Книга пророка Иеремии, 17,9 часть первая 1
жүктеу/скачать 0.56 Mb.
|
| Трумэн Капоте (Truman Capote) — Другие голоса, другие комнаты
Перевод с английского В. Голышева Ньютону Арвину Лукаво сердце человеческое более всего и
Книга пророка Иеремии, 17,9 * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ * - 1 - Нынче путешественник должен добираться до Нун-сити как сумеет: ни поезда, ни автобусы в ту сторону не идут, только грузовик скипидарной компании "Чуберри" шесть раз в неделю приезжает в соседний городок Парадайс-Чепел за почтой и припасами, и, если вам надо в Нун-сити, шофер Сэм Редклиф может вас подбросить. Поездка тряская, на что ни сядь; ухабистые дороги живо разболтают даже новенькую машину, и приезжие остаются недовольны. Да и края тут унылые; в болотистых низинах цветут тигровые лилии с голову величиной, зеленые бревна светятся в илистой воде, как тела утопленников, едешь иной раз, и ничто не шелохнется окрест, кроме дымного столбика над печальной фермой да узкоглазой птицы, кругами парящей над глухим сосновым лесом. Из глубинки в Нун-сити ведут две дороги: одна с севера, другая с юга; эта вторая чуть получше первой, хотя разница невелика: километр за километром тянутся обе сквозь болота, леса и поля, и ни души нигде, только изредка встанет у дороги щит с рекламой пятицентовых сигар "Ред дот", ситро "Доктор Пеппер" и "Нэхи", микстуры Гроува и одеколона. Как дальний гром громыхают под проезжим колесом деревянные мосты над гнилыми речушками с именами сгинувших индейских племен, стада свиней и коров бродят по дорогам где попало, да иногда фермерская семья разогнется над бороздой, чтобы помахать быстрой машине, и грустным взглядом будет провожать ее, покуда она не скроется в рыжей пыли. Однажды знойным днем в Парадайс-Чепеле, когда шофер скипидарной компании Сэм Редклиф, рослый и лысоватый человек с грубым мужественным лицом, жадно пил пиво в кафе "Утренняя звезда", к нему, обняв за плечи незнакомого мальчишку, подошел хозяин кафе. - Здорово, Сэм, - сказал хозяин, которого звали Сидни Кац. - Тут, видишь, парнишка хотел бы доехать с тобой до Нун-сити. Со вчерашнего дня не может отсюда выбраться. Не подвезешь, а? Редклиф поглядел на мальчика поверх стакана, и мальчик ему не очень понравился. У шофера были свои представления о том, как должен выглядеть настоящий мальчишка, а этот в них как-то не укладывался. Уж больно он был хорошенький, хрупкий и белокожий, уж больно правильны были черты его нервного лица, а глаза, большие и карие, смотрели по-девичьи нежно. В коротких каштановых волосах выделялись чисто золотые пряди. Усталое, умоляющее выражение застыло на его худом лице, и плечи сутулились не по-детски. На нем были мятые белые льняные штаны, синяя рубашка с расстегнутым воротом и сильно поношенные коричневые туфли. Стерев пену с верхней губы, Редклиф спросил: - Как тебя звать, мальчик? - Джоул. Джо-ул Хар-ри-сон Нокс. - Он произнес имя раздельно, словно обращался к глухому, но голос его был необычайно тих. - Вон что? - протянул Редклиф, опустив на стойку порожний стакан. - Богатое имя у тебя, мистер Нокс. Мальчик покраснел и повернулся к хозяину. - Он хороший мальчик, - поспешил вмешаться тот. - И умненький. Такие слова знает, каких мы с тобой и не слышали. Редклиф был раздосадован. - А ну, Кац, по второму, - велел он. И когда хозяин укатился за новым стаканом пива, Сэм дружелюбно сказал мальчику: - Не хотел тебя дразнить. Ты из каких краев? - Из Нью-Орлеана. Я уехал оттуда в четверг, сюда приехал в пятницу, а дальше - никак. Никто меня не встретил. - Вон что, - сказал Редклиф. - К родственникам едешь в Нун-сити? Мальчик кивнул. - К отцу. Буду жить с ним. Редклиф поднял глаза к потолку, несколько раз пробормотал: "Нокс", потом недоуменно помотал головой: - Нет, никого, по-моему, не знаю с такой фамилией. Скажи, а ты не ошибся адресом? - Нет, - ответил мальчик, ничуть не встревожась. - Спросите мистера Каца, он слышал об отце, я показывал ему письма, и... Подождите. - Он побежал между столиками в глубину сумрачного кафе и вернулся с громадным жестяным чемоданом, судя по его гримасе, очень тяжелым. Чемодан был весь покрыт яркими, но потертыми наклейками из самых дальних мест на свете: Париж, Каир, Венеция, Вена, Неаполь, Гамбург, Бомбей и так далее. Странно было видеть такой предмет жарким днем в захолустном городке Парадайс-Чепел. - Ты побывал во всех этих местах? - спросил Редклиф. - Не-е-е, - ответил мальчик, возясь со старым кожаным ремнем, скреплявшим чемодан. - Это дедушкин; дедушка был майор Нокс, вы, наверное, читали о нем в книжках по истории. Он был известным человеком в Гражданскую войну. В общем, с этим чемоданом он поехал в свадебное путешествие вокруг света. - Вокруг света? - на Редклифа это произвело впечатление. - Богатый человек был, а? - Ну, это давно было. - Мальчик порылся в аккуратно сложенных пожитках и вынул тонкую пачку писем. - Вот они. Перед тем как раскрыть письмо, Редклиф повертел его в руках; наконец осторожно вынул неловкими пальцами тонкий зеленый листок и, шевеля губами, стал читать: Эдв. Р. Сансом, эск., Скаллиз-Лендинг, 18 мая 19... Любезная Эллен Кендал, благодарю Вас за столь скорый ответ на мое
Уважающий Вас Эдв. Р. Сансом. Редклиф, озадаченно хмурясь, вздохнул и засунул письмо в конверт, как раз когда подоспел хозяин с пивом. Шофера привели в недоумение две вещи; во-первых, почерк: коричневое, цвета засохшей крови, кружево завитушек, витиеватые "н" с изящными кружочками вместо перекладин. Что это, к черту, за мужчина, который так пишет? И во-вторых: - Если папа твой Сансом, почему ты назвался Ноксом? Мальчик смущенно потупился. - Да вот, - он взглянул на Редклифа с упреком, словно шофер у него что-то отнял, - они развелись, и мама всегда звала меня Джоулом Ноксом. - Э-э, милый, - сказал Редклиф, - зря ты ей разрешал. Запомни: отец есть отец, что бы ни было. Мальчик просительно обернулся теперь к хозяину в поисках поддержки, но тот, избегая его взгляда, отошел, чтобы обслужить другого посетителя. - Я его никогда и не видел, - сказал Джоул, бросив письмо в чемодан и застегивая ремень. - А вы знаете это место? Скаллиз-Лендинг. - Лендинг? Знаю-знаю, как не знать. - Редклиф сделал большой глоток, зычно рыгнул и улыбнулся. - Будь я твой папка, спустил бы тебе портки да влепил пару горячих. - Потом допил стакан, шлепнул на стойку полдоллара, поднялся и, стоя на месте, задумчиво скреб щетинистый подбородок, пока часы на стене не пробили четыре. - Ладно, сынок, давай двигаться, - сказал он и сразу направился к двери. Секунду поколебавшись, мальчик поднял чемодан и пошел за ним. - Не забывайте нас, - механически сказал им вдогонку хозяин. Машина была "форд"-пикап. В кабине сильно пахло бензином и нагретой солнцем кожей. Мертвый спидометр окоченел на 30-ти. Ветровое стекло было заляпано разбитыми насекомыми, покрыто дождевыми разводами, а по одной его половине лучами разбегались трещины. На рычаге скоростей красовался игрушечный череп. Колеса - тук-тук - постукивали на спусках, подъемах и поворотах шоссе. Джоул забился в угол кабины и, облокотившись на подоконный выступ, обхватив подбородок ладонью, боролся со сном. С тех пор как он выехал из Нью-Орлеана, ему и часа не удалось вздремнуть: стоило закрыть, как сейчас, глаза, и оживали отвратительные воспоминания. Одно особенно донимало: он стоит у прилавка в магазине, мать - за ним, а на улице январский дождь застывает сосульками на голых сучьях. Они вместе вышли из магазина и шагали по тротуару молча; он держал над матерью ситцевый зонт, а она несла пакет с мандаринами. Прошли мимо дома, где играл рояль. - музыка звучала грустно под пасмурным небом, но мать сказала, что песня красивая. И когда вернулись, мать уже напевала, но ее знобило, она легла, пришел врач и приходил ежедневно больше месяца, и тетя Эллен была с ними, всегда улыбалась, и врач улыбался, а несъеденные мандарины съеживались в леднике; когда все кончилось, он переехал к Эллен, в убогий, на две семьи, дом у озера Понтчартрейн. Эллен, добрая, смирная женщина, управлялась с домом как умела. У нее было пятеро своих детей-школьников, муж работал продавцом в обувном магазине, и денег едва хватало; но на Джоула семья не тратилась - мать оставила ему небольшое наследство. Эллен и остальные обращались с ним хорошо, а он все равно злился и часто пакостничал, например, дразнил двоюродную сестру Луизу, тупую на вид девочку, постарше его: она была глуховата, а Джоул приставлял к уху ладонь и кричал "Ась? Ась?", доводя ее до слез. Не дурачился, не участвовал в шумных играх, устраиваемых дядей каждый вечер после ужина, с удовольствием подмечал ошибки в речи родственников - и сам удивлялся своему поведению не меньше Кендалов. Словно с зеленой пеленой зависти в глазах прожил он эти месяцы, с запечатанными воском ушами: все казалось не таким, как на самом деле, и дни истаивали в бесконечных вымыслах. Перед сном Эллен любила почитать детям Вальтера Скотта, Диккенса, Ханса Андерсена и однажды холодным мартовским вечером прочла "Снежную королеву". Посреди чтения Джоулу пришло в голову, что у него с мальчиком Каем много общего: Каю в глаз попал осколок злого зеркала троллей, исказил его зрение и превратил сердце в кусок льда; слушая добрый голос Эллен, глядя на лица родственников, освещенные огнем камина, он подумал: а если бы его, как маленького Кая, увезли в ледяной чертог Снежной королевы? найдется ли на свете человек, чтобы бросился к нему на выручку, не побоявшись разбойников? Нет такого человека, нету. В последние недели перед тем, как пришло письмо, он прогуливал школу три дня из пяти и слонялся у причалов на Канал-стрит. Завтраком, который ему давала в школу Эллен, он делился с грузчиком, великаном-негром, а тот потчевал его диковинными морскими историями, и хотя Джоул уже во время рассказа понимал, что все - выдумки, этот человек был взрослый, а ему теперь хотелось дружить только со взрослыми. В одиночестве он часами наблюдал за погрузкой и разгрузкой банановых судов, ходивших в Центральную Америку, и конечно замышлял путешествие зайцем, будучи уверен, что где-нибудь в чужой стране найдет доходную работу. Но получилось так, что в день его тринадцатилетия пришло первое письмо из Скаллиз-Лендинга. Письмо это Эллен несколько дней не показывала. Странно она себя вела; встретившись с ней взглядом, Джоул видел в ее глазах незнакомое выражение: испуганное, виноватое. В ответном письме она потребовала заверений, что Джоула немедленно отпустят, если ему там не понравится: гарантий, что позаботятся о его образовании; обещания, что рождественские каникулы он проведет у нее. Однако, когда после долгой переписки с чердака стащили старый свадебный чемодан майора Нокса, Джоул увидел, что она почувствовала облегчение. Уезжал он с радостью. Почему - сам не знал, да и не желал задуматься, и весьма невероятное появление отца на сцене, столь странно покинутой им двенадцать лет назад, отнюдь не изумило Джоула, ибо он всегда рассчитывал на случай в таком роде. Чудо планировалось, правда, в виде доброй богатой дамы, которая, заметив его на перекрестке, тут же посылает конверт, набитый тысячедолларовыми бумажками; или некоего добросердечного незнакомца, совершающего аналогичный божественный акт. А то, что незнакомец оказался вдобавок его отцом, Джоул воспринял просто как удачное совпадение. Однако позже, когда он лежал на облупленной железной кровати над кафе "Утренняя звезда", обалдев от духоты, заброшенности и отчаяния, отец и собственное положение представились ему в ином свете: он не знал, чего ожидать, и был испуган, ибо поездка уже принесла много разочарований. Панаму, только что купленную в Нью-Орлеане и носимую с залихватской гордостью, украли на вокзале в Билокси; затем, в поту и зное, трехчасовое опоздание автобуса в Парадайс-Чепел; и в довершение всего - никаких вестей из Скаллиз-Лендинга. Всю ночь в четверг он не гасил электричество в чужой комнате и читал голливудский журнал до тех пор, пока не выучил последние новости актерской жизни назубок - потому что, задумайся он о себе хоть на секунду, ни дрожи, ни горьких слез тогда уже не унять. Перед рассветом он изорвал журнал в клочки и сжег обрывки в пепельнице, пока не подошло время спускаться в кафе. - Погляди там сзади, малыш, достань мне спички, - сказал Редклиф. - Вон на полке, видишь? Джоул открыл глаза и растерянно огляделся. На кончике носа у него висела прозрачнейшая капля пота. - Ну и добра у вас, - сказал он, шаря на полке, приютившей собрание пожелтелых газет, кусок шланга, замасленные инструменты, насос, фонарь и... пистолет. Рядом с пистолетом стояла вскрытая коробка патронов с пулями из яркой меди, как новенькие центы. Его подмывало стянуть целую горсть, но он ограничился одним, искусно уронив его в грудной карман. Пожалуйста. Редклиф сунул в рот сигарету, и Джоул услужливо поднес ему спичку. - Спасибо, - сказал Редклиф, дымя ноздрями после глубокой затяжки. - А ты когда-нибудь бывал здесь? - Не совсем здесь - один раз мама взяла меня в Галфпорт; там хорошо - море. Вчера я на поезде его проезжал. - Нравится у нас? Джоулу почудилось в голосе что-то странное. Он взглянул на резкий профиль шофера - не замечена ли кража. Но Редклиф, если и заметил, виду не подал. - Как вам сказать... тут по-другому. - А по мне, так никакой разницы. Всю жизнь отсюда не вылезал; вот и выходит: здесь - как везде, ха-ха! Машина вдруг выехала на широкий и твердый участок дороги, не окаймленный деревьями; слева раскинулось огромное поле, за ним чернел сосновый лес. Человек вдали - мужчина или женщина, не понять, - опустил мотыгу, чтобы помахать машине, и Джоул помахал в ответ. Потом обогнали двух белоголовых мальчишек верхом на тощем муле, накрыв их пыльным облаком, и мальчишки завопили от восторга. Редклиф сигналил и сигналил стаду свиней, не спешивших уйти с дороги. Другого такого ругателя Джоул не слыхивал - разве что грузчика-негра. Чуть позже Джоул сказал, задумчиво нахмуря брови: - Можно у вас спросить? - И дождался кивка. - Я вот что хотел спросить: вы знаете моего... Мистера Сансома? - Знаю, кто он, а как же, - ответил Редклиф и вытер лоб грязным платком. - Ты меня с толку сбил двумя фамилиями - Сансом и Нокс. Ну да, это который женился на Эйми Скалли. - И после короткой заминки добавил: - Правду сказать, я его в глаза не видел. Джоул прикусил губу и молчал. Вопросы теснились в голове, но задать их он стеснялся: стыдно не знать ничего о близком родственнике. Поэтому он задал другой вопрос - и очень смелым голосом: - А этот Скаллиз-Лендинг... Кто там вообще живет? Редклиф сощурился, припоминая. - Так, - сказал он наконец. - У них там пара негров, этих я знаю. Потом твоего папки жена - и ее знаю: моя ей шьет иногда; раньше шила. Он затянулся и выбросил окурок в окно. - И брат двоюродный... да, точно, двоюродный! - Да? - небрежно сказал Джоул, но взгляд его умолял шофера продолжать, ибо в письмах персона эта ни разу не упоминалась. Редклиф лишь улыбнулся затаенно, словно вспомнил шутку, которой не хотел делиться с посторонним. Больше об этом речи не было. - Теперь гляди в оба, - сказал немного погодя Редклиф. - Въезжаем в город. Дом. Серая гроздь негритянских халуп. Некрашеная дощатая церковь со шпилем-громоотводом и тремя витражами рубинового стекла. Вывеска: "Господь Иисус грядет! Готов ли ты?" Черный мальчишка прижал к груди котелок с ежевикой. Все облито жгучей солнечной глазурью. Потом короткая немощеная безымянная улочка, уставленная похожими одноэтажными домами - где понарядней, а где невзрачными; каждый с верандой и двориком, кое-где на двориках встрепанные розовые кусты, индийская сирень и мелия, а на ней непременно качели из веревки и старой шины. Деревца камелий с темно-зелеными лакированными листьями. Толстая розовая девочка прыгает со скакалкой; пожилая дама умостилась на покосившейся веранде и обмахивается пальмовым веером. Потом кирпичная конюшня: лошади, телеги, брички, мулы, люди. Крутой поворот: Нун-сити. Редклиф затормозил. Перегнулся через колени Джоула и открыл ему дверь. - Жалко, не могу подкинуть тебя до Лендинга, малыш, - торопливо сказал он. - В компании подымут хай. Но теперь доберешься: суббота, с той стороны много народу приезжает в город по субботам. Джоул остался один; пропотевшая синяя рубашка липла к спине. С чемоданом, покрытым наклейками, он осторожно отправился на первую прогулку по городку. В Нун-сити мало примечательного. Всего одна улица, и на ней расположены универсальный магазин, ремонтная мастерская, маленькое здание с двумя кабинетами: врача и юриста; парикмахерская, совмещенная с косметическим салоном, где хозяйничают однорукий и его жена, и некое непонятное заведение "Королевский кров Р. В. Лейси", под портиком которого стоит бензоколонка компании "Тексако". Эти здания составлены так тесно, что похожи на какой-то ветхий дворец, сляпанный за ночь полоумным плотником. А через дорогу, особняком, стоят еще два строения: тюрьма и высокий пьяненький дом рыжего цвета. За четыре года тюрьма не приютила ни одного белого преступника - да и другие там редко когда бывают, потому что шериф, бездельник и лодырь, любит отдыхать с бутылкой, и ворам, хулиганам, даже самым отъявленным головорезам при нем раздолье. Что же до чудного дома, то пустует он бог весть уже сколько лет, а жили в нем будто бы три благородные сестры, изнасилованные и зверски убитые злодеем-янки, который ездил на серебристо-сером коне и носил бархатный плащ, багровый от крови южанок; в устах престарелых дам, водивших, если им верить, знакомство с красавицами покойницами, повесть эта исполнена готического великолепия. Окна дома, треснутые и выпавшие, слепы, как пустые глазницы, гнилой балкон угрожающе сунулся вперед, в укромных углах свили гнезда желтые птички, а рваные, полинялые плакаты на шелушащихся стенах трепещут при любом ветерке. У городских ребят почитается за большую доблесть забраться ночью в эти черные комнаты и подать сигнал зажженной спичкой из окна на верхнем этаже. Веранда, однако, в приличном состоянии, и здесь располагаются фермерские семьи, приехавшие на субботу в город. Новые люди теперь редко оседают в Нун-сити и его окрестностях - работать-то почти негде. С другой стороны, нечасто услышишь и об отбывающих - разве что в последний путь на косогор за баптистской церковью, где забытые надгробия белеют, точно каменные цветы, среди бурьяна. Суббота, конечно, день особенный. Едва рассветет, и уже потянулась в город вереница телег, влекомых мулами, бричек, калек-автомобилей, а к середине утра собирается изрядная толпа. Мужчины оделись в лучшие рубашки и брюки из магазина, женщины пахнут ванилью или десятицентовыми духами - излюбленный запах тут называется "Любовь небесная"; у девушек в стриженых волосах фигуристые заколки, щеки пылают от румян, а в руках - пятицентовые бумажные веера с красивыми картинками. Дети, хоть и босые, и полуголые порой, все как один отмыты и получили по нескольку центов, чтобы купить, например, коробку воздушной кукурузы в патоке с выигрышным талоном внутри. Обследовав магазины, женщины собираются на веранде старого дома, между тем как мужья направляют стопы к платной конюшне. Торопливо и возбужденно, без конца повторяя одно и то же, весь долгий день жужжат и переплетаются в воздухе их голоса. Хвори, свадьбы, помолвки, похороны, Бог - вечные темы на веранде. А в конюшне мужчины балагурят и пьют виски, толкуют об урожае и играют в ножички; случаются страшные драки, потому что многие из этих людей вспыльчивы и камень за пазухой подолгу не держат. Когда сумерки обнимут небо, словно тихий колокол бьет отбой, и хмурый покой нисходит на землю, голоса смолкают, как птицы на закате. Семьи в своих экипажах выезжают из города печальным похоронным караваном, и единственное, что остается от них, - лютая тишина. Хозяева разных заведений в Нун-сити еще час выжидают, прежде чем запереть двери и отправиться на боковую; а после восьми ни одной порядочной души не встретишь в городе - разве что пьяницу горемыку да молодого ухажера, прогуливающего свою ненаглядную. - Эй! Ты, с чемоданом! Джоул обернулся и увидел в дверях парикмахерской сердитого человека, маленького, кривоногого и однорукого; откуда только взялся в этом замухрышке такой суровый густой голос. - Поди ко мне, мальчик, - велел он, ткнув большим пальцем в грудь своего фартука. Джоул подошел, и человек протянул ему ладонь, на которой блестели пять центов. - Это видишь? - Джоул кивнул, ничего не понимая. - Так. Теперь посмотри туда, на дорогу. Девчонку рыжую видишь? Джоул прекрасно ее видел. Это была девочка с огненными короткими волосами. С него ростом, в коричневых шортах и желтой тенниске. Она скакала перед чудным высоким старым домом, показывала парикмахеру нос и строила противные рожи. - Слушай, - сказал парикмахер, - поймаешь мне оторву, и пять центов - твои. Ох! Ты смотри, опять идет... Гикая, как индеец, рыжая мчалась по дороге, а за ней катилась с воплями ватага малолетних поклонников. Поравнявшись с Джоулом, она метнула в дом целую горсть камней. Камни оглушительно застучали по железной крыше, и апоплексически багровый парикмахер закричал: - Ну, погоди, Айдабела! Доберусь я до тебя, ох, доберусь! жүктеу/скачать 0.56 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|