексики.

Тот факт, что Нью-Йорк в это время переживал такую жару, был упущен Кроули только потому, что он не читал газет. Он, как утверждал сам, «уже убедился, что даже самый тонкий ум обречён на погибель, если попадёт под болезнетворное воздействие журналистики. И дело не только в том, что человек в этом случае портит свой ум небрежным и неаккуратным английским, неглубокими, общеизвестными, пошлыми мыслями и сознательным легкомыслием. Помимо всего этого вреда, есть и ещё один отрицательный эффект. Читать газету — значит отказываться от чтения чего-то действительно стояще­го». Газеты, как писал Кроули в автобиографии, — это не более чем набор репортажей, вводящих в заблуждение и написанных самоуверенным языком или состоящих из необдуманных суждений.

Раскалённый зноем город не впечатлил его. Застрой­ка выглядела стихийной, и городу не хватало духа исто­рии, столь характерного для европейских метрополий. Кроули не пришлись по душе ни люди, ни статуя Свободы, о которой он по недоразумению думал, что изначально она имела иное предназначение. «Тщеславие здешних жителей, — писал он, — привело их к тому, что они с энту­зиазмом набросились на забракованную европейцами статую торговли, которая должна была стоять на Суэцком канале. Они купили её на вторичном рынке и высокопарно назвали "Свободой, освещающей мир". Хорошо, что им хватило дальновидности установить её на острове и спи­ной к континенту».

Несмотря на то что статуя не произвела на него впе­чатления, Кроули реагировал на Америку подобно тому, как реагировало и реагирует на неё большинство евро­пейцев — он оценил то обстоятельство, что фундаментом американского общества являлась идея свободы. Он по­лучал удовольствие оттого, как естественно вели себя люди в обществе, от отсутствия классовой гордости и снобизма, он удивлялся богатству жителей Нью-Йорка, хотя, естественно, не бродил по окраинам и не удалялся от главных улиц города.

После недолгого пребывания в Нью-Йорке Кроули сел на поезд, отправлявшийся с вокзала Грэнд-Сентрал в Ме­хико. Весь путь занял более недели: это было долгое пу­тешествие по центральным и южным штатам Америки, которое не доставило Кроули никакой радости. Даже о поезде Эдинбург — Инвернесс он говорил, что тот ис­пытывает его терпение. Однако вскоре Кроули проникся духом путешествий и начал получать удовольствие от своих передвижений.

Если Нью-Йорк не удовлетворил его ожиданиям, то Мехико казался поначалу форменным разочарованием. Обслуживание в гостинице «Итурбидэ», где остановился Кроули, было ниже всякой критики, еда — отвратитель­ной, а хорошее вино обращало на себя внимание полным своим отсутствием. Он избегал пить текилу и предпочи­тал не есть жареных кабрито, такое и тортильяс. Кроули всегда был очень привередлив в еде. Несмотря на все его альпинистские и магические приключения, а также на то, что он имел склонность к острым приправам, Кроули не признавал «иностранной» пищи. Ребёнком он отказывал­ся есть варенье, а винегрет попробовал только в зрелом возрасте. Он не испытывал отвращения к омарам под майонезом, однако не любил салатов с омарами, потому что ему не нравилось сочетание согласных в названии это­го блюда (lobster salad).

Покинув гостиницу, он снял квартиру в доме, окна кото­рого выходили на окрестности парка Аламеда, что в цент­ре города. Наняв молодую мексиканку, чтобы вести хозяй­ство, Кроули занялся магией, в том числе основанием соб­ственного магического ордена под названием «Лампа невидимого света», или LIL. Правила ордена требовали, чтобы в специально устроенном храме с разнообразными талисманами, посвященными силам природы, постоянно горела лампа. При помощи заклинаний маг стремился превратить лампу в средоточие магической энергии, ко­торая затем может передаваться тем, кто готов и стремит­ся её получить. Он изобрёл Обряд самоинициации, кото­рый позволял при помощи ритуального танца приобре­тать новые магические знания. Кроме того, Кроули учился делаться невидимым, усиливая тем самым свою волю.

По утверждению Кроули, в этом занятии он достиг лишь частичного успеха: он добился того, чтобы его отражение в зеркале стало тусклым и зыбким. Однако ис­тинной его целью была не невидимость кактаковая, а спо­собность пройти незамеченным сквозь толпу. Приём за­ключался в том, чтобы на короткое время добиться мас­сового внушения. Если бы удалось на время приковать внимание окружающих к какому-нибудь одному объекту, то Кроули (или любой другой на его месте) мог бы стать незаметным для них, используя это для своих целей и на­мерений. Кроули утверждал, что добился в этом полного успеха. Вызвав дух Гарпократа и приняв обличив этого бога тишины, он проходил по улицам Мехико, одетый в алую накидку и золотую корону. Казалось, никто не обращал на него внимания, поэтому он предполагал, что никто его и не видит.

Ещё одна магическая процедура, которую он проде­лывал, заключалась в ношении украшенного драгоценно­стями золотого талисмана около сердца. Когда талисман был на нём, он думал только на тему магии, намеренно исключая все остальные мысли. Снимая же украшение, он запрещал себе думать о магии. Все эти действия на са­мом деле были направлены на усиление способности кон­тролировать собственный мыслительный процесс.

Подробных сведений о том, с кем Кроули общался в Мехико, нет. В момент своего приезда он, судя по всему, не был ни с кем знаком, но у него имелась рекомендация, вероятно от друзей Мазерса, к пожилому человеку по имени дон Хесус Медина. Медина, который, по словам Кроули, являлся потомком Алонсо Пересаде Гусмана, гер­цога Медины-Сидонии и адмирала испанской Армады, и был главой местной масонской ложи Шотландского обряда.

Уверившись, что Кроули является прямым и честным человеком, а также обладает большими магическими знаниями, Медина посвятил его в эту разновидность ма­сонства и со скоростью света провёл по иерархическим

ступеням общества. Кроули планировал пробыть в Мехи­ко недолго, поэтому он дорожил каждой минутой и про­являл нетерпение. Позднее Кроули утверждал, что до­стиг в масонской ложе Шотландского обряда самую вы­сокую из тридцати трёх иерархических ступеней, став Суверенным великим генерал-инспектором, хотя в ма­сонских архивах не сохранилось ни одной записи даже о том, что он вообще был посвящен в члены общества. В обмен на это звание дон Хесус Медина был произве­дён в верховные жрецы Ордена лампы.

Не забывая о своей литературной карьере, Кроули на­писал в Мехико стихотворную игру (имевшую также маги­ческий характер), основанную на опере Вагнера «Тангей-зер». Идея этого произведения посетила его в Париже, когда, на одной из публичных церемоний Мазерса, Кроу­ли познакомился с американской оперной певицей и всту­пил с ней в любовную связь. «Романтика отношений с та­кой известной актрисой приводила меня в восторг», — писал он. Странным образом по его словам оказывает­ся, что они обручились, несмотря на то что актриса была уже замужем «за человеком, которого она оставила где-то в Техасе». Возвратившись в Лондон, Кроули слышал её в Ковент-Гарден, где она исполняла партию Венеры в «Тангейзере», а в его голове восторг от пения и музыки смешивался с собственными творческими замыслами. Согласно записям Королевской оперной компании, един­ственной певицей, которая исполняла эту партию в Лон­доне в 1899—1902 годах, была американка сопрано Сьюзан Стронг.

Нечего и говорить, что, как только Кроули покинул Лондон, Сьюзан Стронг была забыта, и он продолжил ве­сти свой прежний образ жизни, затевая любовные инт­рижки, когда и где только мог. В Мехико он подобрал проститутку и отправился с ней в трущобы, где его впе­чатлила «ненасытная сила страсти, которая пылала в её порочных, непостижимых глазах и искажала её потрёпан­ное лицо, превращая его в водоворот обольстительного греха». Секс с этой женщиной придал ему новые творче­ские силы. Он вернулся к себе на квартиру и шестьдесят семь часов подряд сочинял стихотворный диалог между Венерой и Тангейзером. Нет сомнений, что проститутка из Мехико удовлетворила свойственную Кроули на протя­жении всей жизни тягу к экзотическим женщинам.

Мехико притягивал его не только теми потрясающи­ми сексуальными впечатлениями, которые этот город пре­доставлял. Кроули начал любоваться мексиканцами, ко­торые казались ему простым народом, ещё не «отравлен­ным лицемерием и необходимостью бороться за жизнь». Их существование было спокойным, темп жизни — нето­ропливым: этическая значимость работы и профессии, характерная для Англии, здесь не имела силы. Работа была здесь лишь досадной помехой в ленивом течении при­ятного досуга. Красота мексиканской земли захватила Кроули. Он писал:

Мексиканское отношение к любви и сексу тоже импо­нировало Кроули. Оно не носило на себе отпечатка

Говоря кратко, Мексика показалась Кроули полной противоположностью Европы, и особенно Великобрита­нии. Британский уклад жизни был пронизан идеями сове­сти, вины и самоотречения, ханжеством, подавлением желаний и, как следствие, извращениями, вто время как мексиканское мироощущение было свободно от той «бла­гочестивой лжи, которая утверждает, что зло не существу­ет, тем самым превращая его в нечто неопределённое, огромное и опасное». Британцы, как считал Кроули, пря­тались от правды, тогда как мексиканцы смотрели ей пря­мо в лицо. Они отважно и без ложного стыда встречали свои животные потребности, принимая свою человечес­кую сущность как она есть, вместо того чтобы пытаться приподнять человека над его естественным состоянием. Педантичность и самодовольство британцев, полагал Кроули, разрушают их. Он придерживался того мнения, что всё должно быть открыто и вынесено на поверх­ность — особенно секс, — поскольку «подавление есте­ственных инстинктов является оскорблением природе и прямым путём к моральному уродству».

С точки зрения Кроули, эта свобода от стеснений и ограничений означала, что мексиканцы были незави­симы. В их обществе отсутствовала британская классо­вая система, не было высокомерия, вызванного классо­вым превосходством, не было (как утверждал Кроули) пиетета перед соблюдением этикета и, прежде всего, не было эгоизма или нетерпения. Кроули находил привлека­тельной мексиканскую смесь язычества и христианства и обвинял британцев за их «англосаксонскую концепцию христианства, которая оскверняет нацию», в результате чего её даже избегают другие европейцы, не связанные «насекомообразной коллективностью сознания, отпеча­ток которой лежит на англосаксах». Индивидуальность разума и духа имела большое значение для Кроули. Это был тот материал, из которого делаются подобные ему поэты. Англия, какой считал, «является самой плодови­той матерью поэтов, но она убивает слабых, а сильных направляет на поиски более счастливых мест... Англий­ский поэт должен или добиться успеха, уехав из своей страны, или умереть, разбив себе сердце на родине». Сидя в своей квартире, выходящей на парк Аламеда, Кроули размышлял о Великобритании и её моральном упадке, коммерциализации и измельчании. Он вспоминал давку лондонских площадей, «этих потных животных, дышащих пивными парами», «вечно давящее чувство вины и сты­да». Проникнувшись настроениями настоящего изгнан­ника, он критиковал даже английскую погоду.

Чтобы почувствовать дух страны и поближе узнать её людей, Кроули совершал поездки по мексиканской глу­бинке. Направляясь в Игуалу, местечко в ста милях от Мехико, он купил рыжего пони, который так и норовил прыгнуть или брыкнуться. Вероятнее всего, лошадке про­сто нравилось становиться на дыбы и сбрасывать с себя всадника. Чересчур щадящая манера, с которой Кроули использовал кнут, ещё увеличила строптивость живот­ного, и Кроули продал пони сразу после возвращения в Мехико. В другой раз Кроули отправился в Веракрус, главный мексиканский порт, находящийся в 250 милях к востоку от столицы. Об этой поездке он писал как о за­хватывающем путешествии: «Сначала вы сорок миль еде­те по тропическому лесу, затем дорога неожиданно начи­нает идти вверх и вьётся по предгорьям, в теснинах, а надо всем этим царят восемнадцать тысяч футов горы Ситла-тепетль. Пейзаж постоянно меняется по мере вашего вос­хождения, и вдруг вы оказываетесь на плато, чья обшир­ная поверхность представляет собой почти пустыню, на которой растут лишь кактусы да алоэ, и торчат две скалы: Ицтаксиуатль и Попокатепетль».

Путешествия по Мексике были, вероятно, нелёгким испытанием. Мест для отдыха и ночлега было немного, и находились они далеко друг от друга. Поэтому Кроул и, несмотря на своё к тому времени уже вполне приличное знание языка, нередко оказывался предоставленным са­мому себе. Однажды на склоне холма он нашёл труп мек­сиканского рабочего, высохший на солнце, но не тронутый грифами, потому что, как решил Кроули, тело было слиш­ком насыщено острыми приправами, чтобы прийтись по вкусу этим хищникам. Нередко он спал под открытым не­бом. Однажды, расположившись на плантации сахарного тростника, он обнаружил, что за ним следят. Одного вы­стрела из револьвера оказалось достаточно, чтобы отва­дить наблюдателей. На другую ночь в лагере поселенцев он видел, как китаец-чернорабочий при помощи кипятка выгонял скорпионов из щелей в стене. К утру ноги Кроули так горели от укусов москитов, что он был не в состоянии натянуть свои сапоги для верховой езды. Он, конечно же, заразился малярией и заболел. Американский врач по фамилии Парсонс, который занимался мошенничеством, говоря своим пациентам, что у них аппендицит, и отправ­ляя их к своему коллеге, который брал по 1000 мексикан­ских долларов за операцию, отнёсся к Кроули с сочувстви­ем и лечил его хинином.

Кроули, во время своего пребывания в Мексике из­бегавший общения с британцами («у британского консу­ла, как правило, был запор, а вице-консул чаще всего был пьян»), тяготел к американцам, многие из которых были профессиональными карточными игроками: обществен­ная среда Мехико в 1900 году во многом напоминала со­ответствующую среду Гаваны во времена Батисты. Двое из таких картёжников, по имени Уилсон и Мак-Ки, по­пытались надуть Кроули, но тот видел их насквозь. Его острый ум и невинное молодое лицо произвели на них (по его собственным словам) такое впечатление, что они пригласили его помочь «раздеть» одного транжиру на по­кере. Он отказался. Однако Кроули всё-таки посещал не­которые игорные дома, где играл в испанскую монте, кар­точную игру, смысл которой заключался в угадывании карт, ещё не вступивших в игру, и которая отдалённо напоми­нала снап, с той только разницей, что ставки здесь выше. Однажды вечером, когда он сделал очень высокую ставку, ему было предупреждающее видение, подобное тому, которое он испытал на шахматном конгрессе в Берлине. С тех пор Кроули никогда не играл, за исключением одно­го случая в Монте-Карло, когда ему пришлось сделать это за компанию.

С большинством эмигрантов Кроули познакомился в Американском клубе, где его представили нескольким владельцам ранчо, чьи земли располагались в провин­ции Гуанохуато, к северо-западу от Мехико. Получив пред­ложение погостить и заодно оправиться от приступа ма­лярии, Кроули с благодарностью согласился.

Во время многочисленных путешествий по Мексике Кроули так и не сделал ни одной попытки заняться альпи­низмом, несмотря на то что в ясный день мог видеть по­крытые снегом вершины Попокапетля и Ицтаксиуатля из своего окна. Обе эти вершины, превосходя Альпы высо­той, были гораздо менее трудными для восхождения, но Кроули не спешил с альпинизмом, сконцентрировавшись на занятиях магией. Атем временем к нему направлялся Оскар Экенштайн.

Когда Экенштайн приехал в Мехико, — а было это в конце года, — они с Кроули начали планировать марш­руты восхождений. Во время походных приготовлений у Кроули с Экенштайном состоялся откровенный разго­вор о магии. Однажды вечером Кроули признался Экен-штайну, что у него появились трудности в занятиях маги­ей. Когда он закончил говорить, Экенштайн набросился на него с резкой критикой и доставил ему «самые непри­ятные пятнадцать минут в моей жизни». «Он подвёл итог моим магическим занятиям, — писал Кроули, — и сказал, что все мои затруднения — от неспособности управлять своими мыслями».

Экенштайн, не разбиравшийся в вопросах магии, был отчасти прав. Проблема Кроули заключалась не в его не­способности сконцентрировать свои мысли, но в его неумении это делать. Озвучив свои критические замеча­ния, Экенштайн предложил Кроули научить его сосредо­точивать и дисциплинировать внимание. Кроули согла­сился, признав свою слабость в этом вопросе. Уроки Экенштайна заключались в медитативной концентрации и размеренном дыхании одновременно с напряжённой ви­зуализацией тех или иных образов. Эти упражнения про­водились ежедневно в строго определённые часы, утром и вечером. Как только Кроули достиг успехов в визуали­зации, он перешёл к концентрации на движущихся объек­тах и наконец — на своих собственных чувствах. Экен­штайн предлагал ему вообразить вкус шоколада или хи­нина, аромат духов, звук колокольчиков, прикосновение шёлковой ткани, песка или меха и удерживать эти ощуще­ния в уме. Все эти методы были заимствованы из йоги, и Кроули был им благодарен. «Нет никаких сомнений, — писал он потом, — что эти месяцы постоянной научной работы, не отравленной моими романтическими фанта­зиями, заложили во мне крепкую основу надёжных маги­ческих и мистических техник».

Однако главной целью Экенштайна в Мексике был аль­пинизм: перспектива подняться вместе с Кроули выше, чем тот когда-либо восходил. Незадолго перед Рожде­ством 1900 года они отправились в Амекамеку, город в тридцати шести милях от Мехико, начальный пункт аль­пинистских восхождений. Взяв с собой носильщиков, пре­доставленных ему местным мэром, они поднялись на Ицтаксиуатль и разбили лагерь на высоте 14 тысяч футов, между тем местом, где теперь находится автостоянка Ла-Хойя, и отдалённой горной вершиной Лос-Пьес. Они прожили там три недели, привыкая к высоте и совершая восхождения на пик, высившийся над ними, а также на вер-шины Ла-Кабеса и Эль-Печо. Кроули утверждает, что во время своего пребывания там они установили мировой рекорд, поднявшись на 4тысячи футов, уже находясь на высоте в 16 тысяч и затратив на это всего лишь полтора часа. В автобиографии Кроули утверждал, что они с Экен-штайном побили все альпинистские мировые рекорды 1901 года, покорив самую большую высоту, на которую когда-либо раньше поднимался человек.

Жизнь в альпинистском лагере была размеренной. Они питались местными консервами, но срок хранения значительной их части истёк, вследствие чего Кроули с Экенштайном постоянно страдали от диареи. Если не считать проблем с желудком, Кроули наслаждался жиз­нью, экспериментируя с альпинистскими «кошками», ко­торые изобрёл Экенштайн. В свободное от восхождений время оба альпиниста сидели в лагере и стреляли по пус­тым бутылкам, что, среди прочего, служило средством отпугивания воров.

Наконец, свернув свой палаточный лагерь и вернув­шись в Амекамеку, они нанесли визит мэру города, чтобы выразить ему своё почтение, но нашли его в расстроен­ных чувствах. Причина плохого настроения мэра обнару­жилась не сразу. Оказалось, он не знал, как сообщить им плохие новости. Наконец решившись, он выпалил: умер­ла королева Виктория. Но, к его удивлению, Кроули с Экен­штайном приняли это известие довольно радостно.

С точки зрения Кроули, умер тиран-матриарх. Он не­навидел Викторию с детства, когда играл в короля Пата­гонии, ведущего свои войска против армии королевы. «Я не могу понять, — говорил он, — почему в таком ран­нем возрасте я питал столь глубокое отвращение к коро­леве Виктории и так презирал её. Возможно, просто бла­годаря чистому и благородному чутью ребёнка!» Теперь, с её смертью, британская история достигла своего водораздела. «Правительница из нутряного сала, парламент из оконной замазки, аристократия из алебастра, интел­лигенция из резины» и «пролетариат из мякоти и шелухи» больше не существовали. Наступала новая эпоха, когда дух «чопорности, лоска, поверхностности, подобостра­стия, снобизма, торговли человеческими чувствами» будет выметен из страны, а то, что Кроули называл тряси­ной посредственности, взорвётся и разлетится на куски.

Между тем Кроули и Экенштайн отправились в про­винцию Колима, которая находилась в 350 милях к западу от Мехико, и это их новое путешествие обещало гораздо больше приключений, чем предыдущее. Они намерева­лись покорить вулкан Фуего де Колима, один из наиболее активных вулканов в мире. Когда они начали приближать­ся к вулкану, шло извержение, и пепел прожигал их одеж­ду на расстоянии двадцати миль от жерла. Сначала они покорили соседний, покрытый снегом, более высокий (и уже потухший) вулкан Невадо де Колима и устремились к своей истинной цели, но не сумели её достичь. Раска­лённые камни прожигали их ботинки. Отослав своих мо-зос (носильщиков) вместе с оборудованием для лагеря в сторону Сапотитлана, они отправились на поиски ран­чо, к владельцу которого имели рекомендацию, но заблу­дились ночью в диком лесу, и только их общее умение ори­ентироваться в пространстве позволило им спастись. Вернувшись из Колимы, они покорили огромный вулкан неподалёку от Талуки, в сорока милях от Мехико, и ноче­вали в кратере, под открытым небом.

Следующее своё восхождение они совершили на вер­шину Попокатепетля, куда взяли с собой некоего журна­листа, который на страницах местной газеты усомнился в их альпинистских достижениях. Поскольку журнал ист не поспевал за ними, его подтягивали вверх на верёвке, при­чём Экенштайн тянул его, а Кроули — подгонял альпинист­ским ледовым топориком. Не осталось записей о том, как им удалось поднять этого несчастного через ледяные участки, однако известно, что скольжение во время спу­ска привело журналиста в ужас. Апологетическая статья не замедлила появиться.

Чтобы завершить путешествие Экенштайна, они хо­тели попытаться покорить вулкан Ситлалтепетль, распо­ложенный неподалёку от Орисабы и являющийся самой высокой точкой Мексики, но отказались от своего наме­рения. К этому времени они уже достаточно позанима­лись скалолазанием и начинали строить планы насчёт экс­педиции в Гималаи с целью покорить Чогори, вторую по высоте вершину мира, известную сегодня под назва­нием К2.

Экенштайн отбыл в Лондон 20 апреля 1901 года. Кроу­ли же сухопутным путём отправился в Сан-Франциско з намерением оттуда выехать на Цейлон и навестить там ллана Беннета. Ему жаль было покидать Мексику, и он спытал некоторый культурный шок, когда в Эль-Пасо ересёк Рио-Гранде. «Только что оставив позади тихую ивилизацию Мексики, я испытал ужасное потрясение, когда оказался посреди техасской грубости и варвар­ства». Техас был вечно пьяным, наглым и шумным; даже местные проститутки не пришлись Кроули по вкусу. Преж­де чем отправиться дальше через Нью-Мексико, Кроули переправился через реку и заехал в Сьюдад-Хуарес по­прощаться с девушкой, которая вела хозяйство в его доме в Мехико (и, несомненно, согревала его постель). Там он случайно обратил внимание на нескольких рабочих-эми­грантов, которые играли в карты. Вдруг один из игравших схватил другого за длинные волосы и большими пальца­ми выколол ему глаза. Ослеплённый кричал, но большин­ство свидетелей этой сцены «сохраняли философское без­различие к происходящему. Их ничто здесь не занимало, кроме разве что лишнего напоминания о том, что пора наведаться к парикмахеру».

Сан-Франциско впечатлил Кроули так же мало, как Эль-Пасо. Этот город был не чем иным, как «сумасшед­шим домом бешеных охотников за деньгами и неистовых искателей наслаждений, которые толпятся на каждом перекрёстке». Подавляющую часть времени он проводил в Чайна-тауне, испытывая большое уважение и тягу к ки­тайцам, «постоянно убеждаясь в их духовном превосход­стве над англичанами». Кроме того, он начал сочинять не­обыкновенно длинную лирическую поэму под названием «Орфей, лирическая легенда», которую закончил лишь через три года.

Первого мая Кроули записал в своём дневнике: «Я все­рьёз возобновил Великую Работу». Это означало, что он вернулся к идее проведения Операции Абрамелина. Он составил расписание приготовлений, включив туда упраж­нения по дисциплине мышления, которым научил его Экен-штайн, принятие «Божественных форм» (во время него он визуализировал себя в облике Бога), астральное виде­ние, изготовление талисманов и вызов Адониа-га-Арец, иначе говоря, Ангела-хранителя. Кроме того, он сосре­доточился на усилении своего Тела Света.

Двумя днями позже, Змая, Кроули сел на судно «Нип-пон-Мару», направлявшееся в Гонолулу, и прибыл туда 9 мая. Он приехал с романтическим намерением снять хижину на зелёном морском берегу в Вайкики, завести себе девушку-туземку, писать стихи и заниматься маги­ей, в то время как любовные утехи вдохновляли бы его и на то, и на другое. Однако он отказался от этого плана, потому что на следующий день познакомился с миссис Элис Мэри Роджерс, которую в письме к Джеральду Кел-ли называет Мэри Битон, находя это весьма остроум­ным: миссис Битон была автором самой известной вик­торианской книги по домоводству, пособием всех до­мохозяек.

Эта американка, на десять лет старше его, была за­мужем за юристом и имела сына юношеского возраста. Она приехала на Гавайи, чтобы переждать сезон сенной лихорадки, который шёл в США. Кроули страстно влю­бился в неё и начал добиваться её расположения. На это потребовалось некоторое количество усилий и времени, но через несколько недель Элис сдалась, и у них с Кроули состоялся безумный и потрясающий секс. Несмотря на то что Кроули считал большой глупостью любовные свя­зи с белыми женщинами — ведь они привносили в лю­бовные отношения дух нравственной нечистоплотно­сти, — он ничего не мог с собой поделать. Надо сказать, что Кроули часто влюблялся, однако немедленно покидал предмет своей страсти, как только уставал от него или переставал им пользоваться. Хотя Элис и сопровождала Кроули на следующем отрезке его путешествия, сев вме­сте с ним на японское судно «Америка-Мару», идущее в Иокогаму, они расстались, высадившись на берег, и она вернулась к мужу в Америку. Их короткий роман позднее нашёл отражение в цикле стихотворений под названием «Элис: Адюльтер», опубликованном в 1903 году. Кроули считал, что эти стихотворения — по одному на каждый день их любовной связи — напоминают о характерных для него «силе страсти, глубине самонаблюдения и пристра­стии к неясным ассоциациям».

Для этих стихотворений характерна яркая образность, и они носят на себе следы воздействия наркотиков.

О, эти веки цвета аметистов!

Я взгляд поймал полузакрытых глаз. И, как миражи, тают в небе чистом

Седые тени в предрассветный час. Но мудр по-детски удивлённый лик,

И первый солнца луч к нему приник! На этих рук, белейших в мире, кожу,

Что светится, как первая звезда, Бросает отсвет из сирени ложе,

И золотом блестит она тогда. Цветы сирени навевают грусть,

Как пологом, твою окутав грудь.

Кроули по-прежнему придерживался мнения, что чи­татель должен как следует подумать, прежде чем ему уда­стся разгадать заложенные в стихотворении образы. Мне­ние литературных критиков о новой книге было неодно­значным.

Двадцать девятого июня Кроули записал в дневнике: «Элис уплыла на пароходе сегодня днём». А в записи за 1 июля значится: «Спал с японской девушкой, это уже 34-я национальность». Кроули вёл счёт национальностям женщин, с которыми занимался сексом.

Со времени знакомства с Элис Кроули освоил, кажет­ся, лишь одну магическую технику, да и в той достиг незна­чительных успехов. Он изобрёл способ заставить моски­тов перестать кусаться. В нескольких словах способ за­ключался в том, что москитов следовало полюбить, признав за ними право на жизнь и питание за счёт человека. Сле­довало подавлять в себе желание прихлопнуть москита. Через некоторое время укусы переставали вызывать зуд, а потом москиты и вовсе оставляли человека в покое. Оче­видно, метод был не столь эффективен, как утверждал Кроули: насекомые продолжали кусать его, и он ещё много лет периодически страдал от приступов малярии.

Япония, подобно предыдущим странам, не впечатли­ла Кроули. Японцы, как ему показалось, так же надмен­но гордились своей национальностью и были такими же замкнутыми (ведь они тоже жили на острове), как англи­чане. У Кроули мелькнула мысль остаться в дзэн-буддист­ском монастыре неподалёку от Камакуры, где он любо­вался гигантской статуей Будды, но ему предстояло ехать дальше, в Шанхай.

Во время этого короткого путешествия он познако­мился с двумя «старыми девами из Америки, уже совсем увядшими, с пергаментной, благодаря сухому климату, целомудрию и любви к коктейлям, кожей», которые сооб­щили ему, что на борту их корабля находится знаменитый писатель Томас Харди. Но они ошибались. Кроули очень веселился, когда оказалось, что речь идёт о преподоб­ном Эдварде Джоне Харди, армейском капеллане, служа­щем в Гонконге и написавшем книгу под названием «Как стать счастливым в браке».

Странным образом Шанхай, будучи самым космопо­литичным и самым захватывающим городом на Дальнем Востоке, пользовавшимся, кроме того, славой рассад­ника греха, прошёл для Кроули почти незамеченным. Он спешил в Гонконг, где жила Элен Симпсон, к тому времени вышедшая замуж за человека по фамилии Витковский и превратившаяся в настоящую колониальную даму, чья жизнь вращается вокруг завтраков, коктейлей и вечерней игры в бридж. Она забросила магию и даже однажды при­шла в своих одеждах, сшитых для «Золотой Зари», на кар­навальный вечер, где её наряд выиграл первый приз. Сест­ра Фиделис и его союзник в магических делах больше не существовала для Кроули, хотя более шести месяцев он думал о ней и видел её во сне. С этого момента, несмотря на то что другие люди появлялись в его жизни и исчезали из неё, Кроули понимал, что он сам по себе и должен идти по магическому пути без посторонней помощи.

В несколько подавленном состоянии он отправился на Цейлон с заходом в Сингапур и Пенанг, познакомив­шись по дороге с английским торговцем по имени Гарри Лэмб, который жил в Калькутте. Коломбо, куда он прибыл 6 августа, вызвал у него отвращение:

Такое же низкое мнение сложилось у него и о местных верованиях.

Аллан Беннет, который сначала собирался стать буд­дийским нищенствующим монахом, отчасти разочаровал­ся в буддизме и поступил в ученики к шиваистскому гуру из высшей касты Шри Парананде, которого в миру звали Его честь П. Раманатхан и который служил главным проку­рором Цейлона. Беннет работал наставником его сына. Подростком Беннет сумел однажды достичь шивадаршаны. Особого состояния напоминающего транс. С тех пор он годами пытался снова испытать это ощущение. Теперь, живя со своим гуру в доме в Циннамон-Гарденс, Беннет освоил искусство вхождения в это состояние.

Кроули было приятно вновь увидеться с Беннетом, однако у него имелась и скрытая причина для этой встре­чи. Он хотел поговорить о Мазерсе, а именно о споре религиозного характера, который произошёл между Бен­нетом и Мазерсом и во время которого Мазере выхватил револьвер и грозился убить Беннета. Только благодаря вмешательству Мойны этого не произошло. После разго­вора с Беннетом Кроули остался крайне низкого мнения о Мазерсе.

Тропический климат излечил астму, от которой стра­дал Беннет, но утомил его. Кроули предложил ему поехать в Канди, один из горных районов Цейлона, чтобы вдали от влажного воздуха побережья заниматься йогой. По­скольку поездку финансировал Кроули, Беннетс готовно­стью согласился. 17 августа они отправились в путь и сня­ли бунгало под названием «Мальборо» с видом на озеро и храм, хранилище одной из буддийских святынь, зуба Будды. Они приехали сюда в поисках уединения для маги­ческих и духовных занятий.

Кроули был в смятении. Он «потерял» магическое со­трудничество Элен Симпсон и больше не мог восхищать­ся Мазерсом. Только Экенштайн и Беннетбыли надёжны­ми якорями в его жизни, и он радовался, что Беннет был рядом и мог, обучая его законам йоги, помочь ему в по­иске «духовного выхода из мирского беспорядка». Одна­ко Беннет сделал даже больше. Он познакомил Кроули с индуистскими и буддийскими верованиями, с филосо­фией и духовными учениями индусов. Кроули неизменно проявлял интерес ко всему, что Беннет предлагал его вни­манию. Их общение было похоже на пиршество духа, ко­торое наверняка сопровождалось и укреплялось употреб­лением гашиша, а 28 и 29 сентября ещё и эксперимента­ми с настойкой опия и кокаином, которые Кроули должен был принимать, поскольку сломал зуб. Кроме того, Кроу­ли предстояло получить подтверждение тому, насколько сильно продвинулся Беннет в изучении восточных рели­гий. И вот однажды днём Кроули вошёл в бунгало и обна­ружил, что Беннет парит в нескольких футах от пола, пере­мещаясь взад-вперёд под дуновением ветерка.

Случайным образом время их пребывания в Канди совпало с ежегодным праздником Перахеры, когда зуб Будды, о котором Кроули скептически заключил, что это не зуб человека, выставляется на обозрение. Событие сильно захватило его: «...в этом огромном празднестве участвуют слоны, танцоры, обезьяны, официальные лица, барабаны, трубы, факелы — всё, что может сверкать или звучать. И всё это приводится в действие одновременно. В результате участники приходят в самый непосредствен­ный экстаз. Бедный, серьёзный, преданный своей идее Аллан, всей душой стремящийся облегчить страдания человечества и помочь людям перейти на иной духов­ный уровень существования, был огорчён и разочарован. Однако и он испытал некоторое эмоциональное воздей­ствие праздника: это действо было большим испытани­ем для нервов. Было почти пыткой так остро чувствовать и так неистово желать, реагируя на столь низменные раз­дражители. Восторженное опьянение длилось несколько часов. Всеобщий энтузиазм хорошо понятен каждому: это был момент высвобождения подсознательных желаний животной сущности человека».

Хотя некоторую часть времени, проведённого в Канди, Кроули посвятил работе над «Тангейзером», всё же в основном он занимался здесь изучением йоги. Он обна­ружил, что состояние транса даёт значительный прилив духовной силы и может служить важным дополнением к его магическим занятиям, поскольку транс устраняет все комплексы и психологические преграды, тем самым укрепляя волю. Он работал напряжённо, особое внима­ние уделял физическим упражнениям и применял уроки Экенштайна по концентрации внимания, причём натре­нированные альпинизмом мускулы помогали ему превоз­могать боль. Он освоил позу Асаны, во время которой человек утрачивает ощущение своего тела, испытывая полное расслабление. Это умение он сохранил до зрелых лет, полагаясь на него в самые тяжёлые времена.

Строгий режим упражнений многое сделал для здо­ровья Кроули. Его мускулы укрепились, появился здоро­вый цвет лица, а периодическое высыпание прыщей, от которого он нередко страдал, прекратилось. Он освоил новые дыхательные упражнения и, как ему казалось, изо­брёл ещё один способ победить москитов: нужно было задержать дыхание так, чтобы все мускулы сделались столь жёсткими, чтобы не дать москитам прокусить кожу. Беннет, который ежедневно позволял пиявкам в соседнем пруду присасываться к своему телу, мог заставить их от­цепиться простой задержкой дыхания и напряжением мускулов.

К середине сентября аскетический режим йоги стал утомлять Кроули. Расставшись с Беннетом, он вернулся в Коломбо для того, чтобы немного отдохнуть и развеять­ся. Развлечения его состояли в основном из сингалез­ских проституток и японских гейш, но одновременно он не переставал заниматься йогой, и 2 октября, вернувшись в Канди, сумел достичь высокого состояния дхйяны. На этом он решил остановиться. Отчасти потому, что чув­ствовал себя измождённым и ощущал, что продвинулся так далеко, как только мог, отчасти же потому, что все эти занятия, какой открыто признавался, стали его раздра­жать. Правда, через несколько лет Кроули снова вернулся к йоге.

Кроули вместе с Беннетом — опять же, на средства Кроули — решили посетить священные буддистские мес­та Цейлона. Беннет теперь всё более серьёзно задумы­вался о возможности вести жизнь нищенствующего мо­наха. Они побывали в пещере Дамбуллы, на знаменитом остроконечном холме Сигирии и Анурадхапуры. Во вре­мя поездки Кроули удалось однажды поучаствовать в боль­шой охоте. Это шокировало Беннета. Будучи буддистом, он считал, что покушением на любую жизнь человек навле­кает на себя проклятие. Атот факт, что они чуть не потеряли одного вьючного буйвола, стал знаком для Кроули.

Вид священных мест не занимал Кроули. Он говорил, что они свидетельствуют о величии истории Цейлона, но им не хватает одухотворённости Древнего Египта, где Кроули никогда не был, и что упадок современного обще­ства способствует их разрушению. Например, великолеп­ные каменные изваяния в Джамбулле были покрыты крас­кой, которая, как считал Кроули, снижала их художест­венные достоинства. Кроули не заметил, что они были окрашены изначально, со времени своего создания.

Прошло не так много времени, прежде чем Кроули ощутил пресыщение религиозной культурой, и его потя­нуло в дорогу. Сначала он собирался остаться на Цейлоне подольше и не встречаться с Экенштайном в Индии, как они планировали в письмах, но Беннет посоветовал ему ехать. Беннет собирался стать нищенствующим монахом, но не на Цейлоне. Как раз к этому времени в Рангуне от­крылся новый колледж для девочек, и Беннетубыла пред­ложена должность учителя физики. Он принял предложе­ние, поскольку новая должность требовала переезда в Бирму, где буддизм, по мнению Беннета, сохранился в более чистом виде.

Следуя совету Беннета, Кроули на время отложил ма­гию, упаковал свою большую дорожную библиотеку, состо­явшую из переплетённых в пергамент книг и манускрип­тов, купил билет до Тривандрума и, в порядке подготовки к путешествию в Гималаи, отрастил бороду, с которой его частенько стали принимать за бура: на Цейлоне было не­сколько лагерей, где содержались пленные, захваченные во время Англо-бурской войны. Кроули распрощался с Беннетом и отплыл в Индию. В течение нескольких недель Кро­ули странствовал по южной части Индии и в это время слу­чайно встретил полковника Олкота, одного из основате­лей Теософского общества. Полковник подошёл к нему на железнодорожной станции и предложил свою помощь. Приехав в Мадуру (нынешний Мадурай), Кроули плани­ровал посетить индуистский храмовый комплекс Минак-ши. К индуизму он относился с большей симпатией, чем к буддизму, считая первый более живой религией. Понимая, что, будучи европейцем, он не получит доступа во внут­ренние части комплекса, Кроули решил превратиться в искателя приключений в стиле его героя, сэра Ричарда Бертона, который вошёл в Мекку, переодевшись мусуль­манином. Обзаведясь набедренной повязкой и чашей для милостыни, он начал изображать из себя нищего. По его словам, местные жители смотрели на него с подозрени­ем, пока не обнаружили, что он прекрасно владеет искус­ством йоги, после чего один из местных, говоривший по-английски, проникся к нему доверием и провёл его по хра­мам комплекса, причём Кроули, как говорят, принёс козу в жертву богине Бхавани. Ещё одной вещью, заворожив­шей Кроули, оказался Шивалингам, который представ­лял собой изображение бога Шивы с большим фаллосом в состоянии эрекции, которому поклонялись как символу божественного могущества и творчества.

Во всё время путешествия Кроули продолжал свои литературные занятия. В Мадуре 16 и 17 ноября он напи­сал «Вознесение» и «Троицу», пародию на «Сочельник» и «Пасху» Роберта Браунинга. Редкий день проходил без нового стихотворения, и число стихотворений Кроули, и без того большое, постоянно росло.

Охваченный страстью к передвижениям, Кроули от­правился в Мадрас («сонный, жаркий и провинциальный»), затем сел на принадлежащее Франции каботажное судно «Дюплеи», идущее в Калькутту. Путешествие было непри­ятным. Чтобы добраться до корабля, Кроули пришлось выйти в море на ненадёжной вёсельной лодке в шторм, который затем сопровождал его на протяжении всего пути. Корабль вонял керосином и растительным маслом, но Кроули вытерпел: в конце концов, это было приключе­ние, именно то, чего он хотел.

Прибыв в Калькутту, Кроули встретился с Гарри Лэм-бом, и тот предложил ему остановиться у себя. Кроули, ко­торый снова страдал от малярии, с радостью согласился.

Лэмб жил в компании коммерсантов, помимо него со­стоявшей из ещё троих англичан. Одним из них был Эдвард Торнтон, внук, названный в честь своего деда, зна­менитого государственного судьи Индии, который сумел самостоятельно подавить два народных восстания. Кроули и Торнтон стали друзьями. Слуги Лэмба относились к Кроули по-разному. Они узнали (используя, по словам Кроули, магические способы), что он был в храмах Минакши и является магом. Один из слуг попросил магиче­ски посодействовать убийству его тётушки, которая при­чиняла много хлопот, а также помочь его брату сдать экзамены, наложив проклятье на экзаменаторов.

Но у Кроули были более важные дела. Он брал уроки языка хинди, для того чтобы потом они с Экенштайном были в состоянии объясниться с местными жителями, и предпринял безуспешную попытку выучить белуджи. Кроме того, он гулял по окрестным кварталам, медити­ровал, ездил с приятелями на скачки, прочитал несколь­ко текстов по буддизму и критиковал британцев за то, что те привозят с собой своих жён. «Индия, —заявлял он,— неподходящее место для англичанок, поскольку они не приспособлены к здешнему климату и жара делает их че­ресчур сладострастными и неуправляемыми».

Несмотря на то что у него всё ещё был жар, Кроули в очередной раз поддался своей любви к путешествиям и 21 января 1902 года вместе с Торнтоном сел на корабль, идущий в Рангун. Город удивил его: течение реки Ирава­ди оказалось более быстрым, чем он ожидал, а от позо­лоченных шпилей пагоды Шведагон захватывало дух, хотя то, что творилось вокруг пагоды, шокировало обоих пу­тешественников: пагода «представляла собой сборище оборванцев, больных и калек. Считается, что, подавая им милостыню, человек заслуживает "награду". Под наградой же подразумевается заведомая невозможность реинкар­нации в нежелательном виде».

Наняв в качестве слуги индийца-христианина по име­ни Питер и принимая хинин с ледяным шампанским, кото­рое считалось лекарственным средством, Кроули несколь­ко дней пролежал «в обессиленном состоянии, не желая ничего, даже смерти. Я начал понимать психологию Ал­лана [Беннета]. Мой разум был необычайно чист. Я был очищен от грязи желаний. Не существовало ничего тако­го, чего стоило бы желать; я даже не сетовал на свои фи­зические страдания. Это состояние сознания представ­ляет собой очень полезный опыт. Чего-то очень похожего можно добиться сознательно при помощи поста».

Как это часто бывает в случае с малярией, болезнь внезапно прекратилась, и, хотя и ослабевший, Кроули вновь устремился к своей первоначальной цели, Бирме. Он хотел навестить Аллана Беннета, который жил теперь в монастыре ЛаммаСайадав Кьоунг, к юго-востоку от Акь­яба (нынешнего Ситве). Чтобы добраться до монастыря, следовало подняться вверх по реке Иравади, а затем по суше совершить опасный переход через Араканские Горы. Получив необходимые документы и заручившись рекомендательным письмом к начальнику лесничества, Кроули и Торнтон в сопровождении Питера 25 января выехали из Рангуна. Передвигаясь вверх по течению реки, они добрались до Прома (нынешний Пай), затем пере­сели на пароход «Амхерст», который шёл в Таемьо. Там они наняли повозку с волами и на ней добрались до Кьяукьи. Встретившись с начальником лесничества, челове­ком по имени Гэрр, и его помощником, они переночева­ли у него, а затем отправились в Миндон, где прождали два дня, пока местный городской голова пытался нанять носильщиков для их перехода через горы. Никто не хотел идти, так как этот переход считался слишком опасным, поэтому Кроули пришлось отказаться от своего замыс­ла. После оставшихся безуспешными попыток поймать дикого буйвола Кроули и Торнтон одолжили у кого-то выдолбленную из дерева лодку под названием паранг и отправились на ней в обратный путь по собственным следам. Время от времени они высаживались на берег, чтобы переночевать в бунгало или прямо под открытым небом. В Каме они сели на пароход, который шёл до Про-ма и Рангуна. Это было романтическое время. Кроули был заворожён красотой пейзажа и много времени про­водил в паранге, охотясь на пролетающих птиц, несмот­ря на то что у него снова поднялась температура. Кроме того, он написал поэму, восхваляющую это тропическое путешествие.

По возвращении в Рангун Кроули дал расчёт Питеру (тот во время путешествия воровал провизию) и распро­щался с Торнтоном, который, уже в одиночку, отправился в Мандалай. 12 февраля Кроули, которого опять мучила малярия, сел на идущий вдоль берега пароход «Комил-ла»; пароход шёл в Акьяб. Прибыв туда на следующий день, Кроули сразу направился в монастырь Ламма Сайадав Кьоунг и по пути столкнулся с Алланом Беннетом, кото­рый превратился в бритоголового, одетого в шафран буд­дийского монаха по имени Бхикху Анакда Метейя. Так как Беннет был европейцем, его почитали настолько, что они с Кроули не могли вести разговор, постоянно прерывае­мые людьми, которые простирались перед Беннетом ниц, приносили ему еду и подарки. Тем не менее они успели обсудить, насколько осуществимо распространение буд­дизма в Европе.

В первую ночь по приезде Кроули ночевал в мона­стыре, но оставшуюся часть той недели, что он провёл в Акьябе, жил с доктором Мунг Та Ну, бирманским воен­ным медиком, который отвечал за здравоохранение в го­роде. Если Кроули не встречался с Беннетом, то оставал­ся дома и писал стихи. Тогда же был сочинён «Ахав», кото­рый, будучи напечатанным в том же году, подвергался критике не только за своё содержание, но и за нечитаемый шрифт. В остальном же стихи, написанные им в это время, получались лиричными и нередко очень хороши­ми. Некоторые стихотворения были философскими и нес­ли на себе явственный отпечаток индуистского и будди­стского влияния. Но большинство стихотворений напи­сано в традиционном ключе, например «Гонконгский порт», «На пляже Вайкики», «Ночь в долине» — стихо­творение, написанное у подножия горы Ситлалтепетль и основанное на путешествиях Кроули.

Попрощавшись с Беннетом 22 февраля, Кроули на следующий день сел на «Капуртала», судно, которое шло через Читтагонг в Калькутту. Получив в Калькутте свою почту и прожив неделю у одного из друзей Торнтона, он пустился в путь на корабле вверх по Гангу. Он получил ве­сти от Экенштайна. Гималайская экспедиция была гото­ва; встреча назначена в Равалпинди.

Побывав сначала в священном городе Бенаресе («хра­мы, йоги и танцующие девушки»), а затем в Агре, где он осмотрел Тадж-Махал («храм красоты, внутри которого творятся ужасные вещи»), Кроули 16 марта наконец при­был в Дели и насладился там «турецкой ванной, где про­цесс омовения украшен присутствием очаровательных женщин». Через четыре дня он написал эссе под названи­ем «Наука и буддизм», представляющее собой критиче­ский комментарий к тому, чему научил его Беннет и что он прочитал у Т.-Г. Хаксли. По мнению Кроули, эссе отражало то, как «мой гений критически пересматривает те разно­образные идеи, которые я усвоил со времени своего при­езда в Азию». Это эссе он включил в стихотворный сбор­ник стихов под названием «Песнь как оружие».

Посвятив некоторое время охоте на крокодилов на берегах Ганга, Кроули 23 марта сел на поезд, идущий в Равалпинди, и на железнодорожной станции в Дели встретился со своими товарищами по экспедиции. Штурм вершины К2 начался.

Люди, с которыми Кроули познакомился в поезде, не считая Экенштайна, представляли собой пёструю компа­нию. Двое были австрийцами: один — судья по имени Ген­рих Пфанль, второй — адвокат и постоянный партнёр Пфанля в занятиях альпинизмом по имени Виктор Уэсли. Им обоим было немного за тридцать. Следующим был симпатичный тридцатитрёхлетний швейцарец, доктор Жако Гийярмо, военный врач и опытный альпийский ска­лолаз. Самым младшим оказался англичанин по имени Гай Джон Сентон Ноулз, приятный двадцатидвухлетний выпускник инженерного факультета Тринити-колледжа в Кембридже. Он не был опытным альпинистом, но, по­добно Кроули, жаждал приключений и подчинения дис­циплине. Кроме того, он, наравне с другими, был в состо­янии внести свою долю в финансирование экспедиции, хотя первые 500 фунтов стерлингов, благодаря которым стало возможным начало экспедиции, внес Кроули. Как человек, предоставивший стартовый капитал, он стал вто­рым по значимости лицом в команде, руководимой Экен-штайном.

Все члены экспедиции были обязаны действовать в соответствии с контрактом, который предполагал бес­прекословное подчинение командам Экенштайна, требо­вал уважительного отношения к местной культуре и, стран­ным образом, запрещал сексуальные контакты с женщи­нами. Насколько эти запреты затронули Кроули, осталось неизвестным, но идея контракта заключалась в том, что­бы мысли каждого сконцентрировались на покорении К2.

Не успел поезд достичь Лахора, как Кроули уже соста­вил себе мнение о своих товарищах по экспедиции. Уэс­ли был близорук и неаккуратно ел. Пфанль так много тре­нировался перед экспедицией, что ещё до начала восхож­дения достиг предела своих физических возможностей. Гийярмо обладал лёгким характером, но был профес­сионалом с хорошим чувством юмора. Ноулс же был «способным, энергичным и спокойным» молодым чело­веком. Кроули, предвидя возможные неприятности, за­шифровывал свои дневниковые записи, касающиеся его товарищей по экспедиции.

Экспедиция Кроули и Экенштайна была не первой экспедицией на К2. Топограф Т.-Г. Монтгомери стал пер­вым из побывавших здесь европейцев. Это он, попав сюда в 1856 году, назвал эту вершину К2, поскольку она вторая в горной цепи Каракорум. В 1887 году сэр Фрэн­сис Янгхазбенд стал следующим европейцем, увидевшим эту гору и приблизившимся к ней. Прошло ещё пять лет, прежде чем сэр Уильям Мартин (впоследствии лорд) Кон-вей добрался до этой горной цепи и переименовал её в честь исследователя, географа и топографа Гималаев Генри Хавершема Годвин-Остена. Именно в этой экспеди­ции принимал участие Экенштайн.

Гора считалась неприступной. Вырастая из плато, на­ходящегося на высоте около 12 тысяч футов, сама она имела высоту 28 250 футов. Некоторые альпинисты зани­мались скалолазанием в окрестностях этой горы, но ни­кто так и не предпринял серьёзной попытки её покорить. По сей день восхождение на неё считается гораздо более трудным, чем покорение Эвереста. Помимо всего проче­го, это очень опасное восхождение. Погода в этих местах очень переменчива, поэтому подходящее для восхожде­ний время ограничивается несколькими неделями ранней весны или поздней осени.

Из Равалпинди пятеро альпинистов отправились в Трет, где три тонны альпинистских принадлежностей и провизии были разделены на части, более удобные для перевозки, и погружены на запряжённые лошадьми по­возки для транспортировки их в Сринагар. Однако, преж­де чем они смогли пуститься в путь, произошло нечто не­ожиданное. Экенштайну запретили въезд в Кашмир. Такое указание, судя по всему, поступило лично от наместника короля, лорда Керзона. Это был один из тех необъясни­мых эпизодов, которые относились к тайнам частной жиз­ни Экенштайна. Сбитый с толку и раздражённый Экенштайн велел остальным двигаться дальше, пока он бу­дет разбираться с неприятной ситуацией. Только через три недели он смог вновь присоединиться к группе. При­чина задержки так и осталась неизвестной, но предпола­галось, что его заподозрили в шпионаже в пользу Прус­сии, которая страстно желала получить контроль над этим регионом.

Путешествие в Сринагар, столицу Кашмира, прошло без приключений, если не считать инцидента с кучером, который нарочно тормозил движение в надежде, что ему больше заплатят. Кроули, который временно остался в команде за главного, демонстрировал характерный под­ход англичанина, конфликтующего с местными жителями. «Первая задача каждого путешественника в любом уголке мира, — считал он, — обозначить своё моральное пре­восходство. Путешественник должен быть всегда спокой­ным, энергичным и весёлым, но одновременно проница­тельным, терпеливым и непоколебимым. Он не должен позволять обмануть себя даже на одну сотую фартинга. Если это произойдёт хоть один раз, его будут обманы­вать постоянно». В подтверждение этих своих убеждений он избил кучера на глазах у всех.

Четырнадцатого апреля прибыли в Сринагар. Кроули чувствовал себя не очень хорошо. У него немного подня­лась температура, и, кроме того, он страдал от цветоизменяющего питириаза, который представляет собой разно­видность чесотки, так что ему приходилось ежедневно сма­зывать поражённые места раствором йода. Было решено, что они дождутся Экенштайна в городе, и, хотя Кроули вол­новался, что из-за этой задержки они пропустят подходя­щую для скалолазания погоду, ему удалось расслабиться и, несмотря на свою температуру, ходить на охоту.

Двадцать второго апреля Экенштайн присоединился к группе, весь багаж был заново упакован в корзины, име­нуемые килтами, так, чтобы носильщики могли тащить их на спине, и 28 апреля альпинисты пустились в путь, на­правляясь в сторону гор. Теперь экспедиция представля­ла собой довольно внушительное зрелище. Она состояла из 6 альпинистов, 150 носильщиков, которым платили по 4 пайсы в день, 20 личных слуг под руководством нанято­го Кроули вождя, Саламы Тантры, нескольких патанов в качестве подсобных рабочих и 50 вьючных пони.

Пейзаж был захватывающим, а подъём — тяжёлым. В предгорьях Гималаев — крутые подъёмы и быстрые реки, пересечь которые можно только по верёвочным мостам. Каждый раз, когда экспедиция делала остановку, сотни людей, узнав, что среди альпинистов есть врач, сте­кались к ним, желая, чтобы Гийярмо вылечил или даже прооперировал их.

Используя карту, изготовленную Конвеем, — Кроули считал, что она плохо «соответствует природе» и что она по большей части представляет собой плод домыслов и предположений Конвея, который преувеличивал свои достижения, — 4 мая они добрались до горного ущелья, отделяющего Кашмир от Белуджистана.

Как только они преодолели ущелье, начались трудно­сти. Земля была холодной и пустой, безрадостной, дул резкий ветер, а солнце обжигало. Кроули обнаружил, что замерзает в тени и перегревается на солнце. Они шагали долгими часами, а преодолевали при этом лишь неболь­шие расстояния. Дорога, по которой они шли, явно была главной дорогой на Скарду, и тем не менее её ширина лишь незначительно превышала ширину обычной горной тропинки. Иногда во время ночных стоянок их посещали местные вожди, но в остальном путешествие было одно­образным, хотя и происходило на фоне захватывающей дух природы. Кроули, который не любил верховой езды, сетовал на то, что его мул спотыкается, идёт медленно и вообще находится в плохом состоянии. Приступы му­чившей его чесотки периодически раздражали кожу в паху, и он чувствовал жжение.

Через десять дней после того, как группа миновала ущелье, альпинисты вошли в Скарду, затем на пароме пе­ресекли Инд и продолжили путь в направлении Шигара, где некий христианский миссионер, о котором Кроули с явной иронией замечает, что за семь лет жизни в этом месте на его счету не появилось ни одного новообращён­ного, пригласил их на ужин. Из Шигара они отправились в Аскол, где Экенштайн когда-то отделился от экспедиции Конвея, и остановились у горячих источников, впервые за много недель получив возможность помыться.

Оказавшись в Асколе, Кроули нанимал на работу каж­дого свободного человека и покупал любую еду, которую местные жители могли продать. И вот экспедиция, увели­чившаяся в размере, теперь представляла собой целую армию из 230 человек, 18 овец, 15 коз и нескольких де­сятков кур и приступила к завершающей части пути, веду­щего на К2. Во время экспедиционных сборов в Асколе между Экенштайном и Кроули вспыхнула ссора из-за того, что последний настаивал на необходимости взять в горы свою дорожную библиотеку. Кроули утверждал, что интел­лектуальное питание столь же важно для жизни, как и пища в прямом смысле этого слова, и что он предпочёл бы уме­реть от физического голода, чем заставить голодать свой мозг. Это была глупая и дилетантская позиция, поскольку им необходимо было взять с собой как можно больше еды, и, по мнению Экенштайна, согласиться с Кроули зна­чило подвергнуть опасности успех всего предприятия. Однако Кроули был непреклонен, настаивая на том, что умственное здоровье не менее важно, чем физическое, и впоследствии оказалось, что до определённой степени он был прав.

В некотором смысле Кроули плохо подходил для та­кой экспедиции. Он был слишком большим эгоцентриком и индивидуалистом, чтобы стать полноценным чле­ном команды. Он был очень хорошим скалолазом и при наличии только одного спутника — прекрасным и надёж­ным партнёром. Но коль скоро участников становилось больше, у Кроули возникало чувство отчуждения. Просто он был не из тех людей, которые способны приносить жер­твы ради общего блага. Если впереди появлялась до­стойная цель — именно он должен был быть тем, кто её достигнет, любой ценой.

Миновав Аскол, они оказались на безлюдной терри­тории и, оставляя по пути небольшие склады с запаса­ми провизии, постепенно продвигались вперёд так, что к 9 июня оказались у подножия ледника Балторо. Этот лед­ник, чьи размеры составляют тридцать миль в длину и две мили в ширину, является основным источником, от кото­рого подпитывается Инд. Основание этого ледника со­ставляет 500 футов в высоту, намного выше, чем любому из участников экспедиции доводилось видеть прежде. Его склоны, изобиловавшие камнями и их осколками, были очень ненадёжными. Кроме того, по ним струились глу­бокие потоки ледяной воды шириной до ста метров. Про­мокать здесь было опасно, поскольку вода могла лишить поверхность кожи естественной жировой смазки, после чего кожа могла высохнуть и начать шелушиться, остав­ляя на теле гноящиеся раны. Кроули не мылся ни разу с 25 мая, последнего дня пребывания в Асколе, до 19 авгу­ста, а все складки и швы его одежды кишели вшами. Даже снимать одежду зачем-либо, кроме облегчения кишечни­ка, в условиях минусовой температуры было рискованно.

По современным стандартам одежду Кроули следует признать неподходящей. Все остальные члены группы были одеты в твид и фланель, но одежда Кроули, который перед началом экспедиции путешествовал по миру, была по большей части куплена в Индии. Иные вещи были сши­ты из некачественной материи, а иные — из хлопка. Современное неписаное правило альпинистов, которое гласит: «Хлопок убивает», поскольку он не способен со­хранять тепло, не было известно в то время. К счастью, Кноулз дал Кроули рубашку из уэльской фланели, и эта рубашка не подводила его на протяжении всего похода, только протёрлась на локтях. Его костюм довершали аль­пинистские ботинки, «кошки», изобретённые Экенштай-ном, и индийский тюрбан.

Чтобы продвигаться вверх по леднику, а также устраи­вать палаточные лагеря и склады провизии, группа раз­делилась натри части. Кроули и около двадцати носиль­щиков шли первыми. Наконец-то он был в своей стихии: одинокий первопроходец в сопровождении преданных последователей. Подобно многим, побывавшим здесь до него и пришедшим после, он был ошеломлён величием горной цепи Каракорум. Через некоторое время «одино­чество начало оказывать своё благотворное действие. В горах осознание незначительности размеров чело­веческого тела избавляет человека от самодовольной уверенности в том, что он — венец природы. И в этом ощущении нет ничего унизительного; напротив, человек чувствует смирение, которое становится опорой для са­моотверженности. Она же, в свою очередь, восстанавли­вает в душе человека равновесие, побуждая его отожде­ствлять себя со вселенной, столь незначительной частью которой является его физическая оболочка». Пфанль и Уэсли с восьмьюдесятью носильщиками отставали от Кроули на день. За ними следовали Экенштайн, Ноулз и Гийярмо и оставшиеся носильщики.

Не принимая в расчёт медлительного кучера и пата­нов, Кроули восхищался носильщиками, которых он на­нял и которые совершали восхождение вместе с ним. Эти люди были, как он считал, «сама невинность, сама честность, сама преданность, сама человеческая доброта. Все они были в высшей степени смелы и бодры, даже перед лицом таких испытаний, которые сулили им неминуемую и страшную смерть». На них была одежда из козлиных шкур, ноги их были обёрнуты в лохмотья и перетянуты рем­нями из козлиной кожи, и такая обувь очень затрудняла для них восхождение по льду. Чтобы защитить глаза от ослепляющего блеска снега, они отращивали длинные волосы, которые по-африкански заплетали во множество мелких косичек, свисавших им на лицо.

На уровне трёх четвертей высоты ледника Балторо, в месте под названием ледяное поле Конкордия, к К2 под­нимался ледник меньшего размера, Годвин-Остен. Кроу­ли добрался до этой точки 16 июня и своими глазами уви­дел цель всей экспедиции, возвышающуюся над ним. Гора выглядела величественно и завораживающе, но Кроули, отставив в сторону романтику, стал осматривать её на предмет маршрута, наиболее удобного для восхождения.

Будучи ответственным за определение места для устроения палаточных лагерей, Кроули настоял, чтобы Лагерь VIII был организован на высоте 16 592 фута в мес­те, находящемся непосредственно под вершиной, взды­мавшейся прямо над ним. С этой точки становилось аб­солютно ясно, что лучший маршрут восхождения проле­гает по восточной и юго-восточной сторонам склона. В течение следующих двух дней Кроули продолжал вос­хождение, устроив Лагерь IX под нависающими ледяны­ми наростами высотой в несколько тысяч футов и Лагерь X на высоте 18 733 фута на открытом месте, чтобы избе­жать лавины. Остановившись здесь вместе с носильщи­ками, он ждал, когда к нему присоединятся остальные. Но как только Пфанль, Уэсли, Ноулз и доктор добрались до этого места, начался буран, не прекращавшийся до 27 июня, когда к ним поднялся Экенштайн, неся с собой свежий хлеб и мясо.

Альпинисты устроили общий совет и приняли реше­ние, что, поскольку Экенштайн и Ноулз чувствуют себя пло­хо, первую попытку покорить вершину сделают Кроули, Пфанль и Гийярмо. Однако погода вновь испортилась, и со 2 по 6 июля постоянно шёл снег.

Пфанль и Уэсли обследовали северо-восточный гре­бень горы, ведущий к вершине, и объявили, что он прохо­дим. Кроули не был согласен, но большинство оказалось против него, поэтому группа альпинистов поднялась вверх по хребту, чтобы основать Лагерь XI. Отсюда, несмотря на ослеплявший его снег — ощущение, по его описанию, на­поминающее набившийся в глаза раскалённый песок, — Кроули совершил несколько разведочных восхождений по направлению к вершине и достиг высоты около 22 тысяч футов. Позднее Экенштайн утверждал, что Уэсли и Гийяр­мо достигли той же высоты 10 июля, но, согласно офици­альным данным, им удалось подняться не выше чем на 21 653 фута. Какой бы ни была правда, но в течение семи лет это было рекордное по высоте восхождение, а на К2 этот рекорд не был побит вплоть до 1939 года. Сама же вершина оставалась непокорённой до 1954 года, когда прошло уже более шести лет со дня смерти Кроули.

Воспаление глаз, вызванное слепящим снегом, было не единственной проблемой Кроули. К12 июля он уже стра­дал от несварения желудка и запора (заболеваний не­редких на больших высотах), у него было затруднено ды­хание, а температура поднялась до 39,5°. Это была малярия. Во сне его лихорадило, а вследствие высокой температуры и кислородного голодания у него начались галлюцинации. Позднее Кроули говорил, что установил рекорд, заболев малярией на самой большой высоте; воз­можно, этот рекорд не побит до сих пор. Время, не занятое скалолазанием, Кроули посвящал поэзии (он утверждал, что здесь он побил рекорд Шелли, написавшего стихотво­рение сидя на альпийском леднике) и придумыванию рифм к сложным словам. Кроме того, он читал книги из своей уже поредевшей, но всё ещё находившейся при нём библиотеки.

Лагерная жизнь была нелёгкой. Постеленные на зем­лю коврики и пробковые матрасы не обеспечивали ника­кого удобства. Палатки были хорошо приспособлены для таких походов, но в конце экспедиции альпинисты были вынуждены находиться в них целыми днями на положении узников, поддерживая тепло при помощи кашмирской печки кангри, которую топили древесным углём. Сам этот уголь приходилось хранить в палатках, чтобы он не про­мок. Было трудно готовить горячую еду, в которой они отчаянно нуждались. На такой высоте требовалось два часа на то, чтобы вскипятить воду, и десять — на то, чтобы потушить баранину. Все члены экспедиции жестоко стра­дали от холода, хотя обмороженных среди них не было. Кроме того, все они потеряли в весе, даже Кроули, чей метод подготовки к экспедициям исключал акклиматиза­цию и представлял собой накопление в организме боль­ших запасов жира, который сжигался в процессе восхож­дения от прилагаемых усилий.

С середины июля болезни начали одолевать и осталь­ных. У Ноулза и Гийярмо была непрекращающаяся про­студа, у Пфанля началась клаустрофобия, Экенштайна и Ноулза охватило необычайное беспокойство по поводу вспышки холеры в Кашмире, а Уэсли не мог думать ни о чём, кроме еды, вплоть до того, что начал воровать еду из общих запасов. Казалось, только Кроули и Гийярмо удалось в этой обстановке сохранить здравый рассудок и чувство юмора. Когда Пфанль и Уэсли начали подвер­гать сомнению способности Экенштайна как руководите­ля группы, им было предложено попробовать подняться выше по склону. Они согласились и поднялись вверх, что­бы основать Лагерь ХII на высоте примерно 21 тысячи фу­тов. Но вскоре после того, как эта высота была достигнута, они послали вниз носильщика с известием, что Пфанль заболел. Гийярмо отправился на помощь и нашёл Пфан­ля кричащим от боли из-за отёка обоих лёгких. Его успо­коили при помощи морфия и начали строить планы о том, чтобы спустить австрийца с горы. Потом погода прояс­нилась, и последовало два дня, в течение которых верши­на могла быть покорена, но всё это время ушло на лече­ние Пфанля.

Сказать, что Кроули был раздосадован, значит ничего не сказать. Он объявил Экенштайну, что если бы тот вклю­чил в группу только самого себя, Кроули и Ноулза, у них было бы больше шансов покорить К2. Но это была неспра­ведливая критика, поскольку троих оказалось бы недоста­точно в случае серьёзной травмы или болезни. Единствен­ной ошибкой Экенштайна был подбор членов команды. Пока Гийярмо спускал Пфанля с ледника Балторо, погода испортилась, и оставшиеся альпинисты были вынуждены пробыть в Лагере XI с 21 июля по 4 августа. 23 июля Гий­ярмо вернулся; он на четвереньках выполз из полумра­ка. Один. Сопровождавший его носильщик соскользнул в расщелину, и доктор, перерубив верёвку, которой они были связаны, продолжил путь в одиночестве, бросив носильщика на произвол судьбы. Экенштайн и Кроули ужаснулись той бесчувственности, с которой он оставил несчастного в беде, даже несмотря на то, что выбора у него, казалось бы, не было, и немедленно спустились с горы, чтобы спасти носильщика. Утром 1 августа буран усилился. Малярия Кроули снова дала о себе знать повы­сившейся температурой, а к ней добавились понос и рво­та: содержание сахара в его крови было необычайно низ­ким. Экенштайн тоже заболел, возможно, от переутомления. Через три дня буря наконец утихла, и группа вернулась в Лагерь IX. 12 августа безо всякой видимой причины Уэсли предложили покинуть группу, а Пфанль, будучи его дру­гом, присоединился к нему из солидарности.

Ещё через два дня оставшиеся члены экспедиции со своими носильщиками спустились в Лагерь I. Попытка по­корения К2 была завершена.

Кроули провёл наК2 шестьдесят восемь дней, на два дня дольше, чем все остальные, и установил рекорд по длительности нахождения на такой высоте. На этот пери­од пришлось только восемь дней ясной погоды. Команде Экенштайна не удалось покорить вершину, но они стали первыми, кто попытался это сделать, и побили все ре­корды по длительности пребывания на подобной высоте.

У подножия ледника Балторо группа разделилась. Экенштайн и Ноулз, обеспокоенные вспышкой холеры, выбрали для возвращения другой путь, тогда как Кроули и Гийярмо возвращались по собственным следам. Как только они добрались до мест, заселённых людьми, где можно было купить свежие фрукты и мясо, здоровье Кро­ули улучшилось, а настроение повысилось. Чтобы присо­единиться к Экенштайну и Ноулзу, он на плоту проплыл из Аскола в Скарду, затем по суше направился к Сринагару, по дороге встретив Эрнста Рэдклиффа, помощника главы лесного хозяйства Кашмира, в его лагере в Гуниале (ны­нешнем Гултари). Он накормил и напоил путешественни­ков, а также предоставил им возможность принять горя­чую ванну.

Шестого сентября, после 132 дней похода, группа прибыла наконец в Сринагар, и на этом экспедиция за­кончилась. Кроули задержался в Индии, чтобы поохотить­ся с Рэдклиффом. 30 сентября он на поезде приехал в Бомбей, сбрил бороду и забронировал место на судне «Египет». Преодолев Аденский залив и проведя один день в карантине как человек, прибывший из Индии, Кроули оказался в Египте и направился в Каир, где и поселился вотеле«Шеферд».

Его образ жизни и характер постепенно приходили в норму. Он избегал осматривать пирамиды, потому что ему не хотелось ощущать на себе «тяжёлый взгляд четы-рёх тысячелетий». Наняв секретаря, он диктовал свои пу­тевые заметки и, по его собственному выражению, «ку­пался в телесных наслаждениях». 5 ноября 1902 года он покинул Каир и направился в Париж. Его позвал к себе Джеральд Келли, у которого была теперь студия на улице Шампань-Премьер, рядом с бульваром Монпарнас.