Кавад Раш армия и культура

о которых возвестил миру Достоевский.

Их присутствие среди нас дает нам всем нравствен­ный шанс на выход из застоя совести. Они должны бы стать опорой созидания и обновления.

Если жизнь есть диалектическое и мудрое равнове­сие между постоянством и изменчивостью, между тра­дицией и новаторством, между стволом и листьями, между укорененностью и реформой, то подлинная культура всегда и во всех случаях тяготеет к постоянству, тра­диции, стволу, укорененности.

Культура консервативна в благород­ном смысле этого слова.

Не будем вздрагивать при этом слове. Если бы оно было ругательным, то англичане, лучшие в мире знато­ки политической культуры, не гордились бы причастнос­тью к этому слову и заключенному в нем понятии, без которого нет реформ, ни обновления, ни перестройки.

Будем помнить слова замечательного пианиста-но­ватора и музыкального мыслителя Бузони, который как-то заметил, что если есть на свете что-либо столь же плохое, как желание задержать прогресс, то это без­рассудное форсирование его.

Лучшая часть русского и советского офицерского корпуса всегда была верна суворовской заповеди:

"Не тщись на блистание, но на постоянство!"

Это необходимо помнить каждому в период обновле­ния, чтобы не шарахаться и не потерять из виду гори­зонт и не забывать, что Франция, несмотря на хорошо оснащенные, технически вооруженные силы, была раз­громлена Германией за сорок дней. А все потому, что между двумя мировыми войнами, судя по мемуарам де Гопля и отзывам современников, армия подверглась мас­сированному высмеиванию, критике и просто шельмова­нию со стороны своей же печати, причем в тысячах раз­ных форм.

Народ и армия были расслаблены и обезоружены этой психической атакой. Произошло то, о чем преду­преждал генерал-полковник Д. А. Волкогонов, когда в книге "Психологическая война" цитирует американского специалиста-психолога, который заявляет со знанием дела, что с помощью дезориентации и дезинформации человека "можно сделать беспомощным, как грудного ребенка: он будет не в состоянии применять свои силы".

Станем ли мы перенимать у Запада то, что он осо­знал ценой национального позора? Не воспользоваться ли нам хотя бы раз своим, "русским счастьем", к кото­рому звал еще Глеб Успенский:

"Теперь спрашивается, если мы знаем (а наше рус­ское счастье и состоит в том, что все это мы можем и видеть и знать, не развращая себя развращающим опытом), если мы знаем, что такие порядки в резуль­тате сулят несомненнейшую гибель обществу, их вы­работавшему (что мы отлично знаем), почему же у нас не хватает способности на ту простую практичес­кую правду..."

Далее писатель призывает к единственному лекар­ству для здоровья нации, к честному, открытому обсу­ждению коренных общественных задач, не боясь даже суровой правды, которая одна способна залечить раны, которые сама наносит. Словом, он призывал к гла­сности для всех.

Память обладает мощью духовной и есть главный оборонный фактор державы.

Судите сами. Историческая Москва занимает толь­ко два процента площади столицы. Но то, что знает весь мир и что свято для нас, вмещают именно эти два процента в пределах бывшего Садового кольца, те­перь, правда, оно уже скорее угарное, чем садовое. Девяносто восемь процентов современности уступают двум процентам старины миллионократно - вот что зна­чит духовный потенциал памятников, вот откуда па­мять считается самой могучей творческой силой, вот

почему воспоминание способно сплотить народ и сдвинуть горы.

Каждому школьнику о многом говорят такие симво­лы, как Красная площадь,.. Храм Василия Блаженного... Исторический музей... Могила Неизвестного солдата ... Манеж... Бассейн "Москва” на месте храма Христа Спа­сителя, против него музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина...

Храм Христа Спасителя, посвященный победе русско­го народа в Отечественной войне 1812 года... Поставлен он после долгих обсуждений на самой священной в Моск­ве земле, где на месте захоронения воинов, павших в Куликовой битве, был построен Алексеевский девичий монас­тырь. То была древняя традиция ставить храмы на уже освященной земле. Расписывал храм Суриков. Храм Хри­ста Спасителя, крест которого был выше колокольни Ива­на Великого, стал самым грандиозным воинским памятни­ком за всю историю России. Современники так это и воспринимали. В мае 1883 года он был освящен. Специально к открытию Чайковский написал увертюру "1812 год", он же дирижировал сводным оркестром при открытии ве­личественного собора.

Рассказывают, что, когда деньги народные вез в Москву из Петербурга специальный поезд, на него напа­ли грабители. Они перевязали охрану. У одного из стра­жей выпал кляп изо рта. Он сказал грабителям:

- Что вы делаете? Это же деньги на Храм Спасителя в Москве. Душу губите свою.

Разбойники оставили деньги нетронутыми. А рядом с кожаными мешками, хранящими народные пожертвова­ния, положили свои деньги и скрылись.

Далее по пути - Военная академия имени М. В. 4Фру­нзе, потом два медицинских института... Лужники... Но­водевичий монастырь, за рекой-МГУ.

Новодевичий когда-то был вторым на Руси после Троице-Сергиевской лавры по значению, богатству, а по красоте, пожалуй, и первым, что вполне естественно для женской обители, куда принимали монахинь только бо­ярского рода и выше. Под сводами Смоленского собо­ра монастыря нашли последний покой три сестры Пет­ра и первая несчастная его супруга Евдокия, в деви­честве Лопухина. Ее короткое письмо Петру после гибели сына — одно из самых трагичных и трогатель­ных женских писем в истории.

"По-прежнему быти инокою и пребыти во иночест­ве до смерти и буду Бога молить за тебя государя. Вашего Величества нижайшая раба бывшая жена ва­ша Авдотья".

Это письмо Евдокии Лопухиной Петру из Шлиссельбургской крепости накануне переезда в Новодеви­чий монастырь. Последний, судьбой своих обитательниц вносит лирическую ноту в суровые века и окружен, как аурой, теплотой и обаянием смиренных пос­лушниц, хотя нынешние историки с угрюмо-въедливым энтузиастом роются в годах смутных и больных. Ви­димо вульгарный историзм, много раз руганный, жи­вуч, как дурной тик.

Вы не заметили, что, перечисляя учреждения— символы, я провел вас с Красной площади от начала до конца самой важной улицей Москвы? Цари ежегод­но выходили из Кремля в сопровождении двора и полков и шли пешком этим же путем на поклонение к иконе Смоленской Пречистой Божьей Матери.

Собор и монастырь заложены отцом Ивана Гроз­ного Василием 111 в 1325 году в честь присоединения и возврата Смоленска русской земле. То вели­кий перелом в нашей истории. К иконе Смоленской богородицы относились с таким благоговением, что штурм Смоленска русскими' полками в 1812 году отложили на день, чтобы он не совпал с днем почита­ния иконы, которая была главной святыней города с XI столетия.

Путь от Кремля до Новодевичьего в 1658 году

Михаил Алексеевич специальным указом повелел име­новать Пречистенкой.

Ни Тверская, ни Калужская или иная другая улица в Москве не может быть сравнима с Пречистенкой по исторической символике, красоте и одухотворенности.

На какой из дорог в Москве могут быть такие па­мятники, как на этом священном пути? Кремль - сим­вол мужской и воинский, а монастырь на Девичьем поле - символ женственности. Да и не припомню более до Петра именных царских указов' об утверждении за улицей названия.

На пречистом пути просматривается еще один при­знак Москвы и, пожалуй, самый главный для понима­ния ее исторического смысла.

Пречистенка - это путь от одной твердыни к дру­гой. Это путь между строгими фортификационными со­оружениями. На этом пути по Пречистенке, а рядом и по Остоженке селился цвет русского боярского воинства. На этой дороге две стрелецкие слободы: Левшин­ская и Зубовская. По пути монастыри-крепости Алексеевский и Зачатьевский и три вала стен - Китай-го­рода, Белого города и Скородома (потом Садовое ко­льцо), все с башнями дозорными, раскатами и бойни­цами. Пречистая дорога смело выходила в чистое по­ле за эти три оборонительные линии и шла лугами, са­дами и рощами к утопающему в садах дивному бело - золотому монастырю.

Все, что мы перечислили только что, идет по двум разрядам: военному, как твердыни, и духовному, как культовые памятники.

Москва прежде всего город военной и воинской славы.

Потому нигде военный не должен бы себя чувст­вовать так естественно и уместно, как в Москве.

Иностранцам это должно не нравиться. Стало быть это хорошо для нас.

Иноземцу лучше, чтобы вместо твердынь и храмов стояли кабаки, рестораны, магазины, снова кабаки, те­атры с "шоу", чтобы он весь день чувствовал подрыгивание в теле и было как можно больше "порно", но же­лательно с "куполаз" и "балалайказ".

В допетровской Москве не было ни одного, как мы говорим, "памятника культуры", который не носил бы оборонного характера. Даже на городской жилплощади, в тесной квартирке, всегда есть работа рукам и уму, а в усадьбах и подавно, потому проблема досуга, коли сей­час придумана для лентяев, то тогда ее не было и вовсе.

У нас разговоры, "круглые столы", печатные вопли о сносе и разрушении памятников стали уже из трагиче­ской фазы переходить в трагикомическую. Потому как "Васька слушает да ест", а общественность стенает. Об­щество охраны памятников создано без прав. Оно ничего не может запретить, а только причитает. Так будет до тех пор, пока памятниками культуры не займутся те, кто обязан их защищать, те, кто унаследовал их от пред­ков и несет прямую ответственность за их сохранность т.е. Армия и Церковь.

Провалы в исторической памяти, а тем более ее ат­рофия - страшное бедствие для всего народа. Из-за них нация, сколь бы могущественная она ни была, духовно беззащитна перед внешними влияниями, обречена на исче­зновение.

Когда речь идет о "страшном бедствии", то наступает, как сказал Мономах в поучении детям, "мужеское дело", стало быть, в первую очередь тех, кто носит погоны.

Память всегда была мужской добродетелью.

Развитие в единстве постоянства и изменчивости, причем постоянства должно быть три четвертях, этот же баланс сил работает при традиции и новаторстве,ис­тории и новшествах, базисе и надстройке.

Мы впрямь видим дальше своих предков и зорче

только потому, что стоим на плечах гигантов, т. е. наших дедов.

В то же время мы предали забвению завет Ло­моносова, который всю сумму своих размышлений как завещание потомкам оставил в письме Шувалову. Четырех основных разделов этого программно-проро­ческого завещания не прозвучало ни разу в нашей пе­чати и в парламентах. Что это за разделы? Вот они.

Первое — "о размножении и сохранении российс­кого народа".

Второе — "о истреблении праздности".

Третье - "о исправлении нравов на большем на­рода просвещении".

Четвертое - "о сохранении воинского искусства во время долговременного мира".

Можно смело сказать, что и другие разделы, по­священные развитию земледелия, ремесел и художеств, - все это мудрое завещание как будто обращено лично к каждому из нас и одновременно есть руководство для мэров и всех делающих практическую политику. Мы забыли заветы отцов и в погоне за химерами те­ряем детей, которые ждут не схоластики, а теплоты и твердости. Шиллер, которого мы знаем как поэта-романтика, был из числа высоких учителей народа и составителем и редактором воинских уставов. Он за­метил с горечью езде тогда:

"Дух абстракции пожирает то пламя, около которо­го могло бы согреться сердце и воспламениться фан­тазия".

Философия, семья, дисциплина забыты потому, что не три четверти приходится на дух и четверть на бла­га, а наоборот.

Победа демократии будет зависеть от того, сможем ли мы перестроить эти соотношения в пользу со­вести, дисциплины, чести, духа.

Ни один политический деятель, офицер, философ, учитель, вождь да и просто честный человек никогда не рискнет сказать, что в человеке плоть важнее духа. Видимо, и удовлетворять надо при желаемой гармонии и согласованности прежде всего то, что регулирует и созидает остальное, т. е. достоинство личности. Так, если перестраивать, то надо с головы поставить на ноги этот абсолютный принцип. Вряд ли, стоя на голо­ве, мы даже с гласностью перестроимся. Иначе странный разрыв.

Армия может выполнить свою задачу только при приоритете духа. И когда мы говорим: четверть мате­риальных ресурсов, мы не принижаем их, эти ресурсы, а, наоборот, совершенствуем. Чтобы техника и припасы занимали подобающую им четверть, они должны непре­рывно шлифоваться и быть лучше мировых образцов. Не на уровне, а лучше.

Армия и народ едины тогда, когда у них и задачи едины, и пропорции духовных и материальных ресурсов едины.

Приоритет духа есть общенародная доктрина, а зна­чит, на этой же базе попробуем созидать.

Как вы думаете, может гражданин, который живет по балансу четверть - на мораль, а три четверти -на потребление, во время войны или иной народной бе­ды вдруг стать собранным, отважным, неприхотливым и готовым к самоотречению воином?

Маршалы Наполеона со вздохом вспоминали солдат своей революционной юности. Тогда разутые, раз­детые, плохо вооруженные и голодные инсургенты би­ли вышколенные части врага. У революционных бата­льонов на материальную часть приходилась даже не четверть, а десятина. Они после изнурительных пе­реходов, голодные, став бивуаком во фруктовых садах, не срывали ни одного плода, чтобы не запятнать честь освободительной армии. Эти солдаты и до битв не бы­ли потребителями. Жизнь не ласкала их.

Мы же думаем лишь о досуге для детины, кото­рый не устает на работе, чем бы еще "пощекотать" его.

Почему сегодня кадровая проблема стала главной? России нужны люди трезвые и духовно собранные.

Один из глубинных смыслов обновления в том и заключается, чтобы не видеть за каждой газетной пуб­ликацией директивного перста, не расшибать от усер­дия лба и не впадать в противоположную крайность -безвольную апатию.

Перестройка есть перегруппировка сил нашего об­щества перед решительным и длительным наступлением.

Имеется в виду отвести в тыл с исторического пе­реднего края силы, ослабленные делячеством, ложью и уступками совести, и выдвинуть на направление главно­го удара здоровые, патриотичные, честные и верные ко­ренным основам Отечества кадры, то есть людей, обла­дающих характером, умом. и честью.

Может ли демократия быть успешной без учета здо­ровых народных традиций и одухотворенности такой ста­новой категорией, как историческая память? Разумеет­ся нет. Не надо терять здравый смысл, или, как гово­рил бывалый солдат Сухов в "Белом солнце пустыни":

"Только без паники!"

Нам прежде всего необходимо создать тип учителя. Копи кадры решают все, то каков этот "кадр"? Кто нам нужен сегодня? С тех пор как существует наш город, а возник он вместе с Кремлем, земля московская веками вырабатывала этот тип подвижника. В конце царской столбовой дороги, как уже упоминалось, в Новодевичьем монастыре стоит прообразом России четырехстолпный Смоленский храм. На стенах и колоннах его - фрески из истории Руси. Но четыре колонны отданы воинам -столпам державы, тем, кто является в стране несущей и оберегающей силой. В те времена ни один мазок не делали без глубокого образного смысла. Так же рас -писаны колонны в начале пречистой дороги - в Архангельском соборе Кремля.

Прежде чем создать образ, надо сначала выявить тип, а затем на его основе писать образ. Некоторые
современные художники, не зная типа, кидаются сразу делать образ. Потому смотришь порой на живописные полотна, посвященные, например, Куликовской битве, всматриваешься в лица и не знаешь, где ордынцы, где свои. Искомый тип тот, кто держит тысячу лет своды державного неба, - воин и земледелец.

Эта глава будет о другой заповеди Ломоносова - "о сохранении воинского искусства во время долговре­менного мира".

...Нам не к лицу испуганно озираться при слове "икона", "богородица", "молитва". Замалчивая или упрощая этот пласт духовной жизни, мы играем на руку врагам. Мы обязаны выделить из такого древнего и серьезно­го явления, как религия, спекуляция, невежество, са­лонное кокетство и религиозное политиканство, а оста­вить все подлинно непреходящее.

Почему обойти церковь здесь нельзя?

Да потому, что церковь всегда и всюду хранитель­ница духовной и культурной памяти народа. В прошлом являясь господствующей идеологией общества, она про­низывала все органы государства, все ритуалы и обря­ды как в армии, так и вне ее. Говоря о памяти и имея в виду офицера, разумна думается, не уходить от род­ной ему воинской тематики, а попутно коснуться всег­да актуального вопроса о чести воинского мундира и социальной роли офицера в обществе.

Нет более важного признака распада нравственных скрепов общества и его исторической обреченности, чем наемная армия.

Деньги и священный долг несовместимы. Нам нече­го здесь перенимать у Америки. Мы выше и крепче в духовном потенциале. Мещанин этого не видит. Эта сфера ему чужда, а она решающая на чаше историчес­ких весов. Умнейшие из них всю свою технологию с радостью отдали бы за малую толику этой нравствен­ной силы. Да только эти ценности не купишь, ибо ничто так дурно не пахнет, как деньги.

От армии всегда требовали, чтобы она не вмешива­лась в бесплодную и обессиливающую политическую борьбу, что она должна оставаться самым чистым вы­ражением самого Отечества.

Франция по бытовавшему во французском обществе выражению, "пребывает вечно". Потому де Голль, всту­пив на нашу землю, первым делом заявил, что он при­нес привет от вечной Франции вечной России.

В 1813 году, когда русские полки, разбив Наполе­она, двинулись освобождать Германию, Бернадот, бывший маршал Бонапарта, воевавший во главе шведских войск против Франции, а впоследствии ставший швед­ским королем, говорил шведам:

- Подражайте русским, для них нет ничего невоз­можного.

Сегодня мы должны с суровым реализмом приз­нать, что часть молодежи не последует призыву Берандота, потому что ее научили чужим песням, приохо­тили к чужой одежде, к чужим мыслям.

Матисс, приехав в Москву в 1911 году, был пот­рясен, увидев русские иконы, сказал, что это подлинно народное искусство. Здесь первоисточник художествен­ных исканий... Русские не подозревают, какими художе­ственными богатствами они владеют. Всюду та же яр­кость и проявление большой силы чувства. Ваша уча­щаяся молодежь имеет, здесь, у себя дома, несравнен­но лучшие образцы искусства... чем за границей. Фран­цузские художники должны ездить учиться в Россию. Италия в этой области дает меньше. В 1947 году Матисс подтвердил свое отношение к русскому искус­ству, которому "предаешься тем сильней, чем яснее видишь, что его достижения подкреплены традицией, и традицией древней". Здесь, однако, придется попра­вить не только Матисса, но и наших искусствоведов, специалистов по жанрам. Рублев не писал иконы, что­бы услаждать эстетическое чувство своих современ­ников и потомков. Наше безмерное самомнение мешает

нам заметить, что "Троица" Рублева, по словам лето­писца, писана,

"дабы воззрением на святую троицу побеждался страх ненавистной розни мира сего".

Чтобы победить страх, победить, выстоять, вос­торжествовать в окружении врагов - вот зачем пос­тились молчальники иноки, прежде чем взяться за кисть.

Самые чтимые иконы несли в битвах как знаме­на впереди полков.

Присутствие в Бородинской битве иконы Смолен­ской Пречистой Божией Матери ободряло русских воинов, она облекала их как бы в духовные латы, придавала им силу и твердость.

Воин до доподлинно знал с детства, что Россия -удел Богоматери и он сражается за нее. У каждого солдата оставалась дома мать. Образ его родной матери сливался с образом Родины. Эти сильнейшие два сыновних чувства, слившись, рождали в нем образ Богородицы, матери всех солдат, стоявших в сече рядом плечом к плечу.

Икона Донской богоматери, поднесенная Дмит­рию Донскому казаками была в самой гуще сражения Куликовской битвы, воодушевляла русских ратников. Она же была с русской армией в Казанском походе Ивана Грозного.

Ничто так не воодушевляло воинов - защитников Москвы, как выставленные на стенах чтимые иконы.

После Куликовской битвы Георгий, покровитель всех воинов, становится символом Москвы.

Только заступничеству Владимирской божьей ма­тери народ приписал спасение Руси от Тамерлана, который двинулся на Русь в 1395 году и неожидан­но повернул назад. Говорят, ему привидился образ грозной жены. Что же, теперь нам прикажете слабо­умно хихикать над своими предками, если они вери­ли, что образ разгневанной России может нагнать

ужас даже на Тамерлана?

Как видим, идея церковная коренилась в суровой действительности народной жизни, она утешала и оду­хотворяла тысячу лет, лик Пречистой богоматери совпадал с собирательным образом Родины—матери. В строгом лике Спаса, который возили с собой в похо­дах Суворов и Кутузов (не было ни одного полковод­ца, который рискнул бы выйти навстречу врагу без походной иконы), отражалась идея высшей духовной инстанции, которой он был обязан давать отчет как перед лицом совести.

Спас становился собирательным образом народной совести.

Сегодня ни один человек не может пройти мимо проблемы сохранения памятников культуры, проблемы, которая давно из просветительной стала политической. Еще главари фашизма кричали:

"Прежде всего уничтожайте памятники. Нация без памятников во втором поколении перестанет существо­вать".

Память - фактор оборонный, как и любой памятник культуры.

То, что враг хотел бы разрушить в первую очередь, мы должны защитить прежде всего.

Армия, смысл существования которой в защите на­рода, первая должна внести свою лепту в защиту и со­хранность и восстановление памятников Отечества.

Благоговение перед народно-исторической памятью входит в баланс высокой боевой готовности.

Только ваньки без родства и без памяти, ибо пос­леднее сродни слабоумию, могут думать, что храм - это культурный памятник.

Каждый храм в войну становился богатырем, каж­дый монастырь - воином.

То, что есть памятники культуры, было столетиями твердыней и убежищем для детей, стариков и женщин.

Как икона не предмет искусства, так храм не церковное культурное сооружение — в нем средоточие духовности народа.

В этих храмах отпевали, крестили и венчали пред­ков, они уже по одному этому для сыновнего чувства неприкосновенные святыни.

Совесть народа в военной среде получала легиро­ванные добавки от риска, отваги, бдительности и муж­ской дружбы и после переплавки на передовой вылива­лась в булат воинской чести. Отсюда и ритуал воинс­кого приветствия. Отдать честь - значит подтвердить свою верность воинскому братству, помнить о жертвах и традициях. Воинское приветствие — это жест высочайшего духовного равенства, ибо им обмениваются и рядовой с маршалом. Ритуалы армии пронизаны глубо­ким смыслом, они все подчинены одному - укрепить, сцементировать армию, сделать ее единой семьей.

Если младший отдал честь, а старший не ответил, то старший внес тут же свою лепту в разрушение ар­мии. Ибо идею воинского братства превратил в идею холуйского чинопочитания. Такие случаи должны немед­ленно наказываться. Я часами наблюдал, как военные, проходящие мимо могилы Неизвестного солдата, не отдавали чести. Считаю такие явления позорными. Мундир и ритуал воинского приветствия единственное, что выделяет воина в толпе штатских. И каждый случай неотдания чести мгновенно фиксируется сотнями глаз.

Ничем нельзя так оскорбить армию, как не отдать чести друг другу.

Маршал Шапошников в мемуарах рассказывает, как в Петербурге армейские офицеры в нарушение устава не стали после Цусимы отдавать честь морякам - так глубока была рана от поражения и так много смысла настоящий офицер вкладывал в ритуал отдания чести.

Хорошая армия не бывает многочисленной. Где мно­го умения, там числом не берут. История знает, что все большие армии были разбиты соперником, уступавшим им в количестве войск.

Облик армии прежде всего зависит от культуры офицерского корпуса, от его готовности к служению, от его выучки, от его собранности, решимости и ве­рности чести. Облик настоящего офицера в России всегда бьет неразрывен с обликом рыцаря.

жүктеу/скачать 0.53 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: