Л. Н. Толстой что делает вино с человеком

Пришла пора — женился. Не успел оглянуться, как стал отцом троих детей. Кажется, живи да радуйся, поднимай детей, но...

Все началось с того, что Владимир стал выпивать. Да не только по праздникам или в честь какого-либо особенного события, а почти каждый день. Пристрастился к спиртному он довольно быстро и вскоре без выпивки не мог обходиться совсем.

Денег в семье становилось все меньше, и поэтому все чаще стали возникать ссоры. Владимир сделался раздражительным, угрюмым, драчливым. Не раз доставалось и жене, и теще. В ответ на их упреки он пускал в ход кулаки; были случаи, когда и ножом замахивался («чтоб попугать»), и из дому выгонял...

Дело кончилось тем, что народный суд приговорил его за хулиганство к двум годам лишения свободы.

Отбывал срок Владимир в Вологодской же области, неподалеку от своего села. Когда приходила жена, плакал, клялся, что никогда в рот не возьмет проклятое зелье, потому что понимал — через пьянку случились с ним все его беды.

У начальства находился на хорошем счету, работал на совесть, даже состоял в активе — был членом секции внутреннего порядка. Тех, кто отлынивал от работы или вел себя неподобающим образом, он отчитывал, не боясь и не стесняясь в выражениях.

Как человека осужденного впервые и полностью осознавшего свою вину, Ложкина освободили досрочно. Он вернулся в семью.

Первые несколько дней Владимир ходил по селу праздничный, чистый и трезвый. Но потом встретил своих бывших дружков, зашли в сельпо... и опять началось то же самое: что ни день, то пьяный. А пьяный — куражится, издевается над женой и тещей, пугая детишек, по комнате бегает и все норовит сломать что-нибудь.

Однажды, выпив с соседом две бутылки водки, он пришел домой и совсем уже было собрался по привычке «попугать» жену и детишек, как вдруг почувствовал, что за ним наблюдает кто-то невидимый, какая-то неизвестная сила начинает действовать на него. Стал оглядываться — видит: действительно, кто-то притаился в темном углу. Похоже, вроде бы ведьма, такая, каких изображают в детских книжках на картинках.

«Ну погоди же», — со злостью подумал Ложкин и запустил в ведьму тарелкой. Однако ведьма не испугалась, а, ядовито ухмыльнувшись, медленно растаяла в воздухе...

С этого дня и начались всякие «чудеса».

Когда Владимир приходил домой не очень пьяный, он не мог ночью уснуть. Становилось страшно, он весь покрывался потом, и сердце начинало биться так, будто он пробежал несколько километров. Иногда вдруг холодела рука или нога, или все тело становилось чужим и холодным... Случалось и так, что совсем рядом раздавался ехидный голос:

— Пьяница несчастный! Свинья свиньей, а еще жену бьет!..

Ложкин вставал, оглядывался, но никого рядом не было. Он выходил на улицу, несколько раз осматривал чердак — никого. А голос продолжал талдычить одно и то же:

— Пьяница ты, Ложкин. Ох, какой пьяница! И сдохнешь под забором!..

Эти выговоры «из ниоткуда» не нравились Ложкину, и он решил посоветоваться со старыми рабочими на лесопункте.

— Известное дело, — сказал ему дед Никифор. — Это жена тебя околдовала, чтоб ты водку не пил...

Поверил Ложкин деду и, в наказание за «колдовство», крепко избил жену.

Пил он теперь уже «с горя» и трезвым почти никогда не бывал. По ночам снова испытывал страх, слышал неясные голоса, а однажды, едва он стал засыпать, кто-то совсем близко произнес:

— Володя, выходи!..

Голос доносился из-за занавески, рядом спал ребенок, и чтоб его не разбудить, Ложкин попросил:

— Ты потише говори...

Голос «послушался», стал подделываться под дыхание ребенка. Сын Колька дышал глубоко и шумно, и голос шептал под дыхание мальчика:

— Выходи, Володя!..

Однако Ложкин побоялся выйти, и тогда голос вступил с ним в телепатический контакт. Не успеет Володя подумать о чем-нибудь, голос тут же повторяет его мысль.

Ложкин подумал: «Что-то вроде гипноза получается...»

И голос тут же ответил: «Это, брат, почище гипноза будет!..»

Утром Володя хотел пойти на работу, но не смог: чувствовал большую слабость. Ночью он снова слышал, как чей-то голос совсем близко произнес: «Ты не бойся! Мы же в армии служили вместе!»

Ложкин посмотрел в окно — там было какое-то чудовище с огромными пустыми глазами. Потом вдруг все исчезло, и он увидел, что лежит голый, а жена мокрым полотенцем водит по его телу. Хотел вскочить, выругаться, ударить, но не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Только по сердцу непонятный холод разливался... Наконец Володя забылся тяжелым, неспокойным сном.

Весь следующий день из головы не выходила мысль, что жена его «уделала», то есть околдовала. Мысль эта была такой упорной и неотступной, что не мог он думать ни о чем другом. Еще более убедился он в том, что жена его занимается колдовством, когда совершенно отчетливо услышал ее голос в перестуке колес проходившего мимо села поезда:

— Вот тебе, вот тебе, вот тебе...

Неожиданно вспомнилось, как знакомые мужики, когда он с ними выпивал, не раз говорили ему, что в Вологодской области колдовство — явление не редкое, что они знают, как «бабы умеют сделать, чтоб муж не пил»; для этого подмешивают в пищу разные травы, которые берут у знахарок.

И опять вспомнились слова деда Никифора:

— Есть такие люди, которые за плату могут кого хошь испортить. Наговорами действуют такие. Захотят — со свету сживут!..

И тут Ложкин припомнил, что совсем недавно жена брала отпуск и куда-то уезжала...

«Куда ей надо было уезжать и зачем? — тоскливо подумал Ложкин. — Сказала, что сестру проведать, а зачем ее проведывать, если она каждую неделю сама приезжает? Конечно, за травами ездила, а может, и воды заговоренной привезла...»

Он стал следить за женой. Несколько дней ходил трезвый и злой, сам готовил пищу для себя и для детей, так как был уверен, что жена обязательно чего-нибудь подмешает ему «для порчи»...

Потом не выдержал и напился. Пришел пьяный, озверевший. Громко выкрикивая ругательства, набросился на жену с кулаками, повалил ее на пол, долго бил, пока не прибежали соседи и не скрутили его.

После того как вновь оказался в тюрьме, он почувствовал, что результаты «порчи» стали сказываться еще больше. Опять «потусторонний» голос допрашивал его и удивлялся:

— Ну зачем ты живешь с женой? Разве тебе она нужна!

— Не лезь не в свое дело! — сердился Ложкин. — Отстань от меня!

«Голос» стал ругать его, браниться. Потом послышались другие «голоса», и Ложкин «понял», что где-то рядом идет собрание духов, на котором решается его судьба...

Во время первой беседы со следователем Ложкин не стал говорить о том, что жена «испортила» его, так как боялся, что она ему за это отомстит и ему будет еще хуже. Однако потом все же решился рассказать обо всем, что с ним происходило, — и о «голосах», и о колдовстве.

Следователь внимательно выслушал его, и вскоре Ложкина перевели в психиатрическую больницу для проведения судебно-психиатрической экспертизы.

Это обстоятельство очень огорчило Ложкина, и первые дни своего пребывания в больнице юн был угрюмым и неразговорчивым. Но потом, убедившись в доброжелательном отношении к нему врачей, разговорился, стал рассказывать о себе, о своем хозяйстве, о детях и о том, как он был внимателен к ним. Много говорил о своей работе, с видимым удовольствием сообщал, что был специалистом высокой квалификации, что начальство уважало и ценило его. Он уверял, что алкоголем не злоупотреблял: «почти совсем не пил», «пил только красное вино»... Узнав, что свидетели характеризуют его с отрицательной стороны, возмутился:

— Они понапишут тут всякого! Мол, на жену да на тещу бросался... А по двое суток работал — так это ничего.

— Но ведь было все-таки, что вы избивали жену? Однажды вас даже связать пришлось!

— Бывало, что и ударю... Придешь с работы усталый, а она говорит — пьяный. Тут хоть кто не вытерпит!..

О воздействии на него колдовством говорил неохотно и противоречиво:

— Кто его знает, колдовство это или нет... Я понимаю, что с научной точки зрения такого быть не может. Вот и вы не верите... — И, немного помолчав, продолжал: — Может, и не колдовство, а просто подмешали что в пищу или это гипноз такой...

И тут же, противореча сам себе, начинал рассказывать, что в их местности «есть такие старушки», которые «за пятьдесят рублей кого хочешь могут испортить, а излечиться не так-то легко»...

Заметив, что врачи к его словам относятся с недоверием, обиделся и стал взволнованно убеждать, что знахари и колдуны действительно существуют («это точно известно»).

— Я знаю, они могут и на расстоянии действовать. Родился один ребенок с грыжей, к нему никто и пальцем не прикасался, а грыжа вскоре пропала. Только потом узнали мы, что родители большие деньги дали бабке Пелагее, чтоб та наговором сняла грыжу у ребенка...

Потом, тревожно глянув на врачей, сказал:

— Я однажды начальнику милиции сообщил про это, так он даже скривился и тут же разговор переменил. Значит, тоже побаивается их!.. А в суде? Как только я намекнул, что есть, мол, такие люди, у судьи сразу лицо не то. Вижу — было одним, а стало совсем другим... Это же точно доказывает, что и начальник милиции, и судья знают все их проделки, да помалкивают!

— Позвольте, — возразили ему врачи, — разве вы, Владимир Антонович, не понимаете, что несете какую-то чепуху! Ведь вы сами говорили, что наука не признает...

— Ах, говорил! — зло крикнул Владимир Антонович. — Ах, «не признает»!.. А то, что я сам сохну уже два года, а другие насовсем, на всю жизнь уделаны — это какая наука? Врачи должны помогать нам, людям, а вы покрываете этих!.. Сами боитесь!..

С больными Ложкин держался настороженно, расспрашивал, не было ли таких случаев, чтоб привозили сюда «уделанных» — испорченных колдовством, и куда их врачи потом отправляли...

Сомнений у экспертов больше не оставалось. Да, это был тот случай, когда с уверенностью можно сказать, что у больного с длительным алкогольным анамнезом и многочисленными отрывочными эпизодами, во время которых он испытывал слуховые и зрительные галлюцинации, развилось, как и следовало ожидать, тяжелое психическое заболевание — алкогольный психоз с бредовыми идеями преследования.

Высказывания же Ложкина о возможности колдовского воздействия на него были расплывчаты, аморфны и на первых порах напоминали просто суеверные высказывания человека недалекого, малообразованного, для которого бормотанье старого деда о знахарях и колдовстве действительно могло стать причиной убежденности в том, что существуют таинственные старушки, для которых ничего не стоит напустить на человека «порчу», околдовать его, повредить ему.

Но в данном случае идеи колдовства, хоть они и возникли и формировались исподволь, уже с самого начала сопровождались слуховыми галлюцинациями. Характер галлюцинаций, их множественность и приближение их к иллюзиям, возникновение этих болезненных явлений после особенно сильного злоупотребления спиртным — все это указывает на их алкогольную природу. Патологические переживания Ложкина толковались им как результат воздействия на него гипнозом и колдовством, причем идеи колдовства были тесно переплетены с идеями преследования. А это уже нечто такое, что никак не объяснить просто невежеством. Это уже патология, болезнь. Это бредовые переживания, которые вместе с галлюцинаторными явлениями и некоторыми другими расстройствами психики составляют картину тяжелой психической болезни — алкогольного бредового психоза.

Отграничение суеверий от бредовых идей, особенно у людей с частично расстроенным сознанием, — дело чрезвычайно трудное. Это объясняется еще и тем, что у лиц, страдающих хроническим алкоголизмом, те или иные аффективно окрашенные переживания могут принимать так называемый сверхценный характер.

Сверхценные идеи при хроническом алкоголизме в настоящее время изучены достаточно хорошо. Эти идеи в отличие от бредовых идей при алкогольных психозах могут возникать и на ранних этапах злоупотребления алкоголем. Их возникновение связано, как правило, с психотравмирующими моментами.

Многие ученые считают, что хронический алкоголик на определенной стадии развития алкогольной болезни вообще склонен проявлять повышенную готовность к патологическому развитию личности, к сверхценным образованиям, когда какая-либо мысль начинает занимать в сознании незаслуженно большое место. Поэтому появление сверхценных идей религиозного или суеверного содержания явление далеко не редкое.

Вот почему эксперты долго сомневались: что такое у Ложкина — алкогольный бредовый психоз или просто суеверные представления, навеянные существующими еще в сознании некоторых людей предрассудками.

Последующее наблюдение за больным (такое наблюдение врачи называют катамнестическим изучением) показало, что у Ложкина действительно был алкогольный психоз с бредовыми идеями суеверного содержания.

Сейчас Ложкин здоров. Он длительно лечился в психиатрической больнице, и постепенно врачам удалось устранить его болезненные переживания — галлюцинации, иллюзорные обманы.

Он больше не пьет и находится под неослабным вниманием психиатров, часто приезжает на прием к своему лечащему врачу в областной психоневрологический диспансер, и врач всегда на прощанье напоминает ему: «Не пейте, Владимир Антонович. Пьянство — это прямая дорога к безумию».

Но вот пришла утренняя смена. Звякнули крышки бачков — пошли за завтраком. Потом врачи читают дневник, в котором ночная медсестра описывает, что произошло за ночь. Затем — обход.

Тот день, когда привезли больного Цветкова, начался точно так же, как начинались все предыдущие. Чтение дневника: «В 6 часов 15 минут поступил больной Цветков Александр Николаевич, 1936 года рождения. Диагноз: алкогольный психоз. Находился в состоянии выраженного двигательно-речевого возбуждения, не давал себя осмотреть, агрессивен, был с трудом удержан... Введена смесь...» В первой палате вслед за Цветковым появился еще один — худенький старичок с бородкой в несколько волосинок. Он все время что-то пишет, забившись в угол. И сейчас пишет. Весь ушел в свою работу, и окружающий мир для него не существует. Только изредка вскидывает к потолку глаза и тихо шевелит губами. Глаза большие и черные. Временами он поднимает голову и начинает что-то шептать, его жиденькая бородка смешно шевелится. Иногда он двигает бровями — вверх и вниз, потом еще раз — вверх и вниз. Кожа на его лбу то собирается во множество морщинок, то разглаживается, туго обтягивая маленький выпуклый лоб. Пишет...

Иногда кто-нибудь из больных останавливается и заглядывает через плечо к нему в тетрадь. «Город Москва. В редакцию Большой Советской Энциклопедии», — крупно выведенные буквы. Дальше более убористо: «Причиной действия вулкана Везувий является постоянное и скачкообразное уменьшение экваторного пояса земного шара по вертикали...»

Если старичок замечает, что кто-то пытается прочесть его «научный труд», то резким движением захлопывает тетрадь, шипит: «Подите вон!» — и начинает поспешно запихивать тетрадь в плотную полотняную сумку, распухшую от множества набитой в нее исписанной бумаги. Как правило, это ему удается не сразу. Но в конце концов он прячет драгоценную сумку под подушку.

Во время обходов он всегда насторожен и подозрительно следит за передвижениями врачей по палате.

Вот и его сосед слева проснулся. Сейчас он пойдет умываться и нальет вокруг себя целое море — потом не подойти! И молоденький паренек, который лежит у окна, обязательно по этому поводу скажет: «Брызги. Брызговатость...» Или: «Брызговатая мокрость...» Каждый раз он говорит утром одно и то же и каждый раз не забывает застенчиво улыбнуться. Все время он только и делает, что ходит возле умывальника и чему-то про себя улыбается. Иногда врачи спрашивают его:

— Проснулся, Витя?

— Проснулся.

— Давно ты здесь?

— Давно.

— А как тебя сюда привезли?

— Привезли, — неопределенно отвечает Витя и улыбается.

— Чего это ты все посмеиваешься? Весело, что ли, очень?

— Очень, — и опять улыбается.

— Мать-то у тебя есть?

— Есть.

Больше от него ничего не удается добиться.

Чернявый лежит, вытянувшись во весь рост, натянув суконное одеяло чуть ли не до бровей. Маленькие глазки зло поблескивают. Иногда из-под одеяла снова звучит его раздраженный голос:

— Провокаторы! Гипноз на расстоянии! Провокация словесности!..

...Вскоре после завтрака в палату зашла дежурная медсестра. Она торопливо пробежала мимо коек, заглянула в каждую тумбочку, что-то на ходу буркнула санитарке, сопровождавшей ее, и объявила:

— Сейчас будет врачебный обход. Приводите в порядок постели.

Это сообщение было воспринято больными довольно спокойно — никто не пошевелил ни рукой, ни ногой. Санитарку это тоже, очевидно, не очень взволновало. Не спеша она подошла к угловой кровати и долго возилась там с неподвижно лежащим человеком: что-то поправляла, встряхивала, одергивала,.. Кое-кто называет этого больного Иосифом, сестры и санитарки только по фамилии — Разливин.

В палату вошли трое: врач Александр Филиппович — невысокий плотный молодой мужчина — и две женщины, возраст которых определить было трудно, — заведующая отделением Валентина Викторовна и ординатор Мария Владимировна. Они сразу же направились к Иосифу. Санитар попытался приподнять его голову с подушки, но тот упорствовал. Валентина Викторовна спросила:

— Когда начинаете основной курс лечения, Александр Филиппович?

— Еще не получены последние анализы. Очевидно, дня через три...

— Надо поспешить. Состояние ухудшается...

— В его возрасте да с такими сосудами поспешность может не пойти на пользу, — возразил Александр Филиппович.

Они обменялись еще несколькими фразами и, минуя старичка и его соседа, пошли прямо к койке новенького, только что поступившего — Цветкова. Не дойдя до него нескольких шагов, остановились. Вопросы стал задавать Александр Филиппович.

— Чем объяснить ваше беспокойство?

— Это надо спросить у вас, — сухо ответил Цветков.

— Есть причины?

— А как вы думаете?

— Думаю, что нам с вами надо познакомиться поближе.

— Не советую.

— Почему вы так раздраженно отвечаете? — вступила в разговор заведующая.

— Мне неотчего быть с вами ласковым! — Цветков немного помолчал и закончил свою мысль: — Я не деревянный, чтобы на мне можно было проделывать ваши опыты, и прошу впредь, во избежание неприятностей, ко мне не подходить...

— Вы ведь, кажется, спортсмен? — снова спросил Александр Филиппович.

— Я боксер. Имею второй разряд, — ответил Цветков.

— У вас, очевидно, были случаи, когда вы падали с высоты, ушибались, теряли сознание?

— Не помню, чтоб я когда-нибудь падал с высоты, а нокауты, конечно, были.

— То есть теряли сознание после удара по голове?

Цветков демонстративно отвернулся к стене и не ответил.

Врачи перешли в соседнюю палату.
— Цветков! К доктору!

Больной выходит в коридор и идет по натертому до блеска полу. Его провожает санитар.

— Вам сюда, — говорит он вежливо и открывает дверь. В большой и светлой комнате за несколькими столами сидели женщины в белых халатах. Они что-то писали.

— Александр Николаевич, подойдите сюда. Садитесь. Вот стул.

Больной нахмурился, но подошел и сел. Краем глаза он заметил, что врачи перестали писать и наблюдают за ним: неизвестно еще, как поведет себя больной, тем более что еще утром он был очень возбужден.

Врач, обратившийся к Цветкову, осторожно начал разговор:

— Меня тоже зовут Александр, только не Николаевич, а Филиппович. Мы с вами тезки. Вы, пожалуйста, запомните мое имя, так как я ваш лечащий врач, и если вам что-нибудь будет нужно...

— А я не больной, к вашему сведению, — перебил его Цветков. — Кому нужно лечиться, того и лечите. И не притворяйтесь добреньким!..

Больной явно «накалялся», но врач оставался спокойным. Порылся в столе, заглянул в тумбочку, потом похлопал себя по карману.

— Никак не пойму, куда я мог деть спички? — и недоуменно пожал плечами: — Может быть, я их оставил в столовой или внизу, в канцелярии? Придется побеспокоить...

Он нажал кнопку на стене, в коридоре раздался звонок, и в комнату почти тотчас вошел санитар.

— Дайте мне спички, пожалуйста, — сказал ему врач. — Извините, Александр Николаевич. Сейчас мы продолжим разговор. Знаете, есть такая шутка у французов: курящего можно узнать хотя бы по тому, что у него никогда не бывает... спичек! — Закурив, он продолжал: — Мне многие говорят: как же, мол, так — вы врач, а сами курите. И мама мне всегда твердила: «Тебя больные не будут уважать...»

Цветков молчал. Он догадывался, что дело не в спичках. Просто врач таким не совсем обычным способом вызвал санитара, и тот теперь стоит рядом.

— Скажите, как ваша выносливость на спиртное? — И врач уточнил: — Много могли выпить за один раз?

— Когда как, но я не злоупотреблял. Работы было много.

Александр Филиппович удовлетворенно кивнул.

— Я потому спросил, что многие вообще спиртного не выносят. Я, вот, сам, например, если выпью рюмку-другую, то назавтра совершенно нетрудоспособен: головная боль... тошнота...

Цветков удивленно взглянул на врача: чего это он разоткровенничался? А может, и правда, плохо переносит? Бывают ведь слабые организмы...

И ему захотелось похвастать своей выносливостью.

— Вообще-то выпить я умею и на водку крепок. Чтобы опьянеть, мне надо по меньшей мере две бутылки. Коньяк же действует на меня еще слабее, но его я пью, как правило, уже тогда, когда на водку смотреть не могу...

— А бывало и так? — улыбнулся Александр Филиппович.

Чтобы не ударить лицом в грязь, Цветков решил быть откровенным:

— Бывало. Когда праздник затягивался дня на три, на четыре.

— Говорят, что подобные «праздники» не безвредны для здоровья...

— Чепуха. Выдумка слабеньких людишек. Вряд ли кто-нибудь пил больше меня, а я, как видите, здоров и силен и не пойму, зачем меня сюда привезли.

Вдруг тревожно заныло сердце. Цветков поморщился. Вот дьявольщина! А ведь когда-то сердце выдерживало по шесть раундов на тренировках! Сходил с ринга даже не запыхавшись. Галка, с которой они тогда только познакомились, говорила, что он настоящий боксер, такой, про которых снимают фильмы...

Словно угадывая ход его мыслей, Александр Филиппович спросил:

— Женаты?

— И да и нет.

— ?!

Он придвинулся к врачу ближе и зашептал:

— Я расскажу вам все... только вы внимательно слушайте... может быть, завтра я уже буду лишен возможности говорить... Помогите мне!..

Александр Филиппович вышел из-за стола, поставил свой стул рядом, сел и протянул папироску. Он сразу стал больному как-то ближе внутренне; Не из-за папироски, конечно, нет... Вот его рука лежит на плече — рука друга. Ее прикосновение успокаивает Цветкова, и он пытается вспомнить, как же все началось... как началось...

Преуспевающий, способный в работе, Александр Цветков стал пить лет пять назад. Пил помногу, но до поры до времени ничего особенного не замечал, только чувствовал непонятную тревогу. Да еще стало часто болеть сердце. Так оно болит тогда, когда чувствует что-то недоброе. И тревога... тревога... тревога...

Это было в сентябре. Он шел с работы, и руки у него дрожали от безотчетного страха. Он всматривался в лица прохожих и видел, что все они подозрительно поглядывают на него. Тоскливое предчувствие чего-то ужасного не оставило его и дома. Словно невзначай, Цветков спросил жену:

— Галочка, ты где сегодня была в два часа дня?

Он знал, что в это время в школе у нее «окно» между первой и второй сменами. Школа была совсем рядом, и обычно жена приходила домой и успевала сделать что-нибудь по хозяйству.

Вопрос он задал жене неспроста: в последние дни она как-то изменилась. Вот и сейчас ответила странно, с невеселой улыбкой:

— Сдавала бутылки.

— Много?

— Осталось больше.

Действительно, в углу все было заставлено «разнокалиберными» бутылками из-под водки и коньяка. За тахту свет почти не проникал, и в полумраке Цветкову вдруг показалось, что там — маленький сетчатый кружочек, похожий на микрофон. Мелькнула мысль подойти поближе и наклониться, чтобы рассмотреть этот предмет как следует, но что-то удержало его на месте. Что это было за чувство? Страх слабого перед надвигающейся опасностью? Нежелание убедиться в том ужасном и непоправимом, что безотчетно хочется отодвинуть еще хоть на один день?

Обедая, он несколько раз пристально посмотрел на жену. Она стояла у окна, зябко кутаясь в серый пуховый платок. «Стыдно в глаза смотреть!» — прозвучало у Цветкова в голове до того отчетливо и неожиданно, что он даже вздрогнул. Кто это сказал? Или он сам подумал вслух? И в тот же миг вдруг с потрясающей ясностью понял, что его жена — вовсе не его жена. Он видел тонкую руку, поднявшуюся к лицу, чтобы откинуть волосы, но это была не ее рука. Вот Галина повернулась к нему вполоборота — изгиб ее тела был чужим, незнакомым, враждебным... Он это ощущал совершенно определенно. Он мог бы поклясться всем, чем угодно, что это чужой человек! Но зачем этот человек здесь, в его комнате? С какой целью?

Александр Николаевич отодвинул тарелку с супом и как можно мягче сказал:

— Подойди ко мне, пожалуйста.

Она подошла и села напротив. Глаза у нее были необычайно большими и круглыми, на нижних веках дрожали узкие серпики набежавших слез. Она приложила конец платка к одному глазу, потом к другому — серпики исчезли, но через минуту они уже снова поблескивали...

Цветков вглядывался в знакомое до мельчайщих подробностей лицо и все больше убеждался, что оно чужое. Он это чувствовал, он это знал теперь твердо и поэтому перешел на «вы».

— Давайте объяснимся, — прохрипел он. — Нам необходимо объясниться! Меня начинают тяготить все эти фокусы!

— Родной мой, — плача зашептала она, — я давно хотела с тобой поговорить... Ты какой-то стал странный, чужой... Ты не спишь уже третью ночь, не смыкаешь глаз ни на минуту! Любимый мой... Я боюсь за тебя, мне страшно!..

Она метнулась к Александру и, обхватив руками его колени, снова заговорила:

— Ты сердит на кого-то? Что-нибудь случилось? Но при чем тут я?! Родной, любимый Сашка... Тебя словно подменили...

В ярости Цветков вскочил и, опрокинув стул, выбежал на лестницу.

Очутившись на улице, он быстро зашагал прочь. Было безлюдно и тихо, но он чувствовал, как вокруг сжимается невидимое кольцо...

Проходя по скверу, он услышал, как совсем рядом, за кустами, вполголоса переговаривались двое:

— Он идет, надо его хватать, — говорил мужчина. Женский голос отвечал:

— Подождем. Сейчас нам могут помешать... Цветков пошел быстрее, но голоса не отставали. Невидимые, они перемещались рядом и, словно наслаждаясь его безвыходным положением, посмеивались:

— Устал, бедненький... Ну, ничего, пошагай еще немного, пошагай!..

Сердце бешено колотилось. Он уже почти бежал, не видя перед собой дороги. Отскочила в сторону какая-то парочка — молодой паренек и девушка в голубом платочке. Оказывается, он налетел на скамейку, на которой они сидели. Больно заныла ушибленная нога. Цветков остановился и перевел дух — кажется, убежал!..

Смеркалось. На темнеющем небосводе бледными точками проступали звезды. В воздухе стояла неестественная, гнетущая тишина. Нет, это была не тишина, а ровное глухое гуденье, настойчивое и давящее.

Становилось прохладно. Александр зябко поеживался и думал о том, что дома сейчас тепло и уютно. И тут снова возникла в голове тревожная мысль: «Где же Галка? Как могло случиться, что она дала себя подменить? А может быть, это все-таки была она?..»

В тот день он домой не вернулся...

— Где же вы ночевали? — спросил Александр Филиппович.

— Где ночевал, я не помню, а утром увидел, что нахожусь возле вокзала. Чтобы запутать следы, я купил билет до ближайшей станции. В вагоне занял свое место, немного посидел, потом, достав из кармана пачку сигарет, вышел в тамбур (якобы закурить) и незаметно спрыгнул па землю с противоположной — от посадочной — стороны. Почти в тот же миг вагоны, лязгнув буферами, тронулись с места, а я побежал в сторону от уходящего поезда и спрятался за стоявшим на запасном пути составом.

...В кабинете было тихо. Женщины-врачи давно уже ушли, но санитар, приносивший спички, все еще находился рядом. Александр Филиппович задумчиво смотрел в окно.

— Что же произошло потом? — спросил он.

— Потом? Потом я выпил залпом два стакана водки и, немного успокоившись, крепко уснул. Утром я почувствовал, что в состоянии защитить себя, если на меня нападут, и, как всегда, отправился на работу. Но я чувствовал, что за мной следят. Мои преследователи уже напали на мой след и устроили в трамвае засаду. Они гонялись за мной весь день, и мне снова пришлось ночевать за городом...

Пометив что-то на листке бумаги, Александр Филиппович заглянул в папку и спросил:

— Вот здесь врачи пишут, что вас вытащили из комнаты с помощью пожарной команды, через окно. Что произошло в ту ночь?

Цветков рассказал о том, что к вечеру почувствовал — опасность совсем рядом. Несколько раз проверил прочность дверного замка, осмотрел внимательно все окна — они были закрыты. Но тревога не покидала его. Он уже твердо знал, что они близко, может быть у самых дверей... И вот на лестнице послышалась возня — кого-то уже били, резали, душили...

Он выбежал в коридор, погасил в уборной свет, потом быстро возвратился и забаррикадировал дверь письменным столом. Глухо звякнул чернильный прибор от резкого толчка, тихо качнулось массивное мраморное пресс-папье, и вдруг на полированной поверхности стола замелькали какие-то белые шарики. Они подпрыгивали и больно обжигали руки: Александр сразу понял — это ртуть!..

«Вот оно! Пришло! Начинается!» — с ужасом подумал он, слыша, как совсем близко гибнут люди под ножами убийц. «Начинай, начинай!» — проговорили где-то над ним и обсыпали ртутью с головы до ног.

Сердце бешено колотилось, и Александру казалось, что оно пытается вытолкнуть из организма мельчайшие шарики ртути, проникшие в кровь, в мышцы, в мозг.

— Как вы узнали, что вас «обсыпали» именно ртутью? — спросил Александр Филиппович.

— У меня дрожали руки — я был отравлен испарениями!..

— Как же могла попасть к вам в комнату ртуть?

— Неужели вы думаете, что для них существует что-нибудь невозможное! — воскликнул Цветков и передернулся, до того ощутимо было еще «ртутное» покалывание.

— Ну, допустим, ртуть... Но как можно подменить человека? Вот вы говорите, что вместо жены вам подослали какую-то постороннюю женщину... Александр Николаевич! Вы же образованный человек! Как вы можете говорить такое!

— Зачем тогда во время разговора со мной она непрестанно теребила край скатерти? Тут и ребенок поймет, что к чему! Или зачем ей надо было скрести пальцем по обоям? Почему она сморкалась через каждые десять секунд? Это были сигналы тем, на улице! Это была наводка!.. Пока я в муках извивался возле стола, отчаянно пытаясь сбросить с себя ртутную сеть, та, что казалась женой, подойдя с другой стороны, попыталась незаметно отодвинуть его от двери. Но стол был довольно велик, а сверху я положил двухпудовую гирю, и преступнице оказалось не под силу сразу сдвинуть его с места. «Отойди от стола!!!» — закричал я, но она, вытаращив глаза и судорожно глотая ртом воздух, все пыталась отодвинуть его. Она твердо решила открыть дверь и впустить их!..

— Вы боялись, что к вам кто-нибудь ворвется?

— Я не боялся. Но погибнуть от руки убийц я тоже не хотел. Я стал защищаться!..