Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии

Небо застыло.       Мало красной листвы.

На горной дороге       дождь не падал давно.

Влажное платье       небесной полно синевы.

И расцвели       абрикосовые сады,

Деревья, деревья       в оттенках бледных, густых

Отразилось в волнах       речной, зеленой воды.

Цветы распускаются       неторопливо на них.

Коляски душистые,       щеголи в платьях цветных

Даже в безветрие       пыль облаками клубят.

Осень придет —       новых побегов не счесть.

Очень прошу:       рвите их в память мою,

Ибо они       о друге — лучшая весть.

Возвращается вновь       с каждым новым годом весна.

Наша радость теперь —       в утешной чаше вина.

Облетают цветы,—       не будем грустить, старина!

Вяло забрезжил       день на дворе.

Вижу лишайник       на старой стене:

Хочет вползти       на платье ко мне.

Платье колышет едва.

Стражу вновь возвестил барабан,

Водяные каплют часы.

Небесную Реку луна перешла,

Свет — словно россыпь росы.

Сороки в осенних деревьях шуршат,

Ливнем летит листва.

А ночи исхода нет.

Меж легких туч, устилающих твердь,

Пробивается лунный свет.

Осень торопит ночных цикад,

Звенят всю ночь напролет.

Еще не послала теплых одежд,—

Там снег, быть может, идет.

Осенних росинок пыльца.

Надо бы платье сменить,—

Зябко под легким холстом.

Бренчит на серебряном чжэне,—

Ночи не видно конца.

Боится покоев пустых,

Не смеет вернуться в дом.

Кажется — это здесь иней лежит на полу.

Голову поднял — взираю на горный я месяц;

голову вниз — я в думе о крае родном.

Земля эта — то же ровное небо.

Что, если бы, пользуясь светлой луною,

Взор — в цветы, сесть в ладью, где вино?

Там четко-четко слышны речь и голос.

Безмолвно с горным я монахом здесь прощаюсь.

Склоняю голову; привет вам в белых тучах!

Грусть ведь моя так бесконечно долга!

Я не пойму: в зеркале светлом и чистом

где я добыл иней осенний висков?

приду, погляжу — сама поднимусь на башню.

Над морем далеким лазурные тучи прорвались,

от хана-шаньюя осенние краски идут.

Войска кочевые в песчаной границе скопились,

а ханьский посол вернулся из Яшмы-Заставы.

Ушедший в поход, не знаю, когда он вернется,

напрасно грущу, что цветок орхидеи завянет.

а белые воды кружат возле восточных стен.

На этой земле мы как только с тобою простимся,

пырей-сирота ты — за тысячи верст.

Плывущие тучи — вот твои мысли бродят.

Вечернее солнце — вот тебе друга душа.

Махнешь мне рукою — отсюда сейчас уйдешь ты,

и грустно, протяжно заржет разлученный конь.

И корабль далеко в страду гонит.

Словно сказать: птица среди облаков!

Раз улетит — нет ни следа, ни вестей.

На южном озере       покой и тишина.

И лотос хочет мне       сказать о чем-то грустном,

Чтоб грустью и моя       душа была полна.

Стремительных птиц       улетела последняя стая.

Гляжу я на горы,       и горы глядят на меня,

И долго глядим мы,       друг другу не надоедая.

Проплывем по реке мы       до вечера тысячу ли.

Не успел отзвучать еще       крик обезьян с берегов —

А уж челн миновал       сотни гор, что темнели вдали.

Словно иней, слетела       и плавает там, вдалеке.

Загрустила душа моя,       сердце — в глубокой тоске.

Одиноко стою       на песчаном пустом островке.

К мерцающим звездам       могу прикоснуться рукой.

Боюсь разговаривать громко:       земными словами

Я жителей неба       не смею тревожить покой.

Опадая во сне,       мне осыпали платье цветы.

Захмелевший, бреду       по луне, отраженной в потоке.

Птицы в гнезда летят,       а людей не увидишь здесь ты...

В знойный солнечный полдень       случайно я встретил Ду Фу.

Разрешите спросить:       почему вы, мой друг, похудели,—

Неужели так трудно       слагать за строфою строфу?

Пролетая, как ветры вешние,       наполняет Лоян ночной.

Слышу «Сломанных ив» мелодию,       светом полную и весной...

Как я чувствую в этой песенке       нашу родину — сад родной!

Там розовых цветов       полным-полно.

Луна вдали       плывет над облаками.

А в чье она       опустится окно?

Им чаша яшмовая вновь,       как янтарем, полна.

И если гостя напоит       хозяин допьяна —

Не разберу: своя ли здесь,       чужая ль сторона.

Как влажен чулок мой!       Как осени ночи длинны!

Вернувшись домой,       опускаю я полог хрустальный

И вижу — сквозь полог —       сияние бледной луны.

Здесь наконец       не встречу я людей.

Все круче склоны,       скалы все отвесней,

Бреду в ущелье,       где течет ручей.

И облака       над кручами клубятся,

Цветы сияют       в дымке золотой.

Я долго мог бы       ими любоваться —

Но скоро вечер,       и пора домой.

И персики       дождем орошены.

В лесу       оленей встретишь иногда,

А колокол       не слышен с вышины.

За сизой дымкой       высится бамбук,

И водопад       повис среди вершин.

Кто скажет мне,        куда ушел мой друг?

У старых сосен       я стою один.

В мире       покоя нет.

И люди       не могут жить в тишине,

А жить им —       немного лет.

Гора Пэнлай       среди вод морских

Высится,        говорят.

Там в рощах       нефритовых и золотых

Плоды,       как огонь, горят.

Съешь один —       и не будешь седым,

А молодым       навек.

Хотел бы уйти я       в небесный дым,

Измученный       человек.

Ветерок прилетел       и смеется над трезвым тобой.

Погляди, как деревья,       давнишние наши друзья,

Раскрывая цветы,       наклонились над теплой травой.

А в кустарнике иволга       песни лепечет свои,

В золотые бокалы       глядит золотая луна.

Тем, кто только вчера       малолетними были детьми,

Тем сегодня, мой друг,       побелила виски седина.

И терновник растет       в знаменитых покоях дворца,

На Великой террасе       олени резвятся весь день.

Где цари и вельможи? —       Лишь время не знает конца,

И на пыльные стены       вечерняя падает тень.

Вспомни, друг мой, о предках —       их нету на свете давно.

Сто чарок       жажду утолят едва ли.

Ночь благосклонна       к дружеским беседам,

А при такой луне       и сон неведом,

Пока нам не покажутся,        усталым,

Земля — постелью,       небо — одеялом.

И одиноко пью вино,       и друга нет со мной.

Но в собутыльники луну       позвал я в добрый час,

И тень свою я пригласил —       и трое стало нас.

Но разве,— спрашиваю я,—       умеет пить луна

И тень, хотя всегда за мной       последует она?

А тень с луной не разделить.       И я в тиши ночной

Согласен с ними пировать       хоть до весны самой.

Я начинаю петь — и в такт       колышется луна,

Пляшу — и пляшет тень моя,       бесшумна и длинна.

Нам было весело, пока       хмелели мы втроем,

А захмелели — разошлись,       кто как, своим путем.

И снова в жизни одному       мне предстоит брести

До встречи — той, что между звезд,       у Млечного Пути.

Оставив кубок, спрошу ее,—       может быть, даст ответ.

Никогда не взберешься ты на луну,       что сияет во тьме ночной.

А луна — куда бы ты ни пошел —       последует за тобой.

Как летящее зеркало, заблестит       у дворца Бессмертных она.

И сразу тогда исчезнет мгла —       туманная пелена.

Ты увидишь, как восходит луна       на закате, в вечерний час.

А придет рассвет — не заметишь ты,       что уже ее свет погас.

Белый заяц на ней лекарство толчет       и сменяет зиму весна.

И Чан-э в одиночестве там живет —       и вечно так жить должна.

Мы не можем теперь увидеть, друзья,       луну древнейших времен.

Но предкам нашим светила она,       выплыв на небосклон.

Умирают в мире люди всегда —       бессмертных нет среди нас.

Но люди всегда любовались луной,        как я любуюсь сейчас.

Я хочу, чтобы в эти часы, когда       я слагаю стихи за вином,—

Отражался сияющий свет луны       в золоченом кубке моем.

И все же грустим:       наступает разлука опять.

Здесь вместе с тобою       немало мы прожили лет,

Но в разные стороны       нам суждено уезжать.

Скитаясь в ущельях,       услышишь ты крик обезьян,

Я стану в горах       любоваться весенней луной.

Так выпьем по чарке —       ты молод, мой друг, и не пьян:

Не зря я сравнил тебя       с вечнозеленой сосной.

Будет жить его слава       во веки веков.

С юных лет       он карьеру презрел и отверг —

Среди сосен он спит       и среди облаков.

Он бывает       божественно пьян под луной,

Не желая служить —       заблудился в цветах.

Он — гора.       Мы склоняемся перед горой,

Перед ликом его —       мы лишь пепел и прах.

Так что не замечал он,        осень или весна.

Разбитую свою лютню       слушал, как сквозь туман,

Сквозь головную косынку       вино он цедил спьяна.

Лежал под окном у дома       беспечный поэт седой,

Себя называл человеком       древнейших времен земли.

...Когда я к тебе приеду       осенью или весной,

Надеюсь, что мы напьемся       в славном уезде Ли.

Нет цветов       среди белизны.

Зря о «сломанных ивах»       солдат запел,—

Далеко еще       до весны.

Утром бьет барабан,—       значит, в бой пора,

Ночью спим,       на седла склонясь,

Но не зря наш меч       висит у бедра:

Будет мертв       лоуланьский князь.

Чтоб враги не грозили       поить в наших реках коней.

Сколько битв предстоит нам,       и сколько их было доныне,—

Но любовь наша к родине       крепче всего и сильней.

Нету пресной воды —       только снег у холодного моря.

На могильных курганах       ночуем, сметая песок.

О, когда ж наконец       разобьем мы врага на просторе,

Чтобы каждый из воинов       лег бы — и выспаться мог!

Мы несемся,       сотни храбрецов,

С родиной прощаясь       в лунном свете,

Чтоб сразить       «небесных гордецов».

Но когда       мы кончим бой погоней

И последний враг       падет, сражен,—

Красоваться будет       в Павильоне

Хо Великолепный.       Только он!

И выводят солдат       из печальных китайских домов.

Командиры раздали       «тигровые знаки» свои,—

Значит, вновь воевать нам       средь желтых и мерзлых песков.

Словно лук, изогнулась       плывущая в небе луна,

Белый иней блестит       на поверхности наших мечей.

К пограничной заставе       нескоро вернусь я, жена,—

Не вздыхай понапрасну       и слез понапрасну не лей.

И небо       над дворцами засияло.

С мечом в руке       поднялся государь —

Крылатого       он вспомнил генерала.

И тучи       опустились с вышины.

И барабан       гремит у горной кручи.

И я, солдат,       пойду в огонь войны,

Чтобы рассеять       грозовые тучи.

На белом своем коне,

И тучи песка обвевают его

В холодной чужой стране.

Как вынесу тяжкие времена?..

Мысли мои о нем,

Они все печальнее, все грустней

И горестней с каждым днем.

Летят осенние светлячки

У моего окна,

И терем от инея заблестел,

И тихо плывет луна.

Последние листья роняет утун —

Совсем обнажился сад.

И ветви под резким ветром в ночи

Качаются и трещат.

А я, одинокая, только о нем

Думаю ночи и дни.

И слезы льются из глаз моих —

Напрасно льются они.

Они склоняются       под ветерком.

Они свежи, как снег,       среди природы

И, теплые,       дрожат перед окном.

А там красавица       сидит тоскливо,

Глядит на север,       на простор долин,

И вот —       она срывает ветку ивы

И посылает — мысленно —       в Лунтин,

Дикий рис уже вырос       у наших ворот.

И цикада       смирилась с осенней порой,

Но от холода плачет       всю ночь напролет.

Огоньки светляков       потушила роса,

В белом инее       ветви ползучие лоз.

Вот и я       рукавом закрываю глаза,

Плачу, друг дорогой,       и не выплачу слез.

И рвала цветы у себя в саду,       смотрела, как сад цветет.

На палочке мой муженек верхом       скакал, не жалея сил,—

Он в гости ко мне приезжал тогда       и сливы мне приносил.

Мы были детьми в деревне Чангань,       не знающими труда,

И, вместе играя по целым дням,       не ссорились никогда.

И я отворачивала лицо,       пылавшее от стыда.

Я отворачивала лицо,       пряча его во тьму,

Тысячу раз он звал меня,       но я не пришла к нему.

Я расправила брови в пятнадцать лет,       забыла про детский

страх,—

Да буду я вечно хранить завет       обнимающего устой,

И да не допустит меня судьба       на башне стоять одной!

Шестнадцать лет мне теперь — и ты       уехал на долгий срок.

Далёко, туда, где в ущелье Цюйтан       кипит между скал поток.

Тебе не подняться вверх по Янцзы       даже к пятой луне.

И только тоскливый вой обезьян       слышишь ты в тишине,
³ У нашего дома твоих следов       давно уже не видать,

Они зеленым мхом поросли —       появятся ли опять?

Густо разросся зеленый мох       и след закрывает твой.

Осенний ветер весь день в саду       опавшей шуршит листвой.

Восьмая луна — тускнеет все,       даже бабочек цвет.

Вот они парочками летят,       и я им гляжу вослед.

Осенние бабочки! Так и я       горюю перед зимой

О том, что стареет мое лицо       и блекнет румянец мой.

Пошли мне известье, что едешь ты,       что смилостивилась судьба.

Пошли — и я выйду тебя встречать,       благословив небеса,

Хоть тысячу ли я пройду пешком,       до самого Чанфэнса.

В ветвях он хочет       отыскать приют.

Вдова склонилась       над станком своим —

Там синий шелк       струится, словно дым.

Она вздыхает       и глядит во тьму:

Опять одной       ей ночевать в дому.

Разгорелись гранаты       в луче золотом.

Пусть коралл отразится       в зеленой воде —

Но ему не сравниться с гранатом       нигде.

Столь душистых ветвей       не отыщешь вовек —

К ним прелестные птицы       летят на ночлег.

Как хотел бы я стать       хоть одной из ветвей,

Чтоб касаться одежды       соседки моей.

Пусть я знаю,       что нет мне надежды теперь,—

Но я все же гляжу       на закрытую дверь.

Цветами был полон зал.

Теперь красавицы больше нет —

Это Ли Бо сказал.

На ложе, расшитые шелком цветным,

Одежды ее лежат.

Три года лежат без хозяйки они,

Но жив ее аромат.

Неповторимый жив аромат.

И будет он жить всегда.

Хотя хозяйки уж больше нет,

Напрасно идут года.

И ныне я думаю только о ней,

А желтые листья летят,

И капли жестокой белой росы

Покрыли зеленый сад.

Как из недр земных, над миром всходит.

По небу пройдет и канет в море.

Где ж пещера для шести драконов?

В древности глубокой и поныне

Солнце никогда не отдыхало,

Человек без изначальной силы

Разве может вслед идти за солнцем?

Расцветая, травы полевые

Чувствуют ли к ветру благодарность?

Дерева, свою листву роняя,

На осеннее не ропщут небо.

Кто торопит, погоняя плетью,

Зиму, осень, и весну, и лето?

Угасанье и расцвет природы

Совершаются своею волей.

О, Си Хэ, Си Хэ, возница солнца,

Расскажи нам, отчего ты тонешь

В беспредельных и бездонных водах.

И какой таинственною силой

Обладал Лу Ян? Движенье солнца

Он остановил копьем воздетым.

Много их, идущих против Неба,

Власть его присвоивших бесчинно.

Я хочу смешать с землею небо,

Слить всю необъятную природу

С первозданным хаосом навеки.
ЛУНА НАД ПОГРАНИЧНЫМИ ГОРАМИ
Луна над Тянь-Шанем восходит, светла,

И бел облаков океан,

И ветер принесся за тысячу ли

Сюда от заставы Юймынь.

С тех пор как китайцы пошли на Бодэн,

Враг рыщет у бухты Цинхай,

И с этого поля сраженья никто

Домой не вернулся живым.

И воины мрачно глядят за рубеж —

Возврата на родину ждут,

А в женских покоях как раз в эту ночь

Бессонница, вздохи и грусть.

Проносится свежий ветер,

Один я всхожу на башню,

Смотрю на У и на Юэ.

Облака отразились в водах

И колышут город пустынный,

Роса, как зерна жемчужин,

Под осенней луной сверкает.

Под светлой луной грущу я

И долго не возвращаюсь.

Не часто дано увидеть,

Что древний поэт сказал.

О реке говорил Се Тяо:

«Прозрачней белого шелка»,—

И этой строки довольно,

Чтоб запомнить его навек.

Потоком бурным протекает Ба,

Там на горе есть дерево большое,

Оно состарилось и не цветет.

Внизу весенняя пробилась травка,

Что ранит душу слабостью своей.

Я спрашиваю жителей окрестных:

«Куда меня дорога приведет?»

Мне отвечают: «По дороге этой

«На юге» некогда Ван Цань всходил».

Не прерываясь, тянется дорога

До города столичного Чанъань,

Садясь, тускнеет солнце над дворцами,

Плывут по небу стаи облаков.

И вот сейчас, когда прощаюсь с другом,

Разлуки место ранит душу мне.

И голос друга, «Иволгу» поющий,

Мне слушать нестерпимо тяжело.

И колокол ночью... Луна на ущербе... Крик диких обратных гусей...

Сказано только, что птица поющая может искать себе пару.

Ветер весны, и что с ним поделать? Хочет тебя проводить.

В этих извивах Желтой реки песок берега образует;

там рядом с бродом Белых Коней есть город Ивовых Стран.

Ты не горюй, что в чужой стороне временно будешь в разлуке:

знаю наверно я: где бы ни был, будет тебе привет.

на северо-востоке,—

С домом простясь, на дерзких врагов

двинулись полководцы.

От века свойственно смелым мужам

жизнь проводить в походах,

Ибо Сын Неба смелых бойцов

жалует за отвагу.

Гонги гремят, барабаны бьют —

вот в Юйгуань спустились,

Грозно мелькают меж склонов Цзеши,

реют хоругви и стяги.

От полководца письмо с пером

перелетело Гоби,

Шаньюя огни озарили Ланшань

до самой ее вершины.

Рекам и скалам неведом предел —

тянутся к краю света,

Всадников хуских ярый напор

вихрю и ливню подобен.

Столько же вышло из боя живых,

сколько осталось мертвых.

Все еще длятся под сенью шатров

песни и пляски красавиц.

Сохнет трава на валу крепостном,

в пустыне кончается осень,

Ближе к закату — меньше бойцов

в крепости одинокой,

Но презирает недруга тот,

кто государем взыскан.

Силы защитников истощены,

но не сдаются заставы.

Трудно пришлось на чужой стороне

воинам в латах железных!

Яшмовым палочкам долго рыдать —

скоро ль конец разлуке?

Вот-вот все оборвется внутри

у жены молодой на юге...

Тщетно боец на севере, в Цзи,

силится дом увидеть:

Скрывает просторы бескрайние пыль —

как их пройти-измерить?

В них пустота, беспредельность в них —

что там еще найдется?

Три времени года убиты сейчас:

стал тучею дух-убийца.

Зимой на морозе всю ночь до утра

удары в котлы грохочут.

На белых клинках замерзает кровь

и хрупким инеем стала,

Но разве к лицу беззаветным бойцам

заботиться о награде?

Песчаного поля не видели вы,

не ведали ратных тягот —

А мы до сих пор еще помним Ли,

славного полководца!