Лингвокультурная динамика концептов в оригинале и переводе

Выявленные нами прецедентные элементы выполняют текстообразующие функции, являясь и материалом дискурса, и средством презентации и осмысления автобиографических ситуаций. Прецедентные элементы высказываний в дискурсе романа реалистически точно передают духовную атмосферу времени, исторический фон, служат цементирующим звеном в композиции произведения, подключают читателя к диалогу с автором, выступают как свернутые метафоры, как символы времени, как репрезентанты концептов. Десятки имен писателей, политиков, деятелей искусства, европейских художников, скульпторов, упоминаемых в романе, не случайны для данного произведения. Многие из этих прецедентных элементов приобретают авторскую индивидуализацию и образуют в дискурсе Г. Грасса специфическую концептуальную идиосистему, воплощенную во множестве авторских символов и характерных высказываний. При этом концептуальная система Г. Грасса носит не застывший, статический характер, но обладает смысловой подвижностью динамикой.

Специфическую переакцентуировку в представление элементов концептуальной системы вносят повторы, они создают условия для дополнительного осмысления существенных идиоконцептов, идиореалий. Для дискурса Грасса характерно два вида лексических повторов: прямое повторение слова и повторение через разноименование [Борботько 1981].

Многократное прямое повторение характерно для идиоконцептуальных имен собственных, например, десятки раз повторяется имя Оскар Мацерат, принадлежащее персонажу произведения Грасса «Жестяной барабан», много раз повторяется имя города Данцига.

Разноименование представляет собой выражение концепта через посредство разных концепторов – дискурсивный полиморфизм, что в итоге дает индивидуально-авторское определение содержания понятия, обращая его в идиоконцепт. Особенно это характерно для идиоконцепта самого автора-повествователя, представленного многочисленными концепторами: я (Ich), мальчик в коротких штанах и гольфах (mittelgroßer Bengel in kurzen Hosen), маменькин сынок (Muttersöhnchen), гимназист (Schüler), безбожный католик (der gottlose Katholiker), обожженное дитя войны (gebranntes Kriegskind), рядовой (Schütze), военнопленный Kriegsgefangene, шахтер-сцепщик (der Koppeljunge), свидетель Истории (Zeitzeuge) и т. д. (см. приложение 2).

Автопрецедентный концепт Грасса Оскар Мацерат именуется и другими способами: горбатый герой, медийный магнат, мой словоохотливый герой, персонаж «Жестяного барабана» и т. п.

Полиморфизм наблюдается и в представлении образов родителей Грасса: мать – Хелена Грасс – словно мать Пер Гюнта; отец – Вильгельм Грасс – Вилли – худосочный старик (см. также приложение).

Исключительный интерес представляют собой концепторные выражения, сгруппированные в текстовый фрагмент, где для связи используется повтор посредством анафорических местоимений. Так, через серию фразовых концепторов представлен образ-идиоконцепт матери:

(98) Sie, die liebevoll zärtliche, warmherzige, leicht zu Tränen gerührte, sie, die sich gerne, wenn sie nur Zeit fand, in Träumereien verlor und alles, was sie als schön ansah, „echt romantisch“ nannte, sie, die besorgteste aller Mütter, schob ihrem Sohn eines Tages das Oktavheft zu (Grass: BHZ, S. 30). – Она, ласковая, добрая, готовая сентиментально всплакнуть, она, склонная помечтать в редкую минуту досуга и все, что ей нравилось, называвшая «таким романтичным», она, заботливейшая из матерей, вручила однажды сыну потрепанную тетрадку... (Грасс: ЛП, 34).

Этот же прием используется при описании отца:

(99) Er, den ich mir, solange ich wuchs, weggewünscht hatte, er, dem ich alle Schuld an der Enge der Zweizimmerwohnung und dem Klo für vier Mietparteien gab, er, den ich mit meinem HJ-Dolch hätte ermorden wollen und wiederholt in gedanken erdolcht hatte, er, den späterhin jemand nachahmte, indem er Gefühle in Suppen zu verwandeln verstand, er, mein Vater, er, dieser lebenslustig unbekümmerte, leicht verführbare Mann (Grass: BHZ, S. 116). – Отец, от которого я, пока рос, всячески желал избавиться, он, на кого я возлагал вину за тесноту двухкомнатной квартиры и за общий туалет на четыре семьи, он, которого я готов был убить моим гитлерюгендским кинжалом, он, чьему искусству превращать душевные переживания в супы некто станет позднее подражать, он, мой отец, к которому у меня никогда не возникала нежность, он, этот жизнерадостный, беззаботный, легко поддающийся искушениям человек... (Грасс: ЛП, 134).

Идиоконцепты обычно создаются за счет авторского переосмысления общесистемных концептов и концептов прецедентного происхождения. Другой источник идиоконцептов – авторские инновации (словотворчество, окказионализмы, неологизмы). Идиоконцепты предстают как авторские уникалии в виде легко опознаваемых слов, выражений, символов, идиом. Таким выражением свойствен мономорфизм – неповторимость формы. Предельно уникальными будут, по-видимому, очевидно, такие идиоконцепты которые вместе с представляющими их формами наиболее характерны для автора, которые узнаваемы как принадлежащие именно ему  (см. приложение).  Уникалию такого рода представляет собой авторская идиома Beim Häuten der Zwiebel ‘за очисткой луковицы’ – символ рефлексии автора, мучительного процесса воспоминаний, изобретенный им для заглавия автобиографического романа. Эта символическая луковица как бы на самом деле свернула в своих слоях все горькие воспоминания и, чтобы с ними познакомиться, надо терпеливо развертывать эти слои.

Интересный пример авторской уникалии – неологизм Wörtermacher – словотворец – слово, которое, несмотря на свою простоту и прозрачность семантики, не существует в словарях немецкого языка (см. приложение 2).

(100) Wie aber gelang es mir, in Paris zum unablässigem Wörtermacher zu werden? (Grass: BHZ, S. 474). Но как удалось мне стать неистощимым словотворцем в Париже? (Грасс: ЛП, 550).

Другие случаи авторских уникалий: Verostung des Westens – «овосточнивание» запада. ( Grass BHZ,S.168); Wirtunsowasnicht (буквально: ‘мы-делать-так-что-нет’), для которого переводчик изобрел русский аналог нельзя-нам-этого, см. пример (102); flüchtige Jetztjetztjetzt – мимолетное «сейчас-сейчас-сейчас» (29) .

Пример уникалии как парадоксально составленной фразы, который уместно привести в контексте:

(101) Als ich zu Beginn der siebziger Jahre „das Tagebuch einer Schnecke“ schrieb,lapidar gesagt wird: „Ich bin ganz gut schlecht erzogen worden“, ist damit auch meine Praxis als Schuldeneintreiber gemeint (Grass: BHZ, S.34). – Когда в начале семидесятых я работал над дневником улитки, мои сыновья Франц и Рауль упросили меня составит словесный автопортрет, и я написал, что получил «вполне приличное дурное воспитание» (Грасс: ЛП, 39).

К идиоконцептуальному корпусу можно отнести и такие специфические для дискурса Грасса выражения-историзмы прецедентного происхождения, как Stalinorgel – ‘сталинский оргàн’ и „Väterchen Frost“ rettete Rußland – ‘Батюшка Мороз спас Россию’.

Особенно зримо динамика концептуальной системы дискурса заявляет о себе тогда, когда в диалог двух лингвокультур вступает переводчик.

Изучение художественного текста сквозь призму вариантов его перевода создает особый ракурс анализа, при котором на первый план выходят ранее не замеченные структурно-семантические особенности оригинала. Вместе с тем такое исследование позволяет проследить тенденции, определяющие восприятие переведенного произведения читателем.

В настоящее время широко известна только одна версия перевода на русский язык романа Г. Грасса „Beim Häuten der Zwiebel“; это перевод Б.Н. Хлебникова «Луковица памяти», вышедший в издательстве «Иностранка» в 2008 г. Название романа, в переводе несколько проигрывает в смысловом отношении по сравнению с оригинальным названием (буквальный смысл: ‘в процессе очистки луковицы’). В оригинальном названии нет компонента память, который содержится в нем имплицитно, в итоге идиома-символ обращается в метафорическое словосочетание «Луковица памяти». Но здесь вступает в действие фактор непереводимости идиом, тем более – авторских. Во всяком случае, переводчику в определенной мере удается донести основной смысл через метафору.

Возможно, что большой объем переводимого текста романа не позволил переводчику достаточно внимательно вчитаться в подлинник произведения, и возникшие в результате, иногда мелкие на первый взгляд погрешности привели к неточному отображению некоторых смыслов оригинального текста, что в итоге внесло определенные искажения в общий концептуальный план произведения.

Большинство известных способов перевода (калькирование, все виды трансформаций, описательный перевод, приблизительный перевод, примечания переводчика и др.) можно рассматривать как практические приемы передачи первичных смыслов, выявляемых переводчиком благодаря концептуальному дискурс-анализу. Применение лингвистического критерия предполагает отыскание в переводе тех языковых элементов, которые передают релевантную информацию исходного текста. Это «вовсе не означает обязательность передачи этой информации изоморфными единицами, а, наоборот, допускает широкий набор внутриуровневых и межуровневых трансформаций и компенсационных приемов» [Цвиллинг 2009: 60].

В практике преподавания перевода широко применяются такие понятия, как «смысловые искажения», «смысловые потери», «стилистическое несоответствие», «стилистическая нейтрализация», «буквализм», «нарушение правил лексической сочетаемости» и др. При передаче первичного текста могут возникать различные суррогатные формы: от калек до аппроксимативных эквивалентов, включая так называемую безэквивалентную лексику.

В своем труде «Основы общей теории перевода» А.В. Федоров определяет перевод как «пересоздание текста, в результате которого возникает «новое речевое произведение» [Федоров 2002: 15], а меру соответствия предлагает определять с помощью параметра полноценности. Уточняя понятие полноценности (адекватности) перевода, А.В. Федоров предлагает более развернутое определение, полагая, что «полноценность перевода означает исчерпывающую передачу смыслового содержания подлинника и полноценное функционально-стилистическое соответствие ему» [Там же].

А.В. Федоров также отмечает специфичность передачи выражений, имеющих местный языковой колорит. Он придерживается мнения, что «элементы территориального диалекта, использованные в литературном произведении, обычно не только напоминают о принадлежности действующих лиц к определенной территориальной группе населения, не только являются признаком местного колорита, но, являясь отклонением от литературной нормы, могут служить и чертой социальной или культурной характеристики персонажа. Именно эта особенность стилистического использования диалектизма поддается в той или иной мере воспроизведению в переводе» [Там же].

Текст оригинала и транслята, по словам Л.К. Латышева, должны быть в первую очередь равноценны по своей способности вызывать реакции у своих адресатов [Латышев 2001: 25]. Эту способность Л.К. Латышев предлагает называть «регулятивным воздействием, так как воздействуя на адресата, текст определенным образом регулирует (изменяет) его мыслительную деятельность, его эмоции, его поведение» [Там же].

Теоретики переводоведения в России выделяют особый тип отношений, устанавливаемых в акте общения между текстами оригинала и перевода. Этот тип отношений предлагалось именовать отношениями коммуникативной равноценности [Комиссаров 2007]. Соглашаясь с основными положениями работ В.Н. Комиссарова, Л.С. Бархударов подчеркивает как одно из основных требований к переводимому тексту «эквивалентность всего текста на ПЯ всему тексту на ИЯ, как единому целому» [Бархударов 2010: 120]. По мнению Л.С. Бархударова, существенно не то, что переводчик выражает прагматические значения, присущие тем или иным изолированным элементам исходного текста, а то, что им сохранена общая стилистическая, регистровая и эмоциональная характеристика всего данного текста в целом. В акте межъязыковой коммуникации, осуществляемой при переводе, тексты оригинала и перевода уподобляются двум коммуникативным ипостасям «одноязычного текста».

Индивидуально-авторское употребление слов, необходимое для создания художественного замысла, может осуществляться за счет: 1) переосмысления содержания при сохранении формы лексемы как системного элемента или в результате его комбинаторных изменений; 2) изменения формы и содержания лексической единицы.

Иногда при передаче реалии оригинала достаточно транслитерации, например, Б. Хлебников калькирует при переводе воинские звания офицеров: Hauptscharführer – ‘хауптшарфюрер’, а Unterscharführer – унтершарфюрер. На наш взгляд, целесообразнее было бы их переводить, следуя традиции более близкими к русской лингвокультуре формами: Hauptscharführer – старший фельдфебель, Unterscharführer – унтер-офицер СС.

И.С. Алексеева отмечает  сложность передачи авторских неологизмов и иронии: «Авторские неологизмы передаются по существующей в языке перевода словообразовательной модели, аналогичной той, которую использовал автор, с сохранением семантики компонентов слова и стилистической окраски. Для воспроизведения иронии важен сам принцип контрастного столкновения, сопоставления несопоставимого (нарушение семантической и грамматической сочетаемости, столкновение лексики с разной стилистической окраской, эффект неожиданности, построенный на сбое синтаксической структуры и т.п.). Диалектизмы, как правило, компенсируются просторечной лексикой; жаргонизмы, арготизмы, ругательства передаются с помощью лексики языка перевода с той же стилистической окраской. Поскольку художественный текст несет на себе отпечаток творческой индивидуальности, переводчику приходится сталкиваться с тремя основными проблемами: передачей временной отнесенности текста, передачей черт литературного направления, передачей индивидуального стиля автора» [Алексеева 2008: 134-135].

О.И. Быкова [Быкова 2001] придерживается мнения, что целесообразно различать два типа авторских неологизмов: семантические неологизмы (нем. Neubedeutungen), и новообразования (нем. Neuprägungen). Такое слово, как встречающееся во второй главе сращение Wirtunsowasnicht, может считаться авторским неологизмом, для передачи смысла которого по-русски Б. Хлебников нашел удачное решение – лексический перифраз нельзя-нам-этого.

(102) „Jemand wußte: „Das is ne Sekte, die so was nicht tut. Sind deshalb verboten, die Zeugen Jehovas“. So redeten wir wenngleich keiner genau wußte, weshalb sie unter Verbot standen und was sie sonst noch nicht taten. Aber sicher war allen, daß für Verweigerer solch beharrlicher Art nur eine Adresse zuständig sein konnte: Stutthof. Und da dieses Lager allen vom Hörensagen bekannt war, sah man ihn, der insgeheim nur noch „Wirtunsowasnicht“ hieß, in Stutthof gut aufgehoben: „Da wird man Wirtunsowasnicht schon kleinkriegen, bestimmt!“ (Grass: BHZ, S. 102). – Кто-то рассказывал: «Есть такая секта, им этого нельзя. Поэтому иеговистов и запретили». Разговоры ходили всякие, но никто толком не знал, почему их запретили, чем они занимались и о чем таком свидетельствовали. Зато никто не сомневался, по какому адресу отправляют упрямых отказников: Штуттхоф. Этот концентрационный лагерь был известен по слухам, поэтому считалось, что чудику по имени Нельзя-нам-этого там самое место. «Там уж его обломают наверняка» (Грасс: ЛП, 117).

Выражение нельзя-нам-этого в данном контексте является идиоконцептом, вокруг которого группируется целая глава авторского дискурса. Значение авторского неологизма актуализируется чаще всего семантической трансформацией в тексте перевода, при этом смысловая адекватность может быть сохранена и при минимальном отклонении термина перевода от лексического значения оригинала.

Пример не очень удачной трансформации в переводе Б. Хлебникова:

(103) Geruch schlug mir entgegen, als hätte sich eine Gruft aufgetan. Staub wölkte, tanzte im Licht. Was ich fand, wurde zum Fingerzeig und schickte den Finder lebenslang auf Reise... (Grass: BHZ, S. 62). – В лицо мне пахнуло тленом, будто я вскрыл склеп. Взлетела пыль, заплясали в лучах света пылинки. То, что я нашел, оказалось знамением, отправившим находчика в пожизненное путешествие... (Грасс: ЛП, 72].

В исходном тексте нет ничего необычно экспрессивного в значении слова der Finder (нашедший), в данном контексте выделение данного существительного через необычную форму, на наш взгляд, неуместно.

В оригинальном тексте Г. Грасса встречаются различные выражения, специфичные для разговорного языка, например:

(104) Immer mehr Kunden zog die Ladenkette „Kaisers Kaffee Geschäft“ ab. Nur wenn alle Rechnungen pünktlich bezahlt waren, lieferten die Handelsvertreter. Zuviel Pumpkundschaft (Grass: BHZ, S. 29). – Все больше клиентов переманивала Кайзерс Каффее. Поставки осуществлялись лишь после своевременной оплаты всех прежних счетов. Зато чересчур много клиентов хотели покупать в долг (Грасс: ЛП, 33).

(105) Sie, die für behutsame und allerlei Spätfolgen bedenkende Pädagogik zu wenig Zeit hatte – kam es zum Gezänk zwischen meiner Schwester und mir, das sich allzu kreischig zutrug, rief sie den Kunden zu, „Momentchen mal,“ eilte aus dem Laden herbei, fragte nie wer hat mit wem Streit angefangen, sondern ohrfeigte wortlos beide Kinder, um alsbald wieder freundlich die Kundschaft zu bedienen (Grass: BHZ, S. 30). – Мама, которой не хватало времени на все тонкости воспитания с учетом отдаленных педагогических последствий, извинялась перед покупателями: „Минутку!“, прибегала из лавки, но никогда не спрашивала: «Кто первый начал?», а молча отвешивала обоим по затрещине, после чего с приветливой миной возвращалась к покупателям (Грасс: ЛП, 33).

Другой пример удачной передачи немецкой идиомы:

(106) Sie schob ihrem Sohn eines Tages das Oktavheft zu und bot an, mir fünf Prozent der eingetriebenen Schulden in Gulden und Pfennigen auszuzahlen, wenn ich bereit sei, bewaffnet nur mit fixem Mundwerk – das hatte ich! – die säumigen Kunden aufzusuchen, auf daß sie sich dringend gefordert sähen, ihre Schulden, wenn nicht zu begleichen, dann doch in Raten abzustottern (Grass: BHZ, S. 31). – Она вручила однажды сыну потрепанную тетрадку и предложила пять процентов от каждого гульдена и пфеннига тех долгов, которые мне удастся взыскать с должника одной лишь силой красноречия, – а ее мне было не занимать! – с этим испещренным цифрами реестром мне предстояло обходить должников, дабы требовать от них если не полного погашения, то хотя бы частичной выплаты накопившегося кредита (Грасс: ЛП, c. 35).

В русском варианте произведения Г. Грасса авторский фразеологизм оригинала bewaffnet nur mit fixem Mundwerk (буквально: 'вооруженный только лишь хорошо подвешенным языком') соответствует выражению одной лишь силой красноречия.

Для художественного дискурса Г. Грасса характерно наличие лексического слоя, содержащего просторечные слова и выражения. Так, в первой главе романа рассказчик говорит о том, что его (гимназиста) нельзя упрекнуть в доносительстве на преподавателей гимназии:

(107) Nein, nicht du hast jenen Studienrat angezeigt, der im Geschichtsunterricht in Nebensätzen den Endsieg zu bezweifeln gewagt, das deutsche Volk eine Hammelherde genannt hatte und zudem ein übler Pauker war, von allen Schülern gehaßt. Das wird stimmen: jemanden zu verpfeifen, beim Blockwart, bei der NS-Kreisleitung, beim Hausmeister dieser oder jener Schule anzuschwärzen, war nicht meine Sache (Grass: BHZ, S. 45). – Нет, ты не донес на учителя истории, который осмелился вскользь высказать на уроке сомнение в «окончательной победе» и назвал немецкий народ «стадом баранов», хотя этот штудиенрат был жутким занудой и его ненавидели все ученики. Пожалуй, это правда. Стучать блокварту, районному партийному начальнику, школьному педелю было не в моих правилах (Грасс: ЛП, 52).

Толковый словарь немецкого языка Langenscheidt помечает глагол verpfeifen как фамильярный, типичный для разговорной речи. К сожалению, интерпретация Б. Хлебникова во многих случаях сглаживает грубо-просторечные выражения, присущие авторскому тексту, например:

(108) Jedenfalls konnte sich der maßlose Junge, der als Entwurf meiner selbst zu entdecken ist, nicht am Wettbewerb der Zeitung für Schüler „Hilf mit!“ beteiligen. Oder günstiger gesehen: so wurde mir die womöglich erfolgreiche Teilnahme an einem NS-Wettbewerb für Großdeutschlands schreibende Jugend erspart. Denn ausgezeichnet mit dem zweiten oder dritten Preis – vom ersten nicht zu reden –, wäre der verfrühte Beginn meiner Schriftstellerkarriere als angebräunt zu bewerten gewesen: mit Quellenangabe dem allzeit hungrigen Feuilleton ein gefundenes Fressen (Grass: BHZ, S. 43). – А тот не знавший меры мальчик – я сам, но такой каким мне еще предстояло себя отыскать, – все же не принял участия в конкурсе иллюстрированного журнала для школьников «Хильф мит». Тут можно усмотреть положительные обстоятельства: ведь, пожалуй, это уберегло меня от успеха на смотре юных литературных дарований национал-социалистического рейха. Допустим, меня удостоили бы второй или третьей премии, не говоря уж о первой; подобное начало моей писательской карьеры приобрело бы коричневый оттенок – сущая находка для журналистов, которые неизменно жаждут компромата (Грасс: ЛП, 50).

Такое выражение, как «компромат» совершенно не соответствует фамильярно-просторечному Fressen, логичнее было бы дать несколько иной вариант перевода: Все это, с указанием на источник, было бы на руку вечно голодным на сенсации журналистам (Перевод наш. – П.И.).

(109) Die erste Gelegenheit, im Maschinengewehrfeuer zu krepieren oder in Gefangenschaft zu geraten ergab sich, als ein versprengter Haufen … den Versuch unternahm, aus dem Keller eines einstöckigen Hauses auszubrechen(Grass BHZ S.146). – Первый случай погибнуть под автоматными очередями или попасть в плен выпал мне, когда случайный отряд … предпринял попытку вырваться из подвала одноэтажного дома (Грасс ЛП, с.168).

В тексте оригинала первая фраза звучит очень грубо, так как в ней употреблен глагол krepieren, означающий ‘околеть, сдохнуть”, что нейтрализовано в переводе.

Или другой пример фамильярно-просторечного дискурса:

(110) Ohne ihn wäre ich „hops gegangen“. Das sagte er, sobald Gefahr zu wittern war: „Paß auf, Schütze, daß du nicht hops gehst“ (Grass: BHZ, S. 177). – Без него я бы отдал концы. Так он говаривал, чуя опасность: «Гляди, рядовой, как бы тут тебе концы не отдать» (Грасс: Л.П., 203).

Толковый словарь немецкого языка Langenscheidt помечает глагольное выражение hops gehen ‘погибнуть’ как характерное для фамильярного стиля.

В оригинале романа генерал Шёрнер не отдает никаких приказов по поводу тактики ведения обороны, поэтому неясно, по какой причине переводчик додумывает за автора фразу, которой нет в исходном тексте. Вот этот фрагмент:

(111) Der Mittelabschnitt der weit nach Westen gedrückten Ostfront unterstand dem Kommando des berüchtigten Generals Schörner. Laut Schörner – Befehl fahndeten Feldgendarmen – die Kettenhunde – nach Soldaten, die, gleich welchen Dienstgrades, wenn ohne Marschbefehl zu fassen und als Drückeberger, Feiglinge, Fahnenflüchtige vor mobile Feldgerichte zu stellen waren. Daraufhin wurden sie ohne Umstand und weit sichtbar erhängt. Eine Redensart galt als Warnruf: Heldenklau geht um! (Grass: BHZ, S. 144). – Центральной группировкой Восточного фронта, отодвинутого далеко на запад, командовал генерал Шёрнер, отдававший приказы «Стоять насмерть!». Согласно этим приказам «цепные псы» полевой жандармерии хватали, не разбирая чинов и званий, военнослужащих, не имевших командировочных предписаний, и отдавали их как трусов и дезертиров летучим военно-полевым судам. Те без проволочек выносили приговоры, и осужденных вешали, да еще так, чтобы – назидания ради – было видно всем. Эти расправы стали притчей во языцех (Грасс: ЛП, 166).

В исходном тексте фигурирует Kommando des berüchtigten Generals – пресловутый приказ генерала: berüchtigt – ‘пресловутый, пользующийся дурной славой’. Но в чем конкретно состоял приказ, в оригинале не указано. Переводчик в целом передал смысл ситуации, но домыслил факт приказа, введя оборот отдававший приказы «Стоять насмерть!». Однако смысл приказов нацистского генерала заключался скорее в том, чтобы к дезертирам применялись самые жестокие меры наказания. Буквальный смысл фразы Heldenklau geht um! – поговорка, которая считалась предупреждением: «Берегись, героев отлавливают!».

Солдатское арго довольно сложно поддается переводу. К сожалению, перевод Б. Хлебникова во многих случаях сглаживает грубо-просторечные арготические выражения.

(112) Im Nachholverfahren hatte versäumter Widerstand nun aufrtumpfenden Mut und jenes Heldentum zur Folge, das sich nicht beweisen mußte. Und auch ich werde wohl einer jener tapferen Maulfechter gewesen sein, deren Phrasen das Gedächtnis, dieser Müllschlucker dankenswerterweise nicht gespeichert hat (Grass: BHZ, S. 342). – Мы наверстывали упущенную возможность Сопротивления, демонстрировали смелость и героизм, которые легко декларировать тогда, когда их не нужно доказывать делом. Видимо и я принадлежал к числу отчаянных спорщиков; хорошо, что мусоросборник памяти не сохранил высказываний бесстрашного полемиста, каким, похоже, я был в ту пору (Грасс: ЛП, 395).

Употребленное рассказчиком экспрессивное слово Maulfechter в сочетании der tapfere Maulfechter относится к солдатскому арго. Б. Хлебников исказил концептуальный план этого сочетания, передав его как ‘отчаянный спорщик’, т. е. лишь частично справился с передачей лакунарного Maulfechter, не усмотрев иронии в эпитете tapfer – ‘отважный, неустрашимый, бравый’. В действительности арготизму Maulfechter соответствуют русские фамильярные слова бахвал, пустозвон, трепло.

Солдатское арго типично для ефрейтора, которого Г. Грасс называет своим ангелом-хранителем:

(113) „Wenn uns der Iwan doch noch hopshnehmen sollte, biste dran, Junge, mit deinem Kragenschmuck. So was wie dich knallen die einfach ab, Genickschuß und fertig“ (Grass: BHZ, S. 164). – Если Иваны нас поймают, тебе – конец. Парней с такими цацками на воротнике расстреливают на месте. Пулю в затылок, и привет! (Грасс: ЛП, 188, пер. Б.Хлебникова).

В русском варианте романа Г. Грасса бросается в глаза чересчур правильная речь полуграмотного ефрейтора, например: «Если Иваны нас поймают, тебе – конец». Транслят, на наш взгляд, чересчур «правилен», нейтрален, лишен разговорной выразительности. Можно предложить иную версию: Если Иваны нас сцапают, тебе хана, такому как ты, с этими цацками на воротнике. Пулю в затылок, и привет! [Перевод наш. – П.И.].

В интерпретации Б. Хлебникова следует также отметить отдельные отступления от концептуального плана подлинника и даже искажения авторского стиля. В четвертой главе романа, названной «Как я страху учился» (Wie ich das Fürchten lernte), рассказчик описывает учебную часть и отдельные моменты дедовщины и издевательства старших по званию офицеров по отношению к новобранцам. Ежедневной обязанностью новобранца Грасса была обязанность доставлять горячий кофе в офицерскую столовую.

(114) Am frühen Morgen sehe ich mich durch ein verschneites, doch immer noch nachtdunkles Waldstück tappen, linksrechts mit Blechkannen behängt (Grass: BHZ, S. 129). – Вижу, как ранним утром я иду по заснеженному еще темному лесу, обвешанный слева и справа здоровенными алюминиевыми термосами (Грасс: ЛП, 148).

(115) Seit Tagen wird mir befohlen, für das Frühstücksgesöff der Unterscharführer zu sorgen, indem ich extra für sie in zwei Kannen Kaffee hole, der heiß zu sein hat und tagsüber vorrätig sein soll (Grass: BHZ, S. 129). – Вот уже несколько дней как мне приказано доставлять нашим унтершарфюрерам к завтраку два термоса с кофе, который должен оставаться горячим в течение всего дня, для чего его постоянно подогревают (Грасс: ЛП, 149).

В цитируемых отрывках имеет место несколько иная интерпретация, отличная от авторского смысла.

Во-первых, искажен концепт реалии Kanne, переведенной как «термос». Слово Kanne имеет значение ‘фляга’, ‘бидон’. Аналогично перевод реалии Blechkannen как «термоса» искажает данный концепт и создает ложную картину учебного военного лагеря у читателя, не спасает положения и отсутствующее в оригинале определение «здоровенный». Буквальный смысл реалии Blechkannen – ‘канистра, сваренная из листовой жести’.

Кроме того в тексте подлинника – вовсе не кофе, а именно Frühstücksgesöff – ‘утреннее пойло, бурда’. Рассказчик передает этот эпизод из жизни новобранца как анекдот, как случайную месть за издевательства и муштру. Чтобы напиток во фляжке оставался горячим, и, чтобы избежать придирок унтер-офицеров, солдат сливает часть напитка в снег мочится прямо в канистру. Рассказ воспринимается как солдатская байка, как армейский анекдот.

Существенный для общего смысла той же четвертой главы романа эпизод в темном ночном лесу, когда одинокий семнадцатилетний рядовой, потерявший всякую надежду выйти живым из этой бойни, неожиданно, как в романе Гриммельсгаузена, находит своего ангела-спасителя в лице старшего ефрейтора:

(116) Ganz und gar im Dunkel gefangen, lernt er eine weitere Lektion, sich zu fürchten, spürt die Furcht, wie sie ihm rücklings aufsitzt, will sich an Kindergebete erinnern, „Lieber Gott, mach mich fromm, daß ich in den Himmel komm.“ Ich hörte Schritte, das Schritte vermuten ließ. Auf Waldboden knackende Äste. Ein größeres Tier, eine Waldsau? Das Einhorn womöglich? Mensch oder Fabelwesen, wer oder was auch immer Schritte im dunklen Wald machte. Ein Jemand trat auf, mal näher, dann wieder entfernter (Grass: BHZ, S. 158). – Окутанный кромешной мглой он получает новый урок страха, чувствует как страх придавливает его, старается вспомнить детские молитвы: «Боженька, милый, даруй мне силы...» Слышу шаги или звуки, похожие на шаги. Хрустнул сучок. Крупный зверь? Кабан? Или всего лишь белка? Кто-то движется то чуть ближе, то дальше, но идет ко мне, вот уже совсем рядом (Грасс: ЛП, 181).

При сравнении перевода с оригиналом выясняется, что переводчик опустил фразу Mensch oder Fabelwesen…, перейдя к дальнейшему тексту.

Но авторскому тексту будет соответствовать скорее другой перевод:

…Крупный зверь, может быть кабан? Или может быть единорог? Человек или другое сказочное существо, которое с таким шумом передвигалось по темному лесу? [Перевод наш – П. И.]

Семнадцатилетний молодой человек еще может верить в сказки и сказочные существа. Может обращаться в своих молитвах к маме, как к самому близкому человеку. Концептуальная картина в русском изложении убирает эту, на наш взгляд существенную, подробность. Страх и одиночество могли нарисовать в фантазиях семнадцатилетнего необстрелянного солдата любое другое чудовище. Единорог (Einhorn) – странным образом в переводе превращается в «белку», а сказочное существо (единороге) в трансляте исчезает, и в итоге русский читатель даже не подозревает о фантазиях в мировосприятии молодого человека. Вероятно, такая подмена концептов в сознании переводчика произошла из-за элементарной невнимательности: сработал фактор паронимии (сходства между словами), и в результате слово Einhorn –‘единорог’ было интерпретировано как похожее на него слово Eichhörnchen ‘белка’.

Эмоциональное напряжение и почти детский испуг главного героя романа рассказчик-повествователь передает, описывая обстрел своей воинской части батареей русских «Катюш»:

(117) Knospende Bäume, Birken darunter. Die Sonne wärmt. Vogelgezwitscher. Schläfriges Abwarten. Jemand, nicht älter als ich, spielt Mundharmonika. Ein Landser schlägt Schaum, rasiert sich. Und dann, urplötzlich kommt die Stalinorgel über uns. Aus zwei, drei Werferbatterien wird das Waldstück fortschreitend eingedeckt. Nichts will sie aussparen, ist gründlich, walzt nieder, was als Jungholz Deckung versprochen hat. Da gab es kein Ausweichen; oder doch, was einen einfachen Schützen betraf? (Grass: BHZ, S. 141). – Среди деревьев – березки, набухают почки. Пригревает солнышко. Птичий щебет. Сонное ожидание. Кто-то, вряд ли старше меня, играет на губной гармонике. Солдат взбивает мыльную пену, бреется. И вдруг, совершенно неожиданно, на нас обрушился «сталинский орган». Две-три батареи «катюш» полностью накрывают наш лесок. Основательно, без пропусков, они сметают все, что укрывалось под молодыми деревцами. Спасения нет; или же все-таки есть, хотя бы для одного юного танкиста? (Грасс: ЛП,  163).

Сопоставив перевод и оригинал, вновь обнаруживаем неточность. Неясно, по какой причине у переводчика ‘рядовой стрелок’ der einfache Schütze трансформировался в «юного танкиста».

Следующий пример несоответствия текста перевода авторскому оригиналу:

(118) Mag sein, daß der eine, der andere Landser, wer immer sich folgsam ein Rad aus den Gestellen hob, versucht hat meine Angst zu beschwichtigen. Das verhallte ungehört (Grass: BHZ, S. 148). – Возможно, кто-то из отряда, послушно снимая со стойки велосипед, попытался приглушить мой страх. Но тщетно  (Грасс: ЛП, 170).

В оригинальном тексте последнюю фразу исходного текста следовало бы представить несколько иначе: «Но этого никто не расслышал», либо: «но все это уже было бесполезно».

В переводе следующего фрагмента тоже можно усмотреть неточность:

(119) Selbst sich davonstehlen. Sogar seinen Schatten gibt es auf und will sich, beliebig deutbar, zu den Minderbelasteten zählen. Die gab es später in Überzahl. Ihnen war außer Pflichterfüllung nichts nachzuweisen. Und als Verführte und Verblendete reihten sie mildernde Umstände, stellten sich ahnungslos und sprachen einander ein Höchstmaß an Unwissenheit zu. Wie ja auch mir faule Ausreden und der Ritt auf dem Unschuldslamm behilflich werden möchten (Grass: BHZ, S. 106). − Мое «Я» хотело бы спрятаться. Оно готово отказаться даже от собственной тени, лишь бы воспользоваться произвольным толкованием категорий денацификации, чтобы попасть в разряд «незначительно виновных». Позднее именно они составили преобладающее большинство. Им ничего нельзя было доказательно вменить в вину, кроме исполнения долга. Они утверждали, что их совратили, ввели в заблуждение, в ход шли ссылки на смягчающие обстоятельства, на полную неосведомленность. Подобные лукавые отговорки, готовность изобразить из себя святую наивность могли бы помочь и мне (Грасс: ЛП, 122).

К сожалению, в переводе пропала разговорная авторская интонация. Кроме того, замена в исходном оригинальном тексте смысла паремии Ritt auf dem Unschuldslamm – ‘прикинуться невинным ягненком’ на перифраз «готовность изобразить из себя святую наивность» искажает, на наш взгляд, суть концептуального плана данной фразы, так как речь в ней не столько о лукавстве, присущем определенной категории людей, а о сложном выборе, стоящем перед героем романа. Повествователь в этом коротком отрывке дистанцируется от «них», противопоставляя себя «им». Подтекст местоимения «они» достаточно прозрачно намекает на бывших «героев», бывших активных попутчиков нацистской партии, участников расстрелов, надзирателей в концлагерях, на людей нисколько не раскаявшихся и не чувствующих за собой никакой вины. Возможный вариант перевода: Подобные лукавые отговорки и желание прикинуться невинным ягненком могли бы помочь и мне [Перевод наш. – П.И.].

В целом примеры зафиксированных нами отступлений переводчика от смысла оригинального текста романа «Луковица памяти» можно разбить на несколько групп:

а) случаи произвольного искажения смысла высказывания;

б) замена оригинальной реалии и как следствие неадекватная передача концепта, а вместе с ним и всей ситуации;

в) изменение функционально-стилистической окраски высказывания, в том числе передача и «исправление» терминов арго путем их замены правильной литературной речью, т.е. стилистическая нейтрализация; утрата разговорной окраски в переводном тексте;

д) пропуски или, наоборот, домысливания концептуально значимых для смысла всего произведения слов, реплик, фраз.