Л. И. Гительман. Учитель сцены 3

X

Проследим же путь, который проходит Валентина в пьесе.

Вспомним ранее приведенную ремарку к ее первому появлению, радостному и полному {223} жизни. Вспомним и начинающую действие пьесы ее сцену с Еремеевым:
… калитка срывается с петли и хлопает о землю. При этом человек, спящий на веранде и ранее Валентиной не замеченный, неожиданно и довольно проворно поднимается на ноги. Валентина слегка вскрикивает от испуга…
Еремеев. Ты — почему?
Валентина молчит. Испуг еще не прошел, и она смотрит на Еремеева широко открытыми глазами. Почему? Зачем кричать?
Валентина. Ой, как вы меня напугали…

Еремеев. Напугал?.. Почему напугал? Я не страшный.

Валентина. Нет, вы страшный, если неожиданно… (Улыбается.) Извините, конечно…

Еремеев (улыбается). Зачем боятся? Зверя надо бояться. Человека не надо бояться.

Валентина. Уже не боюсь (снова возится с калиткой). Помогите, пожалуйста. (Еремеев спускается с крыльца.) Подержите мне ее… Вот так…
Вдвоем они наладили калитку (312 – 313).
Сцена примечательная. Испуг перед незнакомым и странным человеком сразу покидает Валентину, как только слова «человека не надо бояться» вернут ее к привычному мироощущению. Нам сразу задана открытость, доверчивость, доброжелательность Валентины. Она просит помочь ей человека незнакомого и только что напугавшего ее, потому что помогать другому и для нее самой — естественно. Сразу же задается ощущение светлого и доброго мира, в котором она поселила себя. Детство? Нет. Восемнадцать лет. Она уже вовсе не ребенок. Но она хочет жить в таком мире, она видит мир таким — и он прекрасен. Прекрасен этот человечный человеческий мир. И это главное чувствование Валентины. Что это — иллюзия? Нет. Валентина прекрасно видит реальность окружающего. И эта реальность далеко не всегда гладит ее по головке. Она уже хлебнула и горечи безответной любви, и ревности, и деспотического самовластия отца, и цинической грубости Пашки. Нет, в мире все совсем не так гладко и просто. Но есть то, что Валентина этому противопоставила:
Валентина. … Вы про палисадник?.. Зачем я его чиню?

Шаманов. Да, зачем?

Валентина. Но… разве непонятно? (Шаманов качает головой: непонятно.) И вы, значит, не понимаете…

Шаманов. Нет, я не понимаю.

Валентина (весело). Ну тогда я вам объясню… Я чиню палисадник для того, чтобы он был целый.

Шаманов (усмехается). Да? А мне кажется, что ты чинишь палисадник для того, чтобы его ломали.

Валентина (делаясь серьезной). Я чиню его, чтобы он был целый.

Шаманов. Зачем, Валентина? Стоит кому-нибудь пройти и…

Валентина. И пускай. Я починю его снова.

Шаманов. А потом?

Валентина. И потом. До тех пор, пока они не научатся ходить по тротуару.

Шаманов. … Напрасный труд (343).

Шаманов. Так оно и будет. (…)

Валентина. Неправда! Увидите, они будут ходить по тротуару… Должны же они понять, в конце концов. Я посею здесь маки и тогда… (344).
Я привожу такую длинную цитату, потому что в ней — вся Валентина. Валентина, которая видит реальность — палисадник ломают, и даже могут растащить, — но не соглашается с ней и верит, что эту реальность можно и должно изменить. Она потом посеет здесь маки! Не у себя в саду, за высоким забором, а здесь, для всех, на общей Земле, утверждая тем человеческую обязанность украшать нашу общую Землю, улучшать нашу общую Жизнь. Это ее вера, ее религия. Это взгляд на мир и на свое человеческое место в нем. Этот палисадник, «мешающий рациональному {224} движению», без риторики и авторских деклараций о добре и зле, выводит всю историю в план высокого символа, многомерного обобщения.

Жизненной позиции Валентины чуждо эгоистическое начало. Ее программа — для всех, для людей, для того, чтобы они стали лучше и лучшим сделали свой мир.

Так. Это с символическим палисадником. Ну, а как с «личными делами»?

Валентина любит. Безответно. И страдает от ревности. Но ничего не делает для того, чтобы вступить в соревнование с Зинаидой и завлечь Шаманова. И очень точно это определяет. Когда Анна пристыдит ее за это нелепое и якобы постыдное чувство, Валентина скажет:

Такова Валентина, таков ее мир, таково ее видение реальной жизни, такова ее вера.

И до какого-то момента реальная жизнь не приходит в драматический конфликт с этой позицией Валентины. Но вот этот роковой момент наступает. Желания, цели людей, окружающих Валентину, вдруг скрестились на ней. Как же? Напомним:

• Шаманов узнает о любви к нему Валентины и безжалостно отталкивает ее, ограждая свою свободу и покой от каких бы то ни было посягательств;

• Пашка, желая во что бы то ни стало завершить чулимскую гастроль победой, решает сломить сопротивление Валентины любой ценой;

• Зина, спасая свою любовь, совершает ряд поступков, цель которых — убрать Валентину с дороги;

• Анна, стремясь разрешить свои семейные проблемы, готова принести им в жертву Валентину;

• Мечеткин, одержимый желанием заполучить в жены девушку, сватает Валентину;

• Помигалов, видя в Мечеткине устраивающего его жениха, пытается принудить Валентину к замужеству.

Как же все это сказалось на Валентине? Придет минута, когда остановившись перед своим палисадником, Валентина скажет:

Пашка. Че? Снова за ремонт? (Смеется.) Ну, Валюша, подписалась ты с этим палисадником!.. Ладно. Дай я его налажу…

Валентина. Не надо.

Пашка. Да я его мигом.

Валентина. Нет. Это напрасный труд. Надоело… (375 – 376)
Валентина сломилась. Ее вера в добрый мир, в котором обязательно расцветут посаженные ею маки, рухнула. Это важнейший переломный момент в духовной жизни Валентины. Все, что произойдет дальше — лишь дополнит, усугубит это великое разочарование. Как же приходит к нему Валентина?

Утро как утро. И в нем сплетаются и радости, и горести. Да, там наверху, в мезонине любимый человек с другой женщиной, и ему наплевать на все душевные порывы Валентины. Да, придет и будет приставать невыносимый Пашка. Да, будет подтрунивать над ее влюбленностью Анна. Да, будет как всегда груб и суров отец. И все-таки — «человека не надо бояться», и все-таки мир прекрасен и {225} светел, и стоит неутомимо и упорно «чинить свой палисадник», чтобы реальность и мечта совпали. И это — главное.

Но вот в это обычное утро врывается счастье — Шаманов вступился за нее! Так и должно быть в солнечном мире Валентины: счастье восторжествует обязательно! И действительно — Шаманов впервые заговорил с ней. А заговорив, сказал то, о чем она могла только мечтать в своих тайных грезах:
«… Оказывается, ты красивая девушка… Не понимаю, как я раньше этого не замечал… (…) Дай я на тебя полюбуюсь… (…) Ах, Валентина, грустно мне на тебя смотреть. Грустно, потому что меня уже никогда не полюбит такая девушка, как ты» (345 – 347).
Простому и ясному мышлению Валентины неведомо «шаманство», немыслима безответственность краснобайства, когда дело идет о сердце другого человека. И из слов Шаманова она может сделать один-единственный вывод. И «у нее вырывается то, что она могла бы ему сказать в любую минуту» (347). Могла бы, но не говорила, потому что он не давал повода, а она «никому не навязывается». Но сейчас, когда повод дан, Валентина открывается до дна, во всю меру своей ничем еще не замутненной доверчивости. Шаманов отвергает ее признание. Его — «я пошутил» — подобно выстрелу в упор. Конечно, быть отвергнутой невыносимо тяжко. Да еще и грубо, жестоко отвергнутой. Но боль Валентины усугубляется тем, что ее грубо и жестоко отверг Шаманов — человек, которого она не только любит, но и выделила из всех как способного понять то, что недоступно другим. Вспомним: «Меня все уже спрашивали, кроме вас (о палисаднике. — М. С.). Я думала, что вы понимаете» (343), то есть выделила его по признаку духовного превосходства. Так, отвергнув Валентину, Шаманов не только растоптал ее любовь и возникшую было надежду на взаимность, но и нанес удар по ее доверию к человеку.

Целый день после утреннего объяснения Валентина думает и молчит. Ей надо понять, как жить теперь, когда в ее душу властно вошло сомнение в правильности ее отношения к человеку. Но она не хочет, а значит, не может поверить в «плохого» Шаманова. (Вот плод шамановского «шаманства» — оно создает вокруг него ощущение избранности, непохожести и исключительности. Ведь и Зина не хочет поверить в ординарность Шаманова.) И здесь Валентина так же последовательна, как в борьбе за свой палисадник. Человек не должен изменить себе лишь потому, что «реальность» против него. И счастье Валентины не только в том, чтобы Шаманов полюбил ее — это невозможно! — но и в ее праве любить его, «не навязываясь». Ну, а если Шаманов был жесток с ней, то это не потому, что он таков, а лишь по каким-то особым и ей неизвестным причинам. Валентина чинит поколебленный Шамановым свой мир, как чинит палисадник — «чтобы он был целый». Здесь уместно вспомнить, что в первом варианте пьесы Валентина кончала самоубийством. Она не могла жить в разрушенном мире своей веры. И если теперь, в окончательной редакции драмы, Валентина остается жить, это значит, что все силы своей души она направляет на то, чтобы восстановить разрушенную гармонию.

Этой внутренней работой и занята Валентина весь день. Ей не удается освободиться от ощущения мучительного горя, свалившегося на нее, — и это очень важно, так как все далее происходящее с ней падает на обостренное восприятие, как соль на открытую рану. Но Валентине удается обрести душевную позицию, которая выражена в ее монологе, приведенном выше («Я никому не навязываюсь»… и далее).

Вечер приносит Валентине новое ошеломляющее открытие. Анна, прекрасно знающая, что Валентина горячо любит Шаманова, что домогательства Пашки ей отвратительны и ненавистны, пытается уговорить Валентину уступить Пашке. Более того, Анна заявляет: «Не даст он нам покою. Слышишь, Валентина. Не отстанет он от тебя» (358), то есть делает Валентину ответственной {226} за все, что происходит в семье Анны, и за все, что может произойти дальше. Это потрясает Валентину: она вдруг открывает для себя, что Анна видит в ней лишь средство к устройству своей судьбы, своего покоя и благополучия, и что на саму Валентину ей наплевать и ничего не стоит принести ее в жертву своим целям.

Хрупкие результаты в восстановлении гармонии, которых за день добилась Валентина, получают новый сокрушительный удар.

«Пришла беда, отворяй ворота». Появляется Пашка. Утром Пашка сказал Валентине: «Зря ты вертишься. Никуда ты от меня не денешься» (339). Теперь, вечером, то же самое повторила Анна. Через эти связи воспринимает сейчас Валентина Пашку. «Поговорим, Валя», — предлагает Пашка, и она идет на этот разговор, потому что понимает, — никто, кроме нее самой, не защитит и не избавит ее от Пашки. Но Пашке сейчас важно не то, пойдет ли за него Валентина или нет. Ему нужно проверить, врал ли ему утром следователь. Для этого и явился Пашка сюда, на предполагаемое место свидания Шаманова и Валентины.

Пашка же из всей сцены с Валентиной выясняет именно то, в чем хотел убедиться: следователь врал, ничего у него с Валентиной не было, а значит, самое время «взять верх». Убедившись, что он, Пашка, не опоздал, он несомненно испытывает радость, так как может еще опередить Шаманова и тем самым добиться вожделенной победы и над ним, и над Валентиной. Однако вот что в тексте:

Идти на танцы Валентина отказывается. И не пошла бы, если бы не те два удара, которые ей еще предстоит получить.

Появляется Зинаида. Как мы знаем, она разыгрывает победу над соперницей. И эта необычно оживленная, как бы выставляющая напоказ свое счастье Зинаида наталкивает Валентину на догадку: и ей, Зинаиде, что-то натрепал Шаманов. Тоже «пошутил». Кольцо вокруг нее сжимается. Мир предстает перед Валентиной в новом освещении.

И от возникающего пронзительного чувства одиночества Валентина ищет прибежища и тепла у отца. Их разговор (371 – 372) начинается легко, даже весело: Мечеткин приходил сватать Валентину. Как ни плохо сейчас на душе у нее, но такое сообщение не может не развеселить ее. Какой удивительный ряд ремарок: «подходит к отцу», «улыбается», «усаживается рядом с отцом», «легко», «прижалась к отцу». Да, пока Валентина все это воспринимает как анекдот (а ей сейчас так нужна хоть малая возможность улыбнуться!), пока не допускает мысли, что отец {227} может воспринимать это иначе. Но нет, это не анекдот, папенька не шутит. Он решил выдать дочь за Мечеткина. Еще один удар, крушение еще одной иллюзии, что в беде можно «прижаться» к отцу. И снова проследим за ремарками: «чуть от него отодвинулась», «поднимается», и наконец, после его ухода «Валентина снова опускается на скамейку. Солнце уже скрылось, и с этого момента на дворе начинает заметно темнеть». Ремарка полна поэтического смысла, образного содержания. В ней выражено все — и охватившее Валентину чувство абсолютного одиночества, и угасание в ней светлого взгляда на мир, на людей.

И тут на глазах Валентины происходит жестокое объяснение Анны с Пашкой. И Валентина соглашается идти с ним на танцы.

«Пожалела?» — спросит ее Пашка. Да. Наверное, и пожалела обиженного Пашку. Но не только. Очень многое сливается в ее решении идти на танцы с ним. И жалость к нему, вроде бы такому же одинокому, несчастному и никому не нужному, как она сама. И месть. Кому? Всем. Всем, кто «разломал ее палисадник», но более всего себе самой за детские иллюзии. «Ну и пусть!» Да, сейчас, в порыве отчаяния, Валентина готова предать самое себя и прошлые свои убеждения обозвать ругательными словами «детство» и «иллюзии».

Соглашаясь идти с Пашкой, Валентина не может не понимать, чего он будет добиваться от нее. И сейчас, по «власти минуты», может быть, даже готова сдаться: «Ну и пусть!» От горя, от обманутости надежд, от безысходности. Ну и пусть. Чем хуже, тем лучше.

Пашка подхватывает Валентину на руки — он ведь обещал ее на руках отнести в Потеряиху! И от физического соприкосновения с Пашкой все снова становится невозможным. Власть минуты или наваждение минуты прошло:

… (У палисадника. Медленнее, в задумчивости дотрагивается рукой до калитки). Ну вот… Снова все поломали…

Пашка. Че? Снова за ремонт? (Смеется.) Ну, Валюша, подписалась ты с этим палисадником!.. Ладно. Дай я его налажу. (Направляется к калитке, но Валентина жестом его останавливает.)

Валентина. Не надо.

Пашка. Да я мигом.

Валентина. Нет. Это напрасный труд. Надоело… Идем. (Проходит напрямик через палисадник. Пашка — за ней) (375 – 376).

Ночь. Возвращается Валентина. «У ворот своего дома в полутьме останавливается в нерешительности, а через мгновение безвольно опускается на скамейку» (381 – 382). И тут-то ей и признается Зинаида, что украла записку, что Шаманов ждал ее здесь. «Он любит тебя», — говорит Зина. «Пауза. Валентина сидит неподвижно, глядя прямо перед собой». После всего, что произошло за этот вечер, Валентине трудно поверить Шаманову. Очевидно, слова Зины ошеломляют ее, но душа ее сейчас закрыта для доверия. И когда появляется Шаманов и говорит:

И другая, новая Валентина расправится и с тем, и с другим. А заодно и с отцом, уготовившим ей счастье по своему вкусу:

И когда наутро, вопреки нашим ожиданиям, Валентина снова примется за свой палисадник, мы испытаем чувство глубокого волнения, потому что теперь знаем — его чинит не наивная девочка, ослепленная юной радостью жизни и верой в добрые сказки, а человек, сознательно избравший такой путь и защищенный мужеством преодоления пережитого.