Ларисе Григорьевне, толкнувшей меня на грешный путь графомана

Паша

...Чертов будильник орал, как ангелы Судного Дня – по крайней мере, в голове был сущий Апокалипсис. Несколько раз ухватив пальцами пустоту, Паша скинул проклятую тарахтелку на пол и уже там прикончил одним точным и безжалостным нажатием на кнопку. Несколько секунд он лежал в тишине.

Итак, это случилось. Самое жестокое и самое неминуемое зло пришло в его дом: утро понедельника.

С новыми стонами он сполз с дивана и, шатаясь, побрел – ориентировочно в ванную. В комнате царили бедлам и полумрак. Паша отдернул тяжелые шторы и зажмурился: через окно ворвался бессовестно яркий свет. Кофе, и срочно. По дороге на кухню Паша наклонился за вчерашним леопардовым гольфом, насквозь пропахшим сигаретами и потом; охнув, выпрямился, рефлекторно поглаживая ягодицы.

Вчерашнего любовника, кажется, звали Лукас.

Солнечный зайчик издевательски подмигнул на лакированной черной коже брюк. Носки нашлись в коридоре. В стирку, все – в стирку... Кофе. После прохладного душа Паша ощутил себя человеком, но каким-то слегка пришибленным и явно беззащитным перед суровой реальностью. Господи, ну какой же идиот изобрел понедельники?

Выражая бурную радость жизни, запиликал оптимист-мобильник.

- Ты проснулся? – деловито осведомилась Алечка. - Ты живой? С кем вчера кувыркался?

- Его зовут Лукас... кажется.

Прижав трубку щекой к плечу, Паша распахнул шкаф. С тоской отодвинув в сторону цветастые тусовочные рубахи, достал простую, светло-серую.

- Ну и как он тебе? – Алька, будучи школьным психологом, сумела убедить всех окружающих в том, что имеет право знать о них все, поэтому Паша честно ответил:

- По самые гланды.

Следом за рубашкой из шкафа были извлечены черные брюки со стрелками, свежие носки, нижнее белье от CK: Паша к нему, ультрамодному в определенных кругах, имел слабость.

- Что-то ты без энтузиазма об этом... Ой, ладно, на перемене поговорим, мне уже выходить пора. Смотри не опоздай, не то Регина отымеет почище всяких Лукасов!

Одевшись и стараясь не делать резких движений, Паша выпил кофе, неторопливо собрался. Была своя прелесть в том, что до работы – десять минут пешком.

Солнце грело вовсю – осень вступила в свои права только формально, всего три дня назад. У самой школы Паша остановился: достал из футляра очки без диоптрий, мельком посмотрелся в карманное зеркальце. Все как обычно. Обычная суета школьных коридоров, обычные темно-синие пиджаки, от безнадежности которых он успел было отвыкнуть за лето. Обычные "Доброе утро" и "Павел Петрович, здрасте". Инфарктный визг звонка. Понедельник официально начался.

***

Первый урок в году прошел без сюрпризов. Паша вдохновенно говорил, одиннадцатый А послушно конспектировал: романика – мощные стены, башни, подъемные мосты, религиозное искусство... Девчонки на первых партах слушали с интересом, и Паша старался. Легкой рукой набросал на доске схему капителя, переслал по рядам кое-какие репродукции; потом, дав классу задание, наконец-то смог перевести дух и присесть.

Со звонком кабинет рисования опустел. Хотелось курить, но Паша пересилил себя: он бросал. Пока что получалось – вот уже два месяца. Ему впервые удалось продержаться так долго, раньше он ломался в течение недели, как только приходила пятница. Выходные - значило клубы. Там даже воздух был пропитан никотином, а то и чем покрепче... Пассивное курение – как вуаеризм: когда получаешь удовольствие только таким способом, это извращение. Паша в это верил и часто предпочитал горькую правду сигареты на губах - сладкой лжи торжества силы воли.

Но если завязать с сигаретами пока получалось, то воздержаться от легкомысленных знакомств оказалось гораздо сложнее. Сигареты не имели привычки вылезать из пачки, улыбаться и заговаривать зубы. У них, слава богу, не было темных страстных глаз с лучиками морщинок, не было благородной седины в висках. И уж конечно абсурдно было бы представить сигарету за рулем новенькой хонды цвета мокрого асфальта. К тому же, если в войне с курением у него был союзник – Алечка (а вернее – Ольга, ревностно следившая за здоровьем своей сожительницы), то здесь Паша был совершенно одинок.

Миновал еще один урок, и случилось то, чего он боялся. В его тихую заводь завернул катер береговой охраны.

Самым страшным человеком в школе, после директрисы, была Марьяна Климко, завуч по внеклассной работе. Когда при учениках старших классов говорили "Климко", все как один обреченно вздыхали; закатывали глаза и учителя – те, в ком еще осталось что-то человеческое. Эта молодая женщина с кукольными глазами и невнятной улыбкой вела драм-кружок, и ни одна линейка не обходилась без ее питомцев. Дошкольники, мямлившие отвратительные стишки, вызывали разве что сочувствие; пятиклашки в костюмах цветочков, грибочков и сказочных персонажей всех мастей, от гномиков до "лени", которую детишкам полагалось с позором прогонять, дабы грызть гранит науки, - просто вставали поперек горла. Попытки привлечь контингент постарше выливались в банальную похабщину: в этом году на первое сентября две юные акселератки на здоровенных каблуках вытанцовывали что-то загадочное под "у меня две телки, я их пасу".

Увидев эту хрупкую миловидную женщину на своем пороге, Паша содрогнулся. Подумалось - ей ведь что-то около тридцати, как и ему самому. А кажется, что их разделяет целая эпоха. Она и сексом наверняка занимается только в полной темноте и под одеялом, и уж конечно только с мужем.

Климко ожиданий не обманула:

- Павел Петрович, вы ведь знаете, двадцатого августа был день рождения Андрей Сергеича, но в этом году так много хлопот, еще это профилирование... Поэтому мы с Региной Дмитриевной решили перенести дни Кончаловского на весну. Но конечно, нельзя просто так обойти и нынешний праздник, ведь не зря наша школа носит его имя!

Паша вздохнул – его слегка тошнило от псевдопатриотизма кончаловцев, - и приготовился услышать самое страшное.

- В пятницу у нас будет День Киноискусства. Ребят нужно сводить куда-нибудь, пусть приобщатся к культуре... Вы предпочитаете восьмой или двенадцатый?

Здесь всегда так делалось: добровольно-принудительные мероприятия, почетные задания... комсомольский островок в демократической системе образования свободной Литвы. Паша даже мысленно не стал возмущаться: он давно устал. Климко несла Волю Регины, а значит ей нельзя было сказать "нет", даже если речь шла о законном учительском выходном. Он представил себе орущую толпу восьмиклашек. Разница между полами настолько очевидна, что становится забавной: мальчишки еще играют в свои детские игры с беготней и воплями, девчонки носят каблуки и красят ногти, - и все они сосут одни и те же чупа-чупсы, на которых школьная столовая делает огромные деньги. В этом возрасте они на грани, за которой начинаются все самые сладкие грехи молодости, но пока еще их гораздо больше интересуют компьютерные игры, и каждый третий тайком смотрит "Покемонов". Пашу передернуло: дети его пугали. Они были громкими, быстрыми и непредсказуемыми, они выдували огромные розовые или зеленые пузыри из жвачек и истерично влюблялись в поп-идолов.

- Двенадцатый, - решил он, не медля.

- Замечательно! - Климко сделала аккуратную пометку в блокноте и торжественно удалилась.

...Так Паша дожил до Часа Кофе – большой перемены. В столовой была давка: дети, целая толпа детей. Соплячки в макияже и с химией; инфантильные юноши с отсутствующими лицами; бритоголовые пожиратели семечек и пива – не будь директриса строга насчет формы, они ходили бы исключительно в тренингах, а этого Паша не любил страшно... Он вообще был тонкой натурой. Ненавидел, когда стадно гогочут над сальными шуточками, когда бьют бутылки на природе и когда плюют на пол. Ад в его представлении был очень похож на Гарюнайский базар субботним утром: толпы, суетливые белорусы, бывшие инженеры с грустными униженными глазами, "тутейший" сленг с польским акцентом, шелуха от семечек под ногами, безвкусные шмотки и тряпки... Поэтому одеваться Паша предпочитал в модных бутиках, хотя на учительскую зарплату особо не шиканешь. Впрочем, всегда оставались виртуальные халтурки – баннеры, логотипы, - и их было достаточно, чтобы жить неплохо.

Паша мечтал о кофе: о нежном, сладком капучино с пенкой, которая тает на губах. Первый кофе в день был черным, для пробуждения, второй – легким, сливочным, для удовольствия... Вдыхая аромат Айриш Крим, учитель устроился за одиноким столиком. Настроение исправлялось... Во время урока звонил Лукас – надо же, он еще и заботливый, просто мечта молодого гея. Деньги вроде не кончались, разве что ждал выбор – продолжать откладывать на новый монитор или купить в "Акрополе*" тот обалденный свитерок... За окном светило осеннее солнце, зеленели листья и трава. Мама обещала много яблок и картошку с грибами, если он приедет навестить. Так что в общем и целом жизнь шла не так уж и плохо...

Кофе был божественным. Едва не постанывая, Паша слизывал с губ воздушную белую пену – и вдруг ощутил на себе незнакомый взгляд... Вернув лицу приличное выражение, Павел Петрович огляделся. И обомлел.

В глубине холла, у самого входа, сидела компания – две девушки и шестеро парней. Девушек он знал, они были двенадцатиклассницами. Довольно бестолковые жертвы пероксида, Катя и Алена: они нравились ему чисто по-мужски, потому что флиртовали с ним беззастенчиво. Парни были незнакомые, но Паша всем телом возжелал это исправить: дивно хороши! Высокие, ладные, весьма мужественные фигуры, оживленные лица, белозубые улыбки... они предназначались не ему, конечно: девушкам. Жеребцы. Взгляд учителя скользил по широким плечам – все как на подбор, просто мечта. Акселерации – да!!!

Он прикрыл глаза. В мысли постучалась эротическая фантазия. ...Пирожное – корзинка с шапкой кисловато-сладкого крема – падает из его рук на брюки сидящего. Того светленького, что чуть сутулится... Или симпатяги с веснушками во все лицо... Парень тянется за салфеткой, но Паша воркует – "Я почищу", и опустившись на колени, слизывает белковый крем умелым язычком... Сильные пальцы, вплетаясь в черные волосы, пригибают голову ниже, ближе...

- У тебя такой вид, будто сейчас дым из ушей повалит, - негромкий голос вернул его к реальности. На соседнем стуле устраивалась несравненная Алечка, его надежда и опора, его прикрытие в глазах стареющих сплетниц и прекрасный друг.

- Привет. Извини, задумался.

- Так задумался, что не заметил мои новые туфли? – сощурила глаза Алечка. Паша заглянул под стол.

У Альки были потрясающие ноги. Она вообще была шикарной женщиной: по выходным и дома, как он сам. В школе Регина контролировала длину юбки и высоту каблука... Однако Алечка даже при всех строгих правилах всегда выглядела хорошо. Она была молода, жизнерадостна, и она любила.

- Отпадные, - честно сказал Паша.

- Оля выбирала, - засияла польщенная улыбка.

Ольга и Алечка были парой. То есть – настоящей, семейной. Об этом, разумеется, в школе не знал никто, кроме Паши, который случайно столкнулся с ними в гей-клубе позапрошлым летом – то-то была немая сцена... Они удивительно подходили друг другу – учитель и патологоанатом – и жили в любви и гармонии вот уже четыре или пять лет. Паша ломал голову – как у них это получается?! – но не понимал. Его собственная личная жизнь представляла собой нескончаемую череду знакомств на одну ночь. На две ночи, на три, пусть на месяц – но жить вместе? Просыпаться и засыпать в одной постели? Вместе готовить и мыть посуду, ходить за покупками, обсуждать проблемы на работе?.. Нет, это было выше его сил. Алечка говорила – мол, ты просто еще не встретил правильного человека... Ольга, более прямолинейная и грубоватая, - ты еще не перебесился. Когда надоест прыгать по чужим постелям, ты подцепишь какого-нибудь богатенького папика и заживешь с ним как примерная жена.

Паша поморщился: она всегда такая. Язвительная и непробиваемая, как дверь от холодильника "Снайге". С Алечкой было не в пример проще – хотя он прекрасно знал, что судит Ольгу с предубеждением. Он уважал ее, спору нет. Раз Алечка ее боготворила, значит, было в этой дикой кошке что-то нежное, человечное... Ольга любила его: как мать - сына-неудачника. Ей было тридцать два, самое время для материнских инстинктов. Из них троих она была самой... взрослой, что ли. Повзрослеешь ненароком, кромсая трупы.

Алечка задумчиво поболтала в кофе ложечкой, звякнула о край.

- Знаешь, я иногда думаю – ведь наверняка наши ученики считают нас бездушными роботами, не способными на простые человеческие чувства. Мы не пьем и не курим, не занимаемся любовью, не ругаемся матом и видим во сне периодические таблицы и спряжения.

- Это значит, что мы хорошо прикидываемся.

- Но они не видят в нас людей, Паша.

- Не дай боже кто-то из моих учеников захочет узнать меня поближе...

Она засмеялась в ладошку, как школьница младших классов. Веселые искорки танцевали в глазах – а может, просто отражались бившиеся о стекло бабочки-однодневки.

- О чем ты думал, а? – спросила Алечка, пряча улыбку в уголки губ. Она достаточно хорошо знала Пашу, чтобы все понять и без ответа: полуприкрытые глаза, невиннейшее выражение лица, легкий румянец, и пальцы, в задумчивости кружащие по ободку кофейной чашки...

- Алечка, родная, - понизив голос, начал Паша, - кто это такие?..

Вопросов она не задавала, сразу поняв, о ком он – ей хватило одного взгляда.

- Двенадцатый Б, новенькие. Их школу разогнали. Ох, Паша, смотри мне...

- А что я? – взвился учитель.

- Не наживи проблем.

Она опустила взгляд в капустный салат, отказываясь дальше любоваться широкоплечими старшеклассниками. Паша демонстративно уставился в окно.

- Пфф! Не думал даже, - буркнул он, глотая ставший безвкусным кофе.

- А ты думай. Головой думай. Вот этой, - она постучала по Пашиному лбу коротким наманикюренным ногтем, - а если плохо будет думаться, вспоминай Регину. И не забывай, что вылетать из школы тебе очень невыгодно.

И Паша зарекся: смотреть, но под дамокловым мечом увольнения и уголовной ответственности за развращение несовершеннолетних – не трогать. Это будет очень, очень трудный год... Среди бритоголовых дегенератов и инфантильных подростков Кончаловки объявились настоящие мужчины.